Жду новый пост

Серия «Дарк-джаз»

Кибернуар-сериал «Дарк-джаз» содержит сцены приёма алкоголя, табакокурения, незащищённого секса и вольнодумства. Это страшно, родные.

Читать S1E1 | Игры разума

Читать S1E2 | Лана

В предыдущих сериях

XXII век, писатель становится испытателем видеоигры нового поколения по мотивам биографии его легендарного прадеда, литератора XXI века Дедовича — вскоре писатель узнаёт, что его сознание использовали для создания игры, а компания «Иггдрасиль» и другие корпорации, получившие власть над миром после отмены политики как класса, вероятно, эксплуатируют сознание людей в промышленных масштабах — выдавшая информацию роковая красотка Дарья вскоре оказывается найденной мёртвой под окнами своей квартиры — объявляется её сестра-близнец Лана и отдаёт писателю доказательства вины «Иггдрасиля», сразу после чего её расчленяют на загородной лесопилке, а убийство вешают на писателя — он пускается в бега, лишившись своего автомобиля «Логос», и вскоре получает сообщение: «Я знаю, что ты невиновен. Ответы — сегодня в полночь в клубе XXI».

Дарк-джаз | S1E3 | Бэкап

Прокладывая путь через остывающие после жаркого дня камень, бетон и навязчивую рекламу в дополненной реальности, иду в другой конец города. Пешком и в медмаске, чтобы не светиться камерам Глобальной Службы Безопасности.

В прозрачной стене, на фоне занавеса из красного бархата парит бензиновый ретромобиль «Волга»: безверхий, чёрный, лакированный, с вставками стали. Не обычная голографо-галюциногенная, а старомодная неоновая вывеска гласит:

«Клуб XXI»

Ниже стильным мелким шрифтом:

«Место века»

У входа кучка ретро-франтов. От одного из них, в нелепых шмотках, с раритетным сенсорным телефоном в одной руке и последней моделью безвредного эковейпа во второй, доносится:

— Новый законопродукт КОРП, вы уже слышали? Они создадут «Единую Службу Устранения Хуйни» или что-то такое, — все смеются. — Серьёзно, клянусь! По вызову выезжает бригада, готовая справиться с любой хуйнёй: доктор, пожарный, МЧС, силовики и…

— И проститутка! — заканчивает кто-то за него, и все опять смеются.

Чёрные пиджаки из КОРП опять выдумывают что-то новенькое. Полагаю, говоривший несколько приукрасил реальность, чтобы впечатлить друзей. Впрочем, как знать: новые законопродукты в последнее время растут как грибы, в том числе совершенно радикальные. КОРП — это совет корпораций. Мировой орган контроля их соглашений.

В неоновой тьме «Клуба XXI» в витринах покоятся ещё не растворившиеся в молохе времени артефакты той эпохи: портативный компьютер, в который нужно вводить текст пальцами, конденсаторный микрофон для цифровой записи голоса, акустические и электронные гитары, духовые инструменты, аналоговые барабаны — все эти последние барьеры между сознанием человека и искусственным, построенным нами внутри природы цифровым миром. К счастью, в «Клубе XXI» играют на аналоговых инструментах: я различаю звуки настраивающегося дарк-джаз ансамбля. В его составе нет синтюхов — музыкантов, которые своей мыслью с помощью нейроинтерфейса создают любой нужный звук и направляют его на микшерский пульт вместе с остальными инструментами (или даже сами исполняют партии сразу всех инструментов). Здешние исполняют живьём. Нейросеть только немного корректирует мелодию, если исполнитель начинает выбиваться из гаммы, ритма или стиля. Она установлена в их нейрочипы и вносит коррективы в движения их рук через нервные окончания — как по мне, довольно сомнительной достижение музыкальной технократии.

Занимаю столик у сцены. Заказываю «Беспечного ездока». Закуриваю. Вскользь оглядываю посетителей, чтобы найти того, кто назначил мне встречу, или выявить глобалов под прикрытием двадцатьпервенников. Похоже, обе категории отсутствуют. Людей не слишком много — от силы ползала. У наших предков были выходные и будние дни. В выходные в заведения посещало больше людей. А теперь, поскольку дни просто идут, без любых выходных и праздников, а люди работают только когда и если хотят, то в круглосуточных заведениях в любое время дня и ночи бывает примерно одно и то же среднее число посетителей. Жизнь в этих местах похожа на меланхоличный затянувшийся вечер воскресенья. Как видно, общество это устраивает, и никого, кроме меня, не одолевает ужас от наблюдения этого бесконечного воскресного заката.

Уже полночь, но назначивший мне встречу так и не объявился. Музыканты начинают играть вступление, это дарк-джаз кавер на песню ‘Heroin’, которую исполняла обожаемая моим прадедом Лана Дель Рей — тёзка девушки, убийство которой на меня вчера повесили. К микрофону выходит Дарья — сестра той девушки. Сутками раньше, за несколько минут до того, как мы с ней должны были встретиться, она разбилась, выпав из окна в многоэтажке — вряд ли без посторонней помощи. Выглядит сногсшибательно.

Нет сомнений, это она, во плоти, в красном вечернем платье, как в первую нашу встречу, с кулоном в виде глазастой пирамиды, с чёрными волосами ниже открытых плеч. На чёрных ногтях блестят золотом астрологические знаки. Дарья исполняет куплет, опустив веки, усыпанные блёстками тёмной лазури (и как исполняет), а когда, начиная припев, распахивает глаза, то смотрит прямо на меня — из красно-белой-чёрной воронки страсти, любви и ужаса.

Кончив петь, под аплодисменты Дарья смотрит на меня. Ошибки быть не может, это она. Её взгляд говорит о том, что она понимает, что я чувствую, видя её здесь.

Дождавшись перерыва, проникаю за кулисы, застаю Дарью в полутёмной гримёрке, одну, с зажжённой сигаретой в мундштуке. Дарья глядит на меня через зеркало, сидя ко мне спиной, с крутым вырезом платья. На её губах легчайшая, однако не ускользающая от меня усмешка. Я вхожу и закрываю дверь. Сажусь на диван.

— Выпьешь? — молвит Дарья.

— Что предложишь?

— Бар слева от тебя.

В мини-баре премиум-водка «Земля» — клюквенная, джин «Ферзь», виски «Ноктюрн». Оформив себе последнего, возвращаюсь на диван.

— Мне не предложишь? — спрашивает Дарья.

— Ты на своей территории, здесь ты решаешь, что и кому предлагать.

— Но ты мужчина.

— Что же из этого?

— Так повелось, что мужчины предлагают выпить женщинам.

— Давай лучше начнём с того, как вышло, что ты жива, хотя я видел твой труп, — хлебнув «Ноктюрна», закуриваю.

Дарья встаёт, идёт к мини-бару, тоже наливает себе «Ноктюрн», садится рядом со мной на диван.

— Почему ты уверен, что труп был моим?

— Видно, кто-то хотел, чтобы я был уверен. Но кто?

— Полагаю, люди «Иггдрасиля», убившие меня.

— Однако трудно не заметить, что ты живее многих.

— Чудесная технология, не так ли? «Бэкап» от «Квисатц Хадеррах Инкорпорэйтед».

— Технология воскрешения мёртвых?

— Не совсем, — Дарья закуривает. — Она создаёт полную копию твоего сознания на облачном сервере, а затем в режиме реального времени подгружает его обновления. В случае твоей смерти «Бэкап» загружает копию в заранее изготовленный клон.

— Не реинкарнация, но копия?

— Истинное сознание погибает вместе с телом.

— То есть оригинал Дарьи убили, и ты его копия?

— Отличное подспорье для мести, не находишь?

— Ты намерена мстить?

— Мои цели выше всякой мести, — говорит Дарья, выпустив дым через нос. — Однако многие на моём месте стали бы. Поэтому технология и находится в закрытом доступе. Иначе наше общество поразила бы эпидемия мести.

— Если технология в закрытом доступе, то как ты её заполучила?

— Я работаю на «Квисатц Хадеррах Инкорпорейтед».

— Давай-ка разберёмся. Ты ассистент режиссёра в видеодепартаменте «Иггдрасиля», ты работаешь на «Квисатц Хадеррах», ты поёшь в «Клубе XXI» — когда же ты всё успеваешь?

— Глупо жить только одну жизнь, если можешь больше. Я делаю всё, что хочу и считаю необходимым.

— Значит, Лана, убитая вчера — не твоя сестра, она тоже копия?

— Она моя другая сторона. У каждого нового клона есть доступ ко всей атрибутике и документам обеих наших личностей. Новый клон помнит всё, что и предыдущие — вплоть до момента смерти последнего. Когда новый клон оживает, со склада доставляют следующего. В последнее время зачастили.

— Ты использовала технологию раньше?

— Ты хотел сказать, умирала ли я раньше?

— Разве это не одно и то же?

— Пожалуй. Да, не раз. У меня опасная работа.

— А что насчёт самой первой смерти?

Дарья чуть медлит.

— Автокатастрофа. В ней погибла вся семья.

— Прости. Каково это?

— Когда погибла вся семья?

— Когда погиб ты сам.

— Не знаю, — говорит Дарья. — Ведь бэкап делается только до смерти. Смерть остаётся таинством.

— Я не о том. Каково это — понимать, что ты копия, в то время как настоящий ты мёртв?

— Ах это, — Дарья чуть улыбается одними губами. — В первые часы тяжёлое моральное похмелье. А потом осознаёшь, что всё, что тебе остаётся — это продолжать делать то, что делал оригинал. Это единственный способ прийти в чувства. А когда ты копия копии, всё происходит ещё быстрее.

— Выходит, ты бессмертна, но только с точки зрения других.

— И до тех пор, пока технология мне доступна.

— Что насчёт юридических аспектов?

— У «Квисатца» уже есть кулуарное соглашение с КОРП. Его обнародуют вместе с технологией — всё схвачено.

— Значит, технологию всё же обнародуют? А как же эпидемия мести?

— Её не случится. Технология будет ужасно дорогой.

— Только до тех пор, пока не появятся дешёвые аналоги.

— Без лицензии на клонирование не появятся. А она есть только у «Квисатца».

— Мы помним, что монополия — смертный грех?

— Именно поэтому я и хочу разоблачить «Иггдрасиль».

— А что насчёт разоблачить «Квисатц»?

— One step at a time, — Дарья тушит сигарету и допивает виски, — Мне пора на сцену. Увидимся после шоу.

Дарья явно темнит. Кто станет разоблачать корпорацию, предоставляющую ему в пользование почти технологию бессмертия? Не удивлюсь, если стремление Дарьи разоблачить «Иггдрасиль» — не личная инициатива, а боевая задача войны корпораций, поставленная «Квисатцем» или другим техногигантом. Ну а в перерывах между тем, чтобы обслуживать гигантов и их же разоблачать, пташка — вы только полюбуйтесь — исполняет в кабаке!

Возвращаюсь в зал. В подобных же заведениях выступала моя мать. Она была джазовой певицей и умерла от передозировки. Отца я не знал. Отец матери и мой дед был художником средней руки, он ещё до моего рождения подчистую растратил многомиллионное состояние унаследованное от его отца и моего прадеда Дедовича. Так что жили мы скромно. После смерти матери мне пришлось быстро пройти через скорбь и подумать о том, как зарабатывать на жизнь. Я принял опрометчивое решение пойти в литераторы. Первые десять лет было не до смеха, и я не раз проклял судьбу на чём свет стоит, но в конце концов — спасибо наследию прадеда — это дало свои плоды, и я научился зарабатывать на жизнь талантом. Да и мир стал более удобным и безопасным местом. По крайней мере, так казалось до последнего времени.

Отзываясь, мир входит в зал клуба, представленный группой крупнокалиберных людей. Они входят тихо, их около десяти, они встают стеной, отгораживая выход. Дарья, не отрываясь от песни, недвусмысленно указывает мне со сцены глазами в сторону гостей, но я и сам успел их заметить и оценить обстановку. Когда песня кончается, я быстро встаю у стола и аплодирую, чтобы за мной повторили другие посетители. Это позволяет немного замедлить надвигающуюся живую стену. Под прикрытием аплодирующих я скольжу уже знакомым путём за кулисы. Дарья цокает шпильками впереди по коридору. Увидев меня, она говорит:

— У чёрного хода, должно быть, облава, Иди за мной.

Гримёрка Дарьи, из коридора стук тяжёлых каблуков, тайник за шкафом, в дверь гримёрки стучат кулаком, мы уходим подземным ходом по тёмной лестнице, мой нейрочип автоматически активирует ночное зрение, тяжёлые каблуки уже в гримёрке, но их носители не понимают, куда мы делись. Остаётся верить, что они не оцепили весь район. Мы передвигаемся по системе подвалов, оплетённой трубами-змеями.

— Дарья, почему ты уверена, что тебя убили агенты «Иггдрасиля»?

— О чём ты?

— Ну они ведь не представились, прежде, чем тебя убивать. Или представились?

— Они пришли сразу после того, как в «Иггдрасиле» узнали, что тебе известно, как они используют сознания людей. Совпадение? Не думаю.

— Забавно, что ты не ответила просто «Больше некому».

— Забавно. Ну что ж, значит, позабавимся.

После тридцатиминутного дрейфа по системе подвалов, Дарья выводит нас в подсобку мастерской ключей. Сейчас мастерская закрыта. Дарья берёт один из сотен ключей, открывает им заднюю дверь, мы выходим, Дарья запирает дверь и помещает ключ под коврик. Я надеваю медмаску, а Дарья выуживает откуда-то чёрную шаль и покрывает ей голову, низко свешивая ткань на лицо.

— Каково твоё настоящее имя? — спрашиваю я.

— Оно уже не моё. Я свободна от него. Моё имя Дарья, а когда воскресает Лана, то её имя Лана.

— Как произошло раздвоение?

— Думаю, в аварии, осознав неизбежность гибели, сознание получило травму и расщепило себя на «до» и «после». Одна его часть — это я — стремится в прошлое, а другая — Лана — в будущее. Отсутствующее сознание поворачивается к реальности двумя своими полюсами по очереди. Это совсем не похоже на человеческий опыт, хранящийся в моей памяти. Но мы с Ланой научились жить с этим. Хотя поначалу не ладили.

В трёх кварталах от «Клуба XXI», не привлекая внимания, перелезаем ограду сада имени Дедовича, прокрадываемся мимо его же бронзовой статуи: взгляд предка строго режет ночную мглу, в руке его, как скипетр, тяжелеет разводной ключ. Дедович писал об этом своём инструменте так: «Вот орудие, которым можно и создать, и разрушить — чтобы создать заново». По легенде, однажды кто-то на людях сказал Дедовичу на это: «А ещё им можно закрутить гайки и кого-нибудь развести». Присутствующие утихли, ожидая, что скажет Дедович. А Дедович ничего не сказал, просто взял свой разводной ключ и взвесил комментатору порцию сочнейших целебных пиздюлей.

Я рассказываю об этом Дарье, она смеётся, отмечая, впрочем, что уже слышала эту историю. Мы выбираемся из сада на проспект, и я останавливаю такси дедовским способом — мановением руки, к большому удивлению водителя. Светиться в КОРП.такси мы не можем. Мои счета во всех банках заблокировали в рамках протокола «Унтерменш». Это меньшее из грозящих мне зол. Выручают криптокошельки. Мы едем к Дарье.

— Полагаешь, глобалы не ждут нас у тебя дома?

— Вот и проверим.

Многоквартирный ампирный дом, элитный квартал. Въезд такси только по пропуску проживающего. Лифт, светлый коридор с эркерами. Осторожно входим в квартиру Дарьи. Засады нет.

— Это секретные апартаменты, — говорит Дарья, — но лучше быть начеку.

Внутри просторно, большие окна скрывают ночь в тяжёлых портерах. В одной комнате, вернее сказать, зале — ретро-мебель, в другой — хайтек-интерьер, в третьей, кубической — лишь белые стены без окон, потолок и пол, а посередине лежит чёрный коврик — вероятно, для медитации.

— А здесь холодильник, — Дарья проводит меня в тёмный зал с металлическим саркофагом, зажигает свечи на канделябре, горячий свет открывает мне в заиндевевшем иллюминаторе точную копию Дарьи: обнажённую, белую, никогда не жившую, с распахнутыми ледяными глазами.

Я чуть дышу, заворожённый этим зрелищем. Дарья говорит:

— Если со мной что-нибудь случится, малышка тут же мягко разморозится и оживёт.

— Надеюсь, она пролежит здесь ещё долго.

— Тенденции последних дней говорят об обратном.

— Мода переменчива.

— Выпьешь?

— Несомненно.

Открытая лоджия высоко над чутко спящим городом. Коньяк «Плач слепого» — нестареющая классика заката XXI века. Вкус божественен.

— Почему тебя так тянет в прошлое, Дарья?

— Назовём это верностью. Ведь с будущим я ещё даже не встречалась.

— А с настоящим?

— Его не существует, — жмёт тонкими плечиками Дарья.

— Если так, то будущего и прошлого тоже.

— Спорно. Настоящее — это даже не момент. Прошлое доказывает своё существование, причём вещественно. Будущее — лишь теоретически.

— И для будущего есть Лана, так?

— Мы осваиваем его по очереди.

— От раздвоения не теряешь ли ты истинную себя?

— Меня и нет, забыл? Я погибла в автокатастрофе.

— Да, прости.

— Не за что извиняться, — глаза Дарьи чуть блестят, она уводит взгляд на стонущий ветром город. — Просто меня нет.

Я поворачиваю личико Дарьи к себе и целую, она даётся. Ничто не заводит как страсть, которую пытаются скрыть хорошим воспитанием.

Кончив поцелуй, Дарья недолго смотрит на меня и произносит:

— Спасибо за прекрасный вечер. Ты можешь спать в комнате Ланы.

Так я и поступаю.

Утром спецуведомление, новость с индексом социальной значимости 94%:

«КОРП учреждает ЩИТ — сервис устранения любых неполадок: от засора в канализации до обороны от угрозы из космоса. Уже завтра на всех континентах начнётся набор добровольцев для вступления в ряды КОРП.ЩИТ — рабочих мест очень много! Первые эскадроны КОРП.ЩИТ будут укомплектованы и переведены в готовность к труду и обороне уже к концу месяца. Следует заметить, что для уже упомянутой обороны от угрозы из космоса, экипажи сервиса будут оборудованы действующим оружием высокой точности и дальности поражения, а также боевым транспортом. Поэтому знайте: при виде военной техники вам не о чем беспокоиться! Мы опросили общественность о том, что…»

«Ебать меня!» — восклицаю я, слушая эту новость среди приёма душа: они выпускают первое легальное военное формирование со времён ядерного разоружения под видом сервиса устранения неполадок! На боевой технике! Едва ли, увидев этих ребят, кто-то отважится предложить им прочистить толчок. Готовность к концу месяца. Очевидно, боевые действия не за горами. Но против кого? Неужели Марс атакует? С тех пор, как США оттеснили на Марс, мы с ними мало общаемся — как будто в разных мирах живём.

Выйдя из душа, замечаю Дарью на кухне, она варит кофе и курит у открытого окна. Трёпаная смоль волос. Лоснящаяся чёрная ночнушка обнажает стройные белые ноги.

— Доброе утро, — молвит Дарья.

— Доброе. Уже слышала про КОРП.ЩИТ?

— Такой будильник трудно проспать.

— Что думаешь?

— Им точно стоило лучше продумать нейминг.

— Они действительно намерены обороняться от инопланетян?

— Видимо, такова легенда для общественности.

— А на самом деле?

— Укрепляют власть, снижают шансы вооружённого переворота.

— Переворота? Кто способен подвинуть КОРП?

Дарья усмехается, наливая в чашки из невесомо-тонкого фарфора только что вскипевший чёрный кофе:

— Как же мало ты знаешь о корпоративных интригах.

— Расскажи.

— Не всё сразу. Сейчас мы должны действовать.

— У тебя есть план?

— Мы должны предоставить доказательства вины «Иггдрасиля» в КОРП.

— Ты уже писала им?

— Не раз, но ответа нет.

— Видно, секретариат перегружен благодарностями домохозяек.

— Значит, явимся лично, — закурив, говорит Дарья.

— Ого. У тебя есть приглашение в Атлантис?

— Ты меня переоцениваешь, — чуть улыбается Дарья. — Попасть в левитирующий над Атлантикой пирамидальный город не так просто, как это звучит.

— Я попробую добыть приглашение. Но для начала мы должны вернуть мой «Логос». Чертовски хороший кофе.

— Спасибо. У тебя есть план?

— Это почти невозможно, но да, есть. Штраф-стоянка глобалов представляет собой парковку, уходящую на много этажей в землю. Попасть туда можно только через контрольно-пропускной пункт, если ты владеешь документами на автомобиль, который тебе нужно забрать. Мы заберём машину Ланы.

— Если я появлюсь там, меня снова попытаются убить. А мне бы этого не очень хотелось.

— Это рядовая процедура. Там один-два недотёпы-охранника. Информация не дойдёт до управления раньше, чем мы уедем.

— Допустим, но как я заберу «Логос»?

— Я пойду с тобой, меня не распознают в маске и очках. Когда мы спустимся на парковку, я вырублю сопровождающего разводным ключом, который сейчас лежит у тебя в ванной. Ты уедешь на «Мегере, а я найду и заберу «Логос».

— Но тебя не выпустят со стоянки.

— Придётся идти напролом.

— Тебе вот настолько важен этот автомобиль?

— По самой меньшей мере. Это мой инструмент, продолжение меня.

— Странный инструмент для писателя.

— Текст мы теперь пишем и редактируем мыслью. Поэтому мой инструмент — автомобиль.

— Хорошо, но что дальше? Тебя в момент найдут по номерам.

— Я скроюсь за городом, а потом мне сделают поддельные документы те, кто сделал их тебе — вместе с новыми номерами.

— Что ж, — говорит Дарья, — давай посмотрим, как рухнет эта утопия.

Ещё один недолюбленный богом пасмурный день. Серый бетонный кулич отделения Глобальной службы безопасности. Дарья в молочного цвета блузе, в чёрной юбке и чулках, на фоне гологалюциногенной рекламной вывески:

«Банк "Воздержание" — мы убережём вас от греха расточительства».

С улыбкой обыденности Дарья обращается к мяклому седоусому охраннику:

— Здравствуйте! Мне нужно забрать автомобиль, и мы очень опаздываем. Пожалуйста, так быстро, насколько возможно.

Охранник считывает её документы через нейроинтерфейс, просит нас подождать минуту, бегает глазами — видно, отправляет и принимает информацию. Наконец возвращается и с тяжёлой задумчивостью говорит Дарье:

— Уважаемая, согласно нашим данным, вы мертвы. Могли бы вы это как-то прокомментировать?

Что ж, их базы данных шустрее, чем можно было думать.

— Разве не очевидно, что это ошибка? — поддавая возмущённого удивления, спрашивает Дарья.

— Да, наверное. Я запущу протокол расследования, ожидайте…

— Никаких протоколов, я прошу, — быстро касаясь руки охранника, вежливо и мягко говорит Дарья, — послушайте, я страшно тороплюсь. Пожалуйста, разберитесь с этим без меня. Это не моя ошибка. Мне нужно только забрать автомобиль и спешить на очень важную встречу. Представьте, я могу потерять целое состояние из-за вашей ошибки. Или попасть в аварию, поторопившись. Вот тогда я действительно буду мертва. А сейчас я жива, клянусь!

С последними словами бросив взгляд на меня, Дарья смеётся. Она страшно хороша. Я улыбаюсь, чтобы улыбка была заметна по движениям маски. Помявшись, охранник вздыхает и говорит:

— Ладно, к чёрту. Мы разберёмся. Вашу машину сейчас выгонят.

— Выгонят? — уже неподдельно удивляется Дарья. — Разве мы не должны сами за ней спуститься?

— Не должны.

— А можем?

— Не можете.

— Почему?

— У нас сервис. Это стандарты качества.

Переглядываемся с Дарьей. ГСБ — топ-сервис, пришедший на смену полиции, ставлю пять звёзд из пяти. Только «Логоса» мне с ним не видать как своих ушей — пока. «Мегера» вкусно шипящей стальной змеёй выскальзывает из-под распахнувшегося шлагбаума — её вывела подключенная к автопилоту нейросеть ГСБ. Теперь охранник через нейроинтерфейс мыслью передаёт управление Дарье — и готово, машина на ручном управлении. Дарья садится за руль, мы уезжаем.

— Каков план Б? — спрашивает Дарья, набирая скорость и закуривая.

— Не всё сразу, — отвечаю я.

Полпути, набережная Невы, на скорости под сотню машину начинает мотать из стороны в сторону.

— Они перехватывают управление! — восклицает Дарья.

— Проклятье! Как?!

— Сейчас расскажу, — говорит Дарья, отстёгивая ремень безопасности.

«Мегера» вылетает с дороги, от выброса адреналина время замедляется. Оторвавшись от асфальта, авто летит к бронзовой статуе: это сфинкс, половина лица которого — открытый череп. Перемахнув коробку передач, Дарья оказывается на мне и целует меня. Мрамор и бронза разбивают стекло «Мегеры» в брызги, кровь обагряет белые подушки безопасности, я впечатываюсь в умирающее изломанное тело Дарьи. В хрустящий череп Дарьи. Она сохранила мне жизнь, пожертвовав своей очередью жить.

В висках стучит. Выбираюсь из дымящихся останков машины, отбиваюсь от сердобольных помощников, спускаюсь к воде, смываю с лица кровь Дарьи, воют сирены, я тихо и быстро скрываюсь.

Закуриваю. Чайки орут бешено, пахнет водорослями, холодной водой и бензином.

[продолжение следует]

***

Отрицательный спонсор сериала «Дарк-джаз» — «Альфа-банк».

Рекомендуй его своим врагам.

Узнай больше здесь.

Второй эпизод кибернуар-литсериала «Дарк-джаз».

Первый эпизод читайте здесь (начинать, конечно, нужно с него).

Вашему вниманию главная тема саунд-трека будущей аудио-книги «Дарк-джаз» в качестве увертюры (или, если угодно, открывающей заставки), автор музыки Константин Губин.

«Логос» несёт меня по кольцевой автостраде. Дарья, чьё безжизненное тело я видел около часа назад, выходит на видеосвязь, что само по себе уже любопытно.

— Здравствуйте, — говорит она строго, даже в какой-то слегка официальной манере. — Дарья оставила мне ваш номер на случай, если с ней что-то случится. Я её сестра Лана. Вы уже знаете о произошедшем?

Проклятье, они идентичны на лицо — хотя макияж совсем другой, — и по голосу. Если, конечно, это не фальсификация, и Дарья на самом деле не жива и не выдаёт себя за Лану. В любом случае для начала поведу себя так, будто поверил.

— Здравствуйте, Лана. Знаю. Мои соболезнования.

— Спасибо, — отвечает она без ноты скорби. — Я должна кое-что передать вам. Отправляю координаты встречи.

— Вам известно что-то о случившемся с Дарьей?

— Всему своё время. Приезжайте.

Даёт отбой. Большой жук разбивается о лобовое стекло «Логоса». Стираю его останки молекулярным дворником.

Лана — имя-то какое. Имя, написанное большими красными буквами на судьбе Дедовича. Его роман с Ланой Дель Рей вошёл в историю Земли как один из самых безумных и трагичных. Дедович не раз заявлял, что Лана Дель Рей — единственная женщина, кого он способен по-настоящему любить. Когда началась холодная война, и стало ясно, что Россия и Америка закрываются друг для друга, возможно, на десятилетия, мой прадед понял, что, скорее всего, ему так и не удастся встретиться с главной женщиной его судьбы. Однако он продолжал действовать. Стремился своим творчеством и общественной деятельностью сподвигнуть мир к открытию границ и восстановлению международной культуры, чтобы возобновить гастроли зарубежных музыкантов. Делал всё, чтобы стать богатым и знаменитым — не ради самих денег и славы, они его совершенно не интересовали, — а чтобы увеличить вероятность своей встречи с Ланой Дель Рей.

Конечно же, Дедович понимал, какое количество сумасшедших по всей Земле тоже считало Лану Дель Рей своей единственной, предначертанной судьбой любовью. Он не мог позволить ей принять себя за одного из них. Не мог просто написать её менеджеру: «Дайте телефонный номер артистки, её судьба хочет поговорить», не мог написать Лане Дель Рей в социальной сети, обращаясь к SMM-менеджеру, нанятому пиарщиком обслуживающей Лану Дель Рей фирмы, и предложить ему денег за то, чтобы тот попытался передать ей от него секретное послание. О нет. Дедович понимал, что его единственный шанс заполучить Лану Дель Рей — это сделаться известным на весь мир русским писателем — причём при жизни, что раньше почти никому не удавалось.

Однако политики внесли в планы Дедовича свои коррективы и начали ядерную войну. Первые ракеты отправились с Дальнего Востока и уничтожили Калифорнию, где на тот момент гастролировала Лана Дель Рей. В тот день Дедович сошёл с ума. С содроганием вспоминаю, как я проходил этот эпизод в игре.

Я, будучи Дедовичем, у себя дома прочитал на экране монитора новости о начале ядерной войны и об уничтожении Калифорнии. Второе подействовало на меня гораздо сильнее первого. Я проверил гастрольный график Ланы Дель Рей и почувствовал, как плавно, вразнобой перекручиваются настройки процессов моей психики. Я посмотрел в окно, где раньше была улица Кирочная. Теперь вместо неё я видел залитый кислотно-алым закатным светом дикий пляж с высокими пальмами. Перед ними висели в воздухе четыре буквы: ‘LANA’ — высокие, гладкие, в стилистике обложек её альбомов. Ядерный взрыв появлялся далеко в море, но быстро расширялся, опережая вызванный собой цунами, и сметал весь пейзаж, буквы и меня.

Когда взрыв прошёл сквозь меня, я вздрогнул и вновь увидел ярусы жестяных крыш и каменных львов в ампире. Но я был уже в совсем другом режиме сознания. Я понимал, что вместо любви мной начинают владеть гнев, невообразимых масштабов обида на Бога, желание уничтожать всё вокруг. Я почувствовал, что у человечества и у меня лично, у Дедовича, отняли самое чистое и прекрасное, что у нас было. Меня не волновали другие миллионы погибших, меня не волновало, что скоро, вероятно, вся остальная жизнь на Земле будет уничтожена и на столетия войдёт в свои права ядерная зима. Без Ланы Дель Рей здесь незачем было жить кому-либо или чему-либо, ибо она была земным воплощением самой Любви, которая когда-то и дала начало всей жизни во вселенной. Я не сопротивлялся безумию. Я хотел быть безумным, хотел укрыться в своём безумии от безумия мирового. Я приближал своё безумие, звал его, впивался в него, увеличивал его энтропию. Я, Дедович, становился чистым хаосом.

Штаты ответили на удар и уничтожили часть Дальнего Востока и Курилы, последним, конечно, осознанно вовлекая в конфликт Японию. Северная Корея не заставила себя долго ждать. Западная часть России и восточное побережье Америки, где располагались правительственные резиденции, смотрели друг другу в глаза через Атлантику, при этом нанося друг другу удары ножами в спины через Тихий океан.

Ядерный конфликт быстро прекратился — в обоих сверхдержавах почти синхронно грянули революции. Люди, которым было уже нечего терять, убили почти всех членов старых правительств, а выживших отправили в тюрьмы. Лидеры восстания стали придумывать что-то новое на смену политике как институту. Так начался мир, в котором позже родился я.

Дедович к тому времени уже давно был в психиатрической лечебнице, где его случай изучали как неординарный. Будучи ожесточённо безумным в своём поведении, жестах, устной речи, он продолжал писать крайне связные литературные произведения — качественно ничем не уступавшие написанным ранее, а то и превосходившие их. Именно там он создал романы «Свет зла», «Умозаключённый», «Любовь и эвтаназия». Как будто какая-то часть души прадеда сохранила доступ к рассудку, но могла реализовать себя исключительно на письме — видно, это была самая надёжная зона его психики.

«РосГосГамбит» — последний роман Дедовича, который он написал в психиатрической лечебнице и посвятил его своей возлюбленной Лане Дель Рей, — стал мировым бестселлером. Его перевели более чем на сорок языков. К тому моменту было общеизвестно, что Лана Дель Рей не погибла в Калифорнии, поскольку из-за изменений в гастрольном графике в момент ядерной войны выступала в Канаде. Но Дедович никак не реагировал на сообщения об этом.

Лана Дель Рей прочитала перевод посвящённого ей «РосГосГамбита» и изъявила желание встретиться с автором. Когда они впервые увидели друг друга, в Санкт-Петербурге, в покрытой грязным снегом и опутанной колючей проволокой лечебнице, Дедович уже ничего не говорил и не писал. Его буйные настроения и жажда всеуничтожения миновали, и он покоился сухим овощем в одиночной палате, на всякий случай дважды пристёгнутый — иногда он всё же предпринимал неожиданные попытки загрызть санитаров, но делал это крайне редко по сравнению с былыми лихими временами, — ходил под себя и питался через капельницу.

Лана Дель Рей стояла перед Дедовичем и смотрела на него, но он не реагировал.

— Спойте что-нибудь, — посоветовал врач.

— My pussy tastes like Pepsi Сola… — начала Лана.

Дедович поднял глаза и посмотрел в её глаза. О, вы должны были видеть её глаза, когда она поняла, что он как будто узнаёт её. Дедович порывался что-то сказать. Лана Дель Рей не могла больше петь, в её глазах заблестели слёзы. Все присутствующие затаили дыхание в ожидании. Тогда Дедович иссохшими губами произнёс свою первую за много лет связную фразу:

— Тунец — делу венец.

И умер.

Лана Дель Рей посвятила Дедовичу свой следующий и последний в её дискографии альбом, получивший русскоязычное название «Чёрное семя». С него и началась новая волна дарк-джаза, которая много позже накрыла меня с головой.

Навигатор привёл мой «Логос» по заданным координатам — к заброшенной лесопилке за городской чертой.

Неподалёку от опутанных рваными цепями ворот припаркована серебристая спортивная «Мегера». Останавливаюсь метрах в двадцати от неё. Содержать такую машину позволить себе может далеко не всякий, похоже, эта сестричка зарабатывает куда больше погибшей. Я выхожу из авто, прохожу полпути к «Мегере» и останавливаюсь. Пасмурно. С одной стороны высокий жестяной забор с закрытыми воротами, с другой, поодаль — почти пустое шоссе, окружённое песками и сосновыми рощицами, откуда доносятся мягкий шум ветра и тревожные птичьи трели.

Водительская дверь «Мегеры» открывается, в придорожную пыль ступает толстый каблук белого сабо, в который обута великолепно-атлетичная нога. Передо мной предстаёт женщина в движущемся полигональном платье из живородящего шёлка, настроенного на цвет кремового перламутра. Её глаза скрывают солнцезащитные очки с матовыми белыми линзами, но она всё ещё как две капли воды похожа на Дарью. Впрочем, не в выборе образа. Дарья была каплей крови в молоке, дотянувшимся до тебя остриём вечного стиля, а в Лане легко угадывается приверженность ультрахроносу: новые примочки, кричащие формы, химсекс, техносекс. Она приближается на расстояние двух шагов и останавливается, как-то неприкрыто по-хозяйски оглядывая меня. Наглая. Должно быть, она на всё в мире так смотрит.

— Мои соболезнования, — осознанно повторяюсь я.

— Спасибо, — спокойно говорит она, не снимая очков.

— Вы были близки?

— Насколько только могут быть близки сёстры в наш век, — уклончиво отвечает Лана. — А вы?

— Нашему знакомству всего несколько дней.

— Должно быть, это были яркие несколько дней, раз она попросила меня передать это именно вам.

Лана небрежно протягивает мне руку. На её ногтях живые рисунки чёрно-жёлтых спиралей. Я касаюсь её ладони своей. От её руки исходит вибрация — волевой запрос на принятие файла. Следом моё волевое подтверждение — повторная вибрация, файл принят. Защищён от бесконтактной передачи, видно, действительно что-то важное.

Видео. Воспроизвожу компактно в нейроинтерфейсе — экран появляется в моём поле зрения левее носа, якобы на расстоянии вытянутой руки, звук слышен большей частью в левом ухе, основная часть моих зрения и слуха продолжают воспринимать место встречи.

На видео я сам, в лаборатории «Иггдрасиля», в момент подключения к игре «Дедович» — запись с камеры фиксации процесса. Я ещё в сознании, но уже подключен к системе жизнеобеспечения и сижу в ванне с питательным гелем, в который мне предстоит лечь, чтобы погрузиться в игровой стазис.

— Вы смотрели? — спрашиваю Лану.

Она усмехается.

— Это всё, что осталось от моей сестры. Разумеется, смотрела.

— Заметили что-нибудь необычное?

— Давайте сами.

Я закуриваю, проматывая видео вперёд, до момента, когда меня целиком погружают в гель. Два лаборанта за большими мониторами начинают интегрировать моё сознание в игру. На их мониторах появляется майнд-карта — структура, похожая на человеческий мозг, составленная из текстовых понятий. Левое полушарие на левом мониторе, правое — на правом. Облако слов на дисплеях стремительно растёт — очевидно, по мере того, как они цифруют мою память. Затем оба лаборанта начинают работать с клавиатурами, и на майнд-карте подсвечиваются слова: «Дедович», «двадцатый век», «Российская Федерация», «литература», «война», «Сверхдержава», «Лана Дель Рей», «безумие», «Санкт-Петербург», «Чёрное семя», «РосГосГамбит»… Они вводят, и вводят, и вводят, нужные слова загораются там и здесь, между ними подсвечиваются нейронные связи. Проматываю. Закончив с вводом, лаборанты оставляют на майнд-карте только подсвеченные слова — все остальные убирают. Затем следуют рендеринг, отладка, новая загрузка слов, рендеринг и отладка, и так много раз. Проматываю. Теперь майнд-карта видна лишь в уменьшенном виде, зато на мониторах вырисовывается жизнь моего прадеда в виде высокодетализованной 3D-графики. Лаборанты прокручивают жизненный путь Дедовича от первого лица — от его рождения до смерти, снова и снова, вносят корректировки там, где что-то отображается неверно или сомнительно. Я вижу, как постепенно на экранах появляется та самая игра, которую я проходил — вернее, создавал, думая, что прохожу.

— Боже, — роняю я. — Так это правда?

Отключаю воспроизведение.

— У меня нет другого объяснения, — говорит Лана, затягиваясь электронным мундштуком и выпуская непрозрачный, чуть люминесцирующий сиреневый дым.

— Спасибо вам, Лана. Никому не говорите о нашей встрече и этом видео… Вы ведь никому не говорили о нашей встрече и этом видео?

Она выпускает дым через нос и качает головой, чуть коснувшись пальцами лба.

— Думаю, вам нужно отдохнуть, — говорю я. — Я выйду на связь, как только пойму, что…

— Это не обязательно, — внезапно резко отвечает она. — Делайте что хотите, а мне эта тема монопенисуальна. Я выполнила последнюю волю сестры и умываю руки.

— Коротко и конкретно. Всё как я люблю. Прощайте, Лана.

Я разворачиваюсь и иду к «Логосу». Немного спустя начинаю слышать шаги Ланы к «Мегере». Завожу мотор и покидаю редколесье, заметив, что авто Ланы остаётся без движения.

Дома, ближе к ночи, смотрю запись ещё, раз, внимательно. Ошибки быть не может, они выжимают моё сознание и генетическую память до капли, извлекая оттуда всё, что касается Дедовича, и конструируют из этого полную, совершенную картину игры, после чего отправляют меня проходить её, этап за этапом, при этом наращивая на скелет игры плоть, до мельчайших деталей. Затем контаминация с уже существующими играми от других доноров сознания, тонкая настройка — и дело в шляпе, шедевр готов.

Когда власть на Земле перешла от государств к корпорациям, у человечества появилась надежда, что аппарат насилия повержен, и власть имущие больше не будут использовать народ, больше не будут говорить ему: «Не живите слишком хорошо, а то жалко будет умирать», не будут использовать пресловутую идеологему «Не лезьте в своё дело», не будут обманывать миллиарды людей. Эта надежда осыпалась прямо у меня глазах, обнажая новый, чудовищных масштабов нейропсихокапитализм, и, возможно, больше никто в мире, кроме меня, не мог рассказать людям правду.

Ночная аудиенция в «Иггдрасиле». За стеной окон молнии. Всепомнящий — улыбчивая тёмная глыба, судя по всему, преисполнен уверенности, что у меня на них ничего нет.

— Рад видеть вас снова, — густо рокочет его голос, когда он протягивает мне огромную сильную руку, своекорыстно улыбаясь. — Вы теперь у нас частый гость, это так приятно.

Я жму его руку. Он порывается окончить рукопожатие, но я не отпускаю и молча отправляю ему запрос на передачу файла. Чуть помедлив, он принимает запрос, получает видео и, как можно заметить по движениям его глаз, начинает смотреть.

Мы садимся за стол переговоров. Насмешливо-приветливое лицо Всепомнящего чуть оплывает, ему явно не по душе то, что он видит. Вернее, ему не по душе, то, что он знает, что это видел я — сам он, безусловно, в курсе всего, что происходит на этих кадрах. Прекратив воспроизведение, он медленно глубоко вздыхает своими широкими ноздрями и смотрит своими разными глазами на меня. Бельмо на его правом глазу неожиданно резко меняет цвет на чёрный. Как это?

Я чувствую, что не могу пошевелиться. Всепомнящий поднимается, тяжёлый стол переговоров, преодолевая гравитацию плавно отлетает в сторону. Огромная невидимая сила хватает меня за горло и поднимает со стула так, что мои ноги перестают касаться пола. Я начинаю задыхаться. Всепомнящий разворачивается корпусом к оконной стене за его спиной, сила переносит меня туда вслед за его взглядом. Всепомнящий подходит к окнам, сила толкает меня вперёд, выламывая стекло моими головой и спиной. Я повисаю над городом на высоте птичьего полёта без воли пошевелиться или вдохнуть. Всепомнящий подходит к самому краю выдавленного мной окна. Его лицо выражает не ненависть к лютому врагу, но отвращение, какое питает хозяин дома к найденному на кухне таракану, и одновременно спокойствие и удовлетворение от того, что он может вот так легко уничтожить вредное насекомое, чуть пошевелив пальцем. Сила внезапно отпускает меня, и я лечу вниз. Наконец я могу двигаться и дышать, но в этом уже нет особого смысла. С ускорением свободного падения я лечу прямиком в крышу воздушного трамвая, ползущего у подножья небоскрёба, и вот уже становится слышен трамвайный звонок, и я просыпаюсь в холодном поту. Звонят в мою дверь, довольно настойчиво.

Полпятого утра. Мне и днём никто по много месяцев не звонит в дверь, люди вообще давно так не делают, они просто отправляют сообщение о том, что они пришли, в мессенджер в твоей голове, и ты открываешь. Дверной звонок — атавизм, мне просто лень его снять. Может, я заливаю соседей? Такое всё ещё случается. Вызываю изображение с видеофона. Три чёрных, почти одинаковых силуэта в плащах и шляпах, выжидающие взгляды направлены прямо в камеру. Я не знаю своих соседей, но, бьюсь об заклад, это не они. Очевидно, что если я открою им дверь, то сделаю это в последний раз в жизни. Я впрыгиваю в штаны и рубашку, хватаю обувь и выскакиваю на пожарную лестницу.

Это серьёзные ребята, наверняка они оставили кого-то из своих возле пожарной лестницы. Чёрт, может, и на крыше? Может, но вероятность меньше.

На крыше чисто, мне повезло. Преодолеваю квартал по покатой жести, едва не соскользнув в одном месте вниз, достигаю противоположной стороны квартала, пролезаю на чердак, нахожу открытый люк в парадную, спускаюсь и выхожу на улицу. Здесь никого. Мой «Логос», должно быть, под присмотром, ухожу пешком. Ещё так рано, что нет толпы, чтобы с ней смешаться.

Пересекаю несколько кварталов подворотнями, где меньше камер, чтобы запутать информационный след. Звоню Лане. Звонок не проходит. Наверное, заблокировала меня, чтобы не нажить проблем. Покупаю в круглосуточном магазине медицинскую маску, снимаю со спящего на лавке пьяницы шляпу — теперь меня не видит система распознавания лиц. Использовать приложение такси или метрополитена нельзя, данные немедленно поступят в сеть корпораций, где я наверняка уже на контроле, и сразу выдам своё местоположение.

Сложным маршрутом попадаю в лобби отеля «Архонт» близ Адмиралтейства — я никогда в нём не был раньше, никакой логики, иначе меня моментально вычислят. Тёплый свет канделябр на мраморе, туманная сладковатая мелодия фортепиано. Золочёная маска тысячеликого героя над ресепшн.

Немыслимо: спящие в здешних номерах беззаботные дамы и господа ничего не знают о том, на какой тёмной силе стоит их светское общество, а стоит кому-то узнать, как эта сила немедленно обратится против него. Она перестанет усыплять его бдительность, давать ему деньги, связи, техноигрушки и развлечения, а вместо этого сосредоточится на том, чтобы максимально скоро, с хирургической точностью, пока он никого не успел заразить своим знанием, вырезать его из тела общества, при этом оставаясь незамеченной, даже обезличенной. А общество, нетронутое, анестезированное, даже не заметит потери. А если и заметит, то скажет: «Поделом…»

К счастью, некоторые криптокошельки всё ещё анонимны, и у меня есть пара таких. Крипта для нас — как наличные для предков. Значит, я могу без опаски снять номер, перевести дух и составить план действий.

Из номера снова звоню Лане. Звонок не проходит. В минибаре нахожу белорусский кукурузный бурбон «Цветок-убийца». Наливаю себе выпить, усаживаюсь в кресло у окна, закуриваю и провожу некоторое время в размышлениях.

Ситуация такова, что я попал ногами в жир. Что сделал бы на моём месте Дедович? Уж он наверняка бы что-нибудь придумал. Громадный, хохочущий в облака Дедович, о чьи ступни разбивалось зло, — он всегда шутя что-нибудь придумывал. Много лет для общественности было тайной, что его безумие и смерть в психиатрической лечебнице на самом деле были постановкой, которую он устроил вместе с небольшой группой посвящённых людей, просто чтобы хоть раз встретиться со своей богиней. А заодно таким образом продать миру бестселлер, тем самым обеспечив себе безбедное существование до конца дней.

Что ж, у меня есть оружие, которым по иронии судьбы меня наделила сама корпорация «Иггдрасиль» — весь жизненный опыт моего прадеда, вплоть до умозаключений и логических цепочек, которые он нигде не документировал и не публиковал — я прошёл через все из них. Поможет ли мне это остаться в живых и разоблачить корпорацию?

Уведомление от биоприложения «Интуиция» — оно анализирует новости на предмет того, что может быть интересно конкретному пользователю, основываясь на всём, чему он уделяет внимание, где был, о чём говорил, что и кого видел в последнее время. «Интуиция» сообщает мне, что вышла новость, которая будет мне интересна с вероятностью девяносто восемь процентов. Это много. Может, мне наконец присудили литературную премию за роман «Детский суд»? Одобряю показ новости, вывожу её на медиа-систему номера. Рисунок обоев превращается в монитор. Стены покрывают кадры с заброшенной лесопилки, частично закрытые пикселями «не для слабонервных», кровь на дереве, бетоне, ржавом металле. Голос диктора:

— Останки тела зверски убитой женщины обнаружили дроны глобальной службы безопасности, вызванные анонимным доносом на заброшенную лесопилку близ посёлка Кудрово. Личность жертвы устанавливается. Подозреваемый в убийстве скрылся с места преступления на чёрном «Логосе» 2101 года выпуска. Инициирован протокол «Унтерменш».

Ну разумеется, только этого мне не хватало — полное лишение прав человека, за убийство, которого я не совершал. Время от времени я видел в новостях истории про людей, которые за преднамеренное убийство попадали под действие протокола «Унтерменш», но никогда не думал, что с такой лёгкостью войду в их число. Что если все они тоже были виновны лишь в том, что узнали секреты одной из корпораций?.. Теперь со мной могли сделать всё, что угодно: сослать на пожизненный срок в Антарктику, превратить мой мозг в безвольный вычислительный элемент для искусственного интеллекта, отправить меня на глубоководные ядерные захоронения... Проклятье, твари фактически превратили Лану в жидкость. На ржавых пилах, стенах, потолке и на заросших пыльной паутиной окнах — Лана. Лежащие на дощатом полу очки с белыми линзами, и по ним тоже стекает Лана. К чёрту это дерьмо, включи-ка лучше дарк-джаз, приятель.

Новости превращаются в монохромную визуализацию ночного океанского прибоя, номер заполняют восхитительные звуковые волны музыкальной тьмы.

Сообщение от неизвестного контакта:

«Я знаю, что ты невиновен. Ответы — сегодня в полночь в клубе XXI».

Ну что ж, этим меня сегодня уже не удивишь. Наливаю себе ещё «Цветка-убийцы» и прикуриваю сигарету о сигарету. Город скалится в окна моего номера обагрёнными зарёй шпилями.

[продолжение следует]

***

Отрицательный спонсор сериала «Дарк-джаз» — «Альфа-банк».

Рекомендуй его своим врагам.

Узнай больше здесь.

— Сюда, пожалуйста.

Приветливая ассистент режиссера указывает мне на стул, освещённый софитами. Вокруг — просторная тёмная студия. За спинкой стула монитор в человеческий рост, где проигрывается фирменная заставка — почти статичная, с чисто символической анимацией.

Чёрный фон, детализированный портрет неулыбчивого мужчины средних лет. Бакенбарды, тонкая борода, решительный взгляд, устремлённый вперёд и вниз, стоячий воротник чёрного пальто, чёрная рубашка. На фоне — городской пейзаж, люди с автоматами, беснующаяся толпа, дымовые шашки, в небе висит боевой вертолёт, летят горящие страницы книг. Из пламени в чёрную часть экрана вылетают оранжевые искры, оставляют за собой тонкие, быстро растворяющиеся хвосты, которые овевают слово, сконструированное из объёмных, блестящих стальных букв:

«Дедович»

А ниже подобными буквами, но поменьше:



«деконструируй ад»

Я сажусь на стул и смотрю в глаз висящей передо мной в воздухе камеры. Ассистент режиссёра, молодая черноволосая девушка в радиогарнитуре и белой футболке, прикрепляет к моей рубашке микрофон-петличку.

— Вы готовы? — спрашивает интервьюер, женщина с восточным разрезом глаз и в светло-сиреневом пиджачке.

Я киваю. Режиссёр командует своим, запись началась.

— Спасибо, что согласились на беседу, — говорит интервьюер.

— Разве у меня был выбор? — отвечаю. — Таковы условия контракта.

Она понимающе улыбается.

— Вы довольно быстро пришли в себя, не так ли?

— Первые пару часов после возвращения штормило, дальше легче. Сегодня, на третий день, уже вполне себе. Память и эмоциональная стабильность полностью вернулись.

— Рада за вас. Итак, вы стали первым игроком «Дедовича». Уверена, нашим зрителям не терпится узнать: какова ситуация?

Она делает акцент на последних двух словах. Её остроумие негласно оценивают все присутствующие — это отсылка к Дедовичевой «цепляющей фразе». Я тоже немного улыбаюсь, больше из вежливости, и отвечаю:

— Я согласился быть первым игроком не только потому, что я правнук Дедовича, но ещё и потому, что меня захватила идея игры, в которой не нужно стрелять, взрывать корабли или водить гоночный автомобиль в преисподней, а вместо этого нужно прожить целую человеческую жизнь. Пусть это жизнь неординарного человека, но всё же полная не только захватывающих моментов и ярких побед, но и рядовых мирских невзгод, разочарований и ужасов. Положа руку на сердце, я переживал, что это может быть так себе. Однако разработчики многократно превзошли мои ожидания — низкий поклон команде «Иггдрасиля». Это был потрясающий опыт.

— Как здорово, — улыбается интервьюер. — Расскажите, что вам понравилось больше всего.

— Меня поразил переход в активную фазу игры, военное время. Это было так быстро, так реалистично, невероятно и страшно. Война началась где-то далеко, но эмоциональная волна от неё, все эти изменения в характерах персонажей и ботов, экономические и социальные последствия — боже, сколько любви архитекторы игры вложили в каждую мелочь! То есть, я понимаю, что в основе сценария лежала биография Дедовича и воспоминания современников о нём, но ведь нужно было нарисовать вокруг этого целый мир! Просто невероятных масштабов труд!

— А обучающий этап не показался вам слишком затянутым? Всё-таки целых тридцать три года.

— О нет! Они сделали его так, что я наслаждался им. Это была настоящая жизнь, ни больше ни меньше. Да и потом, поскольку время в стазисе сжато, и на всю игру у меня ушла всего неделя, мне ли жалеть о потерянном времени. Поскольку моя истинная память была отключена, я думал, что игра — это настоящая жизнь, и представить себе не мог, к чему эта жизнь меня готовит. Быть писателем и шеф-редактором независимого литературного издательства в России во время Последней войны — о, я никогда не забуду этого! Я хочу сказать, мы знаем, что в те времена, когда началась Последняя война, люди сами едва верили, что это происходит по-настоящему, понимаете? Они открывали глаза утром и говорили себе: «Проклятье, это всё-таки не сон, они действительно ведут войну!» Конечно, им хотелось поверить, что это всё вот-вот закончится и окажется каким-то сюром, розыгрышем, видеоигрой. И я, просыпаясь в их мире, повторял себе то же самое: «Не может быть, не может быть!..» И в конце концов оказался прав: это была игра. Я это понимаю теперь, но не когда играл. А ведь всем тем людям и Дедовичу в их числе пришлось принять это как свою единственную реальность!

— То есть, пока вы играли, у вас всё-таки были подозрения, что вы в игре?

— Да, но только потому, что события выходили за все грани разумного. Хотя мы с вами и знаем, насколько игра «Дедович» исторически достоверна во всех отношениях.

— То есть недоработкой вы бы это не назвали?

— Ни в коем случае. Конечно, были некоторые совпадения, очень уж притянутые за уши, вот эти все мелочи, понятные только тебе одному, которые будто ведут тебя через сюжет, как если вселенная разговаривает с тобой знаками. Но такое и в жизни происходит сплошь и рядом. Так что это не недоработки, а напротив — филигранная работа авторов.

— В «Дедовиче» много сцен насилия, в особенности в финальной части, после установления тоталитаризма и в ходе гражданской войны, переходящей в революцию. Как вы относитесь к таким вещам в играх, в которые будут играть дети, подростки?

— Это наша история, что тут поделать. Мы не можем её перевирать. Наши дети и дети их детей должны знать всю правду о тёмных временах, предшествующих нашей прекрасной эпохе. Если мы начнём искажать факты, то рискуем снова прийти к тёмным временам.

— А что насчёт сцен секса?

— О, они были потрясающими!

— Да, — сказала интервьюер и залилась краской, а ассистент режиссёра хихикнула. — То есть нет… то есть да! Но мой вопрос не об этом. А о том, можем ли мы показывать секс в видеоиграх так натуралистично? Как вы считаете?

— А как иначе? Если в постельной сцене появится табличка цензуры, скорее всего, игрок заподозрит, что он в игре, не так ли? Если показывать жизнь, то целиком, как она есть. Стесняться нечего.

— И как вам женщины Дедовича? 


— Когда я читал его биографию, они всегда вызывали у меня большой интерес. И насколько же живыми и прекрасными все они получились у разработчиков игры. Конечно, мы не можем знать, были ли они такими в реальной жизни, но если судить по историческим документам, то сходства разительные. Мне понравилось, что разработчики нисколько не приукрасили женщин Дедовича. Если у кого-то из них была неидеальная фигура, дурной характер или неудачно растущая родинка, то всё это было и в игре — никакой голливудской вылощенности. Это дорогого стоит. Я думаю, поэтому Голливуду и пришёл конец.

— Кстати, о конце. Как вам концовка игры?

— Очень яркая. Снова спасибо разработчикам за историческую достоверность. Конечно, добавили драматизма, сгустили краски, но факты не исказили. Да и вообще, разве человеческий организм за несколько мгновений до смерти не выделяет особое вещество, благодаря которому смерть кажется величественной и даже привлекательной?

— Ну, это всего лишь теория.

— Пусть так. Но разработчики «Дедовича» прекрасно реализовали её на практике. Надеюсь, я буду чувствовать что-то подобное этому, если когда-нибудь всё-таки умру.

Присутствующие смеются. Не уверен, что они знают эту шуточку Курта Воннегута — наверное, посчитали моей. Ну и пусть. Интервьюер задаёт мне ещё несколько типовых вопросов, а затем говорит:

— Ещё раз большое спасибо за участие и за интервью от лица компании «Иггдрасиль».

— Вам спасибо.

Запись прекращается, я встаю, ассистент режиссёра начинает снимать с меня микрофон-петличку.

— Сюжет будет готов в конце той недели, — сообщает она. — Мы пришлём вам ссылку.

— Да, спасибо…

Я замечаю, что ассистент режиссёра быстро проталкивает мне что-то бумажное в карман рубашки. После этого она коротко сверкает чёрными глазами мне в глаза, молвит:

— Хорошего дня.

И тут же уходит с микрофоном.


Стараясь вести себя естественно, покидаю студию. Отойдя от здания на почтительное расстояние, извлекаю из кармана рубашки сложенный в несколько раз клочок бумаги. Разворачиваю и читаю:

«Если хотите знать правду об "Игдрасиле", приходите сегодня в полночь в бар "Пандемониум"».

Всё ясно, очередная сумасшедшая читательница.

Я пошёл по стопам моего прадеда и сделался писателем. Как только у меня стало мало-мальски хорошо получаться, подобный сорт женщин стал меня всюду преследовать. Поначалу это меня несказанно устраивало, но со временем я стал от них уставать, поскольку в массе своей они оказывались чокнутыми и в итоге доставляли большие неприятности. Любовь — птица хищная. О двух головах.

Однако эта девушка знала на чём сыграть — профессиональное любопытство. При том, что дело касалось не только меня, но ещё и и моего предка, новейшей технологии и крупной корпорации. Отказавшись от встречи, я был бы вынужден корить себя за это до конца своих дней. Вернее было прийти, убедиться в том, что в её рукавах на самом деле нет козырей, и попрощаться.

В полночь я в «Пандемониуме». Широкий подвал освещён факелами. Она является без опоздания. Входит в зал, как мама в школу. Выглядит уже совсем по-другому, я едва её узнаю: девочка на побегушках стала сногсшибательной женщиной-вамп. Красное платье, чёрные волосы зачёсаны набок, щедрое декольте украшено серебряной подвеской в виде глаза в треугольнике — всё в ней предвещает беду.


Мы располагаемся за столиком в дальнем углу зала.

— Моё имя Дарья, — говорит она.

— Очень приятно.



К нам подходит официант, однорукий панк трансгендер веган феминист правый либерал ультраклерикал, насколько я могу оценить на первый взгляд по одежде, атрибутам и татуировкам.

— Добрый вечер. Чего изволите?

— «Де Сад», пожалуйста, — говорит Дарья.

— «Беспечный ездок», — говорю я.

Дарья достаёт пачку ‘Red Apple’, берёт сигарету краем губ, я подношу ей пламя, она прикуривает и откидывается в кресле. Я смотрю на неё, она на меня. Оценивает, насколько я заинтересован. Хочет увидеть, начну ли я сам задавать вопросы. Я не намерен упрощать ей задачу, поэтому просто смотрю на неё молча. Ну, что скажешь, красивая? Что это уже было в ‘Assassin’s Creed’?

— В контракте, который с вами заключил «Иггдрасиль», — наконец начинает она, — сказано, что игра проходит испытание на потомке героя, чтобы создать узкосмысловой инфоповод, а потом, основываясь на нём, рекламировать игру соответствующей целевой аудитории.

Она затягивается сигаретой, выдерживая ещё одну паузу. Я не реагирую.

— И это действительно так, — продолжает она. — Но вам не сказали всей правды. На тот момент, когда вы погрузились в игру, у неё была только основная структура. Детальная, но элементарная канва, построенная на общеизвестных биографических данных Дедовича. Ни графики, ни деталей, ни диалогов — разве что те, что вошли в литературу. И только по мере того, как вы проходили игру, от самого рождения Дедовича до его смерти, на этот скелет наращивали мясо. Для этого они использовали ваши богатые знания и представления о предке и его эпохе, вашу исключительную фантазию, а также — и главным образом — вашу генетическую память. Иными словами, вы не проходили игру, а создавали её. Поэтому всё и казалось таким реальным. Ваш мозг дорисовывал мелкие детали так, как он их представляет. Образ мыслей и действий Дедовича формировался с помощью информации из вашего ДНК и «дорисовывался» нейросетью. Все другие игроки будут проходить уже готовую игру. Главным архитектором которой стали вы. Сами о том не подозревая.

Убедившись, что она закончила, я говорю:

— Звучит, конечно, захватывающе. Хотя и очень сложно поверить, что это возможно технически.

— Ещё бы.

— Допустим, это так. Откуда у вас эта информация?

— Наша съёмочная группа документировала весь процесс создания игры. Это информация строжайшей секретности, как вы понимаете.

— Могу представить, — говорю я. — Вот это меня и смущает. С чего бы вам выдавать мне её, хотя я даже не просил? Ведь для вас это может иметь довольно неприятные последствия.

— Я прочитала все ваши книги, — говорит Дарья. — Я доверяю вам больше, чем многим своим знакомым. Вы просто смысловой царь.

Хитрая льстица. Думает, что меня можно взять так просто.

— Я польщён, Дарья, но, знаете, то, что пишут авторы, может разительно отличаться от того, каковы их взгляды на жизнь. Последняя война это как раз хорошо показала. Вам следует быть осмотрительнее.

Официант ставит перед нами коктейли. Дарья курит и смотрит мне в глаза.

— Вы правы, — говорит она, туша сигарету в пепельнице. — Однако что сделано то сделано.

— Допустим, всё действительно так, — говорю я. — Почему они не сказали мне об этом?

— Потому что тогда стоимость контракта возросла бы кратно.

— И что? «Иггдрасиль» далеко не бедная корпорация. Они потеряют гораздо больше, если я подам на них в суд — как в деньгах, так и в статусе.

Дарья красиво усмехается.

— На вас бы денег, может, и хватило. А вот на всех доноров сознания — едва ли.

— О чём это вы?

Дарья достаёт из сумочки, разворачивает и протягивает мне смарт. На нём воспроизводится видео. Тот же стул, на котором сегодня сидел я, только уже с другим гостем — рыжей дамочкой с чёрным кольцом в носу. За её спиной, на мониторе, та же заставка игры, но с некоторыми изменениями. Город, толпа, вертолёт и военные на месте, но вместо лица Дедовича теперь другое лицо — женское. Приятно полноватые румяные щёки, длинные светлые волосы, большие синие глаза с игривым взглядом. На шее чокер, под ним чёрное платье с объёмным бюстом в кружевах. За её спиной вместо книжных страниц горят логотипы Milf-Film и других старинных порносайтов. Искры от них овевают написанное знакомыми стальными буквами слово, но теперь это слово другое: «Персикова». А под ним мелким шрифтом: «любовь и типа того».

— …непередаваемые ощущения, — распинается рыжая на экране, — нищета, взрывы и сто-о-о-лько членов…

— Существует вторая игра? — говорю я, подняв глаза на Дарью. — И она посвящена… порноактрисе?

С горькой улыбкой Дарья тянется и тонким пальцем смахивает видео. На экране появляется следующий ролик. За спиной нового героя те же декорации, только с горящими нотными тетрадями, мужское лицо и надписи: «Гумбарг», «имеющий уши». Листаю дальше: горящие рисунки, «Морозова», «некрасивая страна». Далее футболисты, солдаты, олигархи, политики, врачи, бизнесмены и другие вариации на тему Последней войны. И везде что-нибудь горит.

Я отпиваю коктейль и закуриваю. Вереница роликов всё не кончается.

— И сколько их? — спрашиваю я.

— Сотни. Скорее, тысячи. Это работы только нашей съёмочной группы, а таких групп не меньше десяти только в нашем регионе.

— Неслабо.

— Да. Зато теперь, вам, наверное, проще поверить, что создать игру с помощью доноров сознания возможно технически.

— Чёрт, конечно! Они контаминируют данные, полученные от разных доноров, и выстраивают общую картину прошлого, близкую к достоверной. Это начинает походить на правду!

— Ну вот, — довольно улыбается Дарья. — А ты думал, я просто хочу с тобой трахнуться?

— Разумеется! Но это — гораздо интереснее!..

Одна из бровей Дарьи поднимается. Я начинаю понимать, что сморозил глупость.

— То есть я… извини. Я ещё не знаю, насколько ты хороша в постели.

— Ещё?! Да ты похуже своего прадеда.

— А вот этого ты не можешь знать.

— Я все его книги тоже прочитала.

— Что ж, очевидно, ты не в восторге от нас обоих.

— Вернёмся к делу!

— Да, чёрт возьми! Хотелось бы знать, в чём оно заключается!

Мы оба выдыхаем. Дарья говорит:

— Ты только что узнал, что тебя использовали. Что будешь делать?

— То же, что и каждый день. Жить дальше.

— Как? Ты не подашь на «Иггдрасиль» в суд?

— А зачем? Мне не нужны деньги.

— Всем нужны деньги.

— Ты замечала, как слово «Больше» похоже на «Боль», а «Золото» на «Зло»? Подумай об этом.

Дарья выглядит слегка впечатлённой, но позволяет этому быстро пройти.

— А что насчёт справедливости? — спрашивает она.

— По отношению к кому?

— К тебе. И к другим, кого использовали.

— Мне понравилась игра. Я не хотел бы ставить палки в колёса её создателям. И я ничего не потерял, разве нет?

— А как же интеллектуальная собственность?

— Украдены не мои идеи — только знания о Дедовиче. Эти знания — общественное достояние. Кроме того, с выходом игры мои книги станут читать больше. Мою интеллектуальную собственность продвигают, а не крадут.

— То есть ты не видишь здесь проблемы?

— Я вижу возможность её создать. Но я не создатель проблем.

— Как думаешь, что бы сделал на твоём месте твой прадед?

— Скажи, Дарья, ты знаешь, что сделал мой прадед, когда началась Последняя война?

— Расскажи мне.

— Как и многим согражданам, ему хотелось уехать из страны и разорвать с ней все связи. Хотелось погрызть себя за коллективную вину, хотелось доказать что-то родным, которые имели другую точку зрения на происходящее. Но вместо этого он остался и продолжал заниматься своим делом. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что он считал, что важно не быть противоположностью чего-либо. Поскольку быть противоположностью чего-либо — это значит вовлекать себя в игру, где нет победителей. Он понимал, что важно только то, что приносит какой-то результат, и то, что можешь делать только ты и никто другой.

— Как-то слишком банально для Дедовича, — Дарья бесподобно морщит нос. Дикая рыба.

— Это кажется тебе слишком банальным, потому что сегодня эта мысль — достояние общественности. А во времена Дедовича большинство этого ещё не понимало. Поэтому в мире торжествовали глупость и насилие. Пока мы наконец не собрались и не поменяли мир изнутри. Сколько жертв потребовалось принести ради этого, ты и сама знаешь.

— Ты душный как фосфор, но ты прав, — говорит Дарья. — Только при чём здесь случай с «Иггдрасилем»? Ведь они обманули тебя. И ещё сотни людей. Возможно, тысячи.

Эти слова заставляют меня задуматься. Я говорю:

— «Обманули» — это уже более весомый аргумент, чем «Использовали».

— А со лжи всегда начинается большое зло, не так ли? Они сделали донорами сознания всех этих людей без их ведома. Так не должно быть.

Крыть нечем.

— Ты меня убедила, Дарья. Нужно разобраться. Завтра я запрошу аудиенцию с руководством «Иггдрасиля». Конечно же, я не скажу им, что получил информацию от тебя.

— Спасибо, что услышал.

Мы допиваем, обмениваемся контактами, я сопровождаю Дарью в такси, а сам сажусь за руль своего «Логоса» 2101 года, активирую вытрезвитель — биоприложение, моментально нейтрализующее действие алкоголя, — и еду домой.

Когда я вхожу, мой умный лофт устанавливает приятный сумрак и включает фоном дарк-джаз. Обожаю этот стиль музыки, он питает меня вдохновением. Наш мир стал относительно безопасным после ядерного разоружения и упразднения политической системы. Транснациональные корпорации немногим лучше политиков, но у них хотя бы нет армий. Хотя некоторые из них дают понять, что скоро будут. Но конкретно сейчас наш мир — довольно безопасное место. Даже скучное. А для писателя нет ничего опаснее, чем скука. Дарк-джаз вселяет в меня мурашки и помогает придумывать страшные миры и опасные приключения. Мой прадед любил другую музыку. Его величайшим музыкальным кумиром среди современников была Лана дель Рей. До того, как я сыграл в «Дедовича», я не представлял, что он такого находил в её творчестве и почему считал её полубожеством. Теперь же мне стало ясно: по тем временам это была одна из немногих исполнительниц, умевших передать в своих произведениях огромное количество любви. Каждый звук, каждая нота были плотно начинены любовью. Дедович жил в кошмарном мире, где любовь нужна была людям как кислород. А у нас её хватает. У нас от неё немного тошнит. Поэтому я надеваю кислородную маску с дарк-джазом.

И поэтому, провожая день бокалом торфяного виски и сигаретой, я гляжу на город за своим окном с выжиданием. Мрачный и прекрасный, одетый в свой лучший дождь, он виден мне насквозь. Человек не может жить без тьмы, он всегда лелеет свою тёмную сторону. Как бы приветлив и вежлив он ни был, рано или поздно он вам её продемонстрирует, будьте уверены. И если в случае с одним человеком это может быть относительно невинная шалость, то в случае с обществом это почти наверняка будет полномасштабная катастрофа. Осторожный ртутный змей ползёт где-то на периферии сознания, подспудно, усыпляя бдительность, вдалеке, в тумане окольцовывает человека, город, мир. Если присмотреться, то можно увидеть, как шпили тёмных башен и неоновые вывески отражаются в его склизкой чешуе где-то за пределами кольцевой автодороги. Но большинство людей предпочитают не замечать этого. Когда змей готов, он резко сжимает все свои кольца и наносит быстрый и решающий удар. И ничего вернуть уже нельзя.

Утром звоню в «Иггдрасиль» и сообщаю, что у меня важный вопрос, требующий обсуждения с их начальством. Договариваемся о встрече через неделю.

Штаб-квартира северо-западной ветви «Иггдрасиля». В комнате переговоров на высоком этаже проект-менеджер Иван Безнаказов и заместитель директора Северо-Западной ветви Борис Всепомнящий. С первым мы уже общались, это молодой энергичный парень — он и вёл проект с моим участием. А вот второго я вижу живьём впервые, но мне попадались на глаза несколько видео с его участием: интервью, презентации. В них Всепомнящий создавал впечатление интересного и энергичного человека, какие легко располагают к себе. На вид ему около сорока пяти лет, он выглядит хорошо в своей тройке цвета чёрного серебра. Мы все садимся за стол переговоров.

— Чем обязаны высокому гостю? — с улыбкой спрашивает Всепомнящий.

— Я ценю ваше время, поэтому перейду сразу к делу, — отвечаю я, — мне поступила информация, согласно которой во время нашего сотрудничества ваша компания существенно превысила рамки нашей договорённости и использовала моё сознание не для тестирования игры, но для её создания. Как вы это прокомментируете?


Коллеги внимательно слушают меня, после чего Всепомнящий говорит:

— Иван, спасибо, что присутствовал, мы урегулируем это дело сами.

Иван кивает, прощается со мной и покидает помещение. Когда за ним закрывается дверь, Всепомнящий произносит:

— Ещё раз спасибо вам, что поучаствовали в нашем проекте. Мы высоко ценим это, ценим ваш талант и литературное наследие вашего прадеда. Но боюсь, что в высказанном вами сегодня предположении есть ошибка. Мы не могли использовать ваше сознание для создания игры. Иначе как вы могли бы в неё при этом играть?

— Ваши люди выдали мне процесс создания игры за процесс её тестирования. Вы создали лишь канву игры, а всю основную часть работы сделали с моей помощью, в процессе. Хотите сказать, что это не так?

— Это такой же абсурд, как то, что папье-маше — русский оригами! Мы действовали строго по условиям контракта. Кто ваш источник?

— Не могу сказать.

— У вас есть доказательства?

Такая постановка вопроса выдаёт его. Похоже, Дарья права. Хотя вообще-то с моей стороны было глупо не задать вопрос о доказательствах ей. Вот чума! Всему виной алкоголь и красное платье.

— Вы же не думаете, что я бы пришёл с таким заявлением, не имея доказательств? — увиливаю я.

— При всём уважении, я очень мало с вами знаком, — отвечает Всепомнящий. — Люди делают… разные вещи.

В его голосе сквозит довольство. Похоже, он не поверил мне, и понимает, что у меня нет фактов. Мне остаётся только использовать свой второй косвенный аргумент.

— Вы сказали, что цените мой талант и литературное наследие моего прадеда. Но также параллельно игре «Дедович» вы выпускаете игру «Персикова» о порнозвезде. По-вашему, наследие порнозвезды и литератора сопоставимы между собой?

Пауза. Он смотрит на меня из-под кустистых бровей глазами цвета бетона, в правом я различаю бельмо. Вероятно, он думает, известно ли мне, сколько ещё игр они сейчас разрабатывают.

— Видите ли, — отвечает Всепомнящий, — я не выбираю персонажей для игр лично. Этим занимаются специалисты, которые работают с аудиторией, выясняют её интересы, запросы. То, о чём вы говорите — это совпадение, не более того. Конечно, мы понимаем, что такое литература, и что такое порно, и не сопоставляем вашего прадеда с Персиковой.

— Сколько ещё игр в серии, посвящённой Последней войне?

— Это конфиденциальная информация.

— Их несколько сотен, не так ли? Или даже тысяч? Как вы можете разрабатывать такое количество игр одновременно?

— Вам устраивали экскурсию на производство перед началом нашего сотрудничества, разве нет?

— Да, и я видел, как работают ваши специалисты. Но чтобы создать такое количество игр, рук бы у них не хватило. Здесь нужна целая армия, целая страна.

— У нас очень много аутсорсеров.

Снова выдаёт себя. Значит, игр действительно много.

— Не сомневаюсь, что у вас много аутсорсеров! Но выпуск такого количества игр одновременно — это ещё и безумие с точки зрения экономики. Колоссальные затраты, при том, что каждая отдельная игра подходит довольно узкому сегменту аудитории, а значит, окупаемость её невелика. Такой подход уничтожил бы «Иггдрасиль». Если бы только стоимость разработки каждой игры не была предельно низка. Что возвращает нас к вопросу использования сознаний тестируемых. Или мне лучше сказать «доноров сознания»?

Всепомнящий умело скрывает лёгкую озабоченность, но продолжает выглядеть хорошо. Я на это не куплюсь.

— У нас очень большая и слаженная команда, — говорит он. — Маркетологи, социологи, экономисты, проект-менеджеры. Я не знаю и не могу знать, как именно и что именно они делают. Но мы пока ни разу не оказывались в минусе. У меня нет оснований полагать, что они ошибаются в этот раз. Как они достигают низкой стоимости производства и высокой окупаемости — это их дело и их профессиональные секреты. Для меня важен только результат.

— Не хотите ли вы сказать, что то, о чём я говорю, может происходить и без вашего ведома?

— Совсем нет. Я хочу сказать, что вас дезинформировали. Кто бы это ни сделал, вам не следует доверять этому человеку. Вероятно, он хочет поссорить вас с нами. А я, повторюсь, очень дорожу нашим сотрудничеством.

— Я всё понял, — говорю я. — Извините, что побеспокоил.

Мы жмём руки и расходимся.

Из машины звоню Дарье — смартфон на чипе в моей голове, интерфейс и изображение собеседника возникают с краю области моего зрения. Дарью в это время с расстояния вытянутой руки снимает нано-бот, вылетающий на время звонка из её чипа. Такой же снимает и меня, транслируя моё изображение ей.

— Какова ситуация? — спрашивает Дарья.

— Всё отрицают. Спросили, есть ли у меня доказательства.

— Ты ведь не сказал, что нет?

— Ответил уклончиво.

— И хорошо. Я тебе их предоставлю уже завтра. Лови координаты.

На следующий день я в условленном месте. Многоэтажный квартал на севере города. С деревьев зорко бдят чёрные птицы. Рядом с нужным домом — машины полиции и медиков, утопающие в толпе зевак.

— Что стряслось? — спрашиваю одного их них.

— Девка из окна выпорхнула.

Проталкиваюсь сквозь толпу. На асфальте труп. В крови рядом с шеей видна подвеска с глазом в треугольнике. Уезжаю.

Над заваленным горизонтом кольцевой автострады изумительный закат. Намотаю кружок-другой, пока обдумываю эту историю. Ты поиграла с огнём и проиграла огню. Людей теперь убивают довольно редко. Но разве такое может быть совпадением? Вместе с тем, если это сделал «Иггдрасиль», то насколько же должна быть важна тайна, которой со мной поделилась Дарья? И, если так, то почему я ещё жив? И надолго ли это? И как они вычислили её? С другой стороны, возможно, она знала больше, чем рассказала мне, и перешла дорогу компании другим способом — тогда может оказаться, что я в безопасности. Но рассчитывать на это было бы с моей стороны опрометчиво.

Мои размышления прерывает звонок с неизвестного номера. Принимаю вызов.

На видеосвязь выходит… Дарья.

Попахивает тяжёлым металлом.

[продолжение следует]

***

Отрицательный спонсор сериала «Дарк-джаз» — «Альфа-банк».

Рекомендуй его своим врагам.

Узнай больше здесь.