Часть первая: Жёлтое утро.
Глава первая: Теннисный Клуб (1)
1
Если бы кому-то понадобился объект, символизирующий странное и лишённое радости настроение Америки и творческий упадок американцев, то Жилой Комплекс Теннисного Клуба неплохо подошёл бы на эту роль. Если бы кто-то захотел изучить нравы граждан этой страны, он или она вполне могли бы подвергнуть изучению обитателей Жилого Комплекса Теннисного Клуба, хотя это дало бы лишь представление о нравах среднего класса Америки со средним возрастом 36 лет. Можно было бы сказать, что другие граждане – очень бедные, очень богатые, очень старые, очень молодые – смотрели на мир совершенно по-другому. Но те, кто жил в Теннисном Клубе минимум год, являлись основными потребителями, служили «белыми воротничками» (а в конце 80-х количество «синих воротничков» стремительно уменьшалось), благодаря им одни фильмы и телешоу становились хитами, а другие проваливались, они бегали по утрам, покупали автомобили, которые не жрали бензин, но при этом выглядели спортивно, редко посещали церковь, но зато охотно записывались на дополнительные образовательные курсы, словом, жили, преимущественно, для себя в эру низкой гражданской ответственности.
Квартиры в Жилом Комплексе Теннисного Клуба были комфортными, но без настоящей теплоты; они были удобными, но не оставляющими следа в памяти, там было безопасно, но на дверях по всему зданию то и дело появлялись непристойные надписи, особенно в полнолуние. Соседей здесь можно было описать, как приветливо-настороженных – жилец изо дня в день видел одних и тех же людей, но ведь никогда не знаешь, а вдруг человек, едущий с тобой в лифте и есть Тот, Кто Пишет В Полнолуние, который оставляет такие глубокомысленные послания как ПОСОСИ МОЙ ЧЛЕН и Е..ТЬ ТЕБЯ В ЗАД. Лучше не быть слишком дружелюбным.
Охранники были вежливые и отзывчивые – им так было приказано – но сам факт того, что в здании круглосуточно находится охрана, меняющаяся каждые 8 часов, а в холле, лифтах и подземном переходе, соединяющем жилой комплекс со спортивным, установлены камеры, вызывал лёгкую тревогу. Он намекал на то, что в этом мире есть вещи пострашнее Того, Кто Пишет.
Вид из всех окон жилого комплекса лучше всего описывался словом «стерильный». На севере окна выходили на крупный торговый центр (сорок четыре магазина на двух этажах) с гигантской парковкой перед ним. С восточной стороны находилась ещё одна парковка и похожий на улей кинокомплекс под названием «Киномир», в котором было не менее семи кинотеатров. С южной стороны был перекрёсток дорог, ведущих к торговому центру, улью кинотеатров, парковкам и жилому комплексу – шоссе 22, вдоль которого располагались магазины, забегаловки всех существующих под солнцем ресторанных сетей (включая ресторан китайской кухни «Вок-Ин», «Безумный Тако» и кафе-мороженое «Молочная Гончая»), школы боевых искусств, массажные салоны, оружейный магазин и маленькое кирпичное здание, в котором находился салон видеоигр под названием «Голова Робота», шоссе 481, по сторонам которого находились более-менее схожие заведения, но вдобавок был роликовый каток, боулинг, фешенебельный ночной клуб с рекламой грядущего выступления «Сестёр Следж» у входа, два кинотеатра под открытым небом (в одном сейчас шли два фильма для взрослых, в другом – два фильма студии «Дисней») магазин сантехники под названием Стрит Флеш {игра слов – Straight Flush можно перевести как «Стрит Флеш» и как «Прямой Смыв»}; и, наконец, магистральное шоссе, съезд №5 которого вёл к торговому центру и жилому комплексу. В целом перекрёсток оставлял впечатление оживлённой, но бесцельной суматохи, а в том месте, где три дороги сливались в одну, постоянно раздавались звуки автомобильных сирен и ударяющихся друг о друга бамперов. Рядом было место, которое боссы из муниципалитета называли «зелёное насаждение», видимо, стыдясь назвать это громким словом «лес» или «парк». На самом деле, растительность, состоящая из деревьев и подлеска была довольно густой, и если взглянуть в этом направлении из окон нижних этажей жилого комплекса, создавалась греющая душу иллюзия жизни в пригороде (если забыть про вой автомобилей, стук бамперов и звук воды из душа соседа сверху). Из окон верхних этажей иллюзия становилась ещё полнее. Жители квартир на седьмом и восьмом этажах, окна которых смотрели на запад, видели пригородные дома, построенные за насаждениями, а ещё дальше - золотые арки «Макдональдса».
В каждой квартире имелась мощная система кондиционирования, но на всех панелях и термостатах красовалась надпись, призывающая жильцов БЕРЕЧЬ ДРАГОЦЕННУЮ ЭНЕРГИЮ. В каждой квартире было кабельное телевидение, но раз в месяц – опять-таки, во время полнолуния – оно полностью выходило из строя. Для местного кабельщика за три года со дня открытия комплекса это уже стало рутиной. Он поднимался на крышу, открывал дверь маленькой будки, за которой все кабели сходились в один главный, и заново подключал кабели к консоли. Подобно тому, как в Комплексе орудовал Тот, Кто Пишет В Полнолуние, здесь налицо было дело рук Вандала Полнолуния. Большинство жильцов, у которых имелись хоть какие-то мысли на сей счёт, сходились на том, что Тот, Кто Пишет и Вандал – это один и тот же человек, но в обличье Вандала он или она вызывали больше тревоги. В конце концов, любой человек с ключом от внутренних дверей Комплекса мог осквернить двери ключом или складным ножом. Будка на крыше - совсем другое дело. Она открывалась служебным ключом, которого не было даже у кабельщика. Ему самому приходилось брать его в офисе на втором этаже. А если у Вандала был такой ключ (на дверях будки не было ни малейших следов взлома), возможно, у него есть и другие ключи. Ключи от всех дверей, например?
Всем хорошо было кабельное телевидение, да только рождало у некоторых не совсем приятные мысли.
Возможно, всё это свидетельствовало о том, что в Жилом Комплексе Теннисного Клуба были проблемы – не огромные, как утром 19 июля 198. года, а так себе – мелкие. В Комплексе не было голода, бедности, эпидемий, напряжённой политической обстановки… но при этом в нём не было дружбы, любви, заботы и открытости. В каждой двери Комплекса на высоте ровно пять футов и три дюйма находился дверной глазок. Когда жилец смотрел в этот глазок, чтобы узнать, кто к нему пожаловал, он видел гротескно раздутое лицо монстра – даже лицо родной матери заставляло замереть на минуту. Сквозь дверной глазок, предназначенный для того, чтобы давать максимальный обзор зоны опасности (а зона опасности – это то самое место, где жильцы стелют коврики с надписью ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ), все лица становились искажёнными и зловещими. Устройство, созданное для безопасности, создавало это искажение и добавляло ненормальности жизни, царившей в Комплексе до 19 июля.
2
Строительство жилого комплекса началось два года спустя после открытия Теннисного Клуба и Бассейна, которые располагались на обочине узкой второстепенной дороги, соединяющей торговый центр и шоссе. Теннисный Клуб и Бассейн стали пользоваться огромной популярностью с первого дня приёма заявок на членство.
Жилой комплекс был построен тем же консорциумом городских бизнесменов, что и спортивный комплекс; так было спланировано ещё в начале семидесятых.
В то время большей части построек, о которых было сказано ранее, не существовало. Вместо куцей зелёной полосы на западе, значительная часть территории была покрыта лесом – местами очень густым. В нём водилось несколько оленей, и там, где сейчас находилась парковка, то и дело мелькал белый олений хвост; на месте жилого комплекса бегали лисы и еноты. Это место называлось Беличий Холм, а позднее это стало названием торгового центра.
Эти бизнесмены, количеством семь человек, оказались очень прозорливыми и предугадали наступление иного десятилетия – возможно, даже двух! – пришедших на смену беспокойным шестидесятым, с их маршами, визгливой риторикой и военными потерями. Они смогли заранее увидеть наступление времени, когда люди – особенно представители среднего класса в возрасте, скажем, около 36 лет – выключились из общественной жизни и решили, что после того, как они посвятили, по меньшей мере, пять лет попыткам сделать мир лучше, маршируя, уклоняясь от призыва, слушая пластинки Боба Дилана и пытаясь положить конец войне во Вьетнаме, пришло время посвятить ещё пять лет – или пятьдесят – попыткам сделать лучше своё место в этом мире.
Эти бизнесмены - они предвидели Десятилетие Эгоизма.
Эти семеро просто выкупили весь Беличий Холм целиком – в то время им владело полдюжины фермеров и, пожалуй, две дюжины мелких дельцов; даже большинство магазинов вдоль шоссе 22 и 481 было построено на арендованной земле.
Вначале появился Торговый Центр, за ним Теннисный Клуб и Бассейн и, наконец, Жилой
Комплекс с различными предложениями аренды квартиры. Он был построен за два года – громадина из грязно-коричневого кирпича высотой в восемь этажей. Жилой Комплекс сразу же стал пользоваться популярностью не меньше, чем Теннисный Клуб, Бассейн и Торговый Центр до него. Жильцы могли работать (и делать покупки) в Торговом Центре, жить в жилом комплексе, заниматься в атлетическом клубе и смотреть фильмы в «Киномире». Для этого даже не требовалось выходить на улицу: жилой комплекс соединялся со спортклубом подземным переходом, а в Торговый Центр можно было попасть на бесплатном трамвае. Все было упорядочено, всё спланировано. Лишь иногда в этой колоде появлялся джокер, вроде Того, Кто Пишет В Полнолуние.
В здании было 198 квартир: на четырёх этажах было по 23 квартиры с тремя спальнями, на двух этажах по 26 квартир с двумя спальнями и двух - по 27 квартир с одной спальней. Ещё две квартиры были отведены под офис и жильё управляющего комплекса. Управляющий работал здесь со дня открытия комплекса. Его фамилия была Ринальди. Имя же, данное ему при крещении (если предположить, что он или его родители вообще были христианами) не знал никто из жильцов, хотя оно наверняка было где-то в документах на владение жильём. Он всегда был одет в форму защитного цвета, и она всегда была чистой. Когда с ним заговаривал кто-то из жильцов, он всегда делал долгую паузу, прежде чем ответить. От этого жилец чувствовал себя вынужденным добавить ещё каких-то подробностей к предмету обсуждения – будь то выброшенный не в том месте мусор, шум из соседней квартиры или небольшое послание от Того, Кто Пишет В Полнолуние. Жильцы выходили из офиса управляющего взмокшими от пота, словно только что чудом избежали допроса с пристрастием в каком-нибудь нуар-фильме сороковых годов. Ринальди выглядел так, словно может и укусить, если дать ему такую возможность. У него не было ни жены, ни детей, ни машины. Никто никогда не видел Ринальди за пределами Комплекса. Возможно, он никогда и не покидал его.
Здание стояло, отделённое дорогами, торговым центром и тонкой полосой деревьев. Жильцы приходили и уходили. Никто никогда не умирал в здании; призраков в нём не водилось. И если жильцы испытывали какое-то общее чувство – если у этого здания была некая низко звучащая струна – то это было чувство незавершенности, ощущение, что что-то забыли добавить этому дому, или того хуже, что-то умышленно убрали. Ни детей, ни домашних животных. Холлы, залитые светом белых шаров. И если попытаться описать настроение этого дома музыкальным термином, сюда бы идеально подошло слово «цезура».
3
Однажды ранним майским утром, за два месяца до начала событий, описываемых в этой истории, Томми Хилл пришёл домой с телестудии, где он работал, очень поздно и в ужасном состоянии. Передачи телеканала были прерваны для репортажа о торнадо, который пронёсся через северный пригород, уничтожив всё на своём пути и став причиной смерти сорока семи человек. Томми был измотан и напуган, в ушах у него до сих пор стояли крики раненых и искалеченных людей, которых привезли во временный лазарет, организованный в спортивном зале Средней Школы Питтстауна.
Он подошёл к двери своей квартиры на шестом этаже. В голове у него крутилась только одна мысль: суп. Чашка горячего супа. Впервые эта мысль появилась у него за пять минут до третьего прямого включения из Средней Школы Питтстауна. Когда она возникла, он наблюдал, как сотрудник телекомпании делает на полу отметку для Андреа Доррати. За опустившимся на колено сотрудником стоял мужчина, державший своего сына. Мальчику было около четырёх лет, ему отсекло руку летящим куском ветрового стекла. Мальчика накачали обезболивающими до бессознательного состояния, но отец с отсутствующим выражением лица и мешками под глазами все продолжал убаюкивать его на руках. И Томми подумал: Чашка супа. Куриная лапша. И тогда я, может быть, смогу уснуть. Позднее он вспомнил, что это средство всегда рекомендовала его мать – еврейский пенициллин, как она это называла – но даже это не умерило его желания.
И вот он думал о супе, открывая ключом дверь домой. От усталости он едва держался на ногах. На двери его ждало послание от Того, Кто Пишет В Полнолуние. СЪЕШЬ МОИ ВОЛОСАТЫЕ СТАРЫЕ ЯЙЦА, гласило оно.
И вдруг Томми испытал какое-то извращённое чувство всепоглощающего облегчения. Он повернул ключ в замочной скважине и внезапно начал плакать, понимая, что плачет он об отце маленького мальчика, потерявшего руку и что никто во всём комплексе не в силах понять его горя, кроме, пожалуй, Того, Кто Пишет В Полнолуние, единственного, кто пытался заполнить звуком эту цезуру. Он вспомнил своего профессора английского языка из колледжа, так выразившего смысл существования: Лучше делать добро, чем зло; лучше делать зло, чем ничего. Когда ты свернул на всех поворотах своего пути, именно эти слова ты видишь на кирпичной стене тупика.
Томми налил супа и, всё ещё плача, смотрел как от него исходит пар. Он подумал, что если когда-нибудь встретит Того, Кто Пишет В Полнолуние , то, пожалуй, купит этому засранцу выпивку.
4
Ни домашних животных, ни детей. Автоматические лифты. Но 19 июля…
Глава II: Том Хилл в холле.
(19 июля, с 4-00 до 5-00 утра)
1
Насколько он сам знал, Томми Хилл стал первым, кто столкнулся с проблемой, возникшей 19 июля. Никого другого – например, Бэмфорда, охранника, дежурившего с 23-00 до 7-00, поблизости не было.
Томми проживал в квартире №610 Жилого Комплекса Теннисного Клуба чуть более двух лет; начался последний год его договора аренды. Втайне он гордился своим решением заключить договор на три года, а не на один – не потому, что так выходило немного дешевле, чем заключать договор ежегодно, а потому что его уверенность в своей способности контролировать собственную карьеру блестяще оправдалась. Он снял квартиру на три года, несмотря на то, что его первоначальный контракт с WKMT был испытательным: шесть месяцев, а если ты нам не понравишься, то скатертью дорога, Чолли. И мы ничего не обязаны объяснять.
WKMT возобновило контракт ещё на шесть месяцев, и Том, который приехал в город с послужным списком, состоявшим из работы третьим помощником режиссёра на независимой станции в Кливленде, а до того – работы на канале PBS в колледже, получил повышение до второго помощника. «Теперь ты не только подаёшь скрепки для бумаги, но и ведёшь их учёт», - сказал ему один из сотрудников. «Мои поздравления».
Но Том был доволен. Он стал получать на 4 000 долларов в год больше; сумма, отложенная про запас, которую сильно истощила трёхгодичная аренда, вновь стала увеличиваться. Что ещё важнее, его карьера была на взлёте. Нужно лишь двигаться вперёд, а не то кто-нибудь другой обойдёт тебя. Проще простого.
Тот же самый инстинкт, что подсказал ему арендовать квартиру на три года, теперь говорил ему не возобновлять договор аренды, хотя следующий контракт с WKMT был фактически уже у него в кармане. Настало время двигаться дальше – двигаться на восток. Каждый его шаг был шагом на пути в Нью Йорк. Так работает этот мир … или, по крайней мере, должен работать.
2
Будильник зазвенел в 4 часа утра, и Том поднялся с кровати, как всегда в рабочие дни – шаря в темноте в поисках дребезжащего будильника и не веря в то, что и в самом деле проснулся так рано. Ещё на втором курсе колледжа он понял что вся эта хрень со старым будильником на прикроватном столике не для него. Слишком уж просто было нажать кнопку, заглушив звонкого маленького засранца, а потом повернуться на другой бок и снова уснуть. Он начал ставить будильник в другом конце комнаты. Когда тебе приходится вставать, становится проще заставить себя двигаться.
Он схватил будильник, отключил, стянул с себя пижамные брюки, зашёл в туалет, опорожнил мочевой пузырь (пара пива с Андреа Доррати накануне вечером – политика, ребята, она всегда принесёт плоды, так что вот оно, пиво, так точно, сэр), смыл за собой, включил душ, постоял под ним около четырёх минут, изредка проводя по телу мочалкой. По утрам ты стоишь под горячим душем до тех пор пока это ощущение что-же-я-так-рано-встал не пройдёт, а мозг постепенно не включится в окружающую реальность.
Он выключил душ, насухо вытерся, надел свежее бельё и босиком пошлёпал на кухню. Нижнее бельё было знаком подчинения ещё одному закону его матери: только невоспитанные люди готовят или едят голышом.
Он любил готовить, и даже теперь, после двух с лишним лет жизни в квартире №610, кухня была единственной комнатой носившей на себе отпечаток его личности. На холодильнике висел плакат, изображавший Френка Заппу, выступавшим перед собранием стейков и отбивных с маленькими ножками. МЫ ВСЕ МЯСО, гласила надпись внизу. Над безликими полками для посуды была прикручена полка для приправ – не короткая, а тянувшаяся на целых четыре фута. Рядом был стеллаж для вина, который он сделал сам и заполнил исключительно местными винами – в основном, Мондави. На стене косо висел календарь с мисс Пигги – напротив большинства дат были коряво написаны напоминания о встречах и заметки. Над кухонным столом висели кастрюли. Он ненавидел электрическую плиту с надписями РАЗОГРЕВ, МАЛЫЙ ОГОНЬ, СРЕДНИЙ ОГОНЬ и СИЛЬНЫЙ ОГОНЬ, но покупка новой была бы равносильна продлению договора аренды. Так что приходилось мириться.
Рядом с тостером стоял маленький «Панасоник» всё-в-одном – ТВ, радио и кассетный проигрыватель – причём настолько маленький, что почти умещался в кармане. Он вставил в плеер кассету с блюзом и начал готовить завтрак – музыка была ещё одним средством, помогающим включиться в рабочий день.
Яйца, три штуки, болтунья. Сверху тёртый чеддер. На другой сковороде немного колбасы со щепоткой тимьяна – странное сочетание, но когда ты живёшь один, ты можешь готовить всё, что тебе заблагорассудится. Дерьмовая компенсация за жизнь в одиночестве, но тут уж ничего не поделаешь. Тост из грубого белого хлеба; тостер у него был старомодный, из тех, в которых хлеб надо переворачивать, чтобы поджарить с обеих сторон. Может доставить хлопот, если забудешь перевернуть, но зато можно совать в него домашний хлеб, не боясь, что он там застрянет и тебе придётся лезть внутрь лезвием ножа, рискуя при этом жизнью. Удар током – и ещё один глотает пыль. Все мы мясо.
Он поставил на стол апельсиновый сок, клубнику в банке, столовые приборы. К тому моменту, как на столе стояли яйца, жареная колбаса и тост, он вновь почувствовал себя живым человеком. Он завтракал, слушал Джона Хёрта из Миссисипи и думал о предстоящем дне.
В город по шоссе 481, которое было перекопано, когда Том переехал сюда, и, вероятно, останется таковым, когда и если Том приедет сюда десять или тридцать лет спустя. Заскочить к Дэвиду МакГинну, который был мудаком в 5-30 утра, мудаком в 3-30 пополудни и нестерпимым мудаком, когда напивался. Дэвид скоро собирался оставить работу в WKMT ради должности первого помощника режиссёра на телевизионной станции в Филадельфии (не очень большой, но всё же шаг по направлению к Нью-Йорку), и Том надеялся, что ему предложат должность Дэвида… от которой он откажется. Внутренний голос – Голос Карьериста – приказывал ему отказаться, а когда этот голос говорил, Том слушал. Ты должен поддерживать темп. Если ты доберёшься до Нью-Йорка только к сорока, Нью-Йорку ты уже будешь не нужен.
Затем – подготовка к утреннему шоу – стопятисотое утреннее шоу в его жизни. Оно выходило в эфир с восьми до десяти (WKMT транслировало только один час программы «Доброе Утро, Америка») и имело весьма высокий рейтинг. Оно предлагало подборку местных новостей, темы первых полос газет, информацию о дорожных пробках и, конечно же, гостей студии, с которыми в уютной обстановке беседовала Рэнди Фречетт, если они были Мелюзгой, или Даг Стейпс, если они были Тяжеловесами. Рэнди была 23-летней блондинкой с прекрасной фигурой. Скоро она двинется дальше (в сторону Нью-Йорка, можно надеяться, хотя таких Рэнди на телевизионном рынке Америки было пруд пруди, и Том не верил, что, помимо влажных губок и наивно потупленного взора, у Рэнди есть ещё и необходимый в их профессии инстинкт убийцы – умение вцепиться человеку в горло и разорвать его на части, пока он мечтает облапать твою попку). Дагу Стейпсу, напротив, было уже за шестьдесят, и он никуда не собирался с WKMT. Дети, которые смотрели мультики Дядюшки Даги в пятидесятых, сегодня уже сами нянчили внуков. Рэнди доставались женщины, которые рекламировали новинки литературы в рубрике «Новая Ты», дерматологи, которые рассказывали (в отведённые им семь минут), как успокоить боль во рту при помощи использованных чайных пакетиков, клоуны из Цирка Шрайна, дрессировщики дельфинов и паралитики, которые пересекли страну в инвалидном кресле. Даг Стейпс беседовал с личностями, вроде генерала Вестморленда (во время его приезда в город), Роберта Редфорда («А скажи-ка мне, Боб, тебя часто узнают на улицах. Тебе приходится носить солнечные очки?»), Джона Андерсена и прочих.
Перерыв на кофе и выслушивание этнических анекдотов про поляков и французов от рабочих студии. Паршивый ланч после предварительного совещания для программы «Новости в Полдень» с Андреа Доррати, которой требовалась лишь крупица везения, чтобы добиться в жизни всего. Затем – окончательное утверждение новостей для «Новостей в Полдень»; эфир; подготовка к программе «Призовой Фильм», совмещавшей в себе идеи программы «Звонкий Доллар» с кучей дешёвых фильмов из сороковых, пятидесятых и шестидесятых годов; перерыв на кофе; разговор с детьми, которые сегодня стали Маленькими Гостями в программе «Трали-Вали»; дорога домой. Если, конечно, можно было назвать квартиру №610 домом.
Звучало мрачновато. Подчас так и было. Но иногда удавалось получить награду. Репортаж из пригорода, разрушенного ураганом, был жутким, но там был безумный впрыск адреналина и чувство важности – осознание того, что их труд имеет значение. Но не всегда чувство удовлетворения было таким полным. Зачастую Маленькие Гости появлялись в студии напуганные, бледные и в полной уверенности, что по эту, незнакомую доселе, сторону камеры с ними непременно произойдёт что-то ужасное («Меня будут транслировать?» - однажды спросила Тома маленькая девочка, едва сдерживая слёзы). В большинстве случаев ему удавалось убедить их, что всё будет хорошо и их поднявшееся настроение передавалось и ему. Он по-прежнему учился (хотя и догадывался, что его внутреннее беспокойство проистекало от понимания того, что WMKT уже не может научить его ничему новому); он знал всё – от технологии «Хромакей» и современной компьютерной графики до того, почему иногда из программы новостей льются целые реки дерьма. Хотя, собственно, почему дерьма? Иногда это просто ложь, но ты должен быть к этому готов. Если ты хочешь оставаться в игре и говорить правду настолько, насколько это вообще возможно, держи своё мнение при себе.
Нет, в работе были свои прелести. Он по-прежнему был один, хотя в течение шести месяцев своего первого года здесь он думал, что что-то может измениться – до тех пор, пока разногласия между ним и той девушкой не стали слишком большими, чтобы не обращать на них внимания – и иногда он чувствовал себя одиноким, но справлялся достаточно хорошо. У него были друзья (однако, не в Жилом Комплексе Теннисного Клуба) и когда он возвращался с работы, он мог отключиться от происходящего - большую часть вечеров, по крайней мере – и почитать книгу. Его амбиции никуда не делись, но они не приобретали нездорового оттенка. Он за этим следил.
С завтраком было покончено. Он выкинул остатки с тарелки в мусорку, ополоснул сковородки, поставил всё в посудомоечную машину и включил её. Затем побрился, одел рубашку, джинсы, мокасины «Кводди» и причесал волосы. Расчёску он убрал в задний карман вместе с бумажником и с тоской посмотрел на свои волосы в зеркало. Они были светлые, с первыми признаками седины и, определённо, редеющие.
Ключи и мелочь он разложил в передние карманы. Затем выключил Джона Хёрта из Миссиссиппи – с сожалением – и вышел из квартиры.
В холле играла фоновая музыка; набившая оскомину фоновая музыка, лившаяся из динамиков у него над головой. Когда-то она забавляла его, затем стала раздражать, ещё какое-то время спустя ему стало слышаться в ней что-то зловещее. Теперь он вовсе перестал её замечать до тех пор, пока кто-нибудь не обращал его внимание на неё, и тогда для него это становилось очередным напоминанием, что пора сменить обстановку.
Он шёл вдоль холла, его мокасины негромко шуршали по ковру. Он, как всегда, чувствовал себя не в своей тарелке от всех этих закрытых дверей и нацеленных на него дверных глазков.
Он на секунду остановился и посмотрел на дверь квартиры №602, прежде чем повернуть налево, к лифтам. Тот, Кто Пишет В Полнолуние снова нанёс удар, правда, на этот раз послание вышло загадочным. ПЕРДЁЖ НА ЮПИТЕРЕ, было нацарапано карманным ножом или ключом чуть пониже дверного глазка. Буквы были написаны вкривь и вкось. Может это Томас Пинчон написал название своего нового романа, подумал Том. Он слегка улыбнулся – не подозревая, конечно, что вот-вот столкнётся с ещё более загадочными вещами, и повернул за угол. Он нажал кнопку ВНИЗ, а, когда приехал лифт, вошёл в него и поехал навстречу крупным неприятностям.
3
Холл Жилого Комплекса Теннисного Клуба был одновременно роскошным и голым и Том Хилл несколько раз ловил себя на мысли (один раз – после неудачной попытки объяснить зловещую суть этого места своему хорошему другу Блейку за пивом после работы), что понятие голой рос-коши обретает смысл только лишь тогда, когда ты своими глазами видишь этот холл.
Когда ты выходил из лифта, прямо перед тобой оказывались ряды почтовых ящиков – по одному на каждую квартиру. Ящики открывались не ключом – на каждом из них было десять кнопок с цифрами от 1 до 0. Когда ты заключал договор, то выбирал четырёхзначный код - предположительно, такой, который сможешь вспомнить, даже будучи пьяным. При нажатии этих четырёх кнопок ящик открывался. Родителей Тома Хилла уже не было в живых, а связей со своими школьными друзьями он не поддерживал, поэтому его почта состояла, в основном, из рекламных буклетов ста десяти магазинов, располагавшихся в торговом центре за жилым комплексом.
Рядом с почтовыми ящиками висела доска объявлений. Каждое объявление должно было получить одобрение Ринальди, который ставил на него печать с датой и вывешивал. Неделю спустя он лично снимал его с доски. В основном там висели объявления от женщин, предлагавших услуги по уборке квартир. Том нанял одну из них. Она была помешана на астрологии, но в остальном нормальной.
Справа – опять-таки, когда ты выходил из лифта – располагались две двери. Одна из них была дверью чёрного хода – отсюда отправлялся курсировавший между жилым комплексом и торговым центром с 10 утра до 9 вечера дизельный микроавтобус «Мерседес» (настолько маленький, что Майерс, толстый мужик с четвёртого этажа, с которым Том обменивался кивками при встрече, называл его Крошкой). За второй дверью находился лестничный пролёт, ведущий к туннелю, соединявшему жилой комплекс и спортивный клуб.
Слева находился непосредственно сам холл. На полу лежал толстый коричневый грубый ковёр. В центре стоял диван без спинки, обитый рубчатым вельветом ещё более темного оттенка коричневого цвета, нежели ковёр. Иногда Тому доводилось видеть, как на этом диване сидели люди, ожидавшие кого-то или чего-то. Они всегда выглядели не в своей тарелке от того, что им совершенно некуда было смотреть, за исключением огромной картины на стене, которая представляла собой скопление цветных пятен – синих, зелёных и алых. Она была столь же абстрактна, как и диван. Стены были цвета сливок. Больше в холле не было ничего, за исключением двух коридоров, ведущих к квартирам первого этажа.
Том вышел из лифта и, подбрасывая в руке ключи от машины, повернул налево и пересёк коридор. В столь ранний час на диване никого не было, и он казался чужеродным, словно некое существо, извлечённое из морских глубин. Он толкнул дверь холла и вышел в фойе. Он размышлял о ежедневной рубрике «Уголок Повара» в Утреннем Шоу. Возможно из-за того, что он любил готовить самостоятельно, он так и не смог смириться с одним из главных обманов телевидения. Поскольку еда в жарком свете студийных ламп выглядит не слишком аппетитно, зачастую её приходится покрывать жидким пластиком. В результате, отбивные, салаты и десерты, хоть с виду и напоминают еду, на самом деле представляют собой несъедобное месиво, которое ежедневно отправляется прямиком в мусорный бак. Том твердил себе, что в мире, который держится на таких вещах, как кассеты с молитвами от ассоциации «Восславь Господа», альбомы Слима Уитмана и средствах от геморроя, подобный обман не должен беспокоить его… однако он беспокоил. В мире полно голодающих, так как же, чёрт возьми, можно оправдать то, что персиковое мороженное покрывают пластиком, чтобы оно казалось аппетитным жирной домохозяйке из Бризвуда, которая гладит бельё перед телевизором, попутно жуя «Доритос»? Брось это, Хилл, думал он, но его разум по-прежнему возвращался к этой мысли. В лучшем из миров такому дерьму бы не нашлось места, но в лучшем из миров люди бы не голодали, на атомных электростанциях не случалось бы аварий, а внезапно налетевший торнадо не отрывал бы руки маленьким мальчикам. Брось это, Хилл.
окончание в комментарии
