Ответ на пост «Пора домой! (В райцентр, e08)»
Хм-м-м...
Интересный дизайн автомобиля
Кузбасс Чемпион России!
Впервые за 75 лет существования клуба, ХК Кузбасс становится чемпионом России по хоккею с мячом (русскому хоккею). Кузбасс сегодня празднует! В упорной борьбе, за 40 секунд до конца второго овертайма, после не забитого пенальти, удалось дожать Архангельский Водник. 32 чемпионат России для Кузбасса стал знаковым!
Что вы думаете об онлайн-курсах? Поделитесь мнением!
Онлайн-курсов становится все больше, и нам интересно собрать статистику, чтобы лучше понимать запросы читателей Пикабу.
Пожалуйста, поделитесь своим мнением!
Пора домой! (В райцентр, e08)
Хотел сделать один большой пост, в итоге нагенерил на целый "сезон" ) Это был интересный опыт с самыми длинными и сложными промтами в Dalle, что я когда-либо делал. И Dalle с ними очень неплохо справляется, и наверняка способна переварить еще более длинные описания, если бы не ограничение в 500 знаков в Bing.
Предварительный диагноз: Перерождение . Финал
Книга целиком - https://www.litres.ru/book/daniil-azarov/predvaritelnyy-diag...
Предыдущие части
______________________________________________________________________________________________________
Я стою посреди огромной комнаты. На потолке мерцают неровным светом плоские плафоны ламп. Под ногами серый бетонный пол.
Вместо стен – высокие зеркала. Все они отражают меня, но по-разному. Сразу в нескольких я вижу паукообразного Аркадия Степановича. Он скалится, перебирает тонкими угловатыми ногами. С торчащих из щёк жвал капает бурый зелёный гной.
Страх. Но чего может бояться тот, кто всё потерял? Даже грядущая неизвестность больше не пугает, скорее притягивает своей неопределённостью.
Изображения монстра гаснут. Зеркала становятся матово-чёрными.
Чуть дальше – молодой улыбающийся Сергей. Выше – Борис. Справа от меня – Артём, за ним – Кристина и брат.
Боль. Виноват ли я в том, что с ними произошло? Да. И нет. Каждый из нас выбирает свою судьбу. Становится жертвой обстоятельств или сам создаёт эти обстоятельства для других. Таков закон природы. Но так или иначе мои друзья и близкие остаются со мной. Потому что я их помню. И память о них будет согревать меня всегда.
Отражения меркнут.
Теперь меня окружает множество Константинов. В одном зеркале он что-то объясняет, протирая очки краем рубашки. В другом – помогает мне встать в коридоре своей квартиры. Вот вытаскивает из погреба маленькую девочку, свою будущую приёмную дочь. Но больше всего изображений, где профессор держит за горло Семёна, выкачивая из него энергию.
Гнев. Безнадёжно больной нашёл способ обмануть смерть. Поставил на карту всё ради жизни. Выиграл, но потерял единственного человека, ради которого стоило жить. Понял ли он это, ослеплённый злобой и яростью? Скорее всего, нет. А когда поймёт, горечь такой победы выжжет несчастного дотла. Мне жаль его. Искренне жаль.
Разом гаснет весь свет. В темноте раздаётся удар могучего колокола. Я падаю на колени, закрываю уши руками. Чувствую, как меня осыпает осколками лопающихся зеркал. Второй удар. Третий.
Звук резко обрывается. Посреди комнаты вспыхивает три лампы. В светлом круге под ними стоит массивный чёрный кристалл. Он весь испещрён трещинами. Вокруг него безжизненно лежат какие-то тёмно-серые верёвки.
Нет. Я знаю, что это. Ветви. Ветви умирающего Древа.
Поднимаюсь, подхожу ближе. Под ногами скрипит битое стекло. Верхушка кристалла надламывается, падает на пол, разбиваясь вдребезги. Стенки одна за одной вываливаются наружу, делая его похожим на широкую чашу с острыми неровными краями. И в её центре лежит на спине младенец. Девочка. Она недовольно хнычет, тянет ко мне пухлые маленькие кулачки.
Я изумлённо беру её на руки.
Чувствую её тепло. Прижимаю к груди.
Ребёнок успокаивается, засыпает и превращается в серебристый туман. Дымка впитывается в чёрную кожу. В этот момент я обретаю Знание. Оно обрушивается на меня бесконечной лавиной.
У Древа всегда была душа. Сефирот и Клипот. Мальчик и девочка. Двуединство противоположностей, которые не могут существовать друг без друга. Ключевой фрагмент системы мироздания. Теперь я понимаю, что надломило брата. Разрушив Древо Жизни, Семён увидел внутри убитого им младенца. Это потрясло его. Вряд ли кому-то захочется рассказывать, что он убил дитя. Даже собственному брату. Попытки спасти других людей были своеобразным искуплением. Но Семён не стал преемником, всего лишь сосудом с обрывками информации и бурлящей силой, которую не мог толком контролировать. По сути – бомбой с часовым механизмом. Со сломанным часовым механизмом. Двуединство нарушилось, Древо Клипот умирало. Цикл перерождения жизни на планете оказался под угрозой. А без него...
Я вижу время – странное ощущение. Сотни тысяч, миллионы лет проносятся перед глазами. Я проживаю каждую секунду. Вижу огромные белые корабли, рассекающие бирюзовые волны. Людей, что могли летать, ибо у них были крылья. Странных человекоподобных насекомых с большими выпуклыми глазами. Высоких гордых птиц в скафандрах. Но всегда всё заканчивается одинаково. Синие воюют с красными, четырёхрукие истребляют безголовых, летающие не могут поделить землю с ходящими.
И серый жирный пепел знаменует конец их глупости. И всё начинается заново.
Два миллиарда.
Семь миллиардов.
Четыре миллиарда.
Двенадцать.
Восемь.
Три.
Девять.
Шесть.
Пять.
Одиннадцать.
Восемь...
Настоящий хоровод смертей и взаимного уничтожения.
Я вскидываю голову, кричу, не в силах вынести такой груз.
25
– Он здесь! Нашёл! Сюда!
Слова прозвучали будто издалека. Голос мужской. За ним раздался женский, смутно знакомый.
– Он жив?
– Я не знаю, госпожа, – мужчина ответил немного растерянно. – Изначальная броня должна была его защитить.
Я понял, что лежу на каменном полу. Открыл глаза, но ничего не изменилось, вокруг по-прежнему царил непроглядный мрак. Вытянул руку над собой и упёрся во что-то холодное и скользкое. Это лёд. Я толкнул накрывающий меня купол. Он развалился на две части, я прищурился от света фонаря, неприятно резанувшего по глазам. Меня тут же подхватили под мышки, помогая встать. Вокруг столпились с полдюжины знакомых охранников в костюмах. С ними был священник и женщина. На ней спортивный синий пиджак, чёрная водолазка под горло, джинсы и белые кроссовки. Нижняя часть лица скрыта длинной свисающей тряпочной маской.
– Здравствуй, провидица. – я коротко кивнул ей.
– Приветствую, рождённый в двух мирах. Мне жаль, что мы не успели.
– Мне тоже.
– Но нам нужно торопиться, Древо...
– Мертво, – перебил я. – Страж Порога поднял Завесу Парокет. Король умер, да здравствует король.
Она вздрогнула.
– Значит, око чёрного алмаза скоро откроется. Таумиэль ждёт, мой господин.
– Нет.
– Но старый мертвец не удержит силу Сефирот. Он гораздо слабее твоего брата. Пророчество...
– Управляет вами, но не мной.
Я вижу в отдалении обезглавленное тело Сергея. Рядом безобразные останки моей любви. Кристина. Грудь сдавило чем-то тяжёлым.
- Давай поднимемся наверх, мне душно в этой темноте.
Вся местность у подножия горы была оцеплена гончими. Вместо палаток теперь стояли два военных грузовых вертолёта. Вдалеке виднелись железные монстры наших проводников. Солнце клонилось к закату. Значит, прошло не так много времени. Это хорошо.
– Зачем вы преследовали нас? – спросил я, когда мы вышли из церкви. – Из-за профессора?
– Не совсем. Когда стало известно, что Древо Сефирот погибло, адепты разделились на два лагеря. Одни пытались понять, как восстановить цикл, но большинство... – женщина замялась.
– Решили, что так даже лучше?
– Прости, но... Да. Они посчитали, что обладают достаточным могуществом, чтобы держать человечество в необходимых рамках существования.
– И успеть сбежать куда-нибудь повыше, если всё выйдет из-под контроля.
– Да.
– Предсказуемо. Потом появилась моя книга. И вы поняли, что часть Сефирот ещё жива.
– Да. Твой брат стал лишь сосудом. Благодаря своей силе у него получалось какое-то время сдерживать эту энергию, но долго так продолжаться не могло. Я подготовила всё необходимое для возрождения Древа, нужно было только найти вас.
– Ты могла прийти тогда сама и всё объяснить, а не посылать ко мне домой своих зверёнышей.
– Гончие, они... – женщина вздохнула, маска приподнялась, чуть приоткрыв второе лицо, – бывают слишком грубы и прямолинейны. Это моя ошибка.
– Потом остальные узнали про нас и открыли на брата охоту. Смерть носителя уничтожила бы остатки Сефирот.
– Разумеется. И вы связались с Константином, что напугало всех ещё больше.
– Кстати, кто он?
– Другая ошибка. Голем, которого мы вырастили сами. Профессор был одержим так называемой параллельной историей. Пятнадцать лет назад в Саратове он появился в одном из филиалов нашей подконтрольной компании, размахивая распечатками с неоспоримыми доказательствами существования культа, по его словам.
– Прям неоспоримыми?
– Там не было ничего такого, но мы оценили его упорство и въедливость в работе с информацией. Совет решил определить Константина в архив: на нас трудится много обычных людей. А в то время мы активно занимались каталогизацией и оцифровкой документальной базы.
– И профессор получил доступ к древним рукописям. Вы открыли лисе курятник.
– Считалось, что у нас достаточный уровень службы безопасности.
– Как он вышел из-под контроля?
– Когда у него обнаружили неоперабельную опухоль мозга, Константин подал прошение на перевод в статус инициированного посвящённого, чтобы энергия Клипот излечила болезнь.
– Ему отказали, и он исчез.
– Да.
– И вы даже не пытались искать?
– У нас больше пяти тысяч сотрудников в сотне различных фирм. В начале Константин привлёк к себе внимание, но потом затерялся в рутине. А когда следственная группа прибыла на место вашей инициации в его квартире, стало понятно, с кем вы связались, и Совет переполошился.
– А ведь я ему не доверял в самом начале. Знаешь, почему это изменилось?
– Я пыталась заставить Совет отступить, но...
– Слишком много ошибок, провидица. Но ты смогла использовать мою связь с Древом и проникла в сон, чтобы рассказать о Страже Порога. Единственное твоё верное решение, которое, возможно, спасёт мир.
– Я готова к любому наказанию, – женщина опустила голову.
– Позже. Сначала мне нужно закончить с профессором.
– Он опасен, мой господин. Армия Клипот в твоём распоряжении.
– Я должен сделать это сам. А ты пока возвращайся обратно. Совет встал на путь ложной мудрости, их время закончилось.
– Но как...
– Преклони колено, двуликая.
Женщина опустилась передо мной, я положил чёрные ладони ей на плечи.
– Я наделяю тебя сигилой Ход, – мой голос трубным эхом прокатился по всей долине. – Я видел духов лжи, прыгающих, как лягушки по земле, и по воде, и по мерзостному металлу, который всё разъедает и сам не сохраняется. В них я видел Тебя. Ама! Я видел воронов смерти, парящих с хриплыми криками над развратной землёй. В них я видел Тебя. Эйн! Я видел Убийц Мудрости, как чёрные обезьяны, они бормотали порочные глупости. В них я видел Тебя. Тиферет! Будь судьёй, прорицательница, но страшись моего суда. Ибо я спрошу за всё!
Женщина подняла голову. Порыв ветра сорвал тряпичную маску со второго лица. Бельма глаз старухи вспыхнули голубым огнём.
– В тебе я вижу себя, – ответили сразу два голоса.
Руки обожгло ледяным огнём, когда я передал часть своей силы. Женщина застонала, стиснув зубы. Пиджак под ладонями начал тлеть. Я позволил ей вдоволь насладиться болью, которую она заслужила. После сделал шаг назад.
– Вставай, у нас не так много времени. Я не хочу, чтобы Совет увидел ещё один рассвет.
Она медленно поднялась.
– Я выполню твоё поручение, но мы не в курсе, куда и как сбежал Константин. Он может быть где угодно.
– Ты снова ошибаешься, двуликая, – усмехнулся я. – Я знаю, где он. А как сбежал... Смотри.
Присел, положил руки на землю и потянулся вниз.
26
Моршанки действительно оказываются совсем небольшим селом. И время его не пощадило. Часть домов заколочена, а там, где ещё видны следы человеческой деятельности, царит грязь и уныние. Однако издалека можно подумать, что жители решили отпраздновать летом рождество. Иначе для чего развешивать по всей деревне цветные весёлые огоньки?
Только это паутина, которой профессор опутал всю деревню. Вблизи она уже больше напоминает плесень. Зачем ему это? Тоже решил обзавестись такой же уродливой паствой, как и покойный главврач?
Я прохожу первые дома. Вокруг полная тишина. Не слышно даже ночных сверчков. Большая круглая луна наблюдает за мной. Выхожу на перекрёсток и вижу первого обитателя. Все познают силу жизни. Кажется, так сказал Константин? Выглядит эта жизнь довольно неприятно. Одутловатое тело стоит, покачиваясь, посреди дороги. Всё лицо покрывают маленькие шевелящиеся отростки. Из глаз сочится бурая слизь вперемешку с кровью. Пальцы на руках срослись в две клешни с толстыми ногтями. Существо что-то тихо бормочет и без остановки чешет грудь. Из-под разодранной грязной рубахи свисают лоскуты белой кожи. Оно видит меня, наклоняет голову вбок.
– Дай! Хочу! – голос хлюпает, как сапог, застрявший в болотной трясине. – Хочу! Дай! Дай! Хочу!
Делает несколько шаркающих шагов и внезапно бросается вперёд, сбивая меня с ног. Наваливается всем весом, тянется широко разинутым ртом к лицу. Распухший фиолетовый язык мечется между редкими обломками гнилых зубов.
Я слышу звон разбитого окна. Чуть дальше – ещё одного. Новые гости на подходе. Профессор подготовил мне тёплую встречу. Пусть будет так. Упираюсь твари в подбородок, скидываю с себя и вскакиваю на ноги. Из домов вылезают бывшие жители деревни. Ломают заборы, спотыкаются в канавах вдоль улицы, но упрямо направляются ко мне.
– Константин Анатольевич! Вы же читали мою книгу! Неужели думаете, что этот сброд может меня остановить?
Они набрасываются разом, всей гурьбой. В какой-то момент я оказываюсь буквально погребён под живой хрипящей массой. Но их зубы и ногти бессильны против чёрной упругой кожи. Я разбиваю головы, отрываю руки, ломаю распухшие ноги. А доморощенные упыри лезут и лезут, даже лишившись конечностей.
И тут в спину бьёт удар страшной силы. Тело воет от боли, словно в меня плеснули кислотой. Я падаю, перекатываюсь и встаю. По дороге, неторопливо разматывая знакомые плети, идёт Семён. Фигура ярко светится, лицо – безучастная маска. На крышу дома позади него взбирается профессор. Он сильно изменился. Торчащий позвоночник оброс костяными шипами, четыре ноги вокруг туловища выгнуты в обратную сторону и заканчиваются широкими плоскими пластинами. Он вбивает их между брёвен, пока лезет наверх, помогая себе ещё одной парой рук, растущих внизу живота. Оказавшись на крыше, Константин довольно скалится. Поглаживает тонкими пальцами сверкающий в груди камень.
– Эти увальни? Нет конечно! – голос резкий, высокий, как скрежет металла по стеклу. – Но твой собственный брат, посмею предположить, мой юный друг, способен на гораздо большее!
Сука. Чёртов алатырь полностью подчинил себе сознание Семёна. Старая мёртвая сука. Во мне начинает закипать ненужная злость. Уворачиваюсь от летящей наискосок плети, вторая протягивает оранжевую полосу по груди. Я отлетаю в забор, ломая спиной трухлявые доски. Константин пронзительно смеётся. Снова вскакиваю, пригибаюсь от следующего удара, ухожу в сторону. Брат рубит без остановки, крушит ветхую преграду, пытаясь добраться до меня.
– Эйн Мол Каэст!
Между нами вырастает высокая стена чёрного льда. Семён не останавливается, хлещет по ней, как робот. Я толкаю её, и массивная глыба валится вперёд, погребая брата под собой. Запрыгиваю сверху. Вижу светящийся силуэт. Заношу сжатый кулак и... бессильно опускаю. Не могу. Я убью его. Нет. Это слишком даже для того, кем я стал теперь.
– Давай же! – профессор на крыше злобно веселится и пританцовывает. – Чего ты ждёшь?!
А вот его – могу.
Навожу ладонь на дом.
– Сар-тх Эйн Морт!
Ледяной луч ударяет в тёмные от времени брёвна, превращая их в хрупкое стекло. Внешние стены осыпаются белой крупой. Изба валится набок. Константин что-то верещит, соскальзывает вниз. Крыша проваливается внутрь, заваливает профессора обломками.
Я иду к развалинам, попутно раздавая пинки шевелящимся останкам предыдущих противников. Вряд ли такое ерундовое падение могло сильно навредить профессору. Отовсюду торчат поломанные доски. Пыль от разрушения ещё не осела, она танцует в лунном свете затейливый серебристый вальс. Возможно, мне повезло, и Константин получил по голове какой-нибудь балкой. Надо заканчивать. Я принесу ему покой и мир.
– Аламэн Так-кра...
В этот момент горло обхватывает горячая удавка. Сдавливает так, что каждый вдох становится настоящим подвигом. Чёрная кожа шипит и трескается. Я чувствую стремительно покидающие меня силы. Припадаю на одно колено, с трудом поворачиваю голову. Позади стоит Семён. Размахивается, и вторая убийственная плеть обвивает грудь. Обеими руками берусь за петлю на шее. Она тускнеет, давление чуть ослабевает. Пальцы немилосердно жжёт, но теперь я могу говорить.
– Не надо, брат. Ост-тановись. Т-ты сильнее...
– Он не слышит тебя, – голос профессора полон самодовольного торжества и безумия.
Руины дома шевелятся. Из грязи и мусора поднимается костяной шипастый хребет. Каждая щель под обломками начинает ярко светиться. Оттуда тянутся ко мне извивающиеся оранжевые щупальца. Присасываются, как пиявки, и пьют силу. Константин выбирается наружу. Он похож на осьминога. Алатырь полыхает, впитывая мою энергию. И я вижу на нём два чёрных излома.
– Вот и всё, друг мой! Вот и всё! Хотел бы сказать, что мне жаль, но... – каркающий смех прерывает его тираду.
Перед глазами плывёт, но я улыбаюсь ему и сдавленно отвечаю:
– Вы плохо учили теорию, профессор.
– Вот как? Почему же?
– Потому что у каждого аккумулятора есть предельная ёмкость.
– Что за бред? У какого ещё аккумулятора?
Я перестаю сопротивляться и отдаю почти всё. Разом.
Янтарь протестующе трещит. Прожигает покрытую татуировками грудь, падает на землю. Рёв оранжевого пламени перекрывает вопль Константина. Поверхность камня звонко лопается маленькими кусочками. Оттуда вырываются тугие струи огня. Они кромсают тело профессора, разваливая его на части. Тот что-то визжит, а через мгновение алатырь, переполненный энергией сразу двух Древ, взрывается. Меня отшвыривает на добрый десяток метров. Я опираюсь на руки, с трудом поднимаюсь и вижу самое прекрасное и смертельное в мире зрелище.
Там, где только что был разрушенный дом, расцветает огромный алый тюльпан. Лепестки высотой в несколько этажей медленно раскрываются. Земля под ним начинает чернеть. Тёмное пятно расползается в стороны, увеличиваясь с каждой секундой. Поднимается ураганный ветер. Крыши домов срывает с давно насиженных мест. Из середины цветка в небо поднимаются мириады тонких оранжевых ростков.
– Останови это, пока не поздно! – брат кричит изо всех сил, пытаясь перекричать бушующую стихию.
Пригибаясь, он подходит ко мне.
– Но тогда ты погибнешь! Око поглотит всё вокруг!
– Ты хочешь пожертвовать человечеством ради бывшего пьяницы?! Перестань, братишка, мы оба понимаем, что это глупо!
Горло сдавливает спазм. Он прав. Я вспоминаю слова двуликой: «И двое станут одним». Сатурн, пожирающий своё дитя. Только я пожру брата.
– Я не хочу! Нет! Надо придумать что-то ещё! Должен быть другой вариант!
Семён обнимает меня за плечи. И несмотря на безумный свист ветра, я слышу его шёпот:
– Всё хорошо, старший. Так надо. Я всегда буду рядом, ты же это знаешь. Всё хорошо. Главное – помни.
Он проходит сквозь, я чувствую растекающееся по телу живое тепло. Запрокидываю голову, глаза широко распахиваются. В них блестят слёзы и чёрный алмаз.
Прости, младший.
Эпилог
Я стою на мёртвой земле. Там, куда успело дотянуться пятно цветка Сефирот, деревья напоминают обожжённые спички. Я очень устал. Но всё получилось. Двое стали одним. Два брата. Два Древа. Два начала. По-другому быть не могло.
Провидица истребит Совет. В одном Константин был прав: никто не вправе управлять людьми или указывать, как им жить. Человечество должно само пройти свой путь.
Я присел, положил на землю оранжевую ладонь, накрыл сверху чёрной и потянулся туда, где всё началось. Можно сказать, домой.
Пещера под пансионатом почти не изменилась. Разве что полностью обвалился вход, надёжно запечатав её от чужих глаз. Абсолютный мрак мне не помеха. Я спускаюсь по ступенькам амфитеатра вниз, под ногами хрустят кости убитых нами тогда спящих. Как давно это было. Но словно вчера. Когда начался мой путь? С момента рождения? Или когда Семён попал в лапы Аркадия Степановича? Как бы всё закончилось, если бы я не выпустил свою книгу? Или мать забила бы Кристину до смерти в пьяном угаре? Множество таких разных событий, сплетающихся в одну большую картину.
Я устал. И очень хочу спать.
Я забираюсь в широкую чашу, где раньше возвышался кристалл Сефирот. Сворачиваюсь калачиком и засыпаю. Мои родные и друзья снова со мной. Я не забуду их никогда. Улыбчивая мама, высокий и сильный отец. Младший брат, восторженно рассказывающий о том, что благодаря водке он смог наконец-то выспаться. Застенчивый Сергей, Борис, костерящий свою сучку-дочку, бесшабашный Артём. И Кристина, которой я не смог сдержать своё обещание. Она чуть укоризненно смотрит, но затем смеётся и обнимает, пряча лицо у меня на груди. Я глажу её по волосам.
– Я рада, что ты вернулся.
– Я тоже.
– Мы теперь всегда будем вместе?
Брат стоит чуть поодаль, одними губами произносит: «Кобель». Я корчу ему рожу и показываю язык. Затем отстраняюсь от девушки, беру за подбородок, поднимаю лицо к себе. Я целую её в уголок губ.
– Конечно, солнышко. Больше нам ничто не помешает. Никогда.
– Знаешь, прозвучит банально, я ещё никому этого не говорила...
– Чего?
– Я люблю тебя...
Я подхватываю Кристину на руки. Мы кружимся в танце, не в силах оторвать друг от друга глаз. В комнату заглядывает мама.
– Так, влюблённые, вы чай пить будете? Папа торт принёс, между прочим, шоколадный. А я помню, что кое-кто за шоколад готов был в детстве душу продать!
– Да чё их звать-то! – с кухни слышен голос Бориса. – Не хотят – не будут!
– Нам больше достанется! – добавляет Артём.
Все вместе мы смеёмся, я опускаю девушку на пол, и мы идём пить чай.
И я очень вас прошу.
Не надо. Меня. БУДИТЬ.
Утопленница. Часть 3/3
«Только бы выйти с балкона сейчас, а там что-нибудь сообразить», - думала Ярослава и, пусть губы дрожали, улыбнулась бомжу и легонько кивнула. Он повёлся и расстегнул свою куртку, сбросил её с плеч, как и рюкзак, положил на пол. Переходя порог балкона, Ярослава, всё так же улыбаясь, начала расстегивать джинсы, мельком поглядывая по сторонам в поисках оружия.
- Дочка закрыла, да, куколка? Я слышал, как она там, в ванне, смеётся и с водой балуется.
Снова подыгрывая ему, Ярослава выдавила из себя:
- Ага, - и пожала плечами.
Снова зазвонил телефон, и бомж резко сбросил его на пол со столика. Ярославе не оставалось ничего другого, как продолжать раздеваться.
- Так и думал что ты на меня запала, куколка! - плотоядно усмехаясь, сказал бомж. - Видел, как смотрела, когда с дочкой по лестнице уходила. Не боись, не обижу! Я с женщинами обращаться умею, - с хрипотцой в голосе, добавил мужчина, жестом указывая, чтобы Ярослава располагалась на диване.
- Не бойся… Что побледнела и глаза отводишь? Неужели мужу никогда не изменяла? Так не верю. Все вы, бабы, одинаковые … - сказал бомж, расстегивая ремень и оставляя фонарик на журнальном столике.
Ярослава едва удерживалась от крика, потому что за спиной мужчины стояла утопшая Аграфена, раздутая, как бочка, и вот её руки коснулись его спины.
- Какого? - спросил тот, пытаясь обернуться.
Но не тут-то было: Аграфена прижала его к себе крепко-накрепко и впилась прямо в рот своими губами, подавляя его крик, как бомж ни дёргался, ни извивался. А потом он всего на мгновение вырвался, а изо рта, носа изливалась вода вперемешку с кровью. Ярославу затошнило, ноги свело судорогой от ужаса. Она ползком выбралась с дивана, упав на пол, на колени, затем кое-как с трудом встала и бросилась в коридор – только получалось всё у неё из-за судороги ужасно медленно.
- Женечка! Дочка, где ты?! - от отчаяния издала полувздох, полухрип и в ответ услышала тихое и тоже хриплое от страха из ванной комнаты: «Мамочка, мамочка!» Так и ползла до ванной, подволакивая ногу, успела дверь открыть. Снова до рези в глазах началась «светопляска» в коридоре, и сквозь неё увидела, как Женя стоит в ванне в воде и скулит, держась за борта пальцами, побелевшими от напряжения.
«Я сейчас!» - хотела сказать Ярослава, как за ногу резко дёрнули, отчего она упала, ударившись подбородком так, что зубы клацнули. Ногу держали крепко, а потом и потянули – Ярослава лишь успела вцепиться пальцами в порог ванной, а захваченную ногу свело от холода и боли, пока та совсем не онемела. «Сука! Да чтобы тебя черти взяли!» - сквозь зубы выдохнула Ярослава, пытаясь лягаться второй ногой, но безрезультатно. В ответ донеслось зловещее хихиканье, и Аграфена своим гнусавым голосом запела колыбельную.
Пальцы Ярославы соскальзывали с порога, за ногу её тянули уже не назад, а вверх, на себя. Что будет, когда Аграфена её притянет – и думать не хотелось. Явно ничего хорошего, как с тем бомжом. Ярослава снова лягнула ногой и снова мимо, а затем начала кашлять, выхаркивая из себя воду, чувствуя, как вода буквально заполняет её изнутри и топит. И сколько ни кашляй – всё без толку, не поможет.
В глазах начало меркнуть, пальцы ослабли и отпустили порожек, Ярославу приподняло в воздух. «Душу твою сейчас выпью! Женя только моя будет!» - пробасила Аграфена рядом с ухом. Звуки вокруг стали глуше, дальше, и глаза заливали слёзы и вода.
Как открылась входная дверь, Ярослава не увидела. Как и не услышала, что вообще произошло, только вдруг толчок, удар плашмя о пол – и оказалась на полу, а кашель прекратился, и чувства стали возвращаться. Свистящий звук «вжух!» – и сразу пронзительный испуганный писк. Ярослава начала поворачиваться, чтобы подняться. Участковый помог встать, сразу набрасывая на плечи первую попавшуюся с вешалки вещь – пальто.
- Женя? - спросила Ярослава, глядя, как скукоженная, забившаяся к шкафу, сдувающаяся на глазах Аграфена, обмотанная вокруг шеи и плеч велосипедной цепью, беспорядочно размахивает руками и словно задыхается, выплёвывая из себя тёмную воду.
– Я сейчас, - сказал участковый, жестом давая понять Ярославе, чтобы уходила из квартиры, а сам ловко для своих габаритов пробрался в ванную, схватив чуть не на лету Женю, и так же быстро направился следом за Ярославой.
Ярослава не могла бежать или быстро идти. Приходилось ковылять по ступенькам, опираясь на плечо участкового. Женя со своим маленьким рюкзачком за спиной, вероятно спешно схваченным в коридоре, ухватилась за участкового, цепко, как обезьянка, обвив его ногами и руками.
- Спасибо, Лёня! - с чувством произнесла Ярослава.
- Да будет тебе… Как звонил после работы, и ты не отвечала, сразу понял – беда! – ответил Лёня, делая неторопливые шаги, ведь в подъезде не было света.
Затем пояснил, что жена приснилась, молчала, смотрела долго, словно предупреждала об опасности, словно всё заранее знала, а потом тихо по слогам произнесла: «Же-ле-зо» и пальцем указала на невесть откуда взявшиеся, как часто бывает во сне, антресоли в квартире.
- Я утром залез, ящик там свой нашёл с инструментами, гвозди достал, и шурупы в банке, и цепь от велосипеда, она сразу как на глаза попалась, так внутри что-то сильно кольнуло, и чёткая мысль появилась – пригодится!
- И как думаешь, цепь её остановит? - спросила Ярослава, отдышавшись на площадке второго этажа.
- Я ни в чём не уверен, если честно. Только разве в том, что тебе в квартире больше нельзя оставаться. Ко мне поедем. Спокойно переночуешь. И, если надо поживёшь, пока батюшка твою квартиру не освятит. Так ведь планировала?
- Ага, - ответила Ярослава, добравшись до первого этажа, минуя трубы отопления и почтовые ящики. Лёня толкнул дверь подъезда. Затем нажал кнопку, которая не горела привычным красным огоньком, поясняющим, что в подъезде есть свет и дверь заперта.
- Нехорошо это! - воскликнул Лёня.
Женя захныкала. По лестнице с шумом полилась вода. Из недр подъезда послышались слова колыбельной:
- Нынче в небе не видно луны,
Бродят в тёмном лесу колдуны
Говорят, что у озера тут
Даже черти в корягах живут.
Ярослава вздрогнула, всё тело внезапно накрыла волна отчаяния и обречённости.
- Мамочка, она нас не отпустит, - замогильным голосом вдруг сказала Женя.
- Так, мы ещё посмотрим! - ответил Лёня, доставая из кармана форменной куртки банку с гвоздями и шурупами и спрашивая: - У вас окна между лестничными площадками открываются?
- Не знаю…
- Значит, придётся вернуться и попробовать открыть окно, чтобы выбраться.
Вода была мутной и пенистой и залила уже всю площадку, стекая к подъездной двери тёмной лужей. По ногам веяло сыростью и холодом, вот-вот вода должна была коснуться тонких тапок – думала Ярослава.
Колыбельная затихла. Аграфена стояла у ящиков.
- Ты, - сказала она, указывая пальцем на Лёню, - сильно пожалеешь, что сделал мне больно.
Лёня завопил, потому что его туфель достала вода и потекла выше, обхватывая ноги, туловище. Ярослава едва ли успела моргнуть, как Аграфена уже стояла за спиной участкового, положив ему на плечи свои распухшие, готовые вот-вот лопнуть от туго натянутой кожи руки.
- Помоги! - выдавил Лёня, не в силах самостоятельно бросить в Аграфену банку с гвоздями.
- Женя, беги наверх, к окошку, давай! Мы догоним! - обнадёживающе бросила Ярослава малышке, совершенно не уверенная, что дочка поймет и сделает, как она просит.
Вода липла к босым ногам и, насквозь вымочив тапки, словно сразу же замерзала, потому что стоп Ярослава не чувствовала. Исторгнув из себя крик, в едином порыве побежала к Лёне, выхватила из его руки банку и высыпала её содержимое в лицо Агафрены. Та взвыла и стала исчезать, истаивая в воде. Лёня едва не упал – такой холодный, весь мокрый то ли от пота, то ли от чар Аграфены. Он тяжело дышал, и Ярослава еда дотащила его к лестнице.
- Постой, - вдруг сказал он, спиной прислоняясь к стене. - Я вспомнил ещё кое-что из сна. Жена говорила, что неупокоенные души вселяются в вещи. Так ты поищи так? - сказал участковый и осел на ступеньки.
Ярослава хотела было покачать головой, но вдруг вспомнила про рюкзак Жени, предполагая: может, вещь покойной там? И сразу в голове возник образ подаренной Аграфеной куклы-старушки, которую они сохранили.
- Возьми и сожги! - словно понял её догадку, сказал Лёня. Он вытащил из кармана зажигалку и, отдав ей, сразу схватился за сердце, застонав.
«Как же ты?» - так и не спросила Ярослава и бросилась вверх за дочкой.
Вода внизу забурлила, запенилась и с новой силой стала наседать на ступеньки, теперь ещё и поднимаясь за ними наверх. Внизу раздался ужасающий смех, фырканье, звуки борьбы, плеск, а Ярослава уже стояла на площадке, рядом с окошком, и забирала у Жени рюкзак, сразу вытряхивая на пол его содержимое. Раскраска, пенал с карандашами, детская помада и треклятая кукла. И она не хотела гореть, сколько ни подпаливала её Ярослава, – лишь на секунду тлела и затухала.
Аграфена теперь уже не пела, а словно торжествующе громыхала растянутыми по слогам словами, которые создавали вибрацию, а вибрация отдавалась болью в теле, мешала думать. Женя кричала, потому что окошко, открывшись, сразу захлопнулось, и она едва не свалилась с подоконника.
Аграфена не торопилась, уверенная, что никто никуда от неё не денется. Только вода заполнила собой площадку, бурлила и исторгала из себя пузыри, стремительно поднималась по ступеням.
«Думай же, думай, глупая корова! На что тебе мозги, а?!» Вещи на теле были мокрыми, а пальто не порвать на лоскутки. Взгляд упал на раскраску – и сразу озарило идеей. Только бы получилось. Громогласное пение отвлекало, как и хныкавшая на подоконнике Женя.
Сконцентрировавшись только на цели, не глядя на ползшую по краю площадки воду, Ярослава схватила раскраску, залезла на подоконник к дочке, шепнула сквозь зубы ободряющее: «Всё будет хорошо!» и приступила к делу, отвернувшись от ступенек и поднимавшейся к ним вместе с водой нарочно медленно Аграфены.
Разорвав раскраску, завернула в неё куклу и подожгла. Бумага загорелась быстро, а вместе с ней и кукла сначала затлела, а потом вспыхнула и занялась.
Утробный дикий вой и всплеск. Запахало тиной и гнилой водой. Вскрикнула Женя, которая с ужасом смотрела за спину Ярославы. В вое с рычанием проступили слова: «Не-еет!» Ярославу крепко ухватили сзади за пальто, дёрнули и с огромной силой потащили вниз, в воду, холодную, глубокую, тёмную. Барахтаясь, извиваясь, она пыталась вырваться – не получалось. Крик тонул вместе с ней, уходя с воздухом пузырьками изо рта. Руки, ноги ослабли, и было невыносимо холодно, а рядом, всё ближе – и вот уже впритык лицо Аграфены, раздутое и торжествующее…
И вдруг оно взорвалось! Лопнуло, разлетелось гнилыми, ослизлыми лоскутками, в которых пронеслись словно огненные, ярко-красные искры. Вода стала стремительно убывать, и Ярослава из последних сил потянулась вверх, к воздуху, ухватилась за края подоконника и выбралась к заплаканной, бледной и испуганной дочери, рядом с которой лежало в кучке пепла почерневшее, распавшееся на куски то, что раньше было куклой.
- Теперь всё точно будет хорошо, зая! – уверенно сказала Ярослава.
Затем крепко обняла дочку, прижимая её к груди, и, вздрогнув, повела плечами от резко накатившего облегчения. А затем громко засмеялась и вдруг расплакалась.
Яблоня. Часть 5/5
Мальвина Афанасьевна всегда просыпалась ровно в пять утра и целый час лежала в постели, собирая в памяти осколки вчерашних событий.
В шесть утра включали свет, в семь тридцать в доме престарелых проходил завтрак. Как обычно.
Но сегодня всё было по-другому, потому что ночью (она готова была в этом поклясться) кто-то скрёбся за окном, и очень настойчиво. Наверное, это ей всё же привиделось во сне. Мальвина в этом тоже была не уверена, потому что сны обычно Мальве не снились. «Итак, - отмечала про себя Мальвина Афанасьевна, - на чём мы остановились? На поскрёбывании за окошком. Вот это важно. Оттого нужно удержать в памяти до шести утра, когда включится свет, чтобы записать и проверить».
Соседки по палате дружно похрапывали, поэтому Мальве не хотелось идти к окошку, чтобы их не разбудить. Соседки пенсионерки хоть и маразматички, частенько похлеще её самой (ха-ха), порой не помнили даже своих имён. Но Мальвину дружно недолюбливали. Она, конечно, догадывалась, за что – за излишнюю прямоту и острый язык, но что уж там себя переделывать? Поздно, коль дожила до девяноста с хвостиком лет.
Ей не терпелось встать с кровати и проверить, что там скреблось за окном, не терпелось так сильно, что аж чесались пятки. Но бодрый старушечий храп соседок не прекращался, а голый, местами с облупившейся краской пол под ногой звучно скрипел.
К тому же ушлые и злобные медсёстры забрали из комнаты тапки, сказав, что на стирку. Но ведь Мальва точно знала, что они так нарочно, чтобы старушки не расхаживали ночами по коридору и в туалет не ходили, а использовали свои ночные горшки.
Вот это уж глупость, какая!.. В такую разве что поверят маразматичные соседки Мальвы, эти склонные к лести медсёстрам клуши Дашка и Гаша. За что и получали всегда добавочную порцию десерта на второй завтрак и на полдник. Жирели себе.
А Мальва внутренним чутьём чуяла, что с медсёстрами дело нечисто. Водили к себе ночами кавалеров. Бесстыдницы.
Она закрыла глаза, повторяя про себя, как мантру, своё имя. Мальвина. Мальва. Мальвина. Это нехитрое действо помогало привести мысли в порядок, и иногда даже вспоминались отрывки прошлой жизни, словно вырезанных из головы воспоминаний.
Она помнила, что в молодости была очень красивой. Тоненькая, высокая, с осиной талией, перевязанной в платье пояском, кучерявыми каштановыми волосами и чёрными глазами на бледном овальном лице с пухлыми красиво очерченными губами.
«Мальва, Мальвочка, Мальва, цветочек мой», - ласково звали, шептали нежности ухажёры, звали гулять, с шестнадцати лет частенько предлагали замуж.
Но гордая, пылкая Мальва всем отказывала. Её сердце ждало любви такой сильной, чтоб в жар бросило и горело в пламени вечно…
Романтическими грёзами, чепухой, по словам матери, была забита её голова.
Но Мальве было всё равно: она прилежно училась, чтобы уехать за своими мечтами в город.
Лучшая подруга, одногодка Прокофья, скромница из бедной семьи, жившая за селом у бабули, которую кликали знахаркой, с ней в город собиралась уехать и во всём поддерживала.
Так было, пока в село не приехал красавец Григорий. Лет двадцати. Высокий, богатый, шалопай и хулиган с озорными зелеными глазами и копной непослушных густых золотисто-пшеничных волос до плеч, что было совсем не модно, но как же ему, негоднику, шло.
Когда Мальва открыла глаза, в комнате было светло. Дашка храпела, а Глаша уже поднялась и, зевая, расчёсывала гребнем свои волосы.
- Доброе утро. - Вежливость превыше всего, такое было негласное соседское правило.
Дашка кивнула. Ну её… Мальва сразу потянулась к настенному календарю с живописным водопадом, проверяя, какой сегодня день и с усилием открывая ящик в древнем, что та рухлядь, комоде подле кровати, доставая оттуда тетрадь в клеточку. Ухватив шариковую ручку, она принялась читать вчерашние пометки. Вспомнила про свой день рождения, но так и не вспомнила, приходил ли Архипка. Это предложение оказалось подчёркнуто несколько раз. А ярко обведённая цифра 92 казалась невероятной и ей не принадлежащей.
Мальва крепко задумалась, вспоминая, кто же такой Архипка, но так и не вспомнила, расстроившись. Ведь внутри ныло от тревоги.
Дашка и Глаша, в одинаковых ситцевых халатах, обе румяные и накрашенные, хихикали, читая журнал для пенсионеров, одновременно пытаясь разгадать ещё одно слово в давнишнем кроссворде.
Щёлкнула дверь. Мальва очнулась. Навязчивые мысли о прошлом не собирались уходить. Только вот образы были размыты, нечётки, подобно старым фотографиям, и ускользали. Она вспомнила себя повзрослевшей и замужем за красавцем Григорием, помнила свой счастливый смех, в ответном смехе Григория намёк на тайну и что-то ещё, сокрытое в черноте, нехорошее, даже страшное.… Как вспомнила слёзы и уговоры Прокофьи, предупреждавшей о чём-то связанном с Григорием, и то, как, не поверив, выгнала подругу вон, но перед тем залепила хлёсткую пощёчину, обвинив в зависти и лжи…
Молодая некрасивая медсестра неодобрительно поглядывала на неё, ещё не одетую, вкатила тележку с лекарствами и тонометром для Глаши и Даши: обе тучные, в старости, как сёстры, похожие, досужие до сплетен, страдали гипертонией.
Умывшись, Мальва разглядывала себя в зеркале над умывальником. В морщинистом овальном лице ещё оставалась былая краса, не зря на неё засматривались обитающие в доме престарелых старики. Тонкие пальцы беспощадно, особенно в плохую погоду скручивал артрит, но все же вязала крючком себе в удовольствие да могла ещё заплести густые и в старости, пусть и седые, косы вокруг головы.
Внезапно на глазах выступили слезы, и пальцы затряслись, выпуская кучерявый локон. Воспоминание походило на яркий сон, слишком нереальное…
Яблоня, светящаяся янтарём во рву. Пахучий сладостью спелых плодов густой туман. И настойчивый шёпот, обещающий многое, только нужно заплатить.
Торжествующий смех Григория резанул уши, а в поцелуях был вкус спелых яблок, но каких же одуряюще-сладких. Он закружил ее, подняв на руки, до тошноты, но счастье звенело горкой золотых монет подле яблони скрепивших сделку. Только ожог порез ладонь на руке, когда смешалась её кровь и мужа.
… Манная каша, как всегда, практически не солёная, с комочками, не лезла в горло. А вот какао было в самый раз – вкусное, непереслащенное. Его-то и пила Мальва вприкуску с кусочком батона, отложив квадратик масла в сторону. Разве это масло? Маргарин, да и только. А он во вред! Может, и дожила до своих 92 лет благодаря тому, что маргарин не употребляла. Зато толстушки Даша и Глаша не брезговали вторыми порциями каши, выпросив у буфетчицы здоровенную ребристую сахарницу. «Ну и то-то же, здоровее будете», - кривовато улыбнулась Мальва в ответ на их извечные надуманные сплетни-пересуды.
Желудок вдруг скрутило, тошнота подступила к горлу. Она успела выйти из-за стола и, понимая, что до туалета не стерпит, блеванула прямо в мусорное ведро у двери.
- Мальвина Афанасьевна, идите в медпункт, или вас проводить? - всполошились завтракающие за самым удобным, у окна, столиком медсёстры, побросав толстенные бутерброды и початую плитку шоколада. Сами пили, небось, не какао, а кофе.
Её передёрнуло, как представила, стальную хватку тощей медсестры на плече. Хваталась некрасивая молодая женщина крепко, до синяков, в особенности, когда злилась, а злилась частенько, что тут скрывать.
Мальва покачала головой, сделала глубокий вдох, с трудом выпрямившись, и сказала, что сама доберётся. Легонький одобрительный кивок показал, что сильно не хотели бросать незаконченный завтрак медсёстры.
Она доплелась до своей палаты. Ну его в баню, медпункт! Там так скучно и холодно. Да и чем могут помочь ей таблетки, разве что дадут успокоительное, списывая все болячки на возраст. Медсёстры без стеснения и зазрения совести считали, что пенсионерки и так скоро помрут. Мол, по возрасту положено.
Мальва Афанасьевна совсем не чувствовала себя больной, понимая, что дело совсем в другом. Её чутьё предупреждало, подталкивало. Она выпила воды, набрав в стакан из крана, и села на кровать, крепко задумавшись. В комнате было так тихо, что можно было услышать собственное биенье сердца.
Вдох. Выдох. Чтобы сосредоточиться, Мальва закрыла глаза и начала восстанавливать в памяти вчерашний день, играя с крохотными обрывками ниточек воспоминаний.
Вспомнила про обещанный медсёстрами кусок пирога, которого так и не дождалась, взамен купили ей в буфете пирожок с повидлом. Пфф. Вот и весь праздник.
Вспомнила, что Архипка так и не приехал – любимый единственный правнук. И тут же сердце кольнуло. Пропал её правнук – чесали языком Дашка и Глашка. И снова так грустно на душе стало, хоть волком вой. Не верила, что мальчишка сбежал от Сергея Владимировича, не той он породы, чтобы сбегать. Её родимый Архипка слабенький, но терпеливый. Никогда не пропускал день рождение прабабки.
Эх, как же так случилось-то.… О внучке вдруг вспомнила и осознала, что та уже лет пять как в могиле. Сердце сдавило, и горячие слёзы обожгли щёки.
Таблетку бы боярышника или корвалола на сахар накапать и положить под язык.
Мальва подошла к общей в комнате аптечке, пополняемой из остатков пенсионных средств. За окошком снова заскреблось, обернулась.
За решёткой на карнизе сидела толстая трёхцветная кошка. Глаза, серые, яркие, по-человечьи умные, смотрели прямо в душу. Мальва скорее почувствовала, чем услышала в тихом из-за закрытого окна мяуканье: мол, впусти. Руки дрожали, сама ни пойми от чего, но окошко открыла, и кошка протиснулась сквозь прутья решётки, гибкая, вопреки комплекции.
- Эх, кошечка, и угостить нечем, - направилась, чтобы погладить кошку, уже думая, как незаметно спровадить. Погладила по голове, а кошка с урчанием уже и на кровати сидит и не на Глашкиной и Машкиной, где теплее и мягче из-за пуховых, подаренных родственниками одеял, а на ее, Мальвиной, стоящей практически возле двери, от тонкого матраса и растянутых пружин такой некомфортной.
Странно. Не просто оно ведь так – подсказало чутьё.
Кошечка улеглась на покрывале и всё так же гипнотизирующе в глаза смотрит. Надо ей молочка дать, попросить у толстушек в долг, взять из общего холодильника в коридоре… Мысли Мальвы вдруг утонули в серых глазах кошки.
- Клюква?! - удивлённо воскликнула Мальва, понимая, что знает кошку. Пальцы самопроизвольно продолжали её гладить. Мальва присела на кровать, не отрывая взгляда от кошачьих глаз. И радостно вдруг ей стало, и страшно до жути, до противного холодного комка в горле.
Точно тёмной пеленой глаза накрыло. Вспомнила, что сила и в ней была от ребёнка нерождённого, первенца, которого не выносила, ибо терзалась сомнениями: дитя то не мужа, не Григория, а существа из яблони, морок наведшего, а затем обманом Мальву взявшего.
Вспомнила, как на коленях прощенье просила у Прокофьи, и подруга сжалилась, простила да помогла. Знала, как и что делать, от бабули-знахарки знания ей передались.
Отвар травяной выпила - и скрутило люто, что не продохнуть, а от потери крови чуть сама не померла, а Прокофья выходила.
Тогда-то и от мужа уйти пыталась, как прозрела, но не вышло. Григорий изменился сильно, тёмных сил от Яблони вкусил и знаний мерзких ещё страшнейших в своих непотребствах набрался.
Потом узнала, что искорка силы в ней осталась. То от младенца нерождённого, как пояснила Прокофья. Видеть вещи и события грядущие во сне стала Мальва и то, что увидела, остановило от бегства из села. Тогда с Прокофьей и мужиками ушлыми, поверившими отчаянно, решились дать Григорию отпор, остановить, пока не стало слишком поздно.
И мужики погибли все до единого, в живых остались только Мальва да Прокофья, чудом не иначе. Вот только Яблоню и существо сгубить не удалось, слишком силы от жертвенной крови напитались. Только усыпить, а землю вокруг святой солью посолить и освятить, чтобы кости Григория в ней не пробудились.
Но разве назовёшь жизнью такую жизнь в беспамятстве, с проклятьем ярым, злобным, не усмиримым ни покаянием, ни благими делами… Когда все дочери Мальвы по воле Яблони умирали в муках молодыми, а мальчики не выживали либо рождались хилыми, недоношенными, слабоумными… А сколько горя, сколько ужаса было в решениях, которые принимали обе старухи, когда душили подушкой младенцев, обнаруживая колдовской знак, как у Григория, на их теле.
К слову, Прокофье проклятьем было жить долго бездетной, переживая мужей. А ей, Мальве, помимо участи незавидной, год за годом злобной волей существа досталось терять разум и память, при этом оставаясь в живых, в здравии.
Она плакала, не в силах остановиться, а кошка всё смотрела и смотрела, заглядывая прямо в душу.
Цветастая кошка Клюква уж очень долго задержалась на этом свете, как и они… И тут Мальву пронзило искоркой, влетевшей из кошачьих глаз в её глаза. Померкло всё разом, в ушах лишь громогласное мяуканье. Она чихнула, от запаха палёной шерсти пришла в себя. Кошка исчезла.
Дашка и Глаша, довольные и сытые, вошли в дверь их общей комнаты с завтрака. Окликнули Мальву, она же, махнув рукой: мол, отстаньте! – лишила их подвижности и дара речи. Так и застыли пенсионерки с гримасой удивления: Дашка – полусогнутой стоять подле кровати, а Глаша – с открытым ртом и вытаращенными глазами, рукой хватаясь за газету на комоде.
Мальва расхохоталась, чувствуя в себе прилив кипучей энергии, как раньше, в молодые годы. В голове царила ясность, в теле – лёгкость. Она вспомнила, как, по совету провидицы Прокофьи, успела передать кошке остатки своей силы. Подруга, не объясняя причины, обмолвилась, что так надо.… И вот оно как вышло.
Мальва на мгновение зажмурилась: сила помогла расставить все ниточки по местам и осознать, что происходит и какова её роль в происходящем.
Нужно поспешить и закончить с прошлым.
Мальва обулась, накинула куртку, положила в карман деньги и ушла из дома престарелых, по пути отводя глаза всем, кто на неё смотрел.
Автобуса ждать оставалось ещё полтора часа. Здесь маршрутки не ходили. Идти пешком в райцентр тоже не хотелось: далеко и потратит силы.
Минуту-другую Мальва посвятила раздумьям. А потом всё же пошла, уповая на удачу.
Всё же она оказалась везучей. Тормознула старый жигуль. Водитель, мужчина средних лет, согласился подбросить бесплатно, благо по пути.
В эфире радио рокс, вещало шансоном, водитель подпевал. На отвороте зеркальца крепилась фотография двух кучерявых и конопатых близнецов лет пяти. «Наверное, это к добру», - настраивала себя Мальва, поглядывая в окно. Начался мелкий дождь. Водитель вопросов не задавал, но и о себе не рассказывал.
- Удачи, бабуля, - пожелал, притормаживая на площади.
- И тебе не хворать, сынок, - улыбнулась Мальва, выбираясь из машины. Накинула на голову капюшон, прячась от усиливающегося дождя.
Жигуль уехал быстро. На площади безлюдно. Фонтанчики отключили, и в их бассейны ветром наносило листья и сор. На памятнике Ленину, нагадив, оставили своё неприглядное послание голуби.
Она осмотрелась. Всё же как давно не бывала здесь. Вон как деревья и кусты разрослись, плитку поменяли, разбили клумбы. Пятиэтажки покрасили. Усиливающийся дождь попадал в лицо.
Простуды Мальва не боялась. И, как могла, поспешила, огибая узкие улочки дворов, сокращая путь к церквушке.
- Вам чего бабуся? - Молодая женщина в цветастом платке стояла за свечным прилавком.
- Ох, - вздохнула Мальва, упрев от спешки. - Есть ли у вас освящённое масло?
- Для лампадок или в лечебных целях? - переспросила молодуха.
- Давайте и то и другое, да побольше, - ответила Мальва.
- А вы унесёте? - с сомнением переспросила молодуха.
В её чуть прищуренные глаза закралась тревога. Бабуся скупила все, что было в наличии, уложив в два пакета.
- Не тревожься, родимая, справлюсь. Бог поможет.
Взгляд молодой женщины смягчился. Поверила.
Мальва поставила на пол пакеты и набрала святой воды в одну из пустых бутылок, оставленных церковью для общего пользования.
Затем с пакетами в руках отправилась на остановку. Чутьё подсказывало, что вот-вот придёт автобус.
В селе было очень туманно. Что странно. Ведь в райцентре шёл дождь и никакого тумана не наблюдалось. Вот вышла, и сразу стало зябко. Мальва поёжилась. Туман нездоровый уж точно, отдавал запахом яблок. Принюхалась ещё раз, морщась, чуя мерзкий запах гнили.
Она шла по улице. Едва не заблудилась, только чутьё подсказывало, куда свернуть. Ни лая собак, ни шума, ни ветра. Только плотный туман вокруг.
Возможно, следовало сразу идти в овраг. Тем более что с туманом быстро темнело. Но так захотелось вдруг хоть одним глазком посмотреть на дом. Пусть издали, даже у калитки постоять!.. От воспоминаний и сердце заныло.
Родной дом. Там и стены родные, это тебе не казённая хата, куда Сергей Владимирович сдал, чтобы глаза не мозолила… Хоть и туман, а ноги сами дорогу нашли, не ошиблись.
Упёрлась плечом в забор, поглядывая на хату сквозь туман. Что там можно увидеть, кроме очертаний стен да крыши? А в памяти звёздочкой яркой улыбка малого Архипки и ручки его тёплые, ласковые, всем телом тоненьким прижмётся, когда обнимает, как котёнок тот доверчивый, ластится от сердца. Любил Мальву крепко, и той любви всегда хватало, чтобы чёрные сны и мысли унять. И себя за содеянные грехи не корить.
«Эх», - вздохнула тяжко, собираясь пройти мимо, как дверь открылась, крикнули, спрашивая:
- Кто там?
Замерла на месте, не хотелось отзываться. Ноги точно в землю приросли.
В куртке болоньевой тёмной мужчина на крыльцо вышел. Шапка вязаная на уши натянута. И то ли от тумана, то ли чудится, что лица у мужчины нет, а шевелится нечто непонятное, мелкое, извивается, как в муравейнике.
- Заходи, Мальвина Афанасьевна. Что за калиткой стоишь? Заходи, раз пришла.
Голос Сергея Владимировича ласковый, будь он неладен. Словно патоки наелся, и патока так и прёт изо рта. Никогда таким он не был. Особенно с ней. Притворялся заботливым, но чувствовал, что догадывается Мальва о притворстве.
- Заходи, Мальва, - в голосе приказ, и сам уже слишком быстро подле калитки очутился. И вправду лицо у него смазанное, бледное и в пятнах чёрных, и это не борода. Нет, живое, грубое, шершавое…
Сердце кольнуло – и как ошпарило, чутьё велело бежать без оглядки. Моргнула и чутьём ли, скорее силой, что Клюква отдала, увидела, что всё притворство. Не Сергей Владимирович это и не человек идёт к ней в болоньевой куртке, а тварь замаскированная.
И в мыслях враз прояснилась, вспомнила, что вода святая от нечисти помогает. Бутылку с живостью достала, пусть руки слегка и тряслись, крышку отвинтила и плеснула твари в лицо. Дым пошёл. Морок исчез. Существо корявое, недоделанное, голенькое. Лицо, коростой покрытое. Взвизгнуло от воды, задымилось, заверещало - и прочь по огороду бросилось.
Воды осталось мало, на донышке. Зубы стучали, но Мальва в хату вошла.
Смелости хватило, ибо спичек в городе она не купила. А тут и смесь запальную масленую сделать надо бы.
Эх, жаль, что упустила тварь. Теперь яблоня предупреждённая будет. Зубы стиснула Мальва и в хату вошла.
Тепло, чисто, едой пахнет, и с виду словно ничегошеньки и не изменилось.
Спички нашлись у плиты. Посуда в раковине грязная, навалена горкой. Много пивных бутылок под раковиной. То что нужно.
Мальва нарезала полотенце на лоскутки. Затем сходила в чулан. Там, как и надеялась, ожидали свои же запасы. Канистра бензина и ёмкость с керосином для запыленной керосинки, забитой за ненадобностью в угол. Эх. Она ещё помнила время, когда керосинкой пользовалась, электричество экономила, или обрубало его в непогоду.
Она надеялась, что средство сработает, что безотказно подействует смесь керосина и освящённого масла. Но точно знала, что второго шанса это проверить у неё не будет.
Прежде чем выйти из дома, Мальва в коридоре глянула в зеркало и не узнала своего лица. Какая-то замученная древняя старушенция, бледная, как поганка, с фанатичным блеском в глазах.
До оврага добралась в сумерках. Туман окутывал здесь всё и вся, густой, омерзительно жирный, оседал липкой плёнкой на лице, без капли яблочного благоуханья, душа гнилью.
Как бы спуститься вниз?.. Страшно. Не видно ни зги. С пакетами в руках не получится. Пришлось взять в одну руку бутылку да ещё две разложить по карманам куртки.
Вздохнула, сказав про себя: «Бережёного бог бережёт», набрала в рот остатки святой воды.
Едва преодолела часть прогнившего деревянного настила с вбитыми прямо в землю палками – опорой для ног. Напали. Узловатые ветви живыми жгутами, оплели ноги, устремляясь вверх, чтобы повалить. В ушах насмешливый шёпот. И лезет вверх, пасть раскрывая, толкает, хочет укусить голова янтарноглазой собаки.
А после как плюнула водой на ветви, на пёсью голову!.. Из пасти собачьей, вместо лая, разъярённое змеиное шипенье! Но отпустили, уползли прочь живые ветви. То-то же.
Наконец спустилась. Совсем стемнело. Использовала капельку из той малости, что было в ней силы. И видеть сразу Мальва стала сквозь туман. Так смогла дойти до ямы, понимая, что если бы силы в ней не было, то точно бы в яму из-за тумана свалилась.
Речушка высохла. Земля перекопана. Освободилась, отжилась тварь в яблоне. Пульсирующими янтарными вспышками за ямой вспыхивал толстенный ствол яблони, словно приветствуя.
Нехорошо усмехнулась Мальва. Не обойти ту яму, не хватит времени, да и что терять уже.
Остатки силы использовала, чтобы перелететь яму по воздуху. Успевая подпалить фитиль одной из бутылок.
Удивительно: никто не бросился из ямы, не показался из тумана. Дали пройти свободно, словно ждали.
- Мальвина! - окликнули со спины - голос Григория и столько искренней радости в нём.
Задрожала от усилия не оборачиваться. Замахнулась, кинула бутылку в яблоню. Ух, как полыхнуло, обдавая жаром в лицо! Нечеловеческий вой оглушил. В спину вцепились острые когти, потянули назад, пробивая куртку, вспарывая до кости кожу. В мыслях голос твари верещал, обещая адские муки. Мальва лишь сильнее стиснула зубы. Лихорадочно думая… Руки нащупали в кармане коробок со спичками, спрятали за спину и наощупь чиркали, то вхолостую, то обжигая пальцы. Пока, наконец, вся коробка не запылала, и вот тогда она её достала, как и бутылку из-под пива со смесью масла и керосина. Подожгла фитиль и, делая отчаянный рывок, чувствуя, как влажный воздух лижет обнажённую спину. Как натягивается барабаном и лопается сорванная кожа.
И из последних сил Мальва бежит вперёд, к яблоне, к стволу, бросая очередную бутылку прямо в открытую пасть в коре.
- Плавься и гори в огне, дьявольское отродье!
Огонь стремительно охватил ствол, жадно и беспощадно ринулся вверх.
Мальва торжествующе рассмеялась, кровавая пена пузырилась на губах. От жара она ослепла, дышалось тяжело, с присвистом, но умирать было не страшно.
Неистово рокотала, шипела и визжала, подыхая, тварь, тщетно пытаясь потушить огонь. Но не по силам ей, нечестивой, как и всем растерявшимся прихвостням Яблони, одолеть освящённое масло. Огонь, очищая, пожрал всю скверну на своём пути.
Взрывом Яблоню разнесло в щепки. Смердело гнилью и кровью лопнувшее в гнезде из корней сердце. Туман наконец-то поредел и исчез.
Моросящий дождь прорывался с небес, прибивая пепел к земле.
Волейбол на снегу. Финал в Красноярске
Финал Кубка России 2023-2024 (Красноярск). 08 марта 2024— 10 марта 2024.
Координаты: 56.012682, 92.894451.
Мяч, которым будут сыграны все матчи соревнований - Волар VL-200.
Типичная обувь спортсменов - футбольные бутсы с длинными шипами.
Погода обещает быть солнечной.