Игорек неоднократно изрядно подвыпив, по бабьи визгливо, в своей кухне заявлял мне с гордостью, что никогда не смог бы стать ни наркоманом, ни гомосексуалистом, ибо терпеть не может уколы в вену, а так же прикасаться к своей заднице. Он с гордостью как-то раз рассказал мне, как у него начался геморрой, он пошел к своему семейному врачу, это была женщина, и попросила его показать больное место, и он отказался это делать, о чем с гордостью мне и сообщил, рискуя не получить больничный и рецепт на лекарства. Врач всё-таки выписала ему свечи и велела явиться через неделю. И он пришел через неделю и пожаловался на то, что не может пить эти таблетки странной формы. И тут врач ему объяснила, что это свечи, и их надо не глотать, а вставлять туда, где болит. Даже рассказывая мне это, Игорек побагровел от возмущения тем, что ему предложили подобное. Он сказал, что лучше умрет, чем будет туда себе что-то пихать.
Через неделю после его излишне торжественной очередной декларации в этом духе, во время посиделок в баре, которых было очень много в начале двухтысячных на Московском форштадте Риги, Игорек наслаждался вкусным пивом, которым его угощал его умственно отсталый друг, которого он из-за прыщей называл Абажем, то есть жабой наоборот. Было уже позже одиннадцати вечера и добраться домой на общественном транспорте мне не светило. Я в то время алкоголь не употреблял, но иногда встречался с этими двумя неадекватными людьми, чтобы посмеяться над их глупостью. Я тогда не вполне отдавал себе отчет в том, что оба они больны, и смеяться над ними не следует.
Абаж очень переживал, что ему было двадцать шесть лет, но никакого полового опыта у него не было. Но в тот вечер Игорек, чтобы получить от своего младшего коллеги пиво, заговорил зубы двум школьницам старшеклассницам, пригласил их за наш стол, потребовал, чтобы Абаж купил им пирожные с квасом. Слабоумный мужчина задался целью провести бурную ночь с одной из этих школьниц, сел так, что она не могла выйти из-за стола. Обещал ей пятьдесят сантимов, если она посидит ещё пятнадцать минут. Девушка хныкала, что её ждет бабушка и волнуется, просила её выпустить, но Абаж даже начал планировать свадьбу и рассказывал, каким он будет для неё строгим, но справедливым мужем. Я шепнул девушке, чтобы она не волновалась, что минут через десять этот "жених" уйдет в туалет, а она сможет уйти домой. Так оно и получилось. Умственно отсталый, конечно, таращил на меня свои выпуклые бездумные глаза и грозился меня наказать за то, что я не сберег для него невесту. Мне даже пришлось рявкнуть на него, чтобы он от меня отстал.
Потом мы пошли в круглосуточный киоск, чтобы купить что-то пожевать перед сном, у Игорька, который жил рядом. Киоск этот принадлежал лезгину Якубу, защищавшего бомжей сдававших ему пустые стеклянные бутылки, многим он отпускал алкоголь в кредит, все его в том районе знали и любили, как и те чебуреки, что он продавал. Но в тот вечер за стойкой в том киоске стоял Вад, его заместитель, который славился тем, что нес несусветную чушь и лихо раскручивал пакеты со съестным, перед тем, как их завязать. В тот вечер Абаж как-то расклеился, что с ним случалось редко. Обычно, сколько бы он ни пил, никаких радикальных изменений в его поведении не наблюдалось. Что пьяный, что трезвый он был совсем тупым и не очень адекватным, его длинные вялые конечности гиббона были совсем неуклюжими. Но в тот вечер он вдруг сказал пару фраз на английском. И это настолько поразило Вада, что пакет с печеньем в его руке закрутился в другую сторону, а челюсть отвисла. Правда, через две минуты он понял, что сказано это было неосознанно, и это всех успокоило. Хотя, чтобы Абаж сказал что-то не то, что на английском, а даже на латышском мы могли представить себе с трудом.
Вскоре неудавшийся жених пришел в себя, но к тому времени запьянел уже Игорек. Он начал посылать воздушные поцелуи покупателям мужского пола, и пытался говорить женским голосом. Вдобавок он начал тискать своего умственно отсталого друга. И когда Вад попросил нас убраться, он завизжал, что надает ему по губам за то, что он противный. Я с тоской подумал о том, что если бы я сразу после бара пошел пешком к себе домой, то уже бы поел супа и лег спать. Уговорить Игорька дойти пятьсот метров до дома было очень трудно. Я метался, не зная, как поступить, начал уже прощаться, решившись час шагать по пустынным улицам, в пургу. Но тут Игорь решился пойти домой, после того, как Абаж купил три двухлитровых баллона пива. Шел он эти полкилометра где-то полчаса. Он то молился, целуя нательный крест, то пел старые советские песни, то порывался пойти пешком на улицу, где проститутки предлагают свои услуги и требовал у нас денег на удовлетворение своих плотских желаний.
Наконец мы поднялись на пятый этаж, столетнего дома Игорька. Когда дверь наконец распахнулась, я снова захотел пойти домой пешком, потому что в квартире было совсем не натоплено, да еще и окна были открыты. У Игорька было повышенное давление, и очень толстый слой жира, потому к холоду он был совсем нечувствителен, зато ему не нравилось, когда в квартире пахло табаком, а курил он очень много, потому и проветривал квартиру постоянно. Я предложил сходить в сарай за дровами и растопить печь, но Игорек сказал, что ключи от сарая он мне доверить не может, и ему страшно, что мы спалим его квартиру, пока он будет спать. Да, хлама у него было очень много, все комнаты были завалены пакетами со всяким барахлом. Потолки, кстати, были черного цвета, потому что его родственники растопили печь, но не додумались открыть трубу. Это было десятью годами ранее, но с потолками он ничего не сделал, впрочем сажа с потолков отваливалась вместе со штукатуркой, как и со стен. Ремонт он начал делать двадцатью годами ранее, но ограничился покраской одной створки оконной рамы и поклейкой нескольких газет на стены, до поклейки обоев дело так и не дошло.
Около часа Игорек еще пил пиво и ел колбасу, а потом мы наконец улеглись втроем на диван. Абаж вырубился и откатился к стенке. Я лег посередине, чтобы они меня грели с двух сторон, и с краю лег Игорек. И только я начал засыпать, как жирный начал меня лобзать и обнимать, делая мне комплименты. Глаза его были закрыты, и он был уверен, что я это та самая школьница из бара. Я рычал на него, отпихивал, но он был уверен в том, что я девица и я просто дразню его. Он сунул мне руку в штаны и трусы, и я думал, что он поймет, что рядом с ним не женщина и успокоится.
- Ты зачем это прицепила? - завизжал он. - А ну сними! Противная!
При этом он попытался мне все оборвать, сделать мне экспресс операцию по смене пола. Я его, конечно, отпихнул, надавал оплеух, он вроде бы проснулся, но через пять минут опять принялся за любовные игры, и ругать меня за то, что у меня такая плоская грудь. Я встал с дивана, взял одеяло, кое-как в полутьме разложил кресло и улегся там. А Игорек переключился на Абажа, который был слишком пьян для того, чтобы сопротивляться. Из-за возни на диване и любовных речей Игорька заснуть у меня долго не получалось, даже в наушниках.
Очнулся я, когда уже рассвело. Я быстро вскочил, и отправился к двери, но открыть множество хитроумных замков Игорька у меня не получилось. Пришлось мне идти обратно и заглянуть и откинуть одеяло. И тут я увидел, что Абаж лежит без штанов и трусов, а майка и свитер закатаны до груди. Игорек, увидев около себя голого друга и брезгливое выражение на моем лице, начал лихорадочно оправдываться. Он вопил о том, что это совсем не то, что я думаю, что я всё неправильно понял. Я устало вздохнул и попросил его отпереть мне дверь, а он завизжал, что ему стыдно, встал на диване раком, и укрыл голову одеялом. Он говорил, что не вылезет из-под одеяла никогда, что он не знает, как с этим жить. Абаж встал и начал искать свои трусы и ремень, спрашивал у Игорька, куда он их дел, потом ещё заметил, что у него одного носка не хватает. А Игорек уже завопил, что это я во всем виноват, что это я его подставил, что я заранее все продумал и подстроил.
- Подвели старичка! - голосил он. - Использовали! Я думал это женщина! Мужика мне подсунули! Я не виноват! Этот дебил даже если захочет, никому рассказать об этом не сможет, а ты же всем разболтаешь. Все меня отвергнут! Всё пропало!
- Выпустишь ты меня или нет? - рявкнул я, не в силах выслушивать эти обвинения. - Мне глубоко безразлично, что вы там ночью делали, вернее ты делал. Зачем пить, если тормоза не работают, и это всегда плохо кончается?
Наконец он вылез из-под одеяла, и протянул мне свою огромную пухлую ладонь с толстыми, как сосиски пальцами, и, заметив нерешительность с моей стороны, завопил, что я ему после случившегося руку подавать не хочу. Я бы не сказал, что мне было противно пожать ему руку, и мне действительно было безразлично то, что он делал ночью. Общаться с ним и так было уже давно неприятно, ничего нового он сказать не мог, а слушать одно и то же каждый раз надоело. Во сне в состоянии опьянения он вечно к кому-то лез, но ранее ему не удавалось зайти настолько далеко. Я бы не сказал, что он был геем. Да, в нем было много женского - мелочность, хитрость, вечно он норовил посплетничать, и всеми манипулировать, но приставал он в основном к женщинам. Может ему и нравились мужчины, но он слишком боялся признаться в этом даже себе. Он нес всякий бред про минусы в небесной канцелярии, но его даже пугало не наказание в загробной жизни, а именно общественное осуждение. И смотреть на его выверты от страха мне было действительно противно. Мне было глубоко безразлично, гомосексуалист он или ещё кто-то. Я наливал ему пиво, а он нес бред, который меня забавлял, и если бы он оказался нетрадиционной ориентации, то меня бы это совершенно не смутило, было бы даже интересно узнать о его мировосприятии. В общем я пожал-таки ему руку, сказал, что я его не выдам, и он отпер замки и я поехал, наконец, домой. А вот Абаж сидел у него в кухне, и попивал пиво, закусывая остатками печенья.
Недели через две, я шел по улице центрального района, и тут меня обогнал Игорек. На нем были какие-то странные брюки в обтяжку и едва достававшие ему до щиколоток. Он всегда говорил мне, что брюки должны быть очень свободные, типа "бананов" из конца восьмидесятых, и обязательно до самой земли. Потому мне было странно видеть его в таких штанах, да и какой-то ужасной куртке, типа от "Большевички". Он посмотрел на меня и не поздоровался, но за ним шел его оруженосец, и он-то мне и рассказал, что после того, как я ушел, он накричал на бедного Абажа, надавал ему лещей и выкинул из квартиры. В понедельник он явился на работу, непонятно где пропадал до пятницы, а в пятницу, явился совсем пьяный и злой, принялся душить умственно отсталого друга и спрашивать было что-то или не было. А потом потребовал у их подрядчика аванс и снова исчез на несколько дней, отключив телефон. А потом его жена позвонила подрядчику поздно вечером, и попросила помочь поднять его на пятый этаж. Когда подрядчик и Абаж приехали на место, они увидели Игорька без штанов с разбитой головой, в изодранной куртке, валявшегося у подъезда. Соседи говорили, что видели, как он пьяный обвинил каких-то мужиков в гомосексуализме, и полез в драку. И тем мужикам показалось мало просто побить его.
После этого Игорек решил уступить требованиям жены закодироваться от пьянства. Тогда он шел с очередного укола. Закодировался он только на год, и только и делал, что считал, сколько ему осталось до даты, в которую он снова сможет напиться. Впрочем, его жена уже через месяц принялась уговаривать его, чтобы он пошел к наркологу и раскодировался. Перестав пить он стал жутким занудой, ко всем придирался, всех во всем обвинял, и ото всех требовал уважения и почитания, за то, что он закодировался. Я с ним тогда общение практически прекратил, потому что уж слишком он стал скучным и неинтересным, да и жутко раздражался, если я вспоминал, о том, что он вытворял, когда напивался. Потом, он начал пить, но его дружба с подрядчиком разладилась, он начал сам искать по объявлению в газете пенсионерок, которым делал ремонт, вместе со своим оруженосцем. Но вскоре и тот от него сбежал, потому что Игорек вечно норовил сделать большую паузу между двумя объектами, а Абаж не знал, что ему делать целую неделю без работы...