К Прощенному воскресенью ...
«Не всегда прощения просит тот, кто виноват. Прощения просит тот, кто дорожит отношениями.»
Эрих Мария Ремарк
«Не всегда прощения просит тот, кто виноват. Прощения просит тот, кто дорожит отношениями.»
Эрих Мария Ремарк
"Кропп — философ. Он предлагает, чтобы при объявлении войны устраивалось нечто вроде народного празднества, с музыкой и с входными билетами, как во время боя быков. Затем на арену должны выйти министры и генералы враждующих стран, в трусиках, вооруженные дубинками, и пусть они схватятся друг с другом. Кто останется в живых, объявит свою страну победительницей. Это было бы проще и справедливее, чем то, что делается здесь, где друг с другом воюют совсем не те люди."
Эрих Мария Ремарк.
"На Западном фронте без перемен"
Эта книга - взгляд на войну с точки зрения 20-летнего рядового солдата (описанный 30-летним автором).
Впоследствии Ремарка лишили немецкого гражданства, денег на родине. Оставшуюся жизнь он провел в эмиграции. Позже была казена его сестра.
___
Upd: под влиянием бдительных комментаторов скорректировал формулировки описания.
Тег "политика" ставится автоматически и убрать нельзя.
Эрих Мария Ремарк однажды сказал: "Женщины слишком деструктивны, чтоб их идеи воплощать в жизнь."
Онлайн-курсов становится все больше, и нам интересно собрать статистику. Пожалуйста, пройдите небольшой опрос и поделитесь своим мнением!
Творчество Ремарка можно достаточно легко поделить на периоды в истории Германии. Итак, первый этап - это Германия времен Первой Мировой войны, которой Ремарк посвящает свой самый популярный роман - "На Западном Фронте без перемен". За ним следует период межвоенный, но ещё до установления Веймарской Республики. Об этом времени написан роман "Возвращение", ставящий своей целью рефлексию, цель поразмышлять о том, как сложилось и как, возможно, сложится жизнь немцев и, в частности, немецких солдат после войны. Период столь короткий, но очень важный, ибо писателю было важно дать понять, что будет с солдатами и какой урок необходимо вынести из войны. За ним следует период Веймарской Республики. Тут тоже всего один роман и тут дело в том, что о временах Республики он решил написать тогда, когда образовалась современная Германия - ФРГ, где он явно намекает на то, что ему жаль свою Родину. Жаль, что она прошла через такой страшный путь. И тут Ремарк использует приём, который позже применяет и Балабанов в своём неоднозначном фильме "Груз - 200", где в образе России он показывает женщину. Точно так же у Ремарка Германия предстаёт сначала как молодая девушка с шизофренией. Затем она благополучно излечивается, но, что примечательно, напрочь забывает всё, что было во время болезни. То есть видно, что Ремарк призывает учитывать опыт прошлого и действовать, исходя из него.
Наступает страшный период в истории Германии - нацистская эпоха, о которой Ремарк написал больше от лица эмигрантов. Это "Возлюби ближнего своего", "Триумфальная арка", "Ночь в Лиссабоне" и "Земля обетованная", которые по сути можно напечатать под одним сборником "поход эмигранта". Сначала больная нацизмом Европа: Чехословакия, Австрия, Швейцария и Париж. После - Латинская Америка и наконец - земля обетованная - США. Именно благодаря этим романам расходится стереотип, что у Ремарка всё одинаково, один и тот же главный герой, его товарищ русский белогвардеец и неизменная роковая дама, желательно актриса. Однако не всё так просто. Ремарк будто понимает, что читатель не хочет больше читать о таком и оставляет эту тему, поэтому его роман Земля обетованная не был издан при его жизни, однако является абсолютно логичным завершением крестового пути. Во время перерыва Ремарк экспериментирует. Он как Набоков решает написать что-то неоднозначное. Он пишет "Время жить и время умирать", где читатель узнаёт о жизни солдата Вермахта, чья судьба временами ничуть не лучше, чем у эмигрантов, ведь Германия проиграла, он потерян, не знает, во что верить, и когда он будто находит в себе силы наконец встать на путь добра, помочь врагам Гитлера, то они его убивают. Ремарк будто говорит, что может и были солдаты, вынужденные пойти на войну и оставшиеся людьми, но они безмолвны, ибо мертвы.
На этом эксперименты не кончаются. Писатель пишет "Искру жизни". Роман, посвященный жертвам холокоста и его сестре, погибшей в одном из таких лагерей смерти. Этот роман считается одним из самых шокирующих его произведений и чаще избегается аудиторией.
Продолжая тему ветеранов, которые выжили после войны, автор пишет "Черный обелиск". Роман о солдатах, которые оказались в Веймарской Республике, и которые вынуждены выживать, так как правительство загнало их в такое положение. Здесь Ремарк показывает, кто привёл к власти Гитлера, почему его приход к власти логичен. Главная причина - ветераны, забывшие ужасы войны. Они стали воспринимать своё участие в ней как приключение. Здесь удивительно другое. Главного героя лишили его стандартного набора: цинизм, сарказм и роковая женщина. Ничего этого здесь нет. Всё это объясняется тем, что главный герой молод и ещё не набрал того опыта, необходимого для выживания в век цинизма. Вместо этого, перед читателем предстаёт ряд колоритных персонажей, которые отвечают за сарказм и всё то, за что полюбили главных героев Ремарка. Как я написал выше, автор размышляет в романе на тему будущего Германии, и к чему может привести игнорирование прошлого.
Ремарк - это, возможно, один из самых важных писателей потерянного поколения. Если Хеменгуэй писал о потерянном поколении стран-победительниц, то Ремарк пишет то же самое, но с точки зрения проигравших. И если у Хеменгуэя прослеживается мысль "мы пострадали, но мы ещё выкарабкаемся", то у Ремарка красной нитью проходит мысль "мертвым повезло больше, чем живым".
P.S. Если Вас заинтересовала статья, то милости прошу в свой тг-канал t.me/jurgenwrites
1993 год на дворе. Осень. Мне 14 лет
Подхожу к бате.
- Бать дай чего ни будь интересное почитать!
Батя снимает с книжной полки Ремарка. "На западном фронте без перемен"
- На, читай. Серьёзная книга. Расскажешь потом, что понял.
Прочитал. Взахлёб. Книга и правда интересная.
Подхожу к бате, вернуть книгу.
- Ну как?
- Отлично! Очень понравилось. Люблю книги о войне.
- Понятно... Что-то ещё?
Вот говорю. И протягиваю ему 25 советских рублей. Фиолетовую, с Лениным:
Обращение советских денежных знаков в России закончилось 26 июля 1993 года.
Меж страниц закладка твоя была.
Отец берет, крутит в руках, рассматривая.
- Поздно...
- Что поздно?
- Поздно ты сынок, серьёзные книги читать начал...
Вспомнилось, когда посмотрел экранизацию книги, сделанную в 2022 году. Рекомендую:
...- Фельдфебель Мюкке! — окликнул Раэ.
- Господин лейтенант!
- Сегодня сюда будут доставлены четверо русских партизан. Завтра же на рассвете их надо расстрелять. Поручено нашей роте. Найдите в вашем взводе охотников. В противном случае назначьте людей сами.
- Слушаюсь, господин лейтенант!
- Одному богу известно, почему именно мы. Ну, да при этакой неразберихе...
- Я вызываюсь добровольно, — заявил Штейнбреннер.
- Хорошо.
Лицо Раэ ничего не выразило. Он, как на ходулях, зашагал по расчищенной дорожке к дому. "Пошел к своей печке, — подумал Мюкке. — Тряпка! Большое дело — расстрелять несколько партизан! Как будто они не расстреливают наших сотнями!"
- Если русских приведут вовремя, пусть выкопают могилу и для Рейке, — сказал Штейнбреннер. — Нам не надо будет трудиться. Заодно! Как по-вашему, господин фельдфебель?
- Не возражаю!
На сердце у Мюкке кошки скребли. "Эх, ты, чернильная твоя душонка! — думал он. — Тощий, как жердь, долговязый, в роговых очках. Лейтенант еще с первой мировой войны. И ни одного повышения! Храбрый? Ну, а кто нынче не храбр? Нет в нем фюрерской закваски!"
- Какого вы мнения о Раэ? — спросил он Штейнбреннера.
Тот взглянул на него с недоумением.
- Ведь он наш ротный, верно?
- Ясно. Ну, а вообще?
- Вообще? Что вообще?
- Ничего, — недовольно буркнул Мюкке.
- Так достаточно глубоко? — спросил старший из русских.
Это был старик лет семидесяти с грязно-белой бородой и ясными голубыми глазами; он говорил на ломаном немецком языке.
- Заткни глотку и жди пока спросят, — крикнул Штейнбреннер.
Он заметно повеселел. Среди партизан оказалась женщина, и глаза его неотступно следили за ней. Она была молодая и здоровая.
- Надо глубже, — сказал Гребер. Вместе с Штейнбреннером и Зауэром он наблюдал за работой пленных.
- Для нас? — спросил русский.
Штейнбреннер одним прыжком подскочил к нему и наотмашь ударил по лицу.
- Я же сказал, дед, чтобы ты помалкивал. Тут тебе не ярмарка, понял?
Штейнбреннер улыбнулся. На лице его не было злобы, только выражение удовольствия, как у ребенка, когда он отрывает мухе ножки.
- Нет, эта могила не для вас, — сказал Гребер.
Русский не шевельнулся. Он стоял неподвижно и смотрел на Штейнбреннера. А тот уставился на него. Что-то изменилось в лице Штейнбреннера. Он весь подобрался, очевидно, решив, что русский вот-вот на него бросится, и ждал только первого движения. Что ж, он пристрелит его на месте! Велика важность! Старик все равно приговорен к смерти; и никто не станет доискиваться, убил ли он по необходимости, защищаясь, или просто так. Однако самому Штейнбреннеру это было не все равно. Гребер не мог понять, задирает ли Штейнбреннер русского из чисто спортивного интереса, чтобы тот на минуту потерял самообладание, или у него еще не выветрился тот своеобразный педантизм, при котором человек, даже убивая, старается доказать себе, что он прав. Бывало и то, и другое. Причем даже одновременно. Гребер видел это не раз.
Русский не шевельнулся. Кровь из разбитого носа стекала на бороду. Гребер спрашивал себя, как поступил бы он сам в таком положении — бросился бы на противника, рискуя быть тут же убитым, или все вытерпел бы ради нескольких лишних часов, ради одной ночи жизни? Но так и не нашел ответа.
Русский медленно нагнулся и поднял кирку. Штейнбреннер отступил на шаг. Он был готов стрелять. Но русский не выпрямился. Он продолжал долбить дно ямы. Штейнбреннер усмехнулся.
- Ложись на дно! — скомандовал он.
Русский отставил кирку и лег в яму. Он лежал неподвижно. Несколько комочков снега упали на него, когда Штейнбреннер перешагнул могилу.
- Длина достаточная? — спросил он Гребера.
- Да. Рейке был невысок.
Русский смотрел вверх. Глаза его были широко раскрыты. Казалось, в них отражается небесная голубизна. Мягкие волосы бороды возле рта чуть шевелились от дыхания. Штейнбреннер выждал некоторое время, потом крикнул:
- Вылезай!
Русский с трудом вылез из ямы. Мокрая земля прилипла к его одежде.
- Так, — сказал Штейнбреннер и посмотрел на женщину. — А теперь пойдем копать ваши могилы. Не обязательно рыть их так же глубоко. Наплевать, если вас летом сожрут лисы.
Было раннее утро. Тускло-красная полоса лежала на горизонте. Снег поскрипывал: ночью опять слегка подморозило. Вырытые могилы зияли чернотой.
- Черт бы их взял, — сказал Зауэр. — Что это они нам опять подсудобили? С какой стати мы должны этим заниматься? Почему не СД?1 Ведь они же мастера пускать в расход. При чем тут мы? Это уж третий раз. Мы же честные солдаты.
Гребер небрежно держал в руках винтовку. Сталь была ледяная. Он надел перчатки.
- У СД работы в тылу хоть отбавляй.
Подошли остальные. Только Штейнбреннер был вполне бодр и, видимо, отлично выспался. Его прозрачная кожа розовела, как у ребенка.
- Слушайте, — сказал он, — там эта корова. Оставьте ее мне.
- То есть, как это тебе? — спросил Зауэр. — Обрюхатить ее ты уже не успеешь. Надо было раньше попробовать.
- Он и пробовал, — сказал Иммерман.
Штейнбреннер со злостью обернулся.
- А ты откуда знаешь?
- Она его не подпустила.
- Больно ты хитер. Если бы я захотел эту красную корову, я бы ее получил.
- Или не получил.
- Да бросьте вы трепаться, — Зауэр взял в рот кусок жевательного табаку. — Коли охота пристрелить ее самому, пожалуйста. Я особенно не рвусь.
- Я тоже, — заявил Гребер.
Остальные промолчали. Стало светлее. Штейнбреннер сплюнул и злобно сказал:
- Расстрел — слишком большая роскошь для этих бандитов. Станем мы еще патроны на них тратить! Повесить их надо!
- А где? — Зауэр посмотрел вокруг. — Ты видишь хоть одно дерево? Или прикажешь сначала виселицу смастерить? Из чего?
- Вот и они, — сказал Гребер.
Показался Мюкке с четырьмя русскими. По два солдата конвоировали их спереди и сзади. Впереди шел старик, за ним женщина, потом двое мужчин помоложе. Все четверо, не ожидая приказа, построились перед могилами. Прежде чем стать к могиле спиной, женщина заглянула вниз. На ней была красная шерстяная юбка.
Лейтенант Мюллер из первого взвода вышел от ротного командира. Он замещал Раз при исполнении приговора. Это было глупо, но формальности кое в чем еще соблюдались. Каждый знал, что четверо русских могут быть партизанами, а могут и не быть, и что у них нет ни малейшего шанса на оправдание, хотя их допросили по всей форме и вынесли приговор. Да и что тут можно было доказать? При них якобы нашли оружие. Теперь их должны были расстрелять с соблюдением всех формальностей, в присутствии офицера. Как будто это было им не все равно.
Лейтенанту Мюллеру шел двадцать второй год, и его всего шесть недель как прислали в роту. Он внимательно оглядел приговоренных и вслух прочитал приговор.
Гребер посмотрел на женщину. Она спокойно стояла в своей красной юбке перед могилой. Это была сильная, молодая, здоровая женщина, созданная, чтобы рожать детей. Она не понимала того, что читал Мюллер, но знала, что это смертный приговор и что через несколько минут жизнь, которая так неукротимо бьется в ее жилах, будет оборвана навеки; и все-таки она стояла спокойно, как будто ничего особенного не происходило и она просто немного озябла на утреннем морозе.
Гребер увидел, что Мюкке с важным видом что-то шепчет Мюллеру. Мюллер поднял голову.
- А не лучше ли будет потом?
- Никак нет, господин лейтенант, так проще.
- Ладно. Делайте, как знаете.
Мюкке выступил вперед.
- Скажи вон тому, чтобы сапоги снял, — обратился он к старику, понимавшему по-немецки, и указал на пленного — помоложе.
Старик выполнил его приказ. Он говорил тихо и слегка нараспев. Пленный — тщедушный парень — сначала не понял.
- Живо! — прорычал Мюкке. — Сапоги! Снимай сапоги!
Старик повторил то, что уже сказал раньше. До молодого, наконец, дошло, и торопливо, как человек, который понимает, что допустил оплошность, он начал снимать сапоги. Стоя на одной ноге и неловко подпрыгивая, он стаскивал сапог с другой. "Почему он так спешит? — думал Гребер. — Чтобы умереть минутой раньше?" Парень взял сапоги в руки и с готовностью протянул их Мюкке. Сапоги были хорошие. Мюкке что-то буркнул и ткнул рукой в сторону. Парень поставил сапоги и вернулся на свое место. Он стоял на снегу в грязных портянках, из них высовывались желтые пальцы ног, и он смущенно поджимал их.
Мюкке пристально оглядывал остальных. Он заметил у женщины меховые варежки и приказал положить их рядом с сапогами. Некоторое время он присматривался к ее шерстяной юбке. Юбка была совсем крепкая, из добротного материала. Штейнбреннер украдкой посмеивался, но Мюкке так и не приказал женщине раздеться. То ли он боялся Раз, который мог из окна наблюдать за казнью, то ли не знал, что ему делать с юбкой. Он отошел.
Женщина что-то очень быстро проговорила по-русски.
- Спросите, что ей нужно, — сказал лейтенант Мюллер. Он был бледен. Это была его первая казнь. Мюкке передал вопрос старику.
- Ей ничего не нужно, она только проклинает вас, — ответил тот.
- Ну, что? — крикнул Мюллер, он ничего не понял.
- Она проклинает вас, — сказал старик громче. — Она проклинает вас и всех немцев, что пришли на русскую землю. Она проклинает и детей ваших! Она говорит, что настанет день, — и ее дети будут расстреливать ваших детей, как вы нас расстреливаете.
- Вот гадина! — Мюкке, оторопев, уставился на женщину.
- У нее двое ребят, — сказал старик. — И у меня трое сыновей.
- Хватит, Мюкке! — нервничая, крикнул Мюллер. — Мы же не пасторы!
Отделение стало по команде "смирно". Гребер сжал в руке винтовку. Он снова снял перчатки. Сталь впивалась холодом в пальцы. Рядом стоял Гиршман. Он весь побелел, но не двигался. Гребер решил стрелять в русского, стоявшего с левого края. Раньше, когда его назначали в такую команду, он стрелял в воздух, но теперь уж давно этого не делал. Ведь людям, которых расстреливали, это не помогало. Другие чувствовали то же, что и он, и случалось, чуть ли не умышленно стреляли мимо. Тогда процедура повторялась, и в результате пленные дважды подвергались казни. Правда, был случай, когда какая-то женщина, в которую не попали, бросилась на колени и со слезами благодарила их за эти дарованные несколько минут жизни. Он не любил вспоминать о той женщине. Да это больше и не повторялось.
- На прицел!
Сквозь прорезь прицела Гребер видел русского. Эта был тот самый старик с бородой и голубыми глазами. Мушка делила его лицо пополам. Гребер взял пониже, последний раз он кому-то снес выстрелом подбородок. В грудь было надежнее. Он видел, что Гиршман слишком задрал ствол и целится поверх голов.
- Мюкке смотрит! Бери ниже. Левее! — пробормотал он.
Гиршман опустил ствол.
- Огонь! — раздалась команда.
Русский как будто вырос и шагнул навстречу Греберу. Он выгнулся, словно отражение в кривом зеркале ярмарочного балагана, и упал навзничь. Но не свалился на дно ямы. Двое других осели на землю. Тот, что был без сапог, в последнюю минуту поднял руки, чтобы защитить лицо. После залпа одна кисть повисла у него на сухожилиях, как тряпка. Русским не связали рук и не завязали глаз. Об этом позабыли.
Женщина упала ничком. Она была еще жива. Она оперлась на руку и, подняв голову, смотрела на солдат. На лице Штейнбреннера заиграла довольная улыбка. Кроме него никто в женщину не целился.
Из могилы донесся голос старика: он что-то пробормотал и затих. Только женщина все еще лежала, опираясь на руки. Она обратила широкоскулое лицо к солдатам и что-то прохрипела. Старик был мертв, и уже некому было перевести ее слова. Так она и лежала, опираясь на руки, как большая пестрая лягушка, которая уже не может двинуться, и сипела, не сводя глаз с немцев. Казалось, она не видит, как раздраженный ее сипением Мюкке подходит к ней сбоку. Она сипела и сипела, и только в последний миг увидела пистолет. Откинув голову, она впилась зубами в руку Мюкке. Мюкке выругался и левой рукой с размаху ударил ее в подбородок. Когда ее зубы разжались, он выстрелил ей в затылок.
- Безобразно стреляли, — прорычал Мюкке. — Целиться не умеете!
- Это Гиршман, господин лейтенант, — доложил Штейнбреннер.
- Нет, не Гиршман, — сказал Гребер.
- Тихо! — заорал Мюкке. — Вас не спрашивают!
Он взглянул на Мюллера. Мюллер был очень бледен и словно оцепенел. Мюкке нагнулся, чтобы осмотреть остальных русских. Он приставил пистолет к уху того, что помоложе, и выстрелил.
Голова дернулась и снова легла неподвижно. Мюкке сунул пистолет в кобуру и посмотрел на свою руку. Вынув носовой платок, он завязал ее.
- Смажьте йодом, — сказал Мюллер. — Где фельдшер?
- В третьем доме справа, господин лейтенант.
- Ступайте сейчас же.
Мюкке ушел. Мюллер поглядел на расстрелянных. Женщина лежала головой вперед на мокрой земле.
- Положите ее в могилу и заройте, — сказал Мюллер.
Он вдруг разозлился, сам не зная почему...
Писатель Эрих Мария Ремарк и актриса Марлен Дитрих
Предыдущие публикации на Пикабу: