Скопас Шалом Лейбович, дивизионный разведчик
Я родился в июле 1925 года в городе Паневежис в Литве. Нас было в семье четыре брата. Отец в 1928 году уехал в Америку на заработки и не вернулся в Литву. Наша семья снимала полторы комнаты, все мое детство мы бедствовали и страшно голодали. Всего четыре года успел проучиться в школе-хедере. Родной брат моей матери Тевель Айбиндер был профессиональным революционером, коммунистом - подпольщиком, просидевший в царских, польских и литовских тюрьмах свыше двадцати лет за революционную деятельность. Под его влиянием я свято поверил в коммунистические идеалы и в 13 лет присоединился к коммунистическому движению и вступил в подпольный комсомол Литвы. Агитировал, вывешивал по ночам листовки с призывом бороться против буржуазного правительства. Когда в 1940 году Красная Армия пришла в Литву, я был счастлив.
Я видел своими глазами как происходила депортация так называемых «буржуазных и националистически настроенных элементов». Поверьте, мне было больно это видеть, даже слезы накатывались на глаза, но я был убежден, что вершится правое дело, ради идеалов свободы, равенства, братства и интернационализма, и выселение «буржуев» - это справедливое наказание за страдания и лишения простых трудовых людей . Я не торжествовал в душе, когда смотрел как депортируемых сажают в грузовики перед отправкой на станцию, но и не осуждал.
Все свое детство я голодал, хлеба досыта не ел, кусок сахара в семье был праздником. Начиная с двенадцати лет, ложился спать с топором под изголовьем, чтобы в любую минуту быть готовым к схватке с антисемитскими бандами, которые в то время бесчинствовали в городе. Так, что вы хотите, моя реакция на происходящее была соответствующей моим убеждениям в тот период. Что было, то было.
Я не чувствовал приближения войны. 22/06/1941 нас, пять человек комсомольцев, вызвали в горком комсомола, вручили винтовку и десять патронов и отправили на охрану сахарного завода. Два дня подряд все небо над нами было забито немецкими самолетами летящими на восток. Непрерывный гул моторов. 24 июня утром сдал пост охраны на заводе товарищу и пришел домой. В городе царила жуткая, дикая паника. Все работники советских и партийных учреждений бежали. Никакой организованной эвакуации не было. Немцы стремительно продвигались от границы к городу. Через город проносились на бешеной скорости машины набитые красноармейцами. Никто не собирался защищать Паневежис. И вообще, вся Литва была отдана немцам фактически без боя… Сосед сказал моей матери -« Пусть Шалом уходит на восток. Он комсомолец, и немцы его не пожалеют. А нас они не тронут!». Мать быстро собрала мне котомку в дорогу, дала мне единственную ценную вещь хранившуюся в нашей семье - дамские золотые часики, и впервые в жизни мне рассказала, что у моего отца есть две родные сестры в России, в Куйбышеве. Дала старый конверт с куйбышевским адресом. Русского языка я тогда совсем не знал и не мог прочесть написанное на конверте. Мать сказала - «Забери с собой старшего брата и спасайтесь! Благославляю тебя , сынок!».
Я шел на восток два месяца. Из Прибалтики уходил в основном партактив. Мало кто из евреев успел убежать, многие не верили, что немцы поголовно уничтожают евреев… В Латвии наша колонна беженцев попала под страшную бомбежку и больше половины людей из колонны погибла. Дальше шли лесами. Без еды, не зная и слова по-русски, с единственным документом в руках, и то с написанным по-литовски текстом. Меня определили в колхоз «Большое село», в глубинке Ярославской области. В колхозе уже было много семей эвакуированных из Ленинграда. Определили на постой в семью Сорокиных. Сорокины были из староверов, отнеслись ко мне с любовью. Мне многое было в диковинку -самовар, традиционная одежда… Показал Сорокиным «куйбышевский» конверт. Они написали письмо по указанному адресу, и вскоре пришел ответ от сестер отца. Они ждали меня. Тепло простился с Сорокиными, сел на пароход « Академик Бах» и поплыл по Волге. Обе тетки приняли меня с радостью. Их мужья уже были на фронте. В начале зимы сорок первого года случайно встретил кого-то из «литовских» беженцев, и услышал о создании 16-й Литовской Стрелковой Дивизии. Пришел в военкомат, попросился добровольцем. В Куйбышеве находилось представительство правительства Советской Литвы. Пришел туда. Меня принял 1-й заместитель председателя Совнаркома Литвы Кучинскас. Он хорошо знал моего дядю-подпольщика. Спросил его -«Почему меня не берут Хочу на фронт добровольцем!». Кучинскас написал на правительственном бланке следующее письмо военкому - «Комсомолец-подпольщик Скопас направляется добровольцем в 16-ую СД». Вернулся в военкомат, передал письмо военкому. Он посмотрел на меня с интересом и изрек - «Жди повестки». Через две недели, в дом тетки находившийся на улице Галактионовской №71 постучал посыльный из военкомата и передал мне повестку о призыве.
Боевой путь 16-й Литовской СД
На мандатной комиссии меня сразу спросили - «Хочешь служить в Жвальгибе?». «Жвальгиба» - по -литовски это означает -разведка. Я с радостью согласился. В разведку дивизии отбирали самых лучших и подготовленных, только бывших подпольщиков, коммунистов и комсомольцев, но также была большая группа из бывших кадровых солдат 29-го стрелкового корпуса ЛА. В моем взводе «кадровиков» была почти половина. Евреев в разведку брать не хотели, желая сохранить элитарное подразделение дивизии мононациональным и составленным только из представителей титульной нации. Хотя у нас была часть ребят - русские, уроженцы Литвы. Но я имел «подпольное» прошлое и меня взяли в роту без проблем.
Я попал во взвод лейтенанта Гедрайтиса, бывшего сержанта ЛА, удостоенного за бои под Москвой в составе Латышской дивизии медали «За Отвагу», и получившего за боевые отличия командирское звание. Его измена в 1943 годку потрясла меня, я не ожидал от него такого поступка. Со мной служили в роте бывший секретарь ЦК Комсомола Литвы наш ротный комсорг Антонас Жалис, прекрасный человек и верный товарищ, мой друг еврей Брянскис, парторг Бакас, и много еще хороших ребят и смелых разведчиков Бурокас, Витаутас Скобас. Многих еще можно назвать. Сразу после прибытия в роту мне вручили финку в ножнах, отличительный признак разведчика. Я был самым молодым разведчиком в роте А потом началась боевая учеба. На полевых занятиях все выглядело таким простым и легко достижимым. Учения по тактике разведчиков, ночные переходы, преодоления препятствий, ножевой бой, стрелковый бой, действия по захвату «языка», азы маскировки - все казалось «семечками»… Это потом, в первых боях мы быстро разобрались «почем фунт изюма» в разведке. На своей крови учились…
18 февраля 1943 года, после очередного неимоверно тяжелого марша мы продолжили движение в район деревни Алексеевка. Там дивизия приняла свое первое боевое крещение и по сути дела, деревня Алексеевка является сплошной братской могилой для солдат нашей дивизии. В февральских и мартовских боях сорок третьего года дивизия потеряла больше 80 % личного состава. Это колоссальные потери. Погибли самые лучшие люди дивизии, самые преданные Советской власти коммунисты и комсомольцы.
Я был тогда рядовым солдатом-разведчиком, и откуда мне знать, что там решали в штабах, когда гробили нашу дивизию. Но одну деталь я знаю достоверно. Когда 16-ая дивизия дошла до Алексеевки и был получен приказ наступать на Змеевку, командир нашей дивизии генерал Жемайтис вяло попросил по телефону у командарма несколько суток на отдых и на подтягивание артиллерии и тылов. Комиссар дивизии Мацияускас вырвал трубку из рук комдива и бодро отрапортовал, что дивизия к атаке готова и рвется в бой!.... Решил видно сволочь на день Красной Армии начальству подарок сделать и сам выслужиться. Командарм рявкнул -«Молодцы!», и так началось истребление нашей дивизии. 22/02/1943 дивизия пошла в атаку без артподготовки, фактически вслепую. По пояс в снегу в сорокаградусный мороз солдаты вышли на исходные позиции для атаки. А у немцев так каждый метр был пристрелян заранее. Еще до того как полки поднялись в атаку нас несколько раз нещадно пробомбили, а потом начался непрерывный артиллерийский и минометный обстрел.
Первый поиск мы провели в ночь на 22-е февраля. Пошли группой в 12 человек. Немцы заметили нас на нейтралке и расстреляли из пулеметов. Тогда погибли Брянскис, Жалис, Бурокас, и еще три разведчика были ранены. Начальник разведки дивизии сказал нам, что мы еще «зеленые» и настоящей войны не знаем … и лично повел нас в поиск на следующую ночь. Нас снова расстреляли на подходе к немецким позициям. Потом нас кинули в бой как стрелковый резерв, а далее, послали в разведку боем, со всеми вытекающими отсюда для разведроты печальными последствиями. Ничего хорошего в моей памяти февральские и мартовские бои не оставили.
У всех автоматы, гранаты, кинжалы. Ручных пулеметов или снайперских винтовок у нас не было. Со временем многие ходили в поиск с немецкими автоматами. Наши ППШ мы не любили, они часто заедали и давали осечки, а немецкие автоматы были легче и надежней. Трофейные пистолеты к сорок четвертому году появились у всех разведчиков. Бинокли были у многих, а ракетницы только у командиров групп.
Весной сорок третьего под Орлом мы жутко голодали. Разведроту посылали через леса, за тридцать километров на армейские склады и мы несли в своих вещмешках сухари для штаба. Один раз в таком «походе» мы по дороге назад съели несколько десятков сухарей, так нас за это чуть не расстреляли. Весь взвод уже выстроили «у стенки», но приказа на расстрел комдив все же не дал, пожалел разведчиков. Без опытной разведки тяжело воевать… Я сейчас говорю серьезно… Но в основном питание разведчиков было хорошим. «Ленд-лизовские» продукты нас выручали. Обмундирование было у нас добротным, разведчики ходили в пуховых куртках, кстати отечественного производства. Сапоги в начале были только у комсостава, но со временем все разведчики поменяли обмотки на кирзачи. В бытовом плане нам было намного легче, чем пехотинцам. Разведрота в обороне обычно дислоцировалась рядом со штабом дивизии и организовать помывку в бане или стрижку для разведчиков было делом простым. В окопах мы мерзли только во время подготовки к поискам. «Аристократы» ….
Переход группы командира моего взвода лейтенанта Гедрайтиса к немцам в начале марта 1943 года был для меня ударом. Мы все были в шоке. Я был должен идти с этой группой в поиск, но слег с высочайшей температурой и они пошли в немецкий тыл без меня. В группе было шесть человек, все бывшие солдаты и унтер-офицеры из 29-го территориального СК, кадровики ЛА, включая помкомвзвода Яздаускаса. Группа не вернулась. Через день линию фронта под немецким огнем перешел какой-то паренек в прострелянной телогрейке. Он рассказал, что группа Гедрайтиса, прячется от немцев в подвале дома, в селе расположенном от передовой в 11 километрах. В группе несколько раненых и они ждут от нас помощи. Передал ремень Гедрайтиса, как знак того, что ему можно верить. Сразу в роте организовали отряд из 25-ти разведчиков. Несколько дней мы наблюдали за немецкой передовой, пытаясь нащупать место для удачного перехода линии фронта. И когда уже вроде все было готово к операции, к нам пришел «особист» и сказал -«Отбой!». Заметили в Особом отделе, что на телогрейке у парня все дырки от пуль свежие, а следов крови нет, и взяли этого хлопца в оборот. Тот сознался, что сам он служит у немцев полицаем,и что послан немцами для того, чтобы заманить разведроту в засаду. А сам Гедрайтис добровольно, без боя, сдался со своей группой врагу в плен и предвкушал, как нас перебьют во время операции «по спасению разведгруппы». Этого парня привели к нам в роту и он все нам рассказал. Потом спросил - «Кто здесь Ленька Скопас?». Я поднялся. Парень мне и говорит, что его Гедрайтис лично попросил удавить «Леньку -жиденка» … А ведь Гедрайтис ко мне на формировке относился очень хорошо…
В 16-й Литовской СД была железная дисциплина, дух и даже традиции старой Литовской Армии (ЛА) в дивизии сохранялись. Никаких дисциплинарных послаблений или «эксклюзивных» привилегий разведрота не имела. С разведчиками не церемонились. У нас если кого в дивизии «к стенке ставили», то не смотрели, кто разведчик, а кто нет. Закон был один для всех. Из нашей разведроты только Гегжнас мог себе позволить почти все, поскольку был любимцем штаба дивизии и поставщиком трофеев №1. Конечно, и я мог при желании послать подальше какого-нибудь лейтенанта, возомнившего себя полководцем … Всякие были случаи… Но, в основном, дивизионные разведчики вели себя корректно, особо не зарывались и, как бы это повернее выразиться, - чрезмерной заносчивостью не отличались .
Поймите, разведчики и диверсанты - это единственные люди в армейских рядах, которые всю войну провели, как говорится, лицом к лицу с врагом и со смертью. В буквальном смысле… И любой фильм ужасов покажется вам лирической комедией, после честного рассказа войскового разведчика о том, что ему пришлось увидеть и испытать в разведке. Нам ведь очень и очень часто приходилось немцев не из автомата убивать, а резать ножами и душить руками…Сами вдумайтесь, что стоит за фразой - «я снял часового», или, «мы бесшумно обезвредили охрану»… Спросите разведчиков, какие кошмары им снятся до сих пор по ночам.