Николаев сидел на скамейке и кряхтел, как положено престарелому деду.
— Охохо, охохонюшки-хохо, вот и осень жизни подошла незаметно. Вот она и перевалила на вторую половину. Закат моих лет, охохошеньки. Да, жизнь прожить, не поле перейти. Дом построил, дерево посадил, сына вырастил. И на том спасибо.
В природе тоже наступила осень. В высоком пустом небе летел клин журавлей, издававших тоскливые прощальные крики. Деревья облетали, и обнажались их чёрные кривые стволы. Мир готовился к зиме.
Николаев вздыхал. Благородная красивая печаль овладела им. Он задумался о смысле своего существования.
Разменял энный десяток, а был ли я счастлив? — думал он, — Познал ли тайну бытия? Зачем жил? С чем уйду? И был ли во всем этот смысл?
Его печальные возвышенные размышления прервал звук открывшейся подъездной двери. Это вышла его жена.
— Ты чего раскряхтелся, как дед? Слежу за тобой в окно, всё охаешь и вздыхаешь. — она встала перед ним, необратимая, как Афина Паллада.
— Так ведь, Маша, не молодеем, — попробовал было возразить Николаев.
— Николаев, тебе всего тридцать восемь лет! — Маша упёрла руки в бока, — Ты решил под пенсионера закосить?! Это твоя новая философия, чтобы не работать?! А жить мы будем на твою мифическую «пенсию»?! На неё я буду новую грудь делать?! А машинку я ещё хотела поменять, и ты знаешь, речь не о стиральной или швейной! А на отдых твоей пенсии хватит?! Все ваши перед тендером из штанов выпрыгивают, а он сидит, кряхтит, как столетний дед! Быстро портфель в зубы и бегом на работу, «пенсионер»! А то я за галстук, как собачонку на поводке, отведу!
Так и не получилось у Николаева пофилософствовать на скамейке, как положено престарелому деду. Конечно, ведь потребности Маши — это святое.