Лестница на чердак была узкой и прямой - и по ней приходилось не лезть, а карабкаться по-обезьяньи. Верхняя дверь запиралась на засов. Это почему-то сразу успокоило Ивана.
Настя легла на кровать у стены сбоку и быстро задремала. Ивану же не спалось. Думалось и думалось обо всём сразу, хоть и устал безмерно. И он тихонько заплакал, ощущая себя виноватым, что оставил пусть и нелюбимого дядю там, в хате, одного. «Он же умер там, Ваня, точно умер», - вкрадывался в мысли мальчишки внутренний голос - и от этого становилось на душе горько и тошно.
Внизу вдруг завыла Шельма. Как тогда, когда в калитку дяди Тараса пришлый мужик постучал. А потом загрохотало со всех сторон сразу. Бухали в окна, в двери – и вдруг тряхнуло снизу – так сильно, точно землетрясение началось. И всё стихло.
Дети осторожно спустились по лестнице и зашли в хату. Бабуля кочергой ворочала в печи угольки, подбрасывая дров. Шельма рычала, косясь на крышку подпола.
- Тсс, - прижала бабуля короткий палец к губам и прошептала: - Сидите тихо, как мыши, да молитесь, тогда, может, и беда обойдёт….
А потом зашуршало-заскреблось да за каждой стеной одновременно. Точно полчища фантастически громадных мышей или слепых кротов, спотыкавшихся при ходьбе, упираясь мордами в стены, ощупывали брёвна. И чмокали, фыркали пришлые и кряхтели себе.
Тявкнула Шельма и стала принюхиваться, насторожившись. Бабулька занервничала, сжала руки на груди, а потом пальцами по ладошке перебирала да глазами во все стороны зыркала. Настя взяла Ивана за руку и крепко сжала.
Параскева шептала одними губами, молилась.
Снова загрохотал гром, злобно забарабанил по крыше сердитый дождь. Возня снаружи не прекращалась. Иван тяжко вздохнул, ибо на мгновение возникло странное чувство, что дом со всех сторон обложили и просто ждут удобного момента.
- Она чует, девочка, значит, предупредит, - сказала бабулька Параскева, глядя на собаку и прекратив шептать молитву. Подкинула в печку ещё полено. Пробубнив, что огонь «их» отпугнёт, украдкой вытерла слезу.
Жарко в хате, как в бане, до дурноты. Пришлось Ивану раздеться до трусов, а Настя, похоже, стеснялась и не снимала майку. Бабка молчала, на расспросы не отвечала, да как ни в чём не бывало варила суп и толком не объяснила, почему это нужно топить печку в такую жару.
Держались теперь все вместе.
Кусок хлеба не лез в горло, как и гороховый суп. Из-за дождя подозрительный звук был приглушён. Но истошный крик где-то снаружи вспыхивал раз за разом, пока не угас, сменившись тишиной. Настя зарыдала, тихонько всхлипывая. Параскева молилась и молилась, держа возле себя топор. А Иван вдруг прозрел, и вопрос с языка сорвался сам собой:
- Почему вы живёте здесь? Ну, почему же не уедете…
Он не ждал ответа. Но бабка вдруг посмотрела на него и сказала:
- Эх, малец, да съехали бы мы. Только некуда ехать-то. Да и костями своими пропащими давно уже прикипели к этой поганой земле, - горестно вздохнула она.
«Шуурх… Шуурх…» Скрежетание. Шельма начала тоненько выть и вдруг заскулила, зарычала. Скреблись за дверью. Скреблись в ставни. Шаркали за стеной. Стучали в двери. В следующие секунды невыносимо звенящей тугой тишины в самой избе Ивану показалось, что скребутся и шаркают уже и под полом.
Настя закрыла уши. Побледневшая бабка, поджав губы, принесла керосиновую лампу. Затем выпила прямо из горлышка самогонки. Скрипнула зубами и, посмотрев на последнее полено возле печи, принесла табуретку и стопку книг.
Бух!.. Хрясь!.. Снова застучали в двери, заколотили в окна. Нервируя и пугая, будто нарочно.
Настя плакала, закрыв лицо руками. Как-то само собой получилось – мальчишка обнял её, ласково провёл по волосам.
Нужно быть сильным, как мама учила. Но как быть таким сейчас, Иван не знал.
- Тсс… - снова прошептала бабка. - Сидеть тихо.
Ребята сидели на табуретках: чтобы было не так страшно – близко-близко друг к дружке. Зарычала Шельма.
Тяжёлое, грозное: «Бух, бух, бух…» заставило подскочить обоих ребят. Звякнула посуда в буфете. Натужно вздрогнула от удара крышка подпола.
- Да етит твою дивизию! - отчеканила Параскева и встала с постели. Взяла в руки топор.
Нешуточно грохнуло в дверь. Одновременно резко стукнуло в ставни, да так, что стёкла жалобно зазвенели.
Шельма кинулась в сторону печки.
Жух! Тяжело, со скрипом вылетела крышка подпола, врезалась в печку и так и застыла ребром. Иван потянулся за спичками. Настя подняла с пола жестянку с едва тлеющим огарком свечи. Из темноты безумно взвывала и рычала Шельма.
«Чирк!» - вспыхнула спичка. Едва разгорающийся свет пронзил тьму. И тьма зашевелилась.
«Оно» явило себя не сразу: сначала поднялась над полом словно недоделанная, болезненно распухшая голова, усеянная сморщенными, крепко сжатыми ртами. Она упиралось в пол белыми пальцами множества человеческих рук. Ногти заскреблись по доскам. «Чпок!» - выстрелили во все стороны руки, оторвавшись от каплевидного пузыря-брюха…
Спичка потухла. Время остановилось. Дыхание не хотело покидать горло. Трясущиеся руки мальчишки запалили новую спичку.
«Оно» приближалось. Руки ползли по стенам и потолку, гибкие пальчики извивались бледными сороконожками. Тварь раскрыла пасти на брюхе, и вокруг неё харкнуло чем-то вязким и едким. Извивающаяся масса попала на босые ступни мальчишки. Обожжённый Иван завопил от боли. Завизжала Настя, отбиваясь от двух кистей, упавших ей на голову и деловито закопошившихся в волосах, добираясь до кожи.
Отряхиваясь от впивающихся в кожу личинок, давя их пальцами, Иван зацепился за стопку книг, нечаянно свалил их и, споткнувшись, упал на пол. Под руку мальчишки попалась свеча. Снова, пронзая темноту, чиркнула спичка. Медленно загорелось пламя.
Тварь выбралась из подпола, плюхнулась и поползла. Конечности с копытами чередовались с почти человеческими стопами, отталкивая от пола её массивное тело.
Шельма взлетела в воздух и рьяно бросилась на врага. Щелкнули зубы. Визг. Удар копытом – и собаку кулем муки отбросило в темноту.
Параскева с криком резво подняла топор и побежала на тварь, крича что-то невнятное про огонь. Настя содрала наконец с головы кисти рук. Белые пальцы намертво вцепились в окровавленные клоки волос.
Старуха вдруг замерла подле окна, согнувшись и хватаясь за сердце.
Ставни выбило внутрь вместе со стеклом. Распухшая голова дяди Тараса вцепилась Параскеве зубами в плечо, жадно вгрызаясь в тело. Старуха жалобно завопила.
Иван забился под стол и, беззвучно истеря, давил ногами скопление личинок. Шпок-шпок! Они взрывались рыжим облаком дыма, тухлым, как гнилостная вода.
Настя побежала к бабуле, затем на полпути, вдруг остановилась и направилась к чердачной лестнице. Стала карабкаться вверх, крича: «Ваня, Ваня!»
Он увидел, как тварь, юрко орудуя по полу хвостом, движется за Настей вдогонку, вспомнил про огонь. Иван выполз из-под стола, бросился к печи и, обжигая ладони, открыл заслонку. Ему повезло.
Последнее полено оказалось толстым, жадно охваченным огнём. Найдя возле ржавого ведра рукавицу, мальчишка схватил полено из печи и с криком бросил его в чудовище. Оно вспыхнуло, как соломенное. Запахло нечистотами и едкостью царящего во дворе тумана. Тварь отступила. Иван выдохнул. И тут закричала Настя. Вторая тварь, с головой дяди Тараса, подобралась к девчонке с обратной стороны лестницы.
Сутулая и горбатая, похожая на гнома, она проворно двигалось скорее прыжками, чем шагами. Всё, что мог Иван, – это закричать, когда тварь подпрыгнула, как лягушка, и впилась в ногу девчонки, полностью прокусив ей пальцы.
Под пронзительный крик Насти Иван поднял топор, обронённый Параскевой. Издавая нечленораздельные звуки, мальчишка побежал к лестнице и вдруг упал, роняя топор и огарок свечи. Ноги опутал хвост, холодный и гибкий. Над лицом склонилась первая тварь. На раздутой морде прорезался грозный частокол длинных, как гвозди, зубов... Слюна коснулась его лица и продолжала стекать. Силы иссякли. Он мог только смотреть, как тварь наклоняется, как раздуваются мешковатые, поросшие волосками ноздри, как высовывается бородавчатый узкий язык. Секунда, другая…
Край глаза мальчишки зацепился за мигнувшее, уходящее в небытие пламя свечи. Пульс колотился в горле - и под тяжестью твари, навалившейся на его грудь, невозможно было хотя бы вдохнуть.
Хриплый рык – и из дымной темноты метнулась потрёпанная, одноухая Шельма. Она ловко вскочила на спину твари. Рычанье. Неравная схватка продолжалась в темноте.
Девчонка лежала на полу, под лестницей, всхлипывая и попискивая. Кажется, она была в беспамятстве: в её ногу с жадностью вгрызалась тварь с головой Тараса. Что делать – Иван не знал, как и не мог отвернуться, чтобы уйти.
Чиркнув спичкой, Иван заметил керосиновую лампу.
Тишину пронзало сопение и чавканье. Рычание. Отчаянный скулёж Шельмы задел за живое.
Брошенная меткой рукой, горящая керосинка взорвалась огнём, растекаясь по спине горбатого чудовища. Оно заверещало, забилось и бросилось в коридор.
Настя выглядела – краше в гроб кладут.
- Вставай, вставай, пожалуйста, - всё повторял Иван, пытаясь её приподнять. Из обглоданной ноги девчонки сочилась кровь. По лицу – ползали рыжие червяки, прячась в уши и рот. Мальчишка, как мог, вытаскивал их и давил пальцами, но всех так и не стряс.
Измучавшись, они сумели-таки вскарабкаться на чердак и закрылись на засов.
Иван знал: глупо надеяться, что сытые твари просто уйдут и что можно спастись. Но мама ведь говорила, что всегда нужно надеяться до последнего.
Настю знобило, поэтому она закуталась в махровый халат и накрылась одеялом. Иван, придя в себя, тоже оделся: когда помощь придёт, стыдно и неудобно потом в одних трусах оказаться.
Ногу девчонки общими усилиями, под её плач и стоны, перевязали, оторвав лоскут от простыни. Жаль, нет йода. Жаль, нет ничего, кроме чашки недопитого вишнёвого компота, от сладости которого у обоих сразу заныли зубы.
Девчонка лежала и дрожала, стискивая его, сидящего рядом, руку, а за дверью уже тихонько, точно в раздумьях, скреблись.
Дрема то и дело сменяла тревожное бодрствование. Настя всё больше молчала. И её пальцы, несмотря на одеяло, становились слабей и холоднее.
Неожиданно появился запах. Такой же едкий, как от пришлого мужичка, такой же нехороший, как от заболевшего дяди Тараса.
Дурным предчувствием засосало под ложечкой, прогоняя сон
Хрясь!.. Хрустнула от удара дверь. Затрещал засов. Свободная рука Насти плетью выстрелила из-под одеяла, схватила ошарашенного Ваню за плечо, наклоняя к себе, а потом с силой свалила его на спину. Хватка оказалась стальная. Он и пикнуть не успел, как её рот накрыл его. Язык угрём просунулся сквозь зубы, руки Насти крепко прижимали мальчишку к кровати.
Затем девчонка утробно крякнула и, извергнув в него горячую слизкую массу, неожиданно ослабев, отпустила. Застонав, Иван столкнул её на пол. Всё горело внутри: жаркое, слизкое сползало в желудок.
Снова садануло в дверь. Он согнулся и блеванул зловонной шевелящейся массой на пол. Ухнуло - и дверь слетела с петель. Влажное «шпок». Гортанное хрипение. Шипящий звук проговариваемых по слогам слов наполнил комнату: «В-ва-аня!» Он задрожал, узнавая в шипенье голос дяди Тараса.
Мальчишка сделал шаг к столу, споткнувшись о стоящую на полу свечу. «Нет, мамочка, нет, только не это…» В животе болезненно запылало огнем. Едва ли что-то соображая от страха, Иван сделал единственное, что пришло на ум: бросился к окну и, раскрыв его, сиганул вниз.
От удара о землю клацнули зубы, мальчишка прикусил губу, крепко приложившись коленями о дрова, подбородком проехался по грязи.
Ободрал коленки и локти. Встал, чувствуя на глазах слёзы. Туман мешал дышать, першило раздражённое горло. Страх не давал кашлянуть и посмотреть наверх.
Чавкала грязь под кедами. Несколько раз он оскальзывался и падал, а потом руки неожиданно наткнулись на велосипедную шину. На ощупь он обнаружил раму и выкатил велосипед на дорожку из-под крыши сарая.
Иван выдохнул и, перекинув ногу через раму, поехал. Роста не хватало, чтобы сесть на сиденье. Тугая цепь мешала взять хороший разгон, к тому же туман практически не давал обзора. Иван тяжело дышал и на полной скорости ехал вперёд. Вот-вот должна закончиться посыпанная щебёнкой дорожка. Интересно, заперта ли калитка?
«Оно» шевельнулось – лёгкая рябь в рыже-сером тумане, и мальчишка оторопел: путь отрезан. «Нет, о нет!» - всё оборвалось внутри, руль вывернулся к огороду.
Иван закричал и, резко въехав в гнилой забор, выбрался на улицу, едва не соскочив с рамы.
Он на автопилоте выровнял руль и, ни о чем не думая, поехал по прямой.
Грохот мотора оглушил. Резкий жёлтый свет фары заставил Ивана прищуриться. Затряслись руки. Он потерял управление, велосипед забуксовал и, с дерганьем заехав в широкую, полную воды колею, свалился. Рама вдруг стала для мальчишки такой тяжёлой, что и не сдвинуть, голова ушла под воду, в носу хлюпнуло.
Его с матюганьем приподняли за шкирку, подсвечивая зажигалкой. А потом надломившийся до хрипоты голос брата сказал, что всё будет хорошо. Затем Стас обнял его так крепко, что кости Ивана затрещали. Брат рассказал, что, перед тем как умерла мать, он видел её во сне совсем молодой, очень грустной, смотревшей с укором. Проснувшись, Стас вдруг осознал, что вёл себя, как кретин.
- Какой ты горячий, малой, но ничего, подлечим. Сам выхожу тебя и никогда больше не оставлю.
Он всхлипнул и прижал брата к себе ещё крепче, как за всю жизнь не обнимал.
- Стасик, братишка, ты приехал… - тяжело дыша, выговорил Иван и вдруг захрипел. Закашлялся.
О, нет!.. Страх сросся с паникой воедино. Мальчишка захрипел часто и тяжело. Нужно предупредить брата, что…
Язык стал ватным. Во рту вместо слов поселились шипящие змеи, вгрызающиеся в грудь и забирающие дыхание. От натуги, от отчаянной попытки сказать на глазах Ивана снова выступили слезы. Они стекали по щёкам и жгли кожу, а сердце сжималось и трепетало бабочкой, попавшей в ловушку-паутину на стылом ветру. Томясь, отсчитывали угасающим пульсом последние мгновения его жизни – мгновения боли, вины, сожаления.
Пальцы мальчишки клещами вцепились в плечи брата, отталкивая его.
Не успел. Мутная струя ударила в лицо брата. Тот отшатнулся от неожиданности.
Блевотина выходила изо рта Ивана вместе с пеной. И кишели, забивая ноздри Стаса, юркие рыжие черви, сползали по щеке, ловко пробираясь в уши. Старший брат что-то орал, отплёвываясь и вытирая ладонями лицо, но его слова ускользали в туман. Ослабевшие пальцы Ивана разжались сами, и Стас отбросил малого в сторону. Грязь залепила мальчишке рот и лицо. Но ему уже было всё равно. Иван не дышал.