Эй, толстый! Четвертый глаз. 48 серия

Эй, толстый! 1 сезон в HD качестве

Гавриил Глебович знал, что он не вечен. Он не мог не догадываться, что когда-нибудь ангел смерти постучится к нему и попросит на выход. Но почему это происходит именно сейчас? Почему так не вовремя?


Теперь по всему выходило, что надо побыстрее закруглять дела и, подведя итоги, передавать бразды правления бизнес-империей. Но кому?


У олигарха было две дочери: Оксана и Ольга. Старшей, Оксане, исполнилось уже сорок пять лет. Ольге – тридцать семь. У обеих были семьи, и Гавриил Глебович, случалось, даже возился с внучатами.


Но был один нюанс. Официально ни Оксана, ни Ольга его дочерями не считались. Когда Гавриил Глебович расстался с Викой, его документы силами тогдашнего друга Семена Аркадьевича, подверглись некоторой трансформации. Из его паспорта исчезло всякое упоминание о семейном положении. Графа «Дети» тоже очистилась.


В свою очередь дочери после того, как сбежали с родительскими деньгами, тоже поменяли себе документы – в 1993 году это делалось легко и недорого. Оксане это было нужно, чтобы приписать себе лишний год к возрасту. Новое свидетельство о рождении получила и Оля.
И хотя Оксана вместе с Ольгой, после того как отец вернул их из затянувшегося побега, жили в доме, пользовались всеми благами и правами, причитающимся дочерям большого человека, их статус был очень сомнителен. Приближенные к олигарху люди, конечно, знали, что это его дочери. Но, скорее всего, внебрачные. Молодость-то – всегда бурное время. И молодец Гавриил Глебович, что своих не бросает.


Но иные люди из окружения (как правило, люди к его персоне не приближенные) считали, что Оксана и Оля – это молодые любовницы Гавриила Глебовича. Об этом и желтая пресса писала где-то в начале нулевых годов. Однажды папарацци подловили Гавриила Глебовича, когда тот на одной из вечеринок обнимал пьяненькую Ольгу. И в одном из самых поганых таблоидов это фото опубликовали, с подписью: «Олигарх и его молодая любовница». Фото это пронеслось по Интернету, вызвало шквал негодования обывателей. Тем более, что Оля была красива, а Гавриил Глебович – сами понимаете, жирен и уродлив.


Не прошло и полугода, как олигарх точно так же попался и с Оксаной. И теперь в обывательском сознании та тоже считалась его любовницей.


От Варвары у Гавриила Глебовича детей не было. Расставание с ней было драматичным и душераздирающим. Оно попортило Гавриилу Глебовичу немало нервов. Но в итоге Варвару удалось сдать в монастырь. И сейчас, как слышал Гавриил Глебович, где-то там, в древней каменной обители какой-то таежной жопы мира, она – уже мать игуменья. Или кто-то в этом роде.


Также у Гавриила Глебовича был сын. О его существовании олигарх знал все двадцать лет. И это знание портило ему настроение. Своего отпрыска олигарх никогда не видел. Он мог бы его найти – это было не так сложно сделать. Но джинн предупреждал, что после встречи с сыном Гавриил Глебович проживет только три дня. Поэтому олигарх не стремился к этому трогательному свиданию. Тем более, что со слов старика выходило, что сын окажется идиотом, навлекающим беды на всех вокруг себя.


Возможно, у Гавриила Глебовича была еще одна дочь. Которую звали, предположительно, Лена. Ее родила после лоботомии Вика. Эта девочка могла быть как биологической дочерью Гавриила Глебовича, так и нет – тем более, что Вика вскоре вышла замуж за живодера Родиона. Сейчас Лене должно было быть двадцать пять лет.


Об этой то ли дочери, то ли нет, Гавриил Глебович не хотел знать вообще ничего. Заходить на эту территорию было опасно. Приближаться к этой девушке – смерти подобно.

А, между тем, эта девушка жила своей неведомой жизнью.


***


Матери Лена побаивалась. В поздние годы страх почти сошел на нет, а раньше – зашкаливал. У всех мамы, как мамы. Но Вика – Ленина мама – совсем не была доброй.


Однажды, лет в шесть или семь, Лена плохо себя вела – где-то во дворе, на горке. И мама схватила ее за горло. Лена пыталась вырваться. Но куда там! Мать душила ее совершенно серьезно.


– Я тебя зарежу, а потом съем! – прорычала она, посмотрев на дочку так, что Лена поняла: ну, конечно, мама не шутит!

Мама порою чудила. Лену она могла назвать то Олей, то Оксаной.

– Я – Лена! – однажды возмутилась дочь.

Девочка стояла в прихожей, собираясь идти гулять.

– Лена?! – удивилась мать, и вдруг зависла, словно старый, зараженный вирусами, компьютер. – Ты откуда взялась, Лена?

– Я твоя дочь, мама!

– А… а где твои сестрички? А?

– У меня нет сестричек, мама! – испуганно пыталась объяснить Лена.

– Я одна у вас! Одна!

– Ну, нет же, – тревожно забормотала мама. – Они же были здесь! Были! Они деньги спиздили! Семьсот тридцать пять тыщ. Или семьсот сорок семь? А!!! Семьсот тридцать восемь!


Лена выскочила из дома и побежала на работу к папе. По счастью, его предприятие по очистке города располагалось совсем недалеко, перед железной дорогой. Она нырнула под шлагбаум, пронеслась через асфальтовый пустырь автостоянки, увидела тюнингованную «газель» с подъемным краном. На этой машине папа ездил на свой промысел. Значит, он был где-то здесь. Лена пронеслась мимо клеток с собаками. Увидела папу, который пил с другими мужиками чай из металлической жаркой кружки.


– Папа! – закричала Лена. – Беда! Беда! Мама…

И тут Лена заплакала. Почему у всех мамы как мамы, а Лена от своей прятаться вынуждена?

– Мама дрянь говорит! – сказала девочка.


Отец тут же засобирался. Он был крепким, седоватым, очень коротко стригся, ходил в черной кожаной куртке. На лице у него было много шрамов. Он немного напоминал Франкенштейна. Но его Лена не боялась. А маму – как раз да.


Придя домой, они увидели, что мама носится по квартире с кухонным ножом.

– Куда ты дел труп? – заорала мама на папу. – У него в жопе – двадцать восемь миллионов! Двадцать восемь!

– Вика, успокойся! Нет никакого трупа! – уговаривал отец. – Никакого трупа.

– С Верой Юрьевной спать будешь! – рявкнула мама.

– Хорошо-хорошо!

– А может это ты труп скрысил? – прищурилась мама. – А я его не доела. Я тебя зарежу, Гаврюша. Ты с проститутками сговорился!

– Нет-нет, что ты? – сказал папа.


А потом технично так, словно яйцо для яичницы разбил, чпокнул маму основанием кулака по голове. И мама вырубилась.


А папа вызвал скорую психиатрическую помощь. Приехали врачи с санитарами. На маму надели смирительную рубашку и увезли в дурдом.
Так Лена впервые узнала, что ее мама – сумасшедшая.


***


Папа много раз рассказывал Лене о том, как познакомился с мамой.
Собственно, мама была его второй женой. А первая – Лариска – папу не любила. Бесилась, когда он рассказывал про умерщвление бездомных собак.
– А про что мне было еще говорить-то? – удивлялся папа. – Про театр Вахтангова, что ли?

Лариска развелась с папой и выселила его из квартиры.

– Забухал я тогда, – вспоминал папа. – Без дома остался, без всего. И с работы чуть не выгнали. Но хорошо Пал Степаныч в положение вошел, заступился. В дурдом тогда я лег. Но не за тем, что кукушкой поехал, а прокапаться, терапию пройти. «Ты, – говорил Пал Степаныч, – главное, зашейся основательно. А там все у тебя наладится. И деньги появятся, и баба новая, лучше прежней найдется». Не верил я ему. Но лег, прокапался, зашился, в себя более-менее пришел. Ну, и маму твою встретил там, во дворике.

– А кто первый подошел? – спросила Лена.

– Она подошла, – отвечал папа. – Это летом было. И я вот так вот из-за деревьев вышел, и солнце у меня за спиной. А мама твоя приняла меня за ангела. Естественно, история рассказывалась не раз. И в этом месте Лена с папой начинали смеяться. – «Ты ангел!» – говорит. Я смеюсь: «Ну, какой же я ангел? Я обычный подшиток, сбитый летчик, серьезная потеря для большого спирта». А она ходит за мной, как щенок привязалась. Я ей тогда решил доказать, что я не ангел. Пердеть стал. А как раз суп гороховый в столовке давали. Ну, иду такой впереди и гороховые карты пускаю. А мама твоя хохочет, счастливая.


Лена так и не узнала, был ли у них секс. Папа об этом целомудренно молчал. А Лену этот вопрос очень волновал, но спросить она стеснялась и не знала, как это сделать. Так этот вопрос и остался без ответа. Хотя по всему выходило, что секс, конечно, был, иначе как бы Лена появилась на свет? Да и от кого бы?


– И так вот гуляли мы с ней, – продолжал папа. – Потом меня выписали, а мама твоя осталась. А дальше я потерял ее из виду. Ну, и, посмотрим правде в глаза, снова забухал, доча. До чертей кровавых, доча. И снова отправили меня прокапаться. Через год примерно после первого раза. И вот пропотел я, прокапался, таблеток попил. Уф! Отпустило. И снова мамку твою встречаю. С младенцем на руках. А она меня узнала, рукой так машет: «Привет, ангел! Ты снова забухал?!» «Да, – говорю, – сорвался». Она такая: «Ну, и хорошо!» И младенца мне протягивает. Лене очень нравился этот момент.

– А это была я?! – с восторгом спрашивала она.

– Это была ты, – подтвердил папа. – Кто ж еще? И я сразу к тебе потянулся. Понравилась ты мне. Говорю: «Что это за ребенок такой прекрасный?» А она мне говорит: «Это твоя дочка, ангел!» Ну, и понял я, что нужны мне серьезные отношения с женщиной. Я ж и бухал-то оттого, что одинокий был. Запой от одиночества, как у Высоцкого в песне. Соскучился я по бабам, по красоте. А то на работе – собаки дохлые, а дома, в съемной конуре – стены голые. Никакой радости в жизни. А так вот вы у меня в жизни появились. А у Вики еще и хата-двушка в Бирюлево. Своя! И так вот и стали мы мужем и женой. Свадьбу сыграли. Ребята из управления нас поздравляли.


Лена любила папу. Он хоть и убивал собак, но был хороший. Лена любила кататься с ним на машине по городу. Выехать рано утром, когда заря едва-едва поднимается. И – на охоту! А это ведь – целое сафари. И собаки – реально опасные звери. Лена до сих пор вспоминала, как они караулили собак в засадах. А в руках у бати было специальное такое ружье, которое снотворным стреляло.


– Надо сразу вожака бить шприцем, – говорил батя. – Стая тут же растеряется. А тут мы их на сачок и возьмем!


И это был полный восторг. Настоящая дикая охота. Моменты крайнего волнения, когда батя целился в вожака. И бах! Меткий выстрел! Вожак рушился, стая начинала паниковать. И тут на них сверху опускался гигантский сачок – у бати кран специальный был прикреплен над тюнингованной «газелью». Управлял краном Пашка Лошадь – тоже классный мужик с лошадиными зубами. Он прямо как ковбой ловил этих собак. А Лена с восторгом смотрела, как извиваются в сетке собачьи тела, как страшные звери визжат, пытаются вырваться.


Лена мечтала стать как папа – храброй охотницей. Со временем, по секрету от начальства она стала подменять Лошадя. То на кране сидела, а пару раз и по вожакам стреляла. И все у нее прекрасно получалось.


Но девочек, увы, не брали в муниципальное предприятие по уборке города. Хотя, конечно, можно было устроиться. Но на скучную работу – в конторе чаи гонять. Не с сачком за стаями бегать.


– Почему я не родилась мальчиком? – переживала Лена. – Тогда бы меня взяли охотиться на собак!

– У тебя будет судьба гораздо лучше! – уверял папа. – Ты красавицей вырастешь. Перед тобой олигархи падать будут.

– И миллионершей стану?

– Обязательно станешь. Я даже не сомневаюсь, – отвечал папа.


***


Однажды, папа с дочкой вернулись с охоты, не истратив снотворного заряда. Зато и поймали кучу вонючих собак! Им потом ставили смертельные уколы. Но это уже делал не папа. Другие люди. А папа был как раз благородным охотником.


Они тогда, конечно, устали. И папа дал дочке ружье. А когда они вошли домой, то увидели, что мама снова носится с ножом и кричит свой кровавый бред.
Вдруг, увидев папу, она страшно завопила:

– Гаврюша! С блядешками сговорился!
И понеслась на него с ножом. Лена не растерялась и выстрелила в мать. Шприц воткнулся той прямо в грудь.
– Только не надо мне ножом в голову, – произнесла мама странные слова.

И вырубилась.


И снова пришлось вызывать психиатров. В дурдоме маму, вроде бы, поправляли. Выходила она оттуда успокоившаяся, и про расчлененку с каннибализмом больше не бредила.


Однажды мама вступила в коммунистическую партию. Принесла домой партбилет. Стала ходить на собрания и митинги. Папа, в общем-то, не возражал. Мама там с кем-то общалась, даже дружила. Водки не пила. Да ей и не наливали.


Правда, однажды он спросил, почему она стала коммунисткой. И тут с мамой вдруг случилась истерика.


– Олигархи! – завопила она. – Ненавижу! Ненавижу жирных мразей. Пытать! Вешать! На кол сажать жирной жопой! На кол! Затем мама всверлилась диким взглядом в Лену и завопила: – Ты, сучье семя, дочь олигарха!


Это, в контексте сказанного, было и оскорблением, и угрозой. И снова пришлось вызывать врачей. К папе потом приходили на разборки коммунисты: два дядьки – один с баяном, другой с флагом, и бойкая тетка лет пятидесяти с ними.


– Ты что это, – сказали они папе, – карательную психиатрию здесь развел? За что нашу активистку в дурдом упек?


Они явно хотели набить папе морду. Но тот отреагировал спокойно, пригласил коммунистов домой, велел дочке поставить чайник, а потом показал гостям все справки и рассказал о Викиной болезни. Коммунисты переглядывались и качали головами. Мордобоя не случилось. Но и мама ходить на митинги не перестала. Ее не выгоняли, но и партийных заданий тоже не давали.


Иногда с мамой случался словесный понос. Как правило, он настигал ее в кресле, у телевизора. Мама вдруг начинала что-то рассказывать длинные бесконечные истории. Они быстро уходили куда-то вбок, и героем истории вдруг становился какой-то непонятный персонаж. Но и про него мама рассказывала не до конца, а снова уходила куда-то вбок. И еще, и еще. Ее рассказы напоминали лабиринты без всякого смысла, начала и конца.


Лена даже не пыталась понять, о чем говорит мать. Ее рассказы были просто каким-то фоном, как бормотание телевизора.
Но однажды все изменилось…


Продолжение следует…