Трудно быть истеричкой⁠⁠

Я могла бы стать классной драматической актрисой. И это не самолюбование. Дело в том, что на любое, даже крохотное событие, я реагирую, как вычурная героиня мюзикла, с заламыванием рук, закатыванием глаз, криками «люди добрые, смотрите, что деется». Я, конечно, сейчас слегка преувеличиваю, все-таки на упавшую ложку я не восклицаю со МХАТовской экспрессией «видно дева какая в отчий дом ко мне пожаловать изволит», но вполне могу рыдать, не чувствуя на самом деле ничего, кроме скуки, падать в обморок при получении неожиданных новостей, потому что это смешно и, встретившись после разлуки с юношей бледным с сердцем горящим играть на публику в «Софья! Алешка!».

Настоящие же трагедии я предпочитаю оставлять без внимания. Сколько слез было пролито при потере каждого из близких или родственников? Ноль. Ни кладбища, ни ЗАГСы, ни роддомы, ни церкви моих слез не видели. И не увидят, я думаю. Одно дело рыдать над смертью Бэмбиной мамы, другое показаться слабой, когда в тебе нуждаются. Когда умер дедушка, я была нужна маме. Я так думала, во всяком случае. Мне все равно не дали помогать, потому, что я была маленькая, но я знала, что ревущий ребенок – это дополнительная помеха, поэтому молча встала и ушла во двор рубить крапиву поросятам. Бабушка ведь была в шоке, а мама собирала плакальщиц и обмывальщиц.

Когда мы с отцом чудом смогли избежать аварии, находясь на дороге в полутора тысячах километров от дома, я даже не пискнула, хотя, признаюсь, слегка подмочила трусишки, хоть и вошла уже в почтенный околодесятилетний возраст. И мне не стыдно, кстати. Когда за пару лет до этого момента в жуткой аварии погибают сразу четверо твоих близких родственников, включая ровесницу-сестренку, выскакивающий на бешеной скорости неизвестно откуда автомобиль, впечатляет, если выражаться мягко и пугает до чертиков, если говорить честно. Вывернув руль и спася нас обоих, папа вышел подышать и успокоиться, я взяла бутылочку воды и полотенчико, отбежала в кустики и сменила бельишко. Свои, чтобы не признаваться в позоре, я спрятала в рюкзачок и вышла к отцу образцом спокойствия. Еще и его пыталась утешать, песенки пела всякие. А потом пришла расплата. Через триста километров меня накрыло. Я плакала и ничего не могла объяснить. Снова остановка. Папа спрашивает в чем дело, и я начинаю рассказывать, как видела его труп, кровищу, как вылетала через лобовое стекло и как больно крошились зубы об асфальт. Все это мне привиделось за секунду до. Папенька и сейчас говорит, что я ведьма, потому что вывернуть он сумел только от того, что я закричала, когда он еще не видел той машины.

С того самого времени я реагирую с опозданием на любой стресс. Надо провести, например, литературный межбиблиотечный конкурс? Легко! Я же харизматичная и органичная. Конкурс окончен, поклон, аплодисменты, проходит пара часов, и доброе утро, унитаз, здравствуй боязнь сцены. Температура, рвота, истерика. В целом, жить можно, если заранее планировать все выходы так, чтоб «отпускало» уже дома или, научившись использовать подмену. Реагировать на мелочи так эксцентрично, чтобы последствия настоящих переживаний выливались незаметно вместе с актерской игрой. Это даже приятно, в обычной жизни вести себя, как в бродвейском мюзикле. Вскакивать на парапет и крутиться, раскинув руки, при получении смс от мужа, падать на колени и картинно вопрошать «О за что мне это наказание?!», когда друг конкретно затупил, внезапно танцевать, пытаясь привлечь к спонтанному флеш-мобу тех, с кем секунду назад мирно беседовал и прочие радости жизни.

Почему же в актрисы я так и не пошла, если так падка на спецэффекты? Пару строчек вверх – боязнь сцены. Занятное сочетание, не правда ли? Любой эпатаж на публику, но только не на возвышенности. Я – не единица, я – часть множества.