СНЕГУРОЧКА⁠⁠

СНЕГУРОЧКА
/часть 1/

В нашем северном краю всегда боялись зимы. Старики сказывают, будто с холодными ветрами приходит из-за высоких гор Хозяин Снегов. Он идет неспешно, величаво, словно и не торопится получить свою требу… Первой о появлении Ледяного Князя возвещает покрывшаяся инеем трава. Когда поутру ступаешь за околицу и сминаешь ногой эту хрупкую, скоротечную красоту, сердце испуганно замирает и пропускает удар. Но затем на небо выкатывается осеннее коло-солнышко, и топит, топит ледяные иголочки, возвращая шелковой мураве мягкость и свежесть.
Вторым вестником Властелина Зимы становится текучая водица. Бежишь от родимого тына вниз, по косогору, спешишь поскорее досыта напиться, набрав в пригоршни речную влагу… А как ладони опустишь, чувствуешь – студёной стала вода, будто бы чужой, неласковой. Страшной. Еще немного времени пройдет, и на рассвете схватит лужицы тонкий белый ледок, возвещая о неумолимом.
Покойная бабка Слава говаривала, будто раньше люди радовались первому снегу: детишки плясали вкруг родимых изб, ловя на язык холодные белые звездочки, парни с девками переглядывались, зная, что вскоре срок сватов к любушкам своим засылать… Теперича не то… С первым снегом над деревней плач людской стоит, а в святилище, что вкруг древней ели раскинулось, бросают страшный жребий.
Ель-матушка великаншей была, еще когда бабка Слава в колыбели кричала. Издревле считалась ель та покровительницей деревни нашей, к ней, к матушке, прибегали дети плакаться со своими обидами, а она утешала их, пряча от гнева родительского за пушистыми лапами. И молодые приходили обетами обмениваться. Коли пред елью родимой парень с девкой назовутся женою да мужем, никому тот союз не разорвать. Бабы приходили, просили помощи в делах родильных. Коли упадет с дерева священного шишка, стало быть, и дитя в мир здоровым явится. Вот и сжимали роженицы дар священной ели в руке, пока в бане посолонь ходили в обнимку с опытной повитухой. Мужикам деревенским отвар из хвои силы возвращал, с постели поднимал тех, об ком тризну хотели было править. Да и ушедших провожали, выстилая дорогу пышными еловыми лапами… Провожала их ель с вершины холма, храня мудрое молчание. Знала она: нет смерти одной, есть Род людской, которому прерваться не суждено самими Богами.
Теперь же матушка-ель словно отдалилась ото всех, обросла высоким частоколом, за которым седые старцы-кудесники клали требы пред ее корнями. Там же, в темноте мохнатых лап, бросали и страшный жребий – которой из девок-славниц в день Карачуна навстречу жениху Ледяному выйти.
Я у матушки первой родилась, и тятя мой, сказывают, рад был дочке несказанно. На коленях дитятку нянчил, обещался, как подрасту, куколок из соломы наплести да лодочку для них выстругать, но только Боги распорядились иначе: сгинул он в лесу, мне и годочка не исполнилось. Мать, как водится, отгоревала, а после меньшухой в дядькину избу пошла. Так я и росла в родной семье, как ребенок старшего брата: вроде свой, а вроде как наособицу. Младших сестер дядька Добр дочками кликал, а меня только по имени звал: пока мала была, Зарянкой, а как подросла, Заряной, мамкиной помощницей. Вот думала, выйду замуж за синеглазого Богомила, что обещался вскорости на двор сватов заслать, будет дядька по отцу называть, уважительно: Заряной Лучезаровной… А не будет теперь. Не получится, как мечталось. Мне жребий страшный принесли, и, признаться, было за что…
Прошлым летом мелькнула в косе девичьей ранняя седина. Испугалась я, сажей прядь замазала, чтобы жених будущий не дознался, а только как не прячь, как не скрывайся, обратного ходу нет. К осени побелели волосы, что первый снег, а лицо как было, так и осталось – девичьим. Долго я косу под платком прятала, таилась ото всех, а только, как прознал Богомил все одно – не отказался от слов своих, обещался в жены взять, как нам обоим мечталося.
Что такое коса девичья? Взмах мужнина ножа, и нет ее, как и прошлой вольной жизни с песнями, плясками и посиделками. Скроет голову повойник, украсит рогатая кика, речным жемчугом расшитая, так была ли кручина по волосам убиваться?
- Ты для меня диво, как хороша, - смеялся Богомил, когда помогал прялку нести до светёлки, где все девчонки вечерять собирались. – И пусть беленька, зато румяна!
Я, глупая, отворачивалась, рукавом стыдливо закрываясь. Мнилось, вскорости женою ему стану, с домом родимым прощусь…
С холодными северными ветрами приходит из-за высоких гор Хозяин Снегов. Ему первому брать себе невесту, ведь знатен жених и богат: серебра не считает, весь мир в меха белые кутает. Под елью-матушкой каждый год одну девицу-красу избирают, а после в отчий дом идут от имени Ледяного Князя свататься.
Как зазвучали в сенях голоса стариков-кудесников, так у домашних дыхание перехватило, будто от стужи лютой. Мать вперед меня со звериным рыком бросилась, мол, не отдам дитятко любимое, да только куда ей, супротив общей воли. Коли не отдать Хозяину невесты, не пережить зиму ни единому двору: разгневается Он, нашлет морозы трескучие, да такие, что птицы на лету в льдинки превратятся и наземь повалятся. Померзнет скот, остынут печи, остекленеют глаза людей… Страшно.
- Воля моя, - рявкнул Добр, входя со сватами в горницу. – Быть Заряне невестой. Собирай, мать, приданое!
- Да как же?! – вскинулась дядькина большуха. – Нашу дитятку отдавать?! К ней Богомил хотел свататься! Мыслимое ли дело почти сосватанную за другого-то рядить?!
- Раньше надо было думать, - мотнул головой Добр. – Успел бы малец благословения отчего испросить, так и не сладилось бы дело. Пусть теперь вон, за Дарёнку просит. Чай, сестра единокровная, старшей теперь будет, как Зарянку отпустим.
А у меня внутри все будто замерзло. Поклонилась, как полагается, сначала дядьке, отца заменившему, а после и старикам-кудесникам.
- Воля ваша… Когда снаряжаться?
- Завтра поутру, - за всех ответил самый высокий из сватов.
Узловатые пальцы его сжимали клюку, которую венчал белый козий череп.
- Мать подыми, - велел дядька, кивнув на рыдавшую супругу. – Негоже так волю Богов принимать. Стыдно.
Скрипнули двери, повалил из избы на улицу белый пар. Провожать старцев пошел только хозяин избы, остальные так и сидели, оглушенные страшным жребием, выпавшим на нашу долю.
- Это ничего, - улыбнулась я бескровными губами. – На семь лет дом избавлен будет от требы Хозяину… Сестренки успеют замуж упорхнуть, а там, как доля уладит… Мне бы только к ели-матушке сходить, попрощаться…
- Ступай, - махнула рукой старшая жена, поднося матери моей водицы испить. – Теперь тебе все дозволено, дитятко горемычное.
Как бежала я на вершину холма, мимо знакомых с детства дворов, сказывать не стану. Помню только, что студёный воздух жег горло огнем, а платок шерстяной сам собой с плеч сполз, оголяя мою белую косу.
- Знак на ней, - переглядывались встречные. – Княжий знак!
- Вот, стало быть, и невеста сыскалась!
Наверное, радовались люди, что не на их дочерей старцы указали, но мне не до злости на судьбу было. Только бы добежать!
Оступилась взгляд синих глаз встретив. Богомил!
- Правда ли, Зарянушка?! – выдохнул он, руки мои в своих ладонях согревая. – Неужто тебе Снегуркой быть?!
- Правда, - кивнула я, ничего внутри не ощущая. – Завтра приходи провожать. А на следующую зиму сватов к Дарёнке засылай. Она как раз заневестится…
- Не бывать тому! Уйдем сейчас, до утра погони не будет! Я за тебя всех положу на снегу белом!
- Поздно, Богомил. Дядька сговорил, обратно не повернешь. Или хочешь, чтобы сестры твои малые новой весны не увидали? И мать бросишь, и отца, и племянников-несмышлёнышей? Пусти! К ели иду проститься. Пусти, ну!
Это только первые пять шагов страшно оставлять последнюю надежду в мире живых, но сейчас я отчетливо слышала, как закрываются за спиной двери Яви. Не властен боле надо мною закон людской, одно только сталось – жениха Ледяного дождаться. Даже старцы-кудесники не преградили пути-дороги, беспрепятственно позволив ступить за частокол.
- Матушка-ёлочка, помоги, - испросила я, под самый ствол дерева повалившись. – Страшно мне, мочи нет! Как поутру пойду босиком по белому снегу? Как ступлю в ледяную воду?!
От дерева исходил такой тёплый, смолянистый дух, будто вокруг царила не лютая зима, а ласковое лето. Знала я, что не увижу боле ни зеленой листвы, ни луговых цветов, не услышу щебета возвратившихся птиц… И словно бы кто-то большой погладил меня по голове, успокаивая и утешая. Пальцы сами собой сомкнулись на прошлогодней жесткой шишке, невесть как сохранившейся в пожухлой хвое.
- Прости, матушка, за кручину глупую. Что с девки взять? Все перед свадебкой плачут, только одни понарошку, с былой жизнью прощаясь, а я вот взаправду… Храброй буду, не опозорю родимый дом… Ну, прощай!
Назад по деревне я шла медленно, не опуская головы и не смотря вокруг. Подле каждых ворот встречали будущую Снегурку люди, некоторые плакали, некоторые прижимали к себе дочерей, с благодарностью провожая меня взглядами. Невесте Хозяина Снегов везде небывалый почет. Войди я сейчас в любую избу, потребуй любое украшение – отдадут, да еще и с довеском. Но к чему мне наряды, если красоваться буду перед Князем, окутанная прозрачным льдом?
Всю ночь мать прижимала меня к себе, баюкая, словно младенца. Не помню, спала ли я вообще, слушая плывущие над деревней прощальные свадебные песни. Невесту провожают все, отпуская живую девицу в Навь. В прошлом году мы тоже пели, а в доме у самого леса нечастная мать, наверное, так же обнимала свою радость-Лёлю. А еще раньше уходила совсем юная Олень-оленёнок… А еще раньше черноглазая Ждана… Всех и не вспомнишь, но ведь было же. Было!
С рассветом в горницу вошли старцы. Настала их очередь кланяться облаченной в белую рубаху невесте. Дядька Добр сам возложил мне на голову самоцветный венец, что хранил как главное богатство дома.
- Будь достойна жениха, дочка, - велел он, пряча блеснувшую слезу. – Проси Ледяного Князя за нас, чтобы унял морозы, чтобы придержал метели, чтобы по весне не лютовал, убивая первые всходы.
- Буду просить, - кивнула я, выпрямив спину. – И вы вспоминайте меня жарким летом. И золотой осенью… и юной весной… Вы все – вспоминайте.
- Пей, дитятко, - велел сухой, костлявый старик, протягивая мне чашу, полную ритуального свадебного напитка. – Солнце едва поднялось над лесом, чтобы сегодня умереть. Только тебе под силу вымолить у Хозяина Снегов новый день после самой тёмной ночи. Помнишь ли ты это?
Горячий вар с ароматом хвои согрел губы, прокатился по горлу, чтобы тут же слегка затуманить голову. Помню, как в прошлом году наряженная в свадебную рубаху Лёлюшка шла меж людей, будто потерянная, наяву спящая. Теперь поняла – так оно и было. Из милосердия ли, или из какого другого разумения, но кудесники неспроста потчевали будущих Снегурок колдовским зельем. Без сопротивления позволила я накинуть на голову белое покрывало, без единого вздоха снесла прикосновение снега к босым ногам.
Дорога петляла по лесу меж занесенных снегом елей, а затем выходила в светлую березовую рощу. Стройные деревца стояли, будто подружки, все, как одна, убранные хрустальным инеем.
- Твоя свита, - торжественно изрек старик, что вел меня под правую руку. – Посмотри, как они прекрасны!
Кивнула ему, глядя прямо перед собой. Вот и конец почетного пути невесты Ледяного Князя – прорубь, от которой в морозном воздухе стелется тонкий дымок. Розовый восход окрасил снег, расцеловал скромниц-берез, коснулся моей щеки.
- Уберите покрывало, - шепнула я непослушными губами. – Я хочу видеть… все…
- Тогда ты будешь ждать дольше, - отозвался второй кудесник, шагавший слева.
- Пусть… Снимите…
С волос тут же сполз отрез белого вышитого покрова. Обычно Снегурку опускают в прорубь связанной и покрытой фатой, но я не хотела замерзать слепой. Я хочу посмотреть в глаза своего жениха, когда он, наконец, явится за новой избранницей. За мной.
Люди застыли в молчании на самом берегу, а мы с кудесниками ступили на лёд.
- Зарянушка! – отчаянно выкрикнул Богомил, но сник под суровым взглядом обернувшегося старика.
- Нет у неё имени, - молвил он громко, сурово сдвинув кустистые седые брови. – Снегуркой кличьте, избранницей Хозяина Снегов!
Кто может описать, как мороз обжигает тело, прикрытое только свадебной рубахой? Кто сумеет объяснить, что это нельзя даже сравнить с объятиями речной водицы? Снегурочку опускают в воду по колено, чтобы холод медленно уводил ее из мира живых, а затем поливают водой, чтобы юное тело покрывалось тоненькой корочкой льда. И молить о пощаде бессмысленно, и кричать от боли невозможно… Голос отнял колдовской напиток вместе с волей и силой…
- Будьте… вы… все… прокляты…
Зубы даже не пытаются не стучать. Ледяные судороги поднимаются все выше и выше, достигая самого сердца.
- Глупости болтаешь, девица, - склонился ко мне тощий кудесник. – Одна жизнь за сотню – невелика цена.

...продолжение следует...