Пилоты (часть третья)⁠⁠

(Вторая часть - http://pikabu.ru/story/pilotyi_chast_vtoraya_4843267)

Я сидел за партой, сочиняя на отдельном листочке нового монстра, похожего на обезьяну, помноженную на паука. Антошка беспокойно раскачивался слева от меня, в мою сторону не смотрел и делал вид, что меня рядом нет в принципе. Я уже даже привык к такому его в отношении меня поведению и сильно не переживал. Оттает и вернется.

Пистон скрипел мелом по доске, тщательно выводя на доске какие-то новые формулы. Мне, как отстающему из-за долгой болезни, надо было бы наоборот с открытым ртом следить за его испачканной белым рукой, но я рисовал монстра, меня посетило ставшее в последнее время редким вдохновение, и упускать его не хотелось.

Краем глаза я заметил, что что-то не так. Антоша вроде как дернулся и затих, замер на месте – будто бы поймал незаметную кататоническую пулю.

Я аккуратно повернул голову в его сторону. Антоша сидел на месте, выпрямив спину и чуть задрав подбородок, и мелко-мелко дрожал – так, что очки его словно по своей собственной воле перемещались по спинке носа туда и обратно.

Я не испугался, потому что ничего не понял – не успел. Глубокий, какой-то очень объемный голос за моей спиной с не понятной мне интонацией медленно произнес:

– Денис.

Голос не мужской, но и не женский – и уж точно не детский, хотя за нами была парта, за которой сидели сестры Хвощевы – совершенно разные, ни капли не похожие друг на друга близнецы.

Я даже пригнулся от неожиданности, будто бы уклоняясь от невидимого подзатыльника. Которого, впрочем, не последовало.

Никто, кроме меня, ничего не слышал, понял я, понаблюдав минутку за классом. Склоненные над тетрадками головы, Петрова что-то старательно зачирикивает, высунув кончик языка, Пистон скрипит по доске. Один только Антоша вел себя странно: он как-то весь осел прямо в синий пиджачок школьной формы, его стало меньше, казалось, что даже голова подсдулась, повиснув на тонком стебельке шеи влево.

До меня дошло, что Черт вырубился.

И вот здесь меня заколотило. Я принялся судорожно озираться, сам не понимая, что я такое хочу увидеть, но не оборачиваясь назад. Вместо сестер Хвощевых я воображал сидящих сзади за партой Пилотов – один, чуть крупнее остальных, в центре и два поменьше по бокам. И тут снова голос:

– Денис.

Тело мое выкинуло само собой некое странное коленце: меня швырнуло на парту животом, при этом я сбросил локтями со стола на пол учебник по алгебре и ручку с карандашами.

Пистон дернул плечом, но продолжил скрежетать. Некоторые из детей обернулись на нас, а Люда, оказывается, смотрела пристально, во все глаза, застыв и хищно наклонив голову.

– Иван Андреевич! – вдруг очень громко сказала Петрова и развернулась к Пистону, вытянув левую руку высоко вверх, как бы пытаясь что-то достать со спрятанной в спертом воздухе полочки. Люда даже привстала немного и нетерпеливо трясла ладонью, пытаясь привлечь внимание туговатого на ухо Пистона. Тот нехотя обернулся.

– Иван Андреевич!

– Что ты хочешь, Петрова? Выйти?

– Иван Андреевич! Тут Черкашину плохо, можно мы с Кружко его в медпункт отведем?

– Кому плохо? – недоверчиво прищурился Пистон.

И тут со всех сторон посыпались голоса:

– Черкашину плохо! Антону Черкашину! Антошке плохо!

Антошка и правда выглядел не очень: снежнобелый лицом и кистями рук, он сильно накренился влево, голова его болталась, очки висели на честном слове, и вот когда они упали, Люда рванулась с места, опрокинув стул, и подхватила Антона под мышки. Я категорически оцепенел, меня будто бы пригвоздили громадной сосулькой к стулу – вытолкав ей куда-то под стул мой позвоночник.

– Денис!! – почти истерически взвизгнула Люда, и я спохватился. Вскочил, неумело перехватил у Петровой потяжелевшего Антона и попытался тащить его к выходу из класса.

Но из-за сосульки в спине и прочего испуга я был ужасно неуклюж, поэтому зацепился за стол ногой и повалился вместе с Черкашиным на пол. Кто-то из девчонок тоненько завизжал с подвывом, будто бы в омерзении.

Пистон, до этого взиравший на происходившее недоверчиво, как на плохую постановку с целью сорвать его урок, отбросил мел и шагнул к нам. С заметным трудом он отвалил меня в сторону и легко поднял на руки Черкашина. И вышел с ним из класса. Следом рванулась Люда.

А я остался лежать на полу.

– Денис.

Тот же голос.

На этот раз я все же обернулся, тяжело приподнявшись на локтях.

Никаких Пилотов позади не было. Там стояли Хвощевы и Гоша Каминский и смотрели так, словно их сейчас на меня стошнит.

Я было начал приподниматься, но заметил вдруг, что что-то не так с задней стеной класса. По ней стремительно и бесшумно переливались тонкие золотые стебли с резными листьями и сложными цветами с множеством лепестков.

– Денис, стой, – сказали стебли.

Я еще даже не поднялся с пола, но да – вскочить и бежать со всех ног я собирался. А они это прочитали во мне. И натурально приморозили меня к полу.

Я лежал, неудобно приподнявшись на локтях и завернув назад голову, и слюна капала у меня изо рта прямо на форму.

Хвощева-на-пять-минут-старшая, Лена, швырнула в меня учебник и попала в лицо, прямо под глаз, под которым у меня позже расплылся здоровенный фингал.

Тело мое само собой поехало по полу вперед. Хвощевы с визгом ринулись в сторону, а Каминский небывалым прыжком взлетел на парту.

Меня приподняло над полом и швырнуло прямо на стенку – так сумку забрасывают в багажник автомобиля. Я успел зажмуриться, но удара лицом о стену не последовало.

Над головой моей завертелся легкий шелест, меня крепко обхватило чем-то тонким и упругим, а где-то очень далеко позади, наверное, вообще в другом мире, раздался многоголосый визг, крайне быстро, правда, уносящийся в никуда.

Я испытал нечто очень похожее на переход в сон, пересечение неуловимой границы, на которой нет никакой возможности задержаться.

Вот ты бодрствуешь, потом тебя как будто бы нет, а после ты уже не совсем ты, и прежней реальности просто нет и не было никогда, а есть новая, про которую много всякой разнообразной памяти и четких знаний.

И ты включаешься в эту новую жизнь как бы с отжатой паузы, не отдавая себе отчета в том, что понятия не имеешь, что эту паузу вообще нажимали, кто нажимал, когда и зачем. Ты просто продолжаешь, даже без необходимости включаться в действие, потому что вся прежде прожитая тобой здесь когда-то жизнь совершенно спокойно ждала тебя, приостановленная, в некоем резерве, и пружинка паузы нисколечко не расслабилась, не соржавела, не отжалась сама собой случайно от каких-нибудь потрясений – крепкая пружинка.

Вот и сейчас я, пару секунд где-то поотсутствовав, просто продолжил с отжатой незримым пальцем (а может, и стеблем) паузы.

Я бежал по улице, не замечая несвойственной мне в прежней реальности худобы и жутко обозлившись на младшего своего брата Ромку, который так подло умолчал о переносе бесплатного сеанса на сегодня. Это же Илья Давыдов! Как можно было не сказать мне, зная...

Впрочем, можно было – с конкретной целью сделать мне больно. Прекрасно же понимает, гаденыш, что фильмы с Ильей Давыдовым – все до одного мои любимые, а новый, да еще за бесплатно...

Все свои карманные деньги я потратил на новенькую форму свободных пионеров-первооткрывателей, а сбережений никаких не имел, потому попасть на платный сеанс у меня не было ни единого шанса, поскольку в нашей компании давать в долг не принято, а папа и мама тем более не дадут сверх того, что было выдано на свободное питание и мелкие нужды, а потрачено на костюм, о котором таки разболтал Ромка и за который влетело, потому что...

Я сбился с мысли, поскольку врезался в чужую тетеньку, неприятно костлявую и оттого, наверное, такую злую. За ухо схватить она меня не успела, я вывернулся и ринулся напролом в толпу возле кинотеатра.

Только бы успеть, может, еще хватит билетов. Ромку вечером прибью. Сашку за то, что предупредил, надо как-нибудь отблагодарить – придумаем. Сашка уже давно заглядывается на копию первого кортика адмирала Петухова, так уж и быть – подарю. За Илью Давыдова не жалко, тем более мне этот кортик не очень нравится, к морскому делу я так себе отношусь, а вот к воздухоплаванью!..

Я невольно задрал голову вверх, к небу, оттянув вбок и вниз козырек фуражки, чтобы прикрыть глаза от слепящего слева солнца. Так и есть – два гигантских дирижабля и один поменьше: «Громобой», «Счастливый» и «Быстрая Нелли» – я каждый местный дирижабль знал по имени и, скажем так, в лицо.

«Быстрая Нелли» на самом деле была уже второй, первую уничтожили двенадцать лет назад вражеские истребители. Я полюбовался еще секунду, коротко помахал фуражкой далеким пилотам и принялся яростно ввинчиваться в толпу.

Весна выдалась жаркой, по улицам с мягким шипением сновали новенькие электромобили, люди улыбались солнцу и первым в этом году, еще несмелым листьям, а ясное небо над городом увесисто резали на части серебристые воздушные корабли – мои любимые дирижабли.

Соединенных Штатов на поверхности земного шара не было уже чуть больше десяти лет, на востоке собирался с силами и готовил новую войну Северо-Западный Китай, а с афиши у кинотеатра улыбался – мне! – прекрасный Илья Давыдов в желтом летчицком шлеме.

Ромку точно прибью, падаль мелкую, если билета не хватит.

Хватило.

Меня выбросило куда-то в парк, прямо в стылую лужу. В пухлом своем кулачке я сжимал незнакомый, зеленый с белой полоской по диагонали билет. «Илья Давыдов, Короли Заоблачного Края».

Я сидел в луже и пялился на билет. Что еще за «имперские рубли», когда бывают только советские?

«6 имперских рублей» – перечеркнуто красным, а рядом синий штамп: «Бесплатно». Дорого – шесть рублей за фильм, когда у нас можно сходить на взрослый сеанс за рубль, а на детский – вообще за пятнадцать копеек.

Интересно, что это было? Куда меня зашвырнули Пилоты и – главное – зачем? Какой-то брат Ромка...

Я вдруг вспомнил, что это такой рыжий и конопатый вредный гад, по явному недоразумению попавший ко мне в родственники.

Там я был тоже Денис, только Круглов. Мама Дениса Круглова была полной, но очень красивой женщиной, совсем не похожей на мою настоящую маму. Хотя ведь и та – не поддельная.

Я прекрасно понимал, что никакой это не сон, потому что вот он – билет в руках, никуда не девается, не тает. Плотный и гладкий.

Я спрятал билет в карман и выбрался из лужи. Отряхиваясь, я пытался как-то по-быстренькому уложить все со мной сегодня приключившееся в голове, чтоб она не лопнула от переполнявшей ее информации.

Память моя как будто удвоилась. Я сам удвоился – два Дениса, Кружко и Круглов. Две матери, два отца, даже брат, пусть и ненавистный. Семья моя парадоксальным образом стала больше.

У отца Дениса Круглова не было правой руки – «утратил», как говорил сам отец, еще на первой войне с американцами.

Но даже без руки этот отец был скорее папой, чем отцом, – мягкий, застенчивый, веселый, кажется, что почти тряпка, но это видимость. Когда надо, он – стальной прут, пусть и с одной рукой. Строг крайне редко, но по делу. Детей своих ни разу не ударил, но за детей – пасть разорвет любому, наплевав на чины и прочие условности, которых в том мире не меньше, чем в этом, если не больше.

В мире Дениса Круглова великовозрастные детки высокопоставленных частенько устраивали натуральную охоту на таких как он. Серьезно измордовав двух сладких переростков за пробитое настоящим арбалетным болтом плечо Дениса, отец на четыре года сел в тюрьму.

Ничего, отсидел и вышел. Ничуть не изменившийся.

Сказал, что там сидят все свои, двух однополчан повстречал, например.

Я стоял возле лужи, погруженный в глубокое недоумение. Родители мои в том мире были совсем другими, незнакомыми мне людьми, но я-то был я, пусть и Круглов и легче на пятнадцать кило. Как так?

Отец Дениса Круглова нравился мне просто невероятно, а вот мама была милей моя, тутошняя. К той я ничего почти не чувствовал, хоть и была она замечательной. Там, тогда, будучи Кругловым, я ее, наверное, сильно любил, а сейчас она мне была совсем чужая.

Я побрел к выходу из парка. Интересно, а существует ли такой мир, в котором меня нет?

– Да, – сказал кто-то у меня за спиной будто бы в громкоговоритель.

Я обернулся. И сначала подумал, что передо мной всего один Пилот, но потом заметил, что они стоят рядком друг за другом. Зачем – я так и не понял.

Я остановился. Прежнего страха уже не было. Ни страха, ни волнения, ни стыда – ничего, кроме тупого спокойствия – похожее наступает, если долго-долго плакать.

– А туда можно попасть?

– Не сегодня.

Пилоты стояли неуместными здесь зеленоватыми статуями, совершенно статичными, только живые золотистые стебли с листьями и цветами на дикой скорости завивались вокруг них в замысловатые спирали – и развивались. И снова.

– А когда?

– Не сегодня. Расход энергии очень большой. Твоей и моей.

Они так и сказали – «моей».

– Ладно. А зимой тоже был большой расход энергии?

– Да. При подключении так бывает.

– При подключении?

– Да.

– А что это за подключение? Чего к чему?

Тут Пилоты выдали два непонятных слова, прозвучавших более басовито и потому увесистее. Помолчали. Потом раздался низкий гудящий звук, короткий, но емкий.

– Извини. Я не могу найти аналогичные понятия в твоем языке.

– Вы инопланетяне?

– Ты прекрасно знаешь, что нет.

– Ну, я на всякий случай...

– Какой?

– Не знаю...

– Вот и я тоже.

– А кто говорит, который из вас троих?

– Все говорят.

– Хором?

– Что-то вроде.

Мы помолчали.

Пилоты по-прежнему не двигались. Никаких забрал на шлемах – ровные, идеально круглые шары.

Я подумал вдруг, что мне было бы легче, будь хотя бы у одного из Пилотов лицо.

Стебли разом остановили свое движение. А после снова зашевелились, разгоняясь. Где-то через минуту на шлеме переднего Пилота возникло «лицо»: два больших цветка вместо глаз, нос и губы из листьев.

– Так хорошо? – спросили листья.

– Так страшно.

– Убрать?

– Нет, пусть будет. Привыкну.

– Хорошо.

Лицо получилось очень живым, хоть и жутковатым.

– Ты читаешь мысли? – спросил я у лица.

– Я читаю мысли.

– А зачем тогда спрашиваешь, убрать или оставить, если уже знаешь?

– Нет, не знаю. Во время непосредственного разговора опция чтения мыслей отключается.

– Всегда?

– Автоматически.

– Ладно... А что ты сделал с Антоном? Почему он на уроке прямо сознание потерял?

– Ничего. С ним на прямой контакт выйти не удалось из-за серьезной ошибки при подключении.

– А чего он тогда завалился?

– Он слабый, а поле сильное.

– Поле?..

– Поле.

– Почему тогда это поле на других не подействовало, а только на нас двоих?

– Другие не подключались.

– Так и Антон же не подключался?

– Подключался. Подключение получилось неудачным из-за ошибки.

– То есть, он все-таки подключен?

– Подключен, но неправильно. Прямой контакт невозможен. Антон считает меня серией ночных кошмаров, не более.

– Когда он мне первый раз про тебя рассказывал, это не было похоже на пересказ кошмара.

Лицо на несколько секунд очень смешно нахмурилось, как будто задумавшись.

– Очень много терминологии. Боюсь, будет совсем непонятно.

– Ладно... Ты мне только объясни, пожалуйста, почему я тебя сейчас не боюсь? Забоюсь потом снова?

– Возможно.

– То есть, ты не знаешь?

– Знаю. Просто возможных вариантов развития событий слишком много, а развитие событий зависит от множества факторов, и...

– Не важно, – перебил я. – Сейчас не боюсь и ладно.

– В данный момент времени нет потребности в высокой концентрации поля.

– Поля?

– Поля.

– Поэтому и не страшно?..

– Да. Для качественной трансляции сейчас достаточно слабого сигнала.

– Трансляции?

Лицо снова нахмурилось, теперь примерно на минуту.

– Я не думаю, что смогу объяснить ребенку настолько сложные...

– Ребенку?.. – перебил я чуть ли не криком.

– Твои истерики тебе не помогут, – сказало вдруг лицо голосом моего отца. Я вздрогнул.

– Я не истерю... – прошептал я, сглотнув.

– Ты собирался, – сказало лицо своим прежним голосом. – Слишком много информации, тяжело для тебя.

– Запрещенный прием.

– Не важно, – сказало лицо новым, писклявым и противным голосом, в котором я внезапно с удивлением узнал свой собственный.

– Кривляешься?

– Нет. Просто использую готовые паттерны. Для удобства.

– Что используешь?..

– Не важно, – пропищало лицо.

– Ладно... Только знаешь... Не очень-то я тебе и верю.

– Знаю. Я в курсе твоих основных принципов.

– Блин...

– Блин, – повторило лицо моим голосом, но с другой интонацией.

Начинало уже темнеть. Странно, что мимо нас никто не прошел – ни одна мамаша с коляской... Вроде бы наш, такой привычный парк.

– Где мы?

– В парке.

– Я вижу. Только почему нет никого? Почему мы тут одни?

– Потому что ты задал неверный вопрос.

– То есть?

– Не «где мы», а «когда мы».

– Мы что, по времени переместились?

– В каком-то смысле.

– Назад или вперед?

– Скорее, слегка вбок.

– Ерунда какая-то... Почему тогда солнце садится?

– Потому что мы движемся по времени с обычной скоростью вперед, но, скажем так, чуть левее. Но это все довольно-таки неудачные аналогии.

– Что?..

– Не важно, – моим голосом.

– Ладно... Ты можешь вернуть меня обратно?

– Могу. Но только не назад по времени.

– А ты, что ли, можешь назад?..

– Могу, но нельзя. Запрет.

– Кто запретил?

– Не могу сказать.

– Не можешь или не хочешь?

– Не могу.

– Ладно. Тогда скажи мне, пока ты меня не вернул, вот что...

– Я слушаю.

– Миров три? Этот, потом мир Дениса Круглова и еще тот, в котором меня нет?

– Миров гораздо больше.

– Сколько?

– Слишком много, чтобы можно было оперировать какими-то числами. Считай, что бесконечное количество.

– И почти во всех есть я?

– Во многих.

– Так странно...

– Куда тебя, в класс?

– Нет, ты что! Там вторая смена сейчас, перепугаются все.

– Тогда куда? Домой?

– Лучше домой... Стоп! Подожди!

– Что случилось?

– Еще один вопрос.

– Я слушаю.

– Зачем я сегодня был Денисом Кругловым?

– Отвечу в другой раз.

– Почему?

– Потому что разные вопросы требуют разной мощности сигнала.

– Ох...

– Готовься.

– Ладно.

Я начал подходить к Пилотам, но первый вдруг резко поднял руку.

– Стой!

Неожиданная прыть этой столько времени неподвижной фигуры так меня напугала, что я даже сел – прямо в лужу.

А поднялся из лужи уже дома, в своей комнате – грязный и мокрый. Ковер испачкался, кажется, безнадежно.

Продолжение следует.