«Отдайте ваших детей!» Одно из самых страшных преступлений нацистов⁠⁠

В 1942 году нацисты решили очистить Лодзинское гетто от «непродуктивной» части населения. Эсэсовцы отнимали у родителей детей младше 10 лет и отправляли их прямиком в газовые камеры. По оценкам историков, всего за одну неделю нацисты убили от 10 до 15 тысяч детей.

В сентябре 1942 года в польском промышленном городе Лодзь было невыносимо жарко. Температура несколько раз поднималась выше 40 С. Город был разделен на две части: гетто, в котором в годы войны жили, а точнее существовали, более 200 тысяч евреев, и территорию для людей чуть лучшего сорта. Люди там также умирали от болезней и немецких пуль, однако шансов выжить у них было больше. После начала оккупации нацисты даже переименовали город. По личному решению Адольфа Гитлера Лодзь стала Лицманштадтом, в честь немецкого генерала Карла Лицмана.

Гетто было проклятой, в прямом и переносном смысле слова выжженной землей. За два года немецкого господства трава, кусты и деревья здесь высохли. Из-за страшного голода узники съедали собак и кошек. К тому времени над территорией гетто, как вспоминали его обитатели, не летали даже птицы. Дети и взрослые давно поняли, что насекомых и червей можно варить и есть, поэтому для птиц здесь просто не осталось пищи. Болезни, голод, нечеловеческие условия — евреям казалось, что они живут в аду, однако настоящий ад им еще предстояло пережить. Он начался в субботу 5 сентября 1942 года. События, о которых пойдет речь, польские историки называют Великим запретом (Wielka Szpera — от немецкого Allgemeine Gehsperre — полный запрет покидать свои дома). Случившееся 75 лет назад живет в памяти старших жителей Лодзи, однако многим эти факты почти неизвестны. Лодзинская катастрофа «затерялась» среди множества военных преступлений того времени. Немногие выжившие в этой катастрофе были настолько потрясены тем, что пережили в сентябре 1942-го, что до конца жизни старались об этом не вспоминать и не говорить.

Карусель между двумя мирами

«Сразу за территорией гетто, прямо возле ограждения из колючей проволоки, находился парк развлечений. Его главным и единственным аттракционом, который можно было увидеть из гетто, была карусель. Дети из гетто ежедневно совершали паломничества к этому месту и с грустью смотрели на детвору с другой стороны, которая играла, раскачивалась в висящих на каруселях лодочках. Из радиоприемников звучала музыка. Дети вслушивались, всматривались в странный, чужой мир, в котором, будто в прекрасной Нетландии, живут их сверстники. По одну сторону колючей проволоки — дети, по другую — тоже дети, однако такие разные».

Это отрывок из «Хроники Лодзинского гетто» — пятитомного издания, в которое вошли воспоминания тех, кто находился в гетто. Не только хроникеры, которые работали над составлением архива или энциклопедии гетто, но и просто обитатели день за днем записывали то, что с ними происходило после прихода нацистов. Погода, слухи, встречи с родственниками, разговоры… Фиксировали каждый день своей жизни. Делали это как взрослые, так и дети. Благодаря записям в «Бюллетене ежедневной хроники» (Biuletyn Kroniki Codziennej), дневникам узников гетто, воспоминаниям тех немногих, кому удалось уцелеть, сегодня можно по крупицам восстановить чудовищную реальность, в которой оказались люди.

«Сегодня красивый, солнечный день. Когда светит солнце, у меня поднимается настроение. Как грустна наша жизнь. Когда мы смотрим на ограждающий нас забор, наши души, как птицы в клетке, рвутся на свободу. Печаль рвет на части мое сердце, я вижу картины из прошлого. Буду ли я когда-то жить в лучшие времена?»

(автор дневника неизвестна, 7 марта 1942 года)

«Нам не нужен календарь. Наша жизнь разделена датами выдачи еды: хлеб раз на восемь дней, пищевой паек раз в месяц. Каждый день поделен на две части: до и после порции супа».

(Сара Плагер, 14 лет, 1941 год)

«Голод держит тебя за горло, душит. От него не убежишь, о нем невозможно не думать. Я все время думал о еде. Была еще одна вещь. В этой ситуации надо было остаться порядочным человеком. Не забирать еду у мамы, брата, отца — ни у кого».

Исраэль Авирам (высказывание из фильма Петра Пежа и Петра Вейхерта «Wielka Szpera»)

Летом 1941 года недельный пищевой паек узника гетто включал в себя 100 г гороха, 100 г рыбы, 200 г рисовой муки, 70 г масла, 40 г меда, 150 г соли, 200 г свеклы, 200 г моркови и пачку спичек (источник: продуктовая карточка узника гетто на неделю 13 -19 июля 1941 г., цит. по: Dzieci Łódzkiego getta (Litzmannstadt Ghetto), Łódz, 2009). У большинства узников не было достаточно денег, чтобы содержать себя и свою семью. Они жили впроголодь, с утра до ночи думая лишь об одном — о еде. Еде, которой у них нет.

«Сегодня встал после двух дней, проведенных в кровати. У меня была простуда. Я оделся и потерял сознание. Думаю, это из-за отсутствия сил. Люди от такой диеты постепенно умирают. Я слышал, что с момента переселения евреев в гетто погибло уже 15 тысяч человек».

(Лелек Любиньский, 17 или 18 лет, 3 февраля 1941 года)

«В комнате стояла большая кастрюля с водой, в которой что-то варилось. Я почувствовала очень плохой запах, посмотрела в кастрюлю и увидела, что там варится кожаный пояс от брюк. Я спросила у пани Розенберг: «Что вы варите?» Она ответила: «Когда-то это была кожа коровы или коня. Если пояс станет мягким, я его посолю и дам детям съесть».

(Мириам Харел, 18 лет, 1942 год)

Главными были два чувства: голод и страх. Каждый обитатель гетто, независимо от его статуса, ходил с металлической кастрюлькой или кружкой. Люди просыпались с мыслью о еде и с той же мыслью ложились спать. Постоянный страх быть убитым, не заработать на хлеб, не прокормить себя и детей, тяжело заболеть неотвратимо влиял на поведение и мысли всех узников гетто.

«Каждый немец мог застрелить столько евреев, сколько ему вздумается. Если кто-то приближался к ограждению, находился на расстоянии выстрела немецкого солдата, погибал. Сотни людей именно так простились с жизнью».

(Израэль Униковский, 13 лет)

«Мы боялись всего. Еврейских полицаев, Ханса Бебова (глава немецкой администрации лодзинского гетто — прим. авт.). Мы всегда жили в страхе».

(Хаим Кале, 13 лет)

Дети-кормильцы

В гетто родители и дети часто менялись ролями. Мальчики и девочки, подростки становились добытчиками. Взрослые были обессилены голодом, не могли найти работу, а дети, которые ходили в школу, ежедневно получали тарелку супа. Для них это было спасением. Многие ходили в школу только ради этой похлебки. Детям зачастую проще было найти еду, чем взрослым. Некоторые из них отнимали пищу у младших, кто-то воровал. Как вспоминал спасшийся узник лодзинского гетто Аврам Цикерт, о морали никто не думал: «В гетто не было места морали. Там царило одно правило, одна норма: хочу выжить. В этих словах — вся мораль гетто».

Родители не могли смириться с неспособностью прокормить детей. Впадали в депрессию, некоторые заканчивали жизнь самоубийством. Много подобных историй можно услышать в документальном фильме Петра Пежа и Петра Вейхерта «Великий запрет».

«После работы мы садились вокруг родителей. Папуля и мамуля сидели на стульях, а мы — вокруг. Каждый вынимал свою порцию хлеба и чуть-чуть отламывал. Немного, чтобы что-то оставить на потом. А папа сидел на стуле и рассказывал историю своей семьи. Однажды, когда мы так сидели, каждый достал свою порцию хлеба, а папа только опустил голову. Он ничего не вынул. Тогда одна из моих сестер, Блюма, встала и сказала: «Папуля, у тебя уже не осталось хлеба». Она достала свой хлеб и протянула ему. Все перестали есть и дали отцу свои кусочки хлеба. Я тогда впервые в жизни увидела, как мой папа плачет. Он сказал: «До чего же я дожил! Вместо того, чтобы кормить своих детей, я ем хлеб, которым они кормят меня».

(Эстера Шламович, 13 лет в 1942 году)

«Я пришла к своей двоюродной сестре, чтобы повидаться с дядей и тетей. Они до сих пор у меня перед глазами. Двое страшно худых человека лежали в кровати с зонтиком над головами. До войны дядя был крепкий, очень полный. Он так похудел, что стал похож на скелет. Возле него лежал второй скелет, его жена. На них капал дождь с прохудившейся крыши, а они, больные, изможденные, в этой кровати... На пороге смерти. Я стояла и ничего не могла сделать. Мне сказали, что дядя съел собственные пальцы». (Изабель Хоко, 14 лет в 1942 году)

Черная пятница

4 сентября 1942 года около 14.00 на стенах гетто появились объявления. Узникам сообщили о необходимости собраться в 15.30 на площади Пожарных, возле улицы Лютомерской, 13. В гетто уже кружили слухи о том, что немцы собираются депортировать 20 тысяч детей и стариков, однако официальной информации не было. Многие не верили, что нацисты будут разлучать семьи, отнимать детей у родителей. После появления листовок всем стало понятно — депортация состоится. За пару часов до начала шабата евреям решили сообщить, кого и когда будут вывозить. День и время были выбраны не случайно. Гитлеровцы любили совершать самые ужасные вещи в священные для их жертв дни.

Этнограф Юзеф Зелькович написал 4 сентября: «Стало понятно, что ошибались и сторонники логического мышления, и те, кто жил надеждой. Выселение стало фактом... Жители гетто страшно ошиблись. То, что еще вчера казалось невозможным и недопустимым, станет реальностью. У родителей отнимут и отправят в неизвестном направлении детей младше десяти лет. У стариков старше 65 лет заберут последнее, что у них осталось — четыре стены, жесткую постель. От них избавятся как от ненужного балласта. Нет дома, нет семьи, которой не коснулась бы эта страшная трагедия. У кого-то есть ребенок, у кого-то — пожилая мать или отец. Ни у кого нет сил сидеть дома, сложа руки, и ждать приговора. В четырех стенах тяжелее всего переживать отчаяние, которое разъедает сердце. Люди выходят на улицы...»

К четырем часам на площади собралась многотысячная толпа. Матери с грудными детьми, семейные пары, одинокие пожилые люди — все они стояли под палящим солнцем и с ужасом ждали известий. Перед собравшимися сначала выступил комендант пожарной службы Хенрик Кауфман, руководитель предприятий в гетто Давид Варшавский, а потом и самый влиятельный еврей лодзинского гетто Мордехай Хаим Румковский. Именно на лодзинской площади Румковский, которого многие называли королем гетто, произнес речь, которую спустя годы историки назовут одним из самых сильных и судьбоносных выступлений XX века.

Король-пособник

После нападения в 1939 году на Польшу немцы проводили политику террора. Нацисты обезглавливали общество: арестовывали, депортировали, убивали политических, общественных, религиозных лидеров. В десятках городов они создали гетто, в которые насильно свозили евреев. Лодзинское гетто было вторым по численности после Варшавского. 8 февраля 1940 года евреев Лодзи начали переселять в Балуты — худший район города, в котором не было даже канализации. Спустя три месяца эту территорию площадью 4,12 км2 оградили колючей проволокой. Одного из узников гетто, Мордехая Хаима Румковского, нацисты назначили председателем Совета еврейских старейшин, главой еврейского самоуправления.

Румковский родился в местечке Ильино в Витебской губернии. В 15 лет решил переехать в промышленный город Лодзь, который тогда был частью Российской империи. До Первой мировой войны Хаим пробовал свои силы в бизнесе (был совладельцем ткацкой фабрики), в межвоенный период работал страховым агентом, однако стал известен в городе, когда занял должность директора приюта для сирот. Румковский плохо говорил по-польски, однако прекрасно владел немецким и русским.

Когда гитлеровцы назначили Румковского главой Совета еврейских старейшин, ему было 62 года. У него не было детей, жена умерла от рака за два года до начала войны.

Этот человек до сих пор остается одной из самых спорных фигур того времени. Одни считают, что именно благодаря усилиям председателя Лодзинское гетто просуществовало дольше всех гетто Польши. Другие называют его преступником, коллаборантом, пособником нацистов.

Румковский казался всесильным, мог влиять практически на все сферы жизни обитателей гетто.

«Хаим Румковский был абсолютным монархом. Он мог перевести человека с одного места работы в другое. Мог отправить людей в тюрьму. Он был всемогущим. Однако по отношению к немцам он был бессилен. Они могли поднять на него руку или палку, бить или даже убить. Но среди нас он был королем. Мы присваивали ему разные титулы: «Ваше величество председатель», «начальник еврейских старейшин». Мы называли его «королем».

(Сара Плагер, 15 лет, 1941 год)

Румковский сделал все для того, чтобы нацистам было выгодно существование гетто. Евреи за гроши работали на многочисленных предприятиях, шили для немцев одежду и обувь, изготавливали предметы домашнего обихода. Концепцию Румковского можно описать тремя словами: «выживание благодаря работе». Он вызывал крайние эмоции. Его ненавидели, боялись, уважали. Благодарные за ежедневную бесплатную тарелку супа школьники посвящали Мордехаю Румковскому стихи и песни, отправляли письма. Вот одно из них, написанное 8 июня 1941 года.

«Добрый Пан Председатель!

Меня зовут Саренка Леви, мне 9 лет… Наша семья состоит из 4 человек. Папуля работает чернорабочим. Он работает очень тяжело, но не может прокормить нашу семью… Очень прошу Вас, Добрый Пан Председатель, направить мою маму-модистку на работу в отдел шляп.

Добрый Дедушка, смилуйся над голодной Саренкой и напиши распоряжение! Если моя мама начнет зарабатывать, она сможет кормить меня и я приду поблагодарить Тебя, Добрый Дедушка.

Сейчас я обессилена. Однажды в школе мне стало плохо и подружка вынуждена была отвести меня домой. Я так хочу пережить эту войну! Горячо прошу Тебя, Добрый Пан Председатель, услышать мою просьбу. До свидания, Любимый Дедушка».

Саренке и десяткам тысяч других детей очень хотелось есть, играть, беззаботно смеяться — словом, жить. Тем не менее, в 1942-м году «добрый дедушка» не помог им. Румковский подчинился решению нацистов, помогая им навсегда разлучить детей и родителей.

Выступление, повергшее в ужас

Люди по-разному вспоминали речь Хаима Румковского, которую он произнес 4 сентября 1942 года. Подконтрольные цензуре «короля гетто» хроникеры писали: «Этот гордый еврей, который до сих пор правил своим государством железной рукой, который никого не слушал, все делал по-своему, был в отчаянии. Он не мог сдержать слез, плакал как ребенок».

По-другому поведение Румковского вспоминал Хенрик Француз, которому в 1942-м году было 17 лет. В назначенное время он пришел на Площадь пожарных послушать самого влиятельного человека гетто.

«Я увидел пана председателя... Он стоял на площади как актер перед зеркалом. Поправлял волосы… Возможно, мое мнение об этом человеке во многом сложилось во время этого выступления. Произнося страшные вещи, он вел себя как актер, как позер».

Речь, которую Хенрик Француз тогда услышал, вошла в историю. Ее, наряду с военным призывом Уинстона Черчилля к англичанам или революционным спичем Фиделя Кастро, американские историки включили в список важнейших выступлений XX века. Это, пожалуй, самые страшные слова, которые может услышать в своей жизни мать, отец, сын или дочь. Информацию, которая не может уместиться в голове любого нормального человека, Мордехай Хаим Румковский преподнес с пафосом и высокопарностью.

«Тяжелый удар поразил гетто. Они (немцы) требуют от нас отдать самое дорогое, что у нас есть – детей и стариков. Я не удостоился иметь собственных детей, но лучшие годы жизни я отдал воспитанию сирот. В мои преклонные годы я вынужден умолять: Братья и сестры! Отцы и матери! Отдайте мне ваших детей! (...) Вчера мы получили приказ выслать из гетто более 20 тысяч евреев. Нам сказали: «если вы не согласитесь, мы сделаем это сами». Я должен провести эту трудную и кровавую операцию – отсечь отдельные члены, чтобы сохранить тело… Я должен забрать у вас детей, потому что если я этого не сделаю, других, не дай Боже, тоже заберут. Я простираю к вам руки и умоляю вас: отдайте в мои руки эти жертвы, чтобы мы избежали новых жертв. Такая мне выпала судьба, сегодня я вынужден протянуть к вам руки и умолять: братья и сестры, отцы и матери, отдайте мне ваших детей!»

Во время выступления Румковский называл себя сломленным человеком. Он требовал от собравшихся поставить себя на его место, поскольку он также чувствует себя жертвой ситуации. Сложно поверить в полную искренность председателя, поскольку как ближайшее окружение «доброго дедушки», так и семьи еврейских полицаев и начальников были в безопасности. Все они хорошо знали, что их детей и стариков немцы не тронут.

После слов Румковского площадь погрузилась в кромешный плач, вопли и стоны. Ицхаку Рубинштейну было тогда 14 лет. Подростку удалось пережить кошмар. После войны он рассказывал: «Я стоял недалеко от него и слышал, как он потребовал у родителей отдать их детей. Он говорил на идише. Вой толпы, матерей после его слов был похож на внезапно начавшуюся бурю. Это нельзя назвать криком, это был массовый вой. Матери в буквальном смысле слова рвали волосы на голове. В глазах людей был такой страх! Никто не знал, куда отдадут детей. Что с ними будет? Все об этом спрашивали, но все вопросы оставались без ответов».

Известно было лишь одно: немцы решили депортировать детей младше 10 лет, стариков старше 65-ти и тяжелобольных людей. Как сформулировали нацисты, гетто надо очистить от «непродуктивной части населения».

После чудовищного выступления Румковского дети спрашивали: «Мамуля, ты отдашь меня немцам?» На улицах незнакомые женщины с младенцами на руках останавливались, смотрели друг другу в глаза и рыдали от бессилия навзрыд.

Великий запрет

Суббота, 5 сентября. На стенах гетто появилось новое объявление. Узникам сообщили о безоговорочном запрете покидать свои квартиры. Передвигаться по улицам могли только полицейские, пожарные, врачи и работники транспортного отдела. Все остальные должны были сидеть дома и ждать. Ждать катастрофы, ждать смерти. В этот день этнограф Юзеф Зелькович написал: «В гетто воцарилась гробовая тишина. Никто не дышит. Сердца обитателей гетто придавила огромная каменная глыба».

Операцию по вывозке начали еврейские полицаи. Они входили в квартиры обитателей гетто, проверяли документы и пытались разлучать семьи. За работу нацисты пообещали им колбасу, сахар и полтора килограмма хлеба в день. Уговоры, слезы, мольбы матерей и отцов — полицаям было сложно отрывать детей от родителей. Часто ведь приходилось забирать сына, дочь у знакомых, соседей или друзей. Некоторые полицаи не выдерживали, теряли сознание, даже пытались покончить жизнь самоубийством. Как писали хроникеры, от еврейских полицаев можно было откупиться, дав взятку, спасти близких. В отличие от полицаев, эсэсовцы были безжалостны и неумолимы. Они приезжали в один двор за другим, сообщали в громкоговоритель или при помощи выстрела, что все обитатели должны выйти на улицу. Эсэсовцы не смотрели на свидетельства о рождении или паспорта. Решение, кого оставить, а кого вывезти, они принимали на глаз, по внешнему виду узников.

«И вдруг офицер оказался перед нами — мной и мамой. Я первый, мама — за мной. Он сначала задержался, потом пошел дальше. Рядом стояла наша ближайшая соседка. У нее на руках был полуторагодовалый ребенок. Эсэсовец приказал забрать ребенка. Женщина даже ничего не сказала. Она стояла как вкопанная, парализованная. Потом нам приказали идти наверх. Мы пришли в квартиру. Эта женщина жила в соседней комнате. Мы проходили через ее комнату. Она сидела на полу и застывшим взглядом смотрела то ли в небо, то ли на стену. Спустя 45 лет, в 1989 году, я вернулся в этот дом. Первое, что появилось у меня перед глазами, — та соседка с ребенком.

(Давид Брин, 12 лет в 1942 г.)

Узники понимали, что нацисты скорее всего планируют убить их детей, однако не теряли надежды. Они одевали детей в лучшую одежду, давали им с собой еду, любимую игрушку. Некоторые вешали им на шеи таблички с именами, фамилиями и адресами. Вдруг ребенок спасется, вдруг его кто-то усыновит, вдруг он каким-то чудом попадет в приют. Пусть знают свои имена и фамилии. Родителей, которые оказывали сопротивление, нацисты убивали на месте. Всего за неделю во дворах и на улицах гетто немцы расстреляли около 600 человек. В эти дни в Лодзи гробовая тишина чередовалась с нечеловеческим воем, криками и стонами.

«Как будто отрезают части тела, вырывают здоровые зубы, четвертуют живых. Боль так велика, что ее невозможно описать, невозможно перенести — она сильнее любого человека… Люди кричат, чудовищно кричат, как страшно, что судьба допустила такое».

(Юзеф Зелькович, «Записки из лодзинского гетто 1941-1944»)

«Матери шли за телегами и умоляли: «Возьмите и нас!» Каждая звала своего ребенка. «Мойша!» «Йося!» «Куба!» Дети кричали: «Мама!» Немцы били, пинали матерей ногами, не позволяя подойти».

(Мириам Коэн, 14 лет в 1942 г.)

Особо зверски нацисты вели себя в больницах. Там оборвалась жизнь многих детей.

«Это было на улице Млынарской. Помню шлагбаум, напротив стояли грузовики. Они «чистили» больницу. Детей выбрасывали из окон, с 4-го этажа. Их бросали из окон в грузовики как вещи. Это было ужасно! Такое невозможно забыть. Потом вывели всех, кто мог ходить. За полчаса или даже 15 минут они полностью «очистили» больницу, в которой находилось несколько сотен человек. Я очень долго не рассказывала никому о том, что видела. Потом мы узнали, что такое происходило не только в этой больнице. После случившегося царила такая тишина… Шок, потрясение. Мне было тогда 16 лет».

(Ханка Гроссман)

«Крик одной матери я никогда не забуду. Я видела ее из окна. Она спрятала ребенка. Когда немцы пошли, ребенок выскочил из укрытия и побежал во двор. Его поймали. Эта женщина вопила, как животное, которое режут. Она кричала всю ночь».

(Мириам Коэн, 14 лет в 1942 г.)

По оценкам историков, за неделю нацисты «очистили» гетто от 15-20 тысяч «непродуктивных единиц». Эсэсовцы вывозили не только детей младше 10 лет, но и старших. Из-за голода и болезней подростки не выглядели на свои годы, поэтому им также приказывали садиться в телегу и везли туда, откуда не возвращаются. Это касалась и взрослых. Сорока-пятидесятилетних людей принимали за стариков (приказу о депортации подлежали люди старше 65-ти лет). Известны случаи, когда родители решали, что лучшим выходом из чудовищной ситуации будет смерть. Не дожидаясь прихода нацистов, они сначала убивали своих детей, а потом сами прощались с жизнью.

Последний путь

В течение недели нацисты свозили тысячи девочек, мальчиков, людей старшего возраста в т.н. «фильтрационные пункты», формировали большие «партии» детей и стариков. Очевидцы, которым удалось пережить войну, вспоминали, что не все дети плакали. Многие, забыв о слезах родителей, радовались тому, что наконец-то покинули гетто, увидели, как выглядит мир за колючей проволокой. Вокруг было много других детей и они воспринимали происходящее как путешествие, экскурсию.

Потом немцы транспортировали обреченных на смерть в Хелмно, первый в оккупированной Польше лагерь смерти Kulmhof. Деревня Хелмно находится в 70-ти километрах от Лодзи. Те, кто впервые сюда приезжают, поражаются тому, насколько здесь красиво. Живописная река Нер, густой лес. Лагерь смерти располагался в небольшом, расположенном на возвышенности замке. Маленьких смертников привозили в красивый белый дом, приказывали снять с себя одежду и помыться. В конце длинного коридора, по которому они шли, на самом деле находился не душ, а газенваген — мобильная газовая камера, автомобиль-душегубка, предназначенный для массового уничтожения людей. Дети заходили туда, лагерное «зондеркоммандо» закрывало двери и включало газ. Спустя 10 минут все, находившееся в камере, были мертвы. Никому из привезенных в Хелмно детей не удалось выжить.

Пытаясь замести следы преступлений, в 1943 году немцы взорвали замок и вывезли все документы. Сейчас на месте лагеря смерти находится музей. Его сотрудники рассказывают о том, что от тысяч убитых детей почти ничего не осталось. С июня 1942 года нацисты перестали хоронить жертв в общих могилах, начали сжигать их тела в печах крематория. Долговечнее детей оказались лишь игрушки, которые хранятся в музее.

Согласно сохранившемуся отчету администрации гетто, с 5 по 12 сентября 1942 года из Лодзи в Хелмно отправили 15859 человек. Некоторые исследователи считают, что на самом деле нацисты вывезли в Хелмно и отравили газом около 20 тысяч детей и людей старшего возраста. По их мнению, Румковский сознательно занижал статистические данные, чтобы получать от немцев паек на «мертвые души».

Те, кто выжил

Тех, кому удалось спастись от смерти, очень мало. Информация о всех выживших узниках гетто хранится в Центре диалога имени Марка Эдельмана.

«Нам известны имена и фамилии 618 человек, но выживших, скорее всего, было больше. Некоторые спасшиеся, их дети и внуки приезжают к нам, делятся своими историями, — рассказывает сотрудница центра Юстына Томашевская — Во время войны нацисты совершили массу дичайших преступлений. Отправляли людей в газовые камеры, убивали целые семьи, лишали жизни больных детей... Все это чудовищно, но факт разлучения пятнадцати тысяч матерей со здоровыми детьми, убийство детей — нам кажется, что это самое страшное преступление нацистов».

В память о тех, кто спасся, в 2004-м году в Лодзи открыли Парк Спасенных. Деревья, посаженные в парке, символизируют узников лодзинского гетто, переживших Холокост. Многие из них выжили благодаря случаю.

Когда в сентябре 1942-го немцы приближались к нашему дому, мамочка сказала, что мы не будем ждать их прихода, ждать, когда они нас заберут. Родители решили, что мы в последний раз съедим семейный ужин. На столе была картошка, два огурца, свекла, редис. Мы все это съели. Потом вместо того, чтобы выйти, папуля и мамуля легли в кровати. Папуля взял в руки книгу, а брат и я сели на пол с рюкзаками. Мы ждали. Мы слышали, как люди кричат, плачут, как кто-то стреляет. Даже не знаю, сколько это длилось. В какой-то момент все крики утихли. Потом наступила тишина. За нами не пришли».

(Хаим Козеницкий, 14 лет в 1942 г.)

«Маме было 42, а отцу 51 или 52. Они выглядели очень старо, их обоих забрали. Мне было 13. У меня спросили, сколько мне лет и оставили во дворе. Мои родители зашли в грузовик последними. Я смотрел на нациста с собакой и автоматом. Когда он отвернулся и не смотрел на грузовик, я подбежал и быстро вытащил оттуда родителей. Это длилось 30 секунд, потому что они были с краю грузовика. Если бы они были глубже, я ничего не смог бы сделать. Я завел их во двор. Поведение человека в такой ситуации не поддается анализу. В моем сознании было только чувство родства с папой и мамой, жгучее желание спасти их, которое и подтолкнуло меня».

(Эли Бузин, 13 лет в 1942 г.)

Не все дети, спасшиеся в 1942 году от смерти в газовой камере в Хелмно, пережили войну. Когда нацисты вывозили детей и стариков из гетто, Аврааму Копловичу было 12 лет. Тогда ему удалось избежать смерти. Переживая все ужасы гетто, юный поэт написал стихотворение «Мечта», в котором рассказал о том, как видит свое будущее. Грезам ребенка не было суждено сбыться. За девять месяцев до окончания войны нацисты убили его в концлагере Аушвиц.

«Мечта»

Когда мне будет двадцать лет,

Увижу я весь белый свет.

Сяду на огромную птицу с мотором,

Чтоб покорять вселенной просторы.

Полечу, поплыву в мир прекрасный, далекий,

Полечу, поплыву над морями высоко.

С тучей-сестрой и ветром-братом

Буду парить над Нилом, Евфратом.

Увижу сфинксов и пирамиды

Мира божественной Исиды.

Проплыву сквозь поток Ниагары,

Буду купаться в солнце Сахары.

В горах Тибета, что в облаках исчезают,

Над страною магов я полетаю.

Когда же вырвусь из жары оков,

Помчусь на Север — в царство льдов.

Пролечу над островом кенгуру,

На руины Помпеи посмотрю.

Над Землей Святой Ветхого завета,

Над родиной Гомера-поэта.

Буду восхищаться прекрасным светом

С тучей-сестрой и братом-ветром*.

Войну пережил отец Авраама. Вернувшись в Лодзь, он нашел тетрадку со стихами сына. В 1993 году они были изданы в Польше, а затем в Израиле. Из спасшихся детей гетто сегодня живы единицы. Многие из них говорят: «Нам удалось вырваться из гетто, однако гетто до сих пор живет в нас».

Стихотворение было написано на польском языке. Перевод — Евгений Климакин.

Автор: Евгений Климакин

Источник