На войне как а ля гер⁠⁠

Это было тогда обыденностью. Привычным, каждодневным окружением.

Ветераны ходили на работу, ругались в очередях, нянчили внуков и радовали близких праздничными, продуктовыми наборами. Ещё бодрые, не растерявшие силы, они раз в год доставали награды, шли на парад и в тишине было слышно как позвякивают на пиджаках медали.

К нам в школу тоже приглашали ветеранов. Мы ждали рассказов о войне, а выступавшие сбивались на тот официальный тон, который верховодил в то время на каждом мероприятии, подменяя собой обычную, понятную каждому, человеческую речь.

Вместо правды окопной жизни лекторы оперировали понятиями: "группа армий", "фронтовая операция", "коренной перелом"...

Рассказы получались похожими на сухие, официальные мемуары военачальников, прошедшие цензуру Воениздата.

Он жил на нашей улочке, был бородат и имел жену, которая привычно прятала одну руку в кармашке жилета - на руке не хватало пальцев.

А больше мы о нём ничего не знали.

Позже мы услышали, что он, так запросто живущий среди нас, и был тем человеком, что взорвал штольни.

Штольни брали своё начало от каменоломен, существовавших у нашего города ещё чёрт знает с каких времён. Их рубили в мягком известняке и до войны там хранилась продукция винзавода. С начала обороны, когда город стал зарываться в землю, в штольнях обустроили цеха по сборке вооружения, госпиталь и многое другое, что нужно для жизни и войны.

Был там, конечно же, и склад боеприпасов.

Немцы долго брали город. С ними были румыны. Из той самой Румынии, посол которой недавно упрекал нас в плохом поведении бойцов Красной армии на территории его страны в 1944 году. 

Когда наши оставляли город, штольни решили взорвать. Часть их была подготовлена к взрыву. Оставалось лишь поджечь фитиль. Взрыв был очень сильный - сейчас, проезжая в тех местах, можно увидеть огромные обломки разрушенной горы.

Сам подрывник уцелел и смог уйти из города. Множество защитников собралось на каменистом мысе, ожидая эвакуации. Уходить было не куда, потому что с одной стороны находились немцы, а с другой стороны - море. Флот за ними так и не пришёл и они либо погибли, либо попали в плен.

Подрывника, говорят, подобрал уже из воды один из последних катеров. И то потому, что на нём была тельняшка. Пехотинца моряки могли бы и не взять.

После освобождения города он вернулся и жил здесь.

На месте взрыва установили табличку с его фамилией.

А позже, когда Горбачёв приоткрыл клапан и из котла рванула не только удобная, одобренная партией история, но и та, другая, о которой старались не упоминать, стало известно, что при взрыве штолен погибло много народу - раненые из госпиталя и жители, укрывавшиеся внутри от обстрелов.

И подвиг героя сразу потускнел, и многие открыто сказали: "Душегуб!" 

Даже в наших мелких, бытовых, жизненных кризисах, мы иной раз видим, как приоткрывается натура, хорошо знакомых нам, людей и выходят на свет те качества, которых мы за ними раньше не замечали.

Что уж тогда говорить и как судить людей того далёкого, страшного времени. Как обсуждать полученные и отданные ими приказы?

Когда обстоятельства таковы, что мы видим примеры и верности, и стойкости, и трусости, и подлости?

Как судить об этом, лично не побывав в таких ситуациях, и не примерив их на собственную шкуру?

Мне вспоминается фильм "...А зори здесь тихие". Не тот, что сняли пару лет назад, а другой, который я смотрел ещё в детстве на экране чёрно-белого телевизора. В котором старшина врывался к немцам с гранатой в руке и кричал: "Лягай!" таким страшным голосом, что я едва-едва сам не валился на пол.

Так в этом фильме старшина Васков говорит такие слова: "Пока война, понятно. А потом, когда мир будет? Будет понятно, почему вам умирать приходилось? Почему я фрицев этих дальше не пустил, почему такое решение принял?"

Историястранная штука, слишком много в этой науке человеческого фактора. События искажаются, скрываются и иногда неожиданно вылезают на свет.

Ведь даже имя Герострата, преданное забвению на веки-вечные, осталось жить и дошло до нас, как ни старались его современники.