Меры предосторожности⁠⁠

Оригинальный текст http://www.nightmare-magazine.com/fiction/fail-safe/

••••
Массивная дверь. Хорошо подготовленная комната. Я знал. Я видел собственными глазами, как все это создавалось: от и до.
Мне не приходилось слышать, как Мама кричит по ночам. Но я знал, и в этом не было никаких сомнений, что она это делает. Ее показывали камеры. Папа заставлял меня смотреть, когда я еще был совсем маленьким. Он переживал, что я до конца не понимаю. До конца не верю.
Но это было не так.
Самыми прекрасными были те дни, когда все уже осталось позади, и Маме разрешалось вернуться. В голове всплывает картинка нашего воссоединения. Никогда она не бывала счастливей, чем в те моменты, когда все было в прошлом. Она крепко меня обнимала, целовала в щеки, шею и лоб, а я при этом весело смеялся.
Папа обычно стоял в стороне, наблюдая за нами и улыбаясь, однако на его лице отражалась усталость и какая-то грустная задумчивость. Дав нам время выразить наши чувства, он обычно подходил к нам и обнимал обоих, горячо целуя.
Я любил своих родителей. Любил их нежно.
••••
В глубине души я переживал, что однажды утром я проснусь и окажусь совсем один. Переживал, что эта комната заберет их у меня. Я все еще мальчик и мне двенадцать. Но я расту. Учусь.
Я был свидетелем того, как мой Папа строил комнату. Я даже помогал. В то время Маму держали где-то еще. Это делали люди, которых я не знал. Папины друзья. Но она всегда возвращалась счастливой и здоровой, обнимала и целовала меня в точности так, как она это стала делать после завершения постройки комнаты. Мне нравилось, что подобная комната теперь здесь. Нравилось, что Мама теперь дома со мной и Папой.
Это была небольшая, но построенная на совесть комната. Были приняты всевозможные меры предосторожности. По мере ее оборудования Папа мне кое-что объяснял. Стены были обиты стальными листами. Толстые, гладкие, неприступные для находящегося внутри. Дверь также была изготовлена из стали. Толщиной около фута. Без ручки. Открывалась она при помощи штоков, входивших в бетон стены, покрытой металлическими листами.
Источник света был только один. Пара люминесцентных ламп на потолке, закрытых решетчатым корпусом. До них невозможно добраться. По крайней мере, мы тогда так думали.
Однако наибольшее впечатление производила привязная система.
Она создавалась, чтобы удержать, а не чтобы причинить страдания. Так говорил Папа. Сохранить Маму и нас в безопасности. Я кивал, слушая его. Я учился, становился старше и опытней. Все благодаря тому, что я принимал участие, помогал.
- И наконец, здесь есть система подачи газа, - сказал Папа, указывая на вентиляционные отверстия в верхней части стены, чуть ниже потолка. Так высоко, что даже ее неестественно длинные руки туда не дотянутся. – Это последняя линия нашей защиты, - добавил он, привычным жестом взъерошивая волосы на моей голове. – На тот случай, если все будет катиться в преисподнюю.
Я кивнул, но по моему лицу Папа понял, что до меня до конца не дошел смысл сказанного. Он опустился на колено, крепко сжал мою руку, посмотрел прямо в глаза.
- Даже если она сможет избавиться от связывающих ее оков, - он указал на тросы, которые без дела лежали на гладком, бетонном полу. – Она все равно не сможет выбраться из комнаты. Это понятно?
Я снова кивнул.
- Если она доберется до двери, начнет ее крушить, то я нажму кнопку и раздастся звук «пшш», - он сделал руками пару круговых движений, показывая, что будет происходить. – Она вдохнет газ.
- А что потом? Она уснет?
Папа кивнул и отвел взгляд. Поколебавшись, он снова поднял на меня глаза.
- Она умрет.
Я задумался и сказал.
- Благодаря камерам мы узнаем, что она мертва.
Папа широко улыбнулся, глаза искрились гордостью.
- Все верно, сынок. Именно благодаря камерам.
Тогда мы стояли в наполовину законченной комнате, и Папа указал на верхние углы, где располагались отражающие сферы. Я помахал рукой и увидел в искаженном отражение совсем другого мальчика, крошечного и худенького, машущего мне в ответ.
- Прежде, чем входить, мы проследим за ней и убедимся, что она мертва, - сказал Папа, опуская руку мне на плечо. – Она бы сама хотела, чтобы мы были на сто процентов в этом уверены.
Я знал, что это правда: она говорила мне об этом сотни раз. Она говорила, что если что-то пойдет не так, то обязательно необходимо убедиться, что мы ее убили.
- Я могу врать, - говорила Мама. – Я могу претворяться.
- Как игра, - ответил я.
Мама улыбнулась, покачала головой и провела рукой по моему лбу, зачесывая волосы назад.
- Как игра, в которой ты обязан выиграть.
Когда мы выходили из полностью законченной комнаты, Папа остановился около двери, из которой на дюйм выходили головки запирающего механизма.
- И последнее, - сказал Папа, вешая лабораторный халат на изогнутый гвоздь рядом с маской и желтым резиновым костюмом, который был усеян пятнами. – Возможно это самая важная вещь из всех. Всегда есть шанс, очень маленький шанс, что Мама прекратит обращаться. Она может обратиться и так и остаться в подобном виде. Навсегда. Ты понимаешь?
Я кивнул.
- Если подобное произойдет… или если что-то пойдет не так. Если меня не будет рядом по какой-то причине… - Он помедлил, размышляя над всеми возможными неблагоприятными сценариями. – В таком случае, есть еще один рубеж защиты, еще одна мера предосторожности.
Я помедлил, говоря себе, что это глупо и Папа всегда будет где-то рядом, но я хотел его выслушать, чему-то научиться.
- Видишь этот таймер? – спросил он. – Я запускаю его всякий раз, как Мама оказывается в комнате. Если по какой-либо причине, любой причине, я его не остановлю или не перезапущу в течение двадцати четырех часов, то комната наполнится газом.
- Пшш! – произнес я, подражая движениям рук моего Папы.
- Правильно, - похвалил он. – Итак, если что-то пойдет не по плану, то все, что тебе надо будет сделать – это подождать. Больше ничего. Просто-напросто подожди двадцать четыре часа и ситуация в комнате разрешиться сама собой. Появиться газ, а газ – это яд. Яд, который убивает. Ясно?
На ум пришла аналогия из школьного курса.
- Как кот.
Папины брови поползли вверх от изумления.
- Кот Шрейдера.
Папа замешкался на долю секунды, а потом раздался его громкий, заливистый смех, который отскочил от стальных стен и бетонного пола комнаты, которую он построил вместе со своими друзьями.
- Шредингера, - выдохнул Папа, продолжая смеяться и вытирая катившиеся по его щекам слезы. – Кот Шредингера. Никакого не Шрейдера. Шрейдер – это рисованный персонаж из комиксов «Пинатс».
Он все смеялся и продолжал утирать слезы с лица. Он положил мне руку на плечо и аккуратно подтолкнул к выходу из комнаты.
- Но ты прав – что-то общее действительно есть.
••••
Мы проверили комнату много раз. Мама лично исследовала каждый дюйм пола, стен, вентиляционные отверстия, видеокамеры, привязную систему, состоявшую из стальных манжет, цепей и тросов, которые служили для надежной фиксации, а также крепежи, при помощи которых эти самые цепи и тросы стыковались со стеной.
В самую первую ночь мы все немного волновались.
Во все подобные, предыдущие ночи Мама находилась у друзей Папы. Да, это случалось редко, но, тем не менее, регулярно. Папа выглядел спокойным, и мы с ним помогали Маме разместиться в привязной системе. Она мне улыбнулась, когда я плотно зафиксировал ее запястье. Она пристально смотрела за нашей работой, разглядывала манжеты, стянувшие запястья, проверяла их. Она с силой дернула руками – раздался металлический звон. Я непроизвольно сделал шаг назад.
- Сейчас их не проверишь, как надо, - она, наконец, заговорила, грустно улыбнувшись Папе. – Я набрала только половину своей силы.
- Согласен, - ответил Папа. – Но они выдержат. Они смогут удержать даже бешеную гориллу.
Через некоторое время мы с Папой сидели уже снаружи комнаты. Папа пристально смотрел на мониторы. Я сидел на жестком, пыльном диване позади него и листал книжку комиксов.
- Началось, - выдохнул Папа.
Я отложил комиксы в сторону и подошел к мониторам. Зернистая поверхность экрана показывала, как моя Мама обращается.
Сперва – глаза, потом – кожа. Она взглянула в объектив камеры, который был нашими глазами. Я с восхищением наблюдал за происходящим: Мама была неподвижна. Как если бы она была чем-то подавлена или расстроена. Я задержал дыхание. Это уловка.
Потом она пришла в ярость. Настоящий торнадо во плоти: только зубы и ногти, яд и огонь. Рот раскрылся, челюсть отвисла неестественно низко, глаза вылезли из орбит, мышцы увеличились раза в два, распирая удерживающее устройство. Она кричала от боли. Чистая ярость. Она выглядела такой сильной. Она металась и бесновалась, как какое-то неведомое, бледнокожее чудовище.
- Привязная система справляется, - с облегчением заметил Папа и уже с гордостью повторил, - справляется.
Он повернулся и улыбнулся мне.
Она до нас сегодня не доберется.
••••
На протяжении нескольких месяцев после той первой ночи, которую Мама провела в новой комнате, все шло просто прекрасно. Я наслаждался тем, что она была рядом, хотя бывало, что она пропадала ночью, и я ее не видел. Но я успокаивал себя тем, что все равно она была поблизости. Дома. Несмотря на то, что находилась взаперти.
Папины друзья приходили первые несколько раз, чтобы понаблюдать и убедиться в безопасности комнаты. Я сидел рядом и слушал, как Папа рассказывает о тех мерах предосторожности, которые он принял. Он терпеливо объяснял про газ и про таймер.
Мужчины смотрели, переминаясь с ноги на ногу. Некоторые отворачивались от мониторов.
Они все были там, толпились вокруг мониторов, поэтому я уже не мог разглядеть за их спинами Маму, но я знал, что она уже обратилась. Они характеризовали этот процесс словом «обратиться», потому что она перерождалась из человека в нечто другое, а потом снова – в человека. Обращалась в одну сторону и обращалась в другую сторону. Самым большим страхом было то, что она могла обратиться в чудовище и им же и остаться. Так происходило с другими. Я всегда молился, чтобы этого не случилось.
- Вот, - сказал Папа и щелкнул выключателем.
Комната наполнилась криками. Мамиными криками. Они разрывали душу и чем-то напоминали протяжный верезг орла, которого я видел по телевизору. Он был настолько мощным, что отражался от стен комнаты, где мы находились, и кружился над нашими головами.
- При желании она может говорить, - сказал Папа, повысив свой голос. - Она может имитировать свою обычную речь. Однако не в такие моменты, когда ее настолько захватывает ярость. – Он наблюдал, как она корчится, словно пытаясь что-то различить. – Не тогда, когда она голодна.
- Выключите, - сказал самый крупный из мужчин.
Папа щелкнул выключателем, и крик прекратился, а комната наполнилась липким молчанием, в котором никто не решался заговорить.
- Что он здесь делает? – обратился в мою сторону один из мужчин. Второй мужчина обернулся и взглянул на меня прищуренными глазами, при этом открыв моему взору небольшой кусочек монитора. Я увидел Маму: голая и извивающаяся, с кровоточащими запястьями, с большими клацающими зубами и черным языком, скользящим по губам.
Папа посмотрел на меня, потом - пристально на мужчину. Мужчина казался возбужденным и каким-то одновременно съежившимся и больше ничего не говорил.
Через некоторое время их любопытство было удовлетворено. Тем не менее, они ждали до утра, ждали пока с Мамой все не станет в порядке, чтобы ее можно было выпустить. Папа вошел, одел ее, обработал раны. Через несколько минут они появились вместе. Как всегда, Мама казалась изможденной, ее кожа блестела от пота и была покрыта сыпью, но она была рада, что все уже позади. Завернувшись в грубое зеленое одеяло, она взглянула на меня и подмигнула. Я попытался тоже подмигнуть, но мне со вторым травмированным глазом это было крайне тяжело сделать, хотя по ее улыбке я понял, что почти с этим справился.
Они все вместе долго о чем-то говорили. Мне стало скучно, и я пошел к выходу из подвала и по ступенькам поднялся наверх. Я вышел на улицу, и стал слушать звуки улицы. Проезжали машины. Где-то вдалеке раздавался детский смех; может быть в соседнем доме. Потом я увидел мужчину, который поливал из шланга кусты и наблюдал за мной. Было так солнечно и так спокойно… Я никогда этого не забуду.
Через некоторое время я направился домой, закрыв за собой входную дверь.
••••
Когда все окончательно встало на свои места, я понял, что мы ничем не отличаемся от обычной семьи.
В последний вечер Мама приготовила ужин. Это была рыба и салата. Мясо мы не ели.
Я выпил молока. Я пил много молока, потому что родители убедили меня, что от него я буду расти. А вырасти я хотел. Хотел больше, чем чего-либо еще. Через два дня мне исполнится тринадцать, и я с нетерпением ждал этого момента. Тринадцать лет – ты уже взрослый. Тринадцать означает, что я – мужчина.
В тот вечер родители ели, улыбались и наслаждались жизнью. Папа открыл бутылку вина, которое взрослые пили вместо молока. Я пристально вглядывался в Маму, пытаясь различить первые признаки. Меня научили хорошо их замечать, хотя я понимал, что в этом нет большой необходимости, так как Мама знала все наперед, еще до меня и Папы. Можно сказать, что мы зависели от ее слов. Она говорила, что время пришло и пора спускаться в подвал, в комнату.
Если бы она этого не делала, то, вероятно, мы бы могли упустить момент. Вот насколько быстро это происходило. Секунду назад – любящая мать, а потом – сама смерть.
- Мам, - обратился я к ней, взяв кончиками пальцев стручковую фасоль и откусив кончик. Мама обернулась ко мне.
- У тебя же есть вилка.
Я еще раз откусил от стручка. Она каждый раз напоминала мне про вилку.
- Как ты думаешь… - начал я, краснея от юношеской неуверенности и смущения. – Когда-нибудь я стану таким как ты?
Я знал, что были и другие, такие как моя Мама. Сотни. Я также знал, что можно стать такой как она, если она на тебя нападет. Проникнет в тебя. Большинство людей погибали во время нападения, но некоторые обращались. Как вампиры или зомби.
Мама перевела взгляд на Папу, который посмотрел на меня, словно я сказал что-то ужасно грустное. Их глаза снова встретились, прежде чем Папа заговорил.
- На самом деле, сынок, мы точно не знаем, - ответил он, вытирая рот салфеткой, которую аккуратно положил на пустую тарелку. – Пока не знаем.
Я закончил с фасолью, сделал глоток молока из своего тяжелого стакана.
- А когда узнаем? – Спросил я.
- Скоро, - озадаченно ответил он. – Когда… когда ты станешь мужчиной.
- Мне уже тринадцать! – Я возбужденно вскричал и задел локтем нож, который упал на пол.
- Не только возраст делает нас взрослыми.
- А что именно? Когда я сам стану отцом? - Я был в замешательстве.
Папа засмеялся, а Мама грустно улыбнулась, точно так же, как она это делала, прежде чем войти в комнату. Точно так же, как когда говорила мне, что все будет хорошо.
- Нет, не в этом дело. Когда у тебя наступит пубертатный период. Появятся… некоторые признаки, - ответил он и быстро добавил. – Но тебе не стоит об этом переживать.
Я улыбнулся, поставил стакан с молоком на стол и рыгнул. - Мы же сможем построить еще одну комнату. Специально для меня, - сказал я. – Ведь так? Мы хорошо научились это делать. У меня может будет своя комната.
Папа уставился на свою тарелку и отложил вилку в сторону.
Мама промолчала.
••••
После ужина мы сели смотреть телевизор, и в этот момент Мама заявила, что скоро обратиться. Она чувствует крайне сильные позывы. Возможно, остались считанные часы.
Папа взглянул на нее и кивнул. Он выключил телевизор, по которому шел документальный фильм о миграции птиц.
Я был расстроен больше чем обычно. Я насупился, но знал, что ничего не изменишь. Я не хотел, чтобы Маму запирали, поэтому я изобразил самый хмурый, надменный взгляд на какой только был способен и вышел из комнаты. Мама меня позвала, но я не остановился, прошел в свою спальню и захлопнул за собой дверь.
Прошло время и мне надоело дуться и переживать о Маме. Я решил вернуться, ожидая, что мои родители уже спустились вниз. Но они все еще были в гостиной.
- С тобой все в порядке? – спросил Папа.
Я кивнул, громко втянул носом воздух и вытер рот рукой. Я повернулся к Маме. Сегодня я не хотел помогать. Я хотел быть обычным мальчиком, с нормальной мамой. Я не хотел видеть, как она обращается. Той ночью я решил, что могу немного повоображать.
- Ты меня уложишь спать?
Она отложила журнал в сторону, встала и подошла ко мне. Я был для нее слишком большим, чтобы меня можно было взять на руки, поэтому она крепко меня обняла. Я почувствовал ее горячее дыхание у себя на шее.
Зловонное дыхание.
Я плотно к ней прижался, а она нависала надо мной, теребя мне лоб. Потолочные светильники создавали свечение вокруг ее головы, оставляя лицо в тени. Прическа делала голову визуально больше, чем она была на самом деле.
- Ты споешь мне колыбельную?
Она кивнула, протянула руку к выключателю и погасила свет. Я почувствовал, как под ее весом пружинит край кровати. Интересно, сколько у нее в запасе времени?
- Что тебе спеть? – спросила она хриплым шепотом. – Как насчет «Иисус любит меня»?
Я отрицательно помотал головой, а потом спохватился, что в темноте ничего не видно. Ее глаза блестели. Она кашлянула.
- Спой мне «Тише, малыш».
Она положила свою ладонь мне на руку и сжала ее. Вздохнула, а потом начала тихо, почти шепотом петь.
Тише малыш, не говори ни слова,Мама купит тебе пересмешника.
Я закрыл глаза, позволяя голосу Мамы проникнуть в мое сознание, наполнить его словами, ее любовью. Я позволил себе уплыть в страну грез.
А если этот пересмешник не будет петь, Мама купит тебе колечко с бриллиантом.А если это колечко с бриллиантом окажется из меди,Мама купит тебе…
На этом месте она неожиданно умолкла.
Я открыл глаза. Я почти заснул и был расстроен, что она остановилась на моей любимой части. – Зеркало, - продолжил я вместо нее. – Как у Алисы.
Ее ладонь сжала мне руку. Темный силуэт тела громоздился на моей кровати.
- Мам.
Темный силуэт не двигался, не отвечал. Она еще сильнее сжала мою руку.
- Мам.
Продолжение в комментариях.