История одного подвига #7. Рассказ участника боевых действий в Афганистане. История №3⁠⁠

Посвящается 30 летию вывода советских войск из Афганистана...

История №1 и №2:

https://pikabu.ru/story/istoriya_odnogo_podviga_6_rasskaz_uc...

История №3. «И ВОТ МЫ ЖИВЁМ»

Автор: Гребенюк Андрей Николаевич

Жара стояла градусов за пятьдесят в тени. Под безжалостным солнцем люди нервно морщили лица, пересохшими глотками жадно хватали раскалённый воздух, наполненный парами бензина, дизтоплива, пороховой гари, выделениями человеческих тел и запахами человеческого мяса. Уже восемь часов шёл непрерывный, время от времени то усиливавшийся, то ослабевавший бой.

Бой, конца которому не было видно, а потому и вызывавший в большинстве его участников тупое равнодушие к собственным судьбам, давящее ощущение и реальности происходящего и вместе с тем желание конца.

Какого конца, это было уже не столь важно, лишь бы прекратился весь этот кошмар непрерывной череды подвигов, самопожертвования, отваги и, разумеется, подлости, трусости, бестолковщины и нелепостей.

… Афганистан, июль 1985 года. Южная оконечность города Герата по реке Карубар, район старой крепости, что за Кандагарским рынком.

Мне с восемью солдатами и лейтенантом-артнаводчиком удалось пробраться к части девятой роты нашего мотострелкового полка, оказавшейся в окружении и израсходовавшей к тому времени почти весь свой боекомплект.

Помню, какой неожиданностью для бойцов было наше появление со стороны предполагавшегося нахождения мятежников, как жадно разбирали они, рано поседевшие солдаты-мальчишки, принесённые нами изделия образцов 1908 и 1943 годов, то бишь попросту патроны для пулемётов и автоматов.

Как сноровисто и вместе с тем суетливо они снаряжали магазины, пристёгивали их к раскалённому оружию, передёргивали затворные рамы. И только потом, зафиксировав в круговороте овладевших сознанием мыслей и метущихся чувств успокаивающе знакомый и в тот момент спасительно-приятный звук патрона, досланного в патронник, чему-то блаженно улыбались, будто испытав верх наслаждения от какого-то неведомого психотропного средства.

Помню, как исступленно буравил матом эфир по радиостанции охрипший командир роты, адресуя свои презрение и возмущение открытым текстом, отбросив условность позывных, одному из вышестоящих офицеров за совершённую подлость.

Как сам грубоватым юмором успокаивал ротного, своего сверстника и друга, потерявшего на мгновение выдержку из-за увиденного предательства. Как здесь же молоденький прапорщик, старшина роты, приводил в исполнение своими кулаками приговор человеческой справедливости…

Помню, как мы лежали в низине реки, на почти полностью открытой местности в тридцати метрах от сгоревшего на наших глазах танка и как потом собирали то, что осталось от погибших танкистов.

Помню, как стреляли из всех стволов, не давая моджахедам высунуть голов, чтобы выбежавший на секунду из-за призрачного укрытия солдат успел зачерпнуть двумя касками воду из мутной речушки. И как потом жадными глотками пили эту воду, пили и думали: вот ещё бы глоточек, – и что же тогда называется счастьем?

Помню, как мы выбрались из той истории, правда, сразу попали в новую. Тогда я первым бежал и стрелял по узкому уличному проходу, отделявшему нас от бронегруппы. Всё обошлось, а за несколько минут до этого, как потом оказалось, здесь же духовские снайпера подстрелили двух наших зазевавшихся солдат-сапёров.

А потом, когда мы поняли, что всё-таки живы, просто-напросто валились под тень бронетранспортёров от дикой усталости, нахлынувшего безразличия к опасности, и даже жажда, казалось, не так мучила наши истерзанные тела. Потом по нам стали работать душманские гранатомёты…

По крайней мере, один выстрел был точным. Он угодил в левый бензобак стоявшего рядом со мной БТРа, который полыхнул тут же, как спичечный коробок. Меня отбросило в сторону, и где-то с минуту-две я тупо наблюдал за происходящим вокруг, стараясь опомниться и прийти в себя. Как, должно быть, нелепо я смотрелся среди этого моря огня, будучи безоружным и по пояс голым. Да, наверное, всё оно так и было…

Но то, что произошло после того, помню более точно. Могу представить, как наводил огонь наших миномётчиков. Правда, прицелочного дымового разрыва так и не увидел за дымовым шлейфом и копотью, шедшими от горевшей машины, но всё-таки что-то там корректировал, представляя по памяти карту местности, обозначенные на ней цели, ориентиры, и шестым чувством, кожей ощущая, что есть такая штука, как простое солдатское везение, – по своим не врежу.

Потом был приказ, и был отход под звяканье пуль по броне, под мощные залпы наших танков, под пронзительный аккомпанемент духовских безоткатных орудий. Было и горькое чувство стыда, хотя и не за себя лично, не за товарищей моих – солдат и офицеров, а за тех политиканов и стратегов, которые догадались запихнуть нас с такой массой техники в узкие городские улочки и вообще в страну эту, которой по существу и дела-то никакого не было ни до пламенных идей Саурской революции, ни, уж, тем паче, до высоких принципов пролетарской солидарности трудящихся, потому как эти «трудящиеся», в значительной массе столпившиеся тут же, на Кандагарском рынке, предлагали с хитроватыми улыбками славным советским «сорбозам» и «командорам» купить у них разнообразные импортные шмотки, фрукты, презервативы и, конечно же, чарс, героин, а до войны этой им как бы и дела-то никакого не было. Потому что это было наше дело и наша война…

Несознательный как бы народец получается, а тут ещё мы со своими танками, пушками, самолётами и призрачным интернациональным долгом.

Помню, как поздним вечером тех же истекавших суток мы, два высоких капитана, стояли навытяжку перед командиром нашего полка, человеком резковатым по характеру, но честным и справедливым, а потому и не сыскавшего милостей от вышестоящего начальства.

Стояли и докладывали о выполнении боевого приказа. Точнее, докладывал он, ротный, а я, хоть и старший по должности, но офицер, отвечавший «не пойми за что», по большей части время от времени вставлял отдельные фразы, чтобы подбодрить своего боевого товарища в присутствии столь высокого военного совета.

Мы стояли и ожидали нового приказа, как ожидают решения своей судьбы. И нам приказали…

Приказали утром вновь выйти на занимаемые ранее позиции и захватить к тому же первые дувалы. Правда, командир полка при этом страшно ругался в адрес какого-то обременённого большой властью остолопа, потому как он-то, командир, хорошо понимал, что означает этот приказ.

Приказ, уменьшивший за минувший день девятую мотострелковую роту ровно на треть убитыми и ранеными. Понимали это и молчаливо стоявшие рядом офицеры штаба и всегда рассудительный командир третьего батальона, но правила игры требовали от нас сказать одно лишь единственное слово – «Есть!»

И, разумеется, оно было произнесено.

Помню, как мы вышли с командного пункта, как полуприлегли на пологий земляной вал, с ненавистью отбросив казавшиеся бесполезными против людской тупости автоматы, и, пряча сигареты в рукава форменных курток, медленно и молча курили, понимая, что, пожалуй, на этом можно ставить в конце наших биографий точку или восклицательный знак, что для нас в принципе было уже и не столь важно.

Тогда мы сознательно, даже не сговариваясь, оттягивали момент встречи с ротой, ведь людям, пережившими ВСЁ ЭТО, осознавшим бренность бытия и соприкоснувшимся с вечностью, нужно было говорить те же грубые слова и тем же хамоватым тоном, потому как жалеть начнёшь подчинённых. А жалеть будешь – погубишь.

И вот было всё уже сказано…

Мы с ротным отправились прилечь в БТР, хотя спать, конечно, не хотелось, ведь через каких-нибудь пару часов нас вновь начнут убивать и мы будем убивать, не отдавая себе полного отчёта в том, зачем всё это нужно и кому это нужно.

Можно было точно и ясно представить себе, что в это время происходило в роте, чем дышат и что чувствуют люди в ожидании Смерти.

Кто-то, очевидно, пытался выговориться перед товарищами, сыпал матерными остротами и рассказывал о том, чего, как правило, никогда на самом деле и не было в его собственной восемнадцати-двадцатилетней жизни, но так хотелось бы, чтоб было.

Говорилось это не столько из простого желания поболтать, излить душу, сколько для того, чтобы заглушить чувство страха перед грядущим и неведомым. Да, страха, – естественного и вполне объяснимого проявления человеческого инстинкта самосохранения.

Кто-то, должно быть, в это время втихую молился Христу, Аллаху или какому-то своему персональному, никому более не ведомому Богу.

Кто-то, возможно, вспоминал всю свою непродолжительную жизнь, что в общем-то, с точки зрения бытовавших в Афганистане суеверий, было самым плохим предзнаменованием – значит, убьют или, в лучшем случае, ранят.

Я знал, что кто-то в это ночное время очищал от нагара слитым с бензобака БТРа бензином мой с несколькими аккуратными ножевыми метками на цевье автомат.

Неуставные отношения? – Глупость, если вы так считаете. Просто солдат, делая эту работу, был уверен в том, что делает это он для себя. А работа офицера, она другая работа…

Однажды в горах, когда в беспросветной ночи шёл семичасовой непрерывный подъём, я заметил, что, когда останавливаюсь или оступаюсь, или еле удерживаюсь на руках, цепляясь за горный выступ на гребне штурмуемого хребта, два солдата неотступно оказываются рядом со мной, передавая то ремень, то верёвку или просто протягивая руки. Такая вот компания получилась, как говорится, «на троих»...

Но потом понял, что их для этого назначила РОТА, точнее её солдатское большинство. Как оказывается, всё может быть так просто.

Не верьте тем, кто утверждает, что в Афгане офицерам стреляли в спину, хотя, конечно, и командиры там были весьма и весьма разные. Но я, офицер управления полка, ходивший на боевые выходы только с ротами и взводами, лично хорошо осознавал, что мне верят СОЛДАТЫ, а я верил им.

Какие ещё здесь слова найти, кроме фронтового братства, взаимовыручки и прочая, прочая, прочая? Пожалуй, это можно назвать и разумным опасением потерять ГОЛОВУ в бою. Голову, которая и огонь артиллерии откорректирует, и «вертушки» наведёт, и просто вселит уверенность в усомнившиеся души, разберётся в любой обстановке.

Не их, а меня учили этому ремеслу шесть лет в Суворовском и Высшем военном училищах. Я был профессионалом, они – любителями (если по спортивной терминологии), но все мы вместе, и никак не иначе, составляли одно целое, что именовалось в боевых приказах взводом, ротой, батальоном, полком. И мы опасались потерять друг друга. Разумно опасались!

А впрочем, это я уже отвлекаюсь.

Могу отчетливо вспомнить чувства и мысли, овладевшие моим возбуждённым сознанием той июльской афганской ночью в пропахшем бензином и пороховой гарью бронетранспортёре.

Думал я о красавице-жене, ожидавшей меня в Одессе, о её прекрасных голубых глазах, покладистом характере, о том, что, к счастью, у нас тогда не было детей. Конечно же, о родном подмосковном городке, о матери своей, вдове офицерской, обманутой мною в том, что якобы служу я в благополучной Венгрии, о многом, многом другом.

Но тогда же, да, пожалуй, именно тогда с какой-то доселе неведомой силой и злобой стали грызть мои душу и сердце вопросы: «Почему? Зачем? Кому и сколько мы интернационально задолжали? Ради чего? Ради того, как в песне, «чтоб землю в Гренаде (Герате?..) крестьянам отдать?» Зачем же мы убиваем друг друга, живя на одной земле нашей грешной? Родина? Партия? Честь? Совесть? Долг воинский?»

А уже потом пришло осознание банальной истины: война – это убийство. Организованное и санкционированное государствами, освященное различными идеологиями и религиями, воспетое пропагандой, овеянное героическим эпосом прошлых поколений, но всё-таки – убийство. Убийство себе подобных. И при этом уже и не столь важно – справедливая или несправедливая эта война, на той или иной стороне историческая, конфессиональная, национальная, классовая или ещё какая-то правда, потому что война – это убийство, и всё. Точка.

Так кто же тогда я? Солдат? Защитник Отечества? Или, быть может, я не солдат? Зачем всё это? Зачем?

Но потом наступило утро…

А приказ нам по каким-то неведомым причинам отменили.

И тогда мы остались живы. Правда, не всем из нас удалось добраться не в цинковых упаковках в Союз. Но добрались-таки. И вот мы живём…

Как всегда напоследок...

P.S. Всегда тяжеловато писать такие посты, потому как пока вставляешь текст -читаешь, скрупулезно ищешь фото в интерсети, чтобы желательно без повторов - читаешь, проверяешь, редактируешь - опять перечитываешь и будто окунаешься в тот мир, которым ты сейчас поделишься с миллионами читателей. И посты на военную тематику, впрочем как и само понятие "война" становится для тебя все более и более понятным, даже не смотря на то, что ты уже почти как 20 лет сам в Вооруженных Силах.

Спасибо что дотерпели, дочитали.

Удачи Вам и мирного неба над головой!

Не прощаюсь.