Дьявол, Бог и антидепрессанты ⁠⁠

Часть 1. https://pikabu.ru/story/dyavol_bog_i_antidepressantyi_601816...

Часть 2.

Я захожу в кабинет. Передо мной, сидит приятная женщина лет тридцати пяти. Начинает спрашивать меня – о жизни, о первых приступах, об эмоциональной нестабильности и психологических травмах. Коротко рассказываю ей всё, что со мной произошло. Почти всё. Я люблю говорить о себе. От части – из-за самолюбия, отчасти – как только я открываю рот и выкладываю свою историю, она тут же становится реальнее, чем была секунду назад.

- Понятно. Мне для постановки диагноза нужен анализ лития. Сходи сдай и мне отзвонись. А в понедельник сходишь к психологу. Тебе удобно в понедельник?

- Да. Так что со мной?

- Ну, на лицо маниакально-депрессивная личность. А вообще – сначала сдай литий.

Сдаю литий. Иду к психологу.

В конце концов мне назначают литий (ибо по анализам он у меня катастрофически занижен) и кое что ещё.

Я счастливая выхожу из кабинета и благодарю жизнь. Так будет ещё много месяцев – каждая встреча с Алесей Владимировной будет заканчиваться моим радостным расположением духа, осознанием, что все проблемы – ерунда, и мы прорвемся.

После первых же таблеток симптомы начали ослабевать.

Я была крайне истерична в то время – в Петербурге я не замечала этого, поскольку жила одна. Оказавшись в квартире с мамой и бабушкой я осознала, что любая мелочёвая мелочь, незначимая деталь, способна загнать меня в слезы на полные 40 минут. Это было невыносимо. Это было тяжело. Истерики забирают огромную часть твоих сил. После каждой из них я чувствовала себя опустошенной. Такова была схема моего взаимодействия с миром – мне что-то не нравится – я не могу это изменить - во мне закипает злость - злость вырывается со свистом и паром, опустошая, разбазаривая и всё хорошее, что ещё во мне осталось.

После первых же таблеток моё эмоциональное состояние стало стабилизироваться. Литий делал своё дело. На второй день я радостно рассказывала Алесе Владимировне, что ни разу не плакала за эти два дня. Однако с темными мыслями и местами всё было не так гладко.

Однажды я решилась прочитать книгу, к которой не могла подобраться уже вот несколько месяцев (а может, и больше года). Меня тянуло в мифологию в то время, тянуло к тем книгам и знаниям, которые могли бы помочь мне переварить весь опыт последних лет. Которые могли бы помочь разобраться со всем тем, что со мной произошло.

Умирает возлюбленная прекрасного юноши. Он, убитый горем, но полный решимости, спускается в царство мертвых, чтобы отвоевать ее назад. Встречая ее, он зовет ее с собой, туда, в мир живых, в радость и счастье.

- Хорошо, - говорит возлюбленная. - жди меня за той дверью. Но не оглядывайся – я выйду сама.

Юноша не сдерживает обещания – терзаемый любопытством и нетерпением, он оборачивается – и видит тело девушки, гниющее, изъеденное червями.

- Как ты посмел, смертный! – Восклицает она и бросается за юношей в погоню. Тот успевает переступить некую черту, отделяемую мир живых от мира мертвых. Он убежал, он спасся от самой смерти.

Меня пронзает дрожь и страх. Я понимаю, что в этом и есть смысл мифа – он символизирует, передает в поэтической форме то, что передать практически невозможно. Побег от смерти. Жуткое, зловонное, черное нечто. Оно бежало за мной. Не сделала ли то же самое и я? Я спаслась. Я ускользнула от этой черноты, которой нужна была моя душа. Эти странные, мифические образы из доисторических времен вдруг обрели кровь и плоть, меня ужаснула их реальность, их вещественность. Само их существование, если быть честной. Монстров не существует, говорили нам. Как могу я этому верить, если один из этих монстров гнался за мной? А если гнался один – реальными могут быть и все остальные, когда-либо выдуманные человечеством? И те, до которых умудрилась додуматься только я?

Читать книгу мне было страшно. Действительно ли я спаслась? Или смерть – она вот тут, рядом, за углом – стоит мне оступиться, совершить одно неверное движение – и я пропала?

Приступы бессилия и темноты ослабили хватку, но до конца отпускать меня не хотели.

Периодически ко мне приходили состояния, подобные приступам. Они были слабее (спасибо таблеткам), но всё ещё ужасающие. Слабость продолжала преследовать меня. Апатия продолжала запускать в мою душу свои отвратительные, слизкие пальцы. По утрам я глушила её кофе (надо же хоть что-то делать), но к вечеру, когда действие кофеина проходило, я ложилась на кровать и вновь проваливалась в зябкую, липкую трясину.

Бабушка и мама не упускали возможности указать мне на мою лень. А я не засыпала в мягкой полудреме, не нежилась от удовольствия. Я опускалась в бездну, пускалась в путешествие по неизведанным, жутким мирам моего подсознания. Всё это изматывало.

Быть активной и продуктивной было сложно вовсе не от лени и беспечности (ну ладно, может быть чуть-чуть). Я думаю, что тут меня поймут многие. Поддерживать работоспособность во времена негативных перемен и состояний – крайне сложно. Ты садишься за стол, собираешься с мыслями – и через секунду эти самые мысли начинают дерзкое восстание. Они отказываются направляться в нужное русло – как озлобленный рабочий класс во времена русской революции. Они бунтуют и плюют тебе в лицо (скорее – в душу).

Главной проблемой, по сути, было то, что я – простите мне это – человек творческий. Одно из моих главных увлечений – это писать. Я писала лет с 12 – стихи, рассказы, дневники. Всё это всегда было реальней, чем достижения в школе и тусовки с друзьями. Одним из самых мучительных моментов того времени было именно вот что – неспособность писать.

Я закрываюсь от мамы и бабушки в дальней комнате – мне нужна тишина и концентрация. Я открываю тетрадь, беру ручку (мой любимейший ритуал, с которым сравниться может, разве что, ритуал закуривания сигареты). Я не могу писать.

ТЫ НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА, ДРЯНЬ.

ОБ ЭТОМ НЕЛЬЗЯ ГОВОРИТЬ.

Восстание мыслей. Спасибо.

Горло мне что-то перетягивает, вместо подвижных тканей там – пустота, заполненная чем-то темным. Мне нельзя писать. Я не имею права. Это – зло. Наверное, это то же самое зло, привидевшееся Бессонову, когда он писал строки «Все, кто пишут стихи – попадут в ад». Творчество, как и цвета и счастье, начинали мне казаться деянием дьявола, чем-то темным и злым. Я прихожу в ужас от этой мысли – почти всё, что меня когда-либо привлекало в этой жизни, связано именно с творчеством.

Я сижу в комнате с бабушкой, смотрящей по телевизору «старше всех». Мне хотелось проводить с ней больше времени – приходилось смотреть эту муть. К тому же, в том состоянии само присутствие других людей в комнате уменьшало моё беспокойство.

Заходит мать, и в этот момент по телевизору я слышу слова.

- Жена сразу сказала, что давай с тобой расстанемся, раз ты хочешь в консерваторию. Я же знаю, что все творческие люди – бездельники.

Мать одобрительно смеется.

Меня охватывает злость.

Неужели и я – просто бездельник? Неужели радость творчества сокрыта от меня – навсегда?

В общем, прихожу я снова к Алесе Владимировне. Рассказываю о том, что мне всё ещё тяжело. Разговор заходит об антидепрессантах.

Года три назад я уже пила их, и, тогда – я была в восторге. Говорю ей название тех таблеток.

- Ну, раз они на тебя так хорошо влияли, давай их и попробуешь ещё раз пропить.

Тут стоит кое-чего добавить. В добавок ко всем вышеперечисленным состояниям меня мучали ( а иногда развлекали) иллюзии. Я опускала голову вниз, на асфальт, покрытый снегом - и созерцала его движение. Узоры (на обоях, на бумаге и потолке) вообще жили в тот период своей, отдельной от меня жизнью. Как подросток, только вырвавшийся из-под присмотра родителей – им не было до меня никакого дела. В самом начале моего лечения мамина подруга проводила мне курс иглорефлексотерапии. Втыкала в меня иголки и уходила минут на 20, а я лежала, чувствуя, как расслабляется моё тело. Мне некуда было больше смотреть, кроме как вверх. Уже в первые секунды моего пристального внимания узоры потолка начинали танцевать. Одно перетекало в другое. Появлялись какие-то картины. Стандартная штука для меня тогда - смотрю я на пролитый бензин или на пыльную поверхность стола - и вижу картину. Отчетливо. Не прилагая к этому почти никак усилий. И да, картины. Одна из них висела над моей кроватью. Девушка, вышивающая что-то, казалось мне, постоянно наблюдает за мной. Как-то не по-доброму наблюдает. Почти осуждающе. Как говорящие картины в Хогвартсе.

Признаюсь - мне всё это даже нравилось. Это было необычно.

Это было интересно. Как человека, любящего исследовать, изначально подобные эффекты меня увлекали. Пугающими они стали тогда, когда за ними я уже не могла рассмотреть реальность. Особенно страшно бывало по утрам и вечерам - сразу перед засыпанием или после пробуждения. Когда мой мозг ещё только выбирался, после крепкого сна, из пучин подсознания, и прихватывал это подсознание с собой. Или вечером – когда я отпускала контроль, и подсознание начинало выходить на первое место. Я не могла найти ничего, что было бы достоверно, точно и материально - всё плясало, перетекало из одного в другое, сводилось ко мне и моему восприятию - и я не знала, что с этим делать. Как будто реальность была калейдоскопом, проворачивающимся самостоятельно, без каких- либо действий с моей стороны. Я была точкой, точкой сознания, призмой калейдоскопа, и стоило мне отвлечься – реальность теряла свою материальность, завлекала меня в какую-то дикую пляску материи и энергии.

Об этом я психиатру своему не рассказывала. До поры до времени.

Итак, ночь. Я только что выпила антидепрессанты. Ну, минут 30, может быть, назад. Я начинаю чувствовать эффект. Открываю глаза. Дверь моей комнаты начинает двигаться и колыхаться, словно это и не дверь вовсе, а шторы в ветреный день. Таблетки каким-то образом очень усилили мои иллюзии.

Об этом я Алесе Владимировне не рассказала, но пожаловалась, что после таблеток я не могу спать. Так было и три года назад – антидепрессанты уменьшают потребность во сне (может за счет того, что увеличивают качество). Но в прошлом я была здорова и активна, сейчас же отсутствие сна ввергало меня в жуткое состояние.

- Так, тогда прекращай пить таблетки. Они тебя слишком бодрят. А нам тебя сейчас нужно успокоить.

Второй раз я попыталась выпить антидепрессанты (у меня же была целая пачка, в первую попытку я выпила от силы таблетки три) через пару месяцев. Признаюсь – ради кайфа. Мне было больно и плохо. Я знала, что таблетки мне помогут. Но, по какому-то ужасу несправедливости, чувствовала я себя после них просто ужасно. Ночь, я лежу на диване и не нахожу в себе силы встать. Узоры ковра оживают и я теряю себя в них. Да, мысли перестают плясать негативную пляску, но слабость и глюки восприятия не оставляют меня – поэтому я оставляю идею пить антидепрессанты.

Так проходило то время в моей жизни. Мне стало лучше, значительно лучше. Но представим, что «хорошо» - это уровень моря, а то, где была я – Марианская впадина. Через 2-3 месяца после лечения я уже не задыхалась под тяжестью воды и мрака на самом дне – но выбиралась я медленно, и до поверхности воды мне было ещё плыть и плыть.

Мне было плохо, но мне было лучше.

Например – я уже могла поддерживать хоть какую-то концентрацию. Когда я, ещё в Питере, решилась прочитать книгу по антропологии (тема мне крайне интересная), я не могла понять ничего. Точнее – я не могла сконцентрироваться. Мои мысли праздновали и бесновались, и достаточно было малейшего упоминания о чём-то, что связанно с моим состоянием – и у меня начинался приступ. В один из таких дней я решила прочитать Фауста (не очень хорошая идея). Я настолько слилась с текстом, что я была уверена, что Фауст – это я. Это я продаю душу дьяволу. И то, что я читаю эту книгу именно сейчас – не случайно… И всё в таком духе.

Но потом случилось кое-что.

Я прочитала побочные эффекты препарата с литием. И бросила его пить к чертям – не очень мне по душе были побочки в виде комы и внезапной смерти.

И мне резко стало хуже. По глупости своей я перестала ходить к Алесе Владимировне – я ведь бросила лечение.

Именно тогда, наверно, и появились навязчивые мысли. Нет, появились они раньше, но тогда они снова стали брать надо мною вверх. Я могла лежать ночью и ощущать всем своим телом и разумом, что если я что-нибудь не сделаю ПРЯМО СЕЙЧАС – я сгорю. Сгорю в пламене ада. Или замерзну в нём, на самом дне ледяного озера. Мысли заставляли меня, измотанную, вылезать из кровати. Я не вылезала.

В тот день я порезала палец. Фигня – подумала я и даже не обработала перекисью. Фигней это было ровно до наступления темноты. На тот момент я ночевала отдельно от мамы и бабушки – пыталась преодолеть страх одиночества и темноты, причем, весьма успешно. Мне начало казаться, что я должна обработать палец именно сейчас – иначе дело дрянь. Я ясно видела, как начинается заражение крови, как я теряю палец, а потом – жизнь. Но аптечки в моей квартире не было. Мысли кричали «БЕГИ К МАМЕ И БАБУШКЕ, У НИХ ЕСТЬ АПТЕЧКА, СРОЧНО ОБРАБОТЙ ПАЛЕЦ. СРОЧНО, С*КА, СРОЧНО!!!!»

Лишь нежелание выглядеть полным лунатиком в глазах мамы и бабушки остановило меня от побега из теплой кровати. Ну и робкие мысли о том, что всё это – бред.

Я никуда не пошла. И, конечно, с пальцем всё было нормально.

Так прошло месяца три. Самая подлая штука - это то, что когда ты в таком состоянии, ты можешь не осознавать НАСКОЛЬКО тебе плохо. Живёшь себе и живёшь.

Но, во-первых, всё было уже не так ужасно, как в Питере и первый месяц в городе N, а, во-вторых, в семье нашей разыгрывалась тогда трагедия (не связанная с моим состоянием, просто так совпали звезды). Я была постоянным и почти главным ее участником. Вся эта ситуация по мне сильно, очень сильно вдарила, и что уж тут удивляться, что я чувствовала себя ужасно? На всё это я и списала своё состояние. На стресс и тяжелую ситуацию в жизни.

В этот период мне необычайно помогала медитация. Я могла сидеть в нужной позе по 40 минут перед тем, как выйти из дома. Сидеть, пока не почувствую себя в более - менее адеквате. Вечером я, измотанная, возвращалась домой и, коли были силы, снова начинала медитировать.