Добро пожаловать в наш ад.⁠⁠

Рассказ посвящается попавшим в плен солдатам и офицерам близ села Мескер-Юрт. Трагедия произошла на 15 м блокпосту, в ночь с 7 на 8 марта 1996 года.

Глазные яблоки дернулись под веками спящего. Колени затряслись, кисть руки сжалась, в кулак. Поднялась одна босая ступня, вторая, за ней обрубок руки, инсценируя беспорядочный бег.

Человеку снится кошмар. Кушетка трясётся. Парень бежит уклоняясь от пуль, падает и катится с обрыва цепляясь пальцами за кусты шиповника, сжав губы от боли. Они сухие, обветренные, дрожат. Во рту мечется белый язык и вырывается жалобный стон. Медсестра тут же окунает в гранённый стакан бинт и смачивает водой губы бойцу.

— Мама ...ты где ? Мама, — стонет рядовой. И слова выговаривает так неуклюже, как в детстве когда Семёну было четыре года.

— Я здесь милый, здесь. Ничего не бойся. — отвечает ему Галина Сергеевна, старшая медсестра военно-полевого госпиталя.

— Плен, — сухо констатирует факт хирург и опрокидывает рюмку спирта. — Ноги мы обработали тебе Сёма, а вот левой руки, у тебя теперь почти нет. Уж извини. Поздно тебя разведчики обнаружили. Хорошо, что шакалы не с глотки рвать начали, а с руки твоей непутёвой, — говорил сам себе, как бы оправдываясь молодой хирург. — Ухо жаль... обгрызли твари.

— Вы Павел идите, — тихо сказала женщина, — высыпайтесь. Глаза у вас мутью красной блестят. И не налегали бы на спирт. Алкоголь вам тряску рук, к сорока годам обеспечит, и плакало ваше призвание тогда. Талант пропьёте.

— Не доживу я до сорока-то, с такой работой, — мрачно усмехнулся хирург, кусая ноготь большого пальца. — Не-до-жи-ву.

— Ну полно вам, полно. Идите. — взглянула грустными глазами Галина.

Электрический свет погас. Скрылся за грязными полами брезента уставший хирург. В полумраке под светом луны, сквозь небольшое окошко армейской палатки, медсестра тихонько запела Семёну. Ему, и ещё пятерым раненым ребятам крепко спящим от обезболивающих уколов морфина.

Где-то глубоко-глубоко, будто под метровым слоем чеченской земли зазвучала мелодия. Боец пытался понять, откуда льётся этот нежный и до боли знакомый мотив — «тёмная ночь, только пули свистят по степи».

«Как же мне выбраться из темноты?» — думал Семён, чувствуя, как тяжело ему даётся каждый вдох и каждая мысль. И страх. Страх не отпускает. Природный, непостижимый до одури дикий.

— Я понимаю рядовой, конечно страшно, — прозвучал совсем рядом шёпот командира танка. Холодная рука прикоснулась к руке парня, вложив в ладонь запаянную пулеметную гильзу. И только сейчас, в полумраке Семён понял, что сидит на дне большой ямы, слушая голос офицера.

— Товарищ лейтенант; что вы шепчете мне? Говорите громче, я вас не слышу. И не вижу. Почему тёмно так?

Боец судорожно ищет спички из сухого пайка спрятанные в складках закатанных кирзовых сапог. Долго чиркая зажигает и вжимается в глиняную стену, закрыв рот рукой от увиденного, чтобы не закричать от ужаса. Голова парня затряслась мелкой дрожью, из глаз хлынули слёзы. Горячими ручейками часто-часто. Напротив сидит раскинув в обе стороны ноги, мертвый командир его машины. Голова задралась чуть вверх и набок, как равнение налево. Глаза — стекло. В них отражается свет луны. Форма в крови, и в полумраке кажется чёрной. Горло офицера перерезано до позвонков.

— Ма-маааа.... — не в силах унять истерику закричал танкист. — Ма-маааа, ты где?

— Здесь я солнышко, здесь, — прекратила петь Галина Сергеевна легонько сдерживая поднимающегося с кушетки, в бреду, бойца. Семён снова слизал сухим языком с губ капли воды и затих.

— Ишь чего суки захотели, — прохрипел кто-то справа от рядового. — Мол веру прими нашу и живой останешься. В моём же автомате патрон в стволе оставили и мне в руки суют. Я сначала не понял в чём подвох, а они гады Кузьмина из строя вывели на глазах у всех ребят, и хотят чтобы я Кузю нашего стрельнул. Ты ведь помнишь Сёма, как смешно я закричал ... «да вы оборзели мрази?»

Семён медленно опустил свой взгляд с окровавленного и грязного лица Фадеева на его тело, и увидел две огромных дыры на груди. Сержанту всадили очередь в спину. Отказался стрелять.

— Не разговаривай с нами Семён. — жалобным почти девичьим голосом, обиженно произнёс Кузьмин. — Нельзя живому, с мёртвыми разговаривать.

— Разве я жив пацаны?

— Жив, жив,— вдруг повернул свою голову лейтенант, и взглянул в глаза бойцу. — Гильзу мою не потеряй, не то всю жизнь, к тебе приходить буду. Ты меня понял? Там адрес семьи моей…

— Где я? — немного успокоился танкист.

— Мы в зиндане, который скоро станет для нас братской могилой, а ты у ручья без сознания лежишь, — ответил с равнодушием офицер.

— Кстати прошу заметить, — специально издеваясь добавил сержант, — у тебя одна рука и ноги в воде, а к другой руке, два шакала принюхиваются. Если наши тебя не найдут — добро пожаловать в наш ад. Однорукий боксёр...

— Поди нашли уже, — тяжёлым голосом, кто-то прошипел из темноты.

— А там кто? — спросил танкист указывая пальцем в темноту.

— А там остальные ребята лежат. Мертвые. Прямо друг на дружке, — молвил командир. — Тебе лучше не смотреть.

— Как же я жив, а вы нет? — не унимался Семён и уже даже привык, к своим собеседникам.

— Хочешь расскажу? — предложил всё тот же, тяжелый, сдавленный голос из темноты. — У всех ребят обувь поснимали, а твоей и моей обувкой побрезговали. Нам ведь двоим резиновых сапог не досталось.

У тебя прожжённы, а у меня стоптаны в край. Боевики видать грибка боятся. Когда, тот старый Шалинский урод с внуком на товар посмотреть пришли, — тебя и меня, ему за двух лошадей продали.

— Меня отпустили? — недоверчиво пробормотал Семён.

— Дурак что ли? — раздался дружный смех погибших, — это я деду в рожу зарядил со всего маху. Я, понимаешь? Твой наводчик. Мы к тому времени, к овражку по тропе спустились. Пацан последним шёл, а дед за мной. Я и в овраг тебя толкнул. Юнец-чеченец очередь по нам дал пока старик, в себя приходил. Промазал. Сил нет ещё в ручонках. Видать ствол АКМа в небо отдачей рвануло. Но старый — сука меня достал. Ногу прострелил когда мы почти до ручья добежали.

Сергей вдруг замолк, и всё покрылось чёрной, увесистой, непроглядной мглой. Исчезли лица товарищей и вновь зазвучала повсюду песня — «тёмная ночь, только пули свистят по степи». Её звук становился то громче, то тише. С этим менялась и пустота вокруг. То рассеивалась, обнажая контуры мёртвых, то вновь скрывая их лица от Семёна.

— Ребят, вы куда пропали? — растерялся танкист.

— Спичку зажги, — кто-то сказал прямо в ухо, — у тебя ведь есть.

Вспыхнула селитра в дрожащей руке солдата и резко погасла.

— Пфффф! — задули мертвые губы сержанта пламя, — разведка любит ночь.

И вновь раздался смех. Семён тоже стал улыбаться и даже хотел, кого-то дружески ударить в плечо, но вовремя остановил себя, понимая абсурдность своих намерений.

— В общем Сёма, — продолжил наводчик, — ты меня раненого на спине потащил. Вторая очередь мне под лопатки вошла. Это уже в меня щенок стрелял. А тебе повезло. Относительно. Кстати этого гада старого я узнал. Это он нам на блокпост водку таскал. Контрабасы ещё удивлялись, мол чего так дёшево. Может в бутылках и был клофелин, а?

— Значит один я в живых остался? — угрюмо пробормотал рядовой.

— Нет, — ответил лейтенант, — двоих ещё не расстреляли. Может даже троих. Хотят обменять на радиостанцию и пару стволов у комбрига. Не знаю, получится ли... Может сбежит кто?

— А почему вы все одеты не пойми как? Март всё таки, — старался задать больше вопросов Семён.

— Мы в разное время года погибли, — ответил как-то облегченно Фадеев. — Меня и ещё троих ребят, одной очередью, а тела в ущелье скинули. Испугались чеченцы, что при зачистке вы наши трупы найдёте.

— А нас летом расстреляли, — сказали на перебой сразу несколько молодых голосов оттуда, куда боялся смотреть выживший.

— Сейчас много, о нас дерьма придумают, — крикнул злобный и громкий голос, — типа сами виноваты и пропили блокпост, с оружием и личным составом.

— Успокойтесь капитан, — тихо сказал лейтенант, — ведь приказали: «оружие в пирамиды».

— Оружие в пирамиды из-за любителей гранаты во сне взрывать, — огрызнулся капитан, — хотя может быть, мы многое не знаем...

— Мой автомат при мне был, — гордо сказал Денис из мрака ямы, — я на посту стоял честно. Зевал правда. Какая-то сука мне штык нож сзади в шею... и бушлат зачем-то сняли. Сняли и не взяли. Кровью видать испачкался. И шапку мою вязанную. Кто-то пароль боевикам сдал... Ты им передай Сёма, чтобы искали нас. И живых и мертвых. Нельзя нас забывать. Я в родную землю хочу. А здесь мы как живьём в цементе. Здесь вся Чечня для нас один огромный зиндан.

— Хрен куда денешься, да братцы? — уже миролюбиво добавил капитан. — А сказать, кто нас сюда загнал? Все наши доблестные войска... Сказать, я спрашиваю? — рассвирепел офицер.

— Вот только политики не нужно, товарищ капитан. Не буди ребят, — вздохнул лейтенант и сказал, — возвращайся Семён домой скорее. Негоже тебе тут с нами. Ты молодой и сильный. А нас уже черви изъели, да стервятники. Земля мы теперь, под подошвой армейских сапог.

— Как жить-то мне ребята? Я ведь вас никогда не забуду, — заплакал боец, медленно приподнимаясь на ноги.

— А ты и не вздумай, — строго сказал на прощанье капитан, — я оттого и ненавижу человеческую память. Коротка она, паскуда неблагодарная. Свечу за нас поставь и о гильзе лейтенанта не забудь. В сапоге она у тебя. Руку-то ты потерял... а теперь кругом воин. Шагом марш...

Автор:Олег Палежин.