Чтобы помнили. Валентина Тимофеева реальный прототип «маленькой докторши» Тани Овсянниковой из романа К.Симонова «Живые и мёртвые»⁠⁠

Константин Симонов - писатель, поэт, военный корреспондент, свидетель отступлений 41-го года. Дневник писателя о начале войны, опубликован в середине шестидесятых под названием «Сто суток войны» и являющийся основой первой части романа «Живые и мёртвые».

«Живые и мёртвые» - роман состоящий из трех частей: «Живые и мёртвые», «Солдатами не рождаются», «Последнее лето». Также по двум первым книгам были сняты два художественных фильма, небольшой пост о фильмах.

Таня Овсянникова персонаж данного романа, реальный прототип - Валентина Владимировна Тимофеева.

Далее представлен текст из опубликованного дневника Константина Симонова «Сто суток войны»

«Врач, который шел с ними, оказался крошечной, худенькой женщиной»

Воспоминание об этой мимолетной встрече в лесу под Могилевом оказалось для меня впоследствии первым толчком к тому, чтобы написать «маленькую докторшу» Таню Овсянникову — одно из главных действующих лиц романов «Живые и мертвые» и «Солдатами не рождаются».

Тогда, в июле 1941 года, вернувшись из-под Могилева, я написал очерк о встрече с этой женщиной-военврачом — «Валя Тимофеева». Он был напечатан во фронтовой газете с одними купюрами, а в «Известиях» — с другими. Во фронтовой газете под моей фамилией, а в «Известиях» — под псевдонимом С. Константинов, потому что рядом шел другой мой фронтовой материал за собственной подписью.

Я считал, что эта женщина погибла. Может быть, это шло от общего ощущения тяжести обстановки под Могилевом, а может, еще и оттого, что из всех людей, с которыми я столкнулся в ту поездку, мне потом за все годы довелось встретить только одного человека.

Готовя записки к печати, я вдруг обнаружил, казалось, безнадежно потерянный старый блокнот, бывший со мной в той могилевской поездке, — а в этом блокноте свою тогдашнюю запись о встрече с женщиной-врачом. В виде исключения я полностью приведу эту запись. Она может дать известное представление о том, как вообще первоначально, во фронтовой обстановке, велись записи, на основе которых — в тех случаях, когда они сохранились, — я диктовал весной 1942 года свои записки. Вот эта запись:

«223 с. п. 53-й дивизии.

Начали нас бомбить в роще. Наши тылы полка. Справа и слева от нас были батареи.

Женщина, зубной врач, Валентина Владимировна Тимофеева, 23 года, вылезала из укрытия и доставала и перетаскивала раненых.

— У нас не было комплекта врачей, мне самому приходилось перевязывать, и я попросил, дайте хоть зубного. Вот и дали. Я сам, когда была сильная бомбежка, полз в щель, а она перевязывает на открытом месте. Говорю: „Убьют!“ — „Нет, говорит, пока не убили, надо работать“, а сама перевязывает.

— Я перевязывала раненого, а он рядом, гадина: „Тала-ла-бала“ — и подползает близко. Я раненого накрыла палаткой и говорю: „Милый, лежи спокойно“. Шесть ран у него. Безнадежный, худощавенький такой. Безнадежный, а перевязать все же надо. Он говорит: „Милая, все же подползи ко мне…“

Они осветили нас ракетой. Потом ракета потухла. Я поползла, кричу: „Где вы?“ Но поползла неверно, он кричит: „Я здесь, здесь!“

Я поползла, говорю: „Милый, как же вас?..“ А он говорит: „Я поднялся, а тут ракета — и скосили“. Шесть ран. Перевязала его полотенцем. Вижу, что безнадежный, но чтобы ему легче было, перевязала грудь полотенцем. Он чувствует, что безнадежное положение, спрашивает: „Насмерть?“ Я говорю: „Нет, что вы“… Тут и подполз немец. Я вынула наган и выстрелила. Он упал. Наверное, убила, потому что он потом бы меня сам застрелил. Я была на месте, и мелькали белые бинты… А потом его лежа тащу и прошу его: „Милый, ну как-нибудь, ну еще шаг“… Он говорит: „Не могу“. А я все же прошу. Тяжело, сумка тяжелая, разве мне ее бросить? Все-таки дотащила.

Кружку 9-го осколком выбило из рук.

— Как приехали, всего раза три и пришлось открывать свой кабинет. Ни у кого зубы не болели. Я спрашиваю: „Что же буду делать?“ Говорит начальник штаба: „Найдется“. И правда, нашлось.

Рукава у гимнастерки завернуты. Правая рука натерта в кровь.

— Почему же вам форму не дали лучшую?

— А у меня своя есть, по росту, да разве на меня напасешься? Вся в крови была.

С 8 марта 1940 года в армии.

— У меня лялька была, год десять месяцев, она сейчас умерла. Только жив сын, четырех месяцев. С мамой сейчас. Мама говорит: „Воспитаю сына, только прогоните немцев“. В военкомате спрашивают: „Ничего, что лялька?“ Говорю: „Ничего“, ну и пошла в армию.

Кончила Саратовскую зубоврачебную школу в 1936 году.

— Теперь уже едва ли придется зубы лечить, буду работать по новой профессии.

Ее дразнит капитан: „Приказано вас при наступлении не брать“. — „Это почему же?“ — „Во-первых, женщина, да, во-вторых, еще такая маленькая“.

Детское курносое лицо, как у мальчишки. Сама уроженка Аткарска, жила в Саратове.

— Я в Берлине сама хочу быть. А то что же это, вы уедете туда, а меня оставите?

— Сначала перевязывала тех, что были в тылу, а потом стали присылать по три машины из батальонов, ни одного раненого не оставила без перевязки.

Когда фотограф начинает снимать, просыпаются женские инстинкты. „Погодите, я же в беспорядке“. — „Вам не надо зеркальце?“ — „Ну, конечно же, надо!“ Очень обрадовалась.

Ласковая, спокойная, а главное — никогда не падала духом».

В блокноте оказались сведения, о которых я забыл и которые могли помочь мне найти Тимофееву, если она жива: возраст, место рождения, название учебного заведения, дата ухода в армию.

В архиве среди сотен тысяч личных дел личного дела на военврача Валентину Владимировну Тимофееву не оказалось. Тогда я обратился к своим товарищам по профессии — саратовским журналистам. Сообщил все имевшиеся у меня данные, и в неправдоподобно быстрый срок, буквально через три дня, Валентина Владимировна Тимофеева нашлась. Оказалось, что она живет в Риге со своим мужем, подполковником запаса, и с тремя детьми. Старший из них, сын Лев, которого она, уходя на войну, оставила четырехмесячным «лялькой», уже успел вернуться с действительной службы в армии.

Хочу привести часть письма, которое В. В. Тимофеева прислала в ответ на мое. Письмо лучше, чем мои слова, даст представление о последующей военной судьбе этой встреченной мною в июле 1941 года женщины, да, пожалуй, и о других схожих с нею судьбах многих других замечательных женщин, надевших в сорок первом году военную форму.

«Не буду многословной, но отвечу на Ваши вопросы. Вы правы: в 41-м году о существовании очерка я, конечно, ничего не знала, да и не могла знать, так как шесть месяцев не имела связи с большой землей (так мы называли ее тогда). Да и когда прочла, то интересовалась, жив ли С. Константинов, но так ничего и не пришлось узнать.

Теперь о себе. После встречи с Вами наша группа соединилась с остатками 110-й стрелковой дивизии. Командовал этой дивизией полковник Хлебцов В. А. В общем, Вы правы, когда назвали это кашей, там действительно была каша.

В составе 110-й стрелковой дивизии пробовали прорвать кольцо окружения, но безуспешно. Полковник Хлебцов организовал около себя партизанский отряд и возглавил его. В составе этого отряда была и я в качестве врача-бойца. Отряд рос из остатков разрозненных частей и местных работников. У нас была задача простая и в то же время важная: не давать спокойно жить врагу на нашей земле и продвигаться на восток, что мы и делали. Трудно вспомнить мне те места, где были бои или стычки у нас с врагом.

Снабжались мы за счет местного населения и в основном за счет немцев. То отобьем обоз немецкий, то машину подобьем. Вот так и жили. Однажды огнем из пулеметов ребята подбили низко летевший самолет. Немецкий летчик приземлился на парашюте, его взяли, разоружили, допросили, узнали необходимые для нас сведения и расстреляли, так как тыла у нас не было. А из парашюта я пошила ребятам рубашки, и они этим были очень довольны, ведь у нас не было смены белья, приходилось и об этом думать. В отряде больных не было, т. к. за этим я строго следила, при первой возможности старались просушить, постирать белье и верхнюю одежду, следила, чтоб в отряде не было паразитов, — для этого часто ребят осматривала и обязательно устраивала банные дни.

Местное население ненавидело врага и во всем нам помогало, и мы не чувствовали себя, что мы в тылу врага, мы были дома.

Люди рисковали своей жизнью, помогая нам, но как говорят: „в семье не без урода“, так и у нас были случаи, когда староста пытался предупредить немцев и навести их на наш след — расправа была одна: собаке — собачья смерть.

В одном таком бою меня ранило — пулевое ранение правой ноги. Я вынуждена была жить в деревне, как будто бы Князевка, Смоленской области, у крестьянина. Очень хорошая семья, не помню даже, как их звать, но им сердечно благодарна. Ребята из отряда меня навещали, а когда я поправилась, меня взяли в отряд. Продвигался наш отряд ночью и редко днем лесом. Вооружены были немецкими автоматами, были немецкие ручные пулеметы и даже был один наш пулемет „максим“.

Это позволяло нашему отряду осуществлять ряд удачных операций. Как-то мы узнали, что немцы собираются перегонять пленных из деревни на станцию. Ребята устроили засаду и, когда колонна втянулась в этот район, открыли огонь по конвою, а пленные бросились врассыпную — часть пошла к нам в отряд, а более слабых посадили на подводы и отвезли в более глухие места — куда немец боялся вообще показываться. В этом бою потерь мы не имели, но не всегда проходило так гладко. Были случаи, что из разведки или с задания люди не возвращались, их находили или убитыми, или повешенными.

Однажды я пошла на связь в село, зашла к жене партизана, местного учителя (он был у нас в отряде и принес радиоприемник с питанием, что дало возможность слушать Москву). В это время в село въехало две машины с карателями. Всех жителей выгнали на улицу, в том числе и меня.

Построили в один ряд, и немец отсчитывал каждого десятого и убивал. Десятыми были не только взрослые, но и дети. Картина была жуткая: слезы, крики, проклятья, но ни одного слова о пощаде — убивали как заложников за действия партизан. Я была шестая.

Наши, узнав о таком зверстве, перекрыли дороги из деревни и всех немцев уничтожили, не дали возможности даже слезть с машин.

В начале зимы я простудилась и некоторое время не могла участвовать в жизни отряда — жила в деревне, ребята достали у местного населения шкурки, и я пошила им партизанские папахи и рукавицы. 7 ноября мы слушали речь Сталина на Красной площади, а позже нам население передало сброшенную с самолета газету, где была речь тов. Сталина, Да, велика была вера у советских людей в этого человека!

Сплошной линии фронта не было — и наш отряд удачно вышел в район г. Тулы с небольшой разведывательной перестрелкой на соединение с нашими частями.

Нас так же построили, как Вы описываете в книге „Живые и мертвые“, разоружили, сказали нам красивые слова и отправили в тыл, но вот как наши добрались, я не знаю. Меня как медработника направили в резерв медсостава в г. Тулу.

Я впервые за шесть месяцев увидела электрический свет, и это так на меня подействовало, что это была для меня самая счастливая минута — я жива, опять по-прежнему — жизнь идет!

В г. Тула — первое, что я сделала, это послала домой письмо — с первой полевой почтой, ведь у нас почты не было. Можно понять мое состояние. Я писала домой, что жива, здорова, очень о всех соскучилась, как растет сынка? А вот обратного адреса у меня еще нет.

В резерве медсостава Западного фронта получила назначение в группу для эвакуации раненых с поля боя в районе Тургенева за г. Истра — проезжала его ночью: город — трубы, ни одного дома.

Но на дорогах уже были регулировщицы, чувствовался порядок движения, это уже было не то, что у нас. Здесь я видела разрушенные здания, в них раненые, но они были накормлены и как-то согреты. Я брала их в машину и перевозила в эвакогоспиталь. В одной из поездок меня контузило — не помню, то ли артобстрел, не то бомбили с самолета. Около месяца провалялась в госпитале, не помню, где он находился и как назывался. После госпиталя меня направили в резерв, и оттуда я получила направление в эвакогоспиталь Владимирской области — станция Камешки, где работала зубным врачом, потом госпиталь перешел в ведение Наркомздрава, меня, как кадрового командира, откомандировали в резерв, а там, когда узнали, что у меня есть полуторагодичный сын, направили в Москву, а оттуда в Приволжский военный округ, там мне не нашли должности, и меня демобилизовали. И так я приехала в Аткарск, где жил с мамой мой сын Лева. В Аткарске я встретилась с мужем, который ранее прибыл с частью из Смоленска. Я устроилась работать в госпитале».

Валентина Владимировна Тимофеева пробивалась к своим под командованием командира 110-й стрелковой дивизии полковника Хлебцева В. А.

Далее текст Симонова:

Полковник Хлебцов в свою очередь вспоминал о враче Тимофеевой. В своей записке «О действиях в тылу фашистских оккупантов», написанной после соединения его отряда с нашими частями, он рассказывал, как, тяжело заболев в дни окружения, пролежал трое суток на чердаке какого-то дома в деревне Черевицах, и как его лечила женщина-врач Тимофеева, и как потом они переправились с политруком Макаровым и врачом Тимофеевой через реку Сож.

Вскоре после этого встретившись с заместителем председателя Ершичского райисполкома Смоленской области Рыковым и председателем Сухомлянского сельсовета Федосовым и несколькими другими местными коммунистами, Хлебцов принял участие в создании партизанского отряда и взял на себя командование им. 12 октября в отряде было тридцать шесть человек, к 1 ноября — сто восемьдесят.

Дальше в своей записке Хлебцов перечисляет, что было сделано их отрядом: произведено крушение четырех эшелонов в районах Орши, Кричева и Рославля, взорван железнодорожный мост на 34-м километре линии Рославль — Орша, пятьдесят девять раз обрезана связь, в селе Кузьмичи сожжен самолет, захвачено три орудия с расчетами, уничтожена одна дрезина, 37 автомашин и 13 мотоциклистов.

В своей записке Хлебцов считает, что его отрядом за три месяца действий было убито 208 немцев, не считая погибших при крушении эшелонов.

Хлебцов пишет, что он вывел 161 человека, из них — 102 рядовых и младших командиров, 47 средних и старших командиров и политруков и 13 гражданских лиц. Видимо, недостающий 162-й — сам Хлебцов.

Судя по списку сданного вооружения, отряд Хлебцова вышел хорошо вооруженным: только пулеметов в отряде было 18.

Василий Андреевич Хлебцов за свои боевые действия в 1941 году получил два ордена, что было тогда большой редкостью; в 1942 году после выхода из окружения он вновь командовал дивизией, затем был заместителем командира кавалерийского корпуса. 7 мая 1942 года получил звание генерал-майора, а 25 мая погиб на Изюм-Барвенковском направлении Юго-Западного фронта.

Пост о прототипах генерала Серпилина из романа «Живые и мёртвые»