Большая солдатская сказка (часть 1-я)⁠⁠

Отслужил Солдат долгих двадцать пять лет, уволился вчистую, и домой пошагал.

Хотя, как сказать, домой? Дома-то у него и не было. Мать с отцом померли давно, а женой и детишками обзавестись не успел.

— Где сердце подскажет, — решил служивый, — там и останусь.

А, после казармы, да палатки нравилось ему везде. Одна деревня на берегу речки стоит, значит, всегда ушица на столе будет. Другая - в лесу прячется, грибы-ягоды сулит. Третья и рекой и лесом манит. В четвёртой – сады яблоневые. Народ везде одинаковый, родной. Не турки какие, слава Богу.

Наш Солдат – человек обстоятельный, не счесть, сколько вёрст прошёл, пока выбор сделал. Нашёл себе местечко по душе и по сердцу. С одного края — лес дремучий стеной стоит, с другого — озеро мелкой волной шлёпает. На лугу клеверном овцы-коровы пасутся. Но, главное, дом! Крепкий, новый, лиственничный. С баней и садом. Окна на дорогу выходят, а по ней кто только не идёт-катит. Купцы с красным товаром, цыгане с музыкой, солдаты с обозами, бродяги с песнями, каторжники с кандалами. Сиди себе у окна, пей наливочку и проезжий народ рассматривай.

Решил Солдат дом покупать. Пересчитал он деньги, заглянул в ранец и поехал на ярмарку продать всё, что за двадцать пять лет в армии наслужил. Дюжину ложек серебряных, кинжал дамасский и десяток коронок золотых, словом, все те трофеи, что солдат обычно с войны привозит. Целый день торговал. Охрип, но цену получил хорошую. И на дом хватает, и на корову, и на чарку-другую остаётся.

Заглянул, на радостях, Солдат в трактир.

— Принимайте, — говорит, — православные, нового земляка. Дозвольте винца хлебного всем поднести…

Очнулся он наутро в бурьяне. Голова разбита, мундир порван. В карманах, где все деньги лежали - ветер гуляет. Бросился к трактирщику, а тот рожу воротит. Мол, Солдат всю ночь гулял-угощал, да ещё и должен остался. Закручинился наш служивый, сел на крылечке.

***

Ехал мимо барин на вороном жеребце.

— Пойдёшь, Солдат, ко мне в разбойники? — спрашивает. – Я Дубровский!

— Никак нет, ваше благородие, — отвечает тот. – Не готов ещё.

Ехал мимо седой граф в бричке.

— Пойдёшь, Солдат, ко мне в работники? – спрашивает. – Только, чур, не пьянствовать и мясо не есть.

— Извиняйте, ваше сиятельство, — отвечает тот. – Не готов ещё.

***

Попил он у колодца, пустой ранец за плечи забросил и побрёл, куда глаза глядят.

Прошёл через деревню, головы не поднял. Чтобы не видеть дом – крепкий, новый, лиственничный!

Но, российский солдат духом крепок. Никакая беда его не осилит.

Идёт служивый, ветерок из него хмель-тоску выдувает. Шаг за шагом, поступь твёрже становится, глаза веселее блестят, спина распрямляется. Вот уж и деревня за поворотом скрылась, дорога в сосновый бор свернула.

— Здравствуй, лес-батюшка, — снял фуражку Солдат. – Спасибо, что вырос на радость и пользу русскому человеку. Даришь нам, отец родной, брёвна для изб и поленья для печей. Кормишь грибами, укрепляешь мясом звериным, балуешь мёдом пчелиным. Даёшь приют путнику, радуешь добычей охотника, укрываешь беглеца-каторжника.

Зашумел лес в ответ, закачав зелёными ветвями, мол, входи православный, не бойся ничего.

— Не зажить ли мне, забубённому, — думает Солдат, — в чаще лесной? Отрою земляночку, печь сложу, огородец вскопаю. Буду с птицами пересвистываться, с дятлами перестукиваться, с бобрами плескаться, с лосями бодаться, с медведями бороться, со змеями шипеть, да с жуками гудеть. А, станет без людей жить невмоготу – закину верёвочку на сук и поминай, как звали.

Только подумал, глядь, стоит у дороги избушка. Стены мхом поросли, крыша прохудилась, крыльцо от старости рассыпалось.

Подошёл к дому Солдат, покашлял-постучал.

— Отзовись, хозяин, — спрашивает. – Не пустишь служивого на постой?

Толкнул дверь, вошёл в избушку, огляделся. Пыль, сор, да паутина. Почитай с год никто здесь не жил, пола не мыл. Однако печь целёхонька, стёкла в оконце, хоть и замутились, не треснули, стол с лавкой стоят крепко. На стенах же, вместо образов и полотенец вышитых, пучки трав сухих развешаны, а полки кухонные склянками, да бутылями заставлены. И дух по всему дому такой, что и не поймёшь: то ли ты в лазарете, то ли в бане арапской.

— Что ж, — думает Солдат, — погощу тут денёк-другой, а, ежели хозяин не объявится, то и зазимую.

Обошёл он вокруг избушки, на родничок с ключевой водой наткнулся.

— Эх, — говорит, — благодать! Сейчас грибков к ужину соберу, а, на завтра банный день затею.

Только молвить успел, видит, идёт к нему от дороги старуха.

— Вот тебе и раз! – крякнул служивый. — Знамо, хозяйка домой пожаловала.

Но, российский солдат только на морозе да на огне краснеет. Усы подкрутил, в улыбке расплылся, старушке, как родной матери объятия раскрыл!

— Чего мне терять? — прикидывает. – Поди, бабке лишняя пара рук не помешает. Дров наколю, крышу подправлю, приятностей наговорю, вот и не прогонит. Поживу с недельку, а там посмотрим.

Старая ж, тем временем, к избушке подошла. Стоит молча, исподлобья Солдата разглядывает, лукошко из руки в руку перекладывает.

— Дозвольте представиться, — балагурит служивый, — Отставной солдат, из тех, что малому рад.

— Зуб у меня болит, — сурово отвечает бабка. – Страсть, как ноет. Исхворалась я вся.

— Дело серьёзное, — Солдат рожу жалостливую скроил, — но, поправимое.

Усадил старуху на пенёк. В рот заглянул, поохал, головой покивал.

— К правильному ты, матушка, человеку обратилась. К вечеру о болезни забудешь, будешь зубами щёлкать, что твоя щука.

Зашёл он в избушку, натряс из кисета табака, с мышиным помётом перемешал и водицей ключевой развёл.

— Вот тебе, страдалица, мазь чудодейственная, — подаёт бабке. – Положи за щеку, потерпи немного, боль, как рукой снимет.

Сам же закурил, присел рядом. И, не успела трубочка прогореть, заулыбалась старуха. С пенька соскочила, Солдату в пояс кланяется.

— Благодетель, — сияет, — спас ты меня. Отпустило зуб-то!

— Пустяки, матушка. Случается и похуже. Бывает, зубы здоровы, да положить на них нечего!

— Порядок знаю, — кивает бабка и лукошко суёт. – Не обессудь, отец родной.

Заглянул внутрь солдат, аж голова закружилась. В лукошке-то яичек дюжина, лука пучок и хлеба каравай. А у бедняги нашего с утра маковой росинки во рту не было.

Старуха же, бочком-бочком, да и на дорогу. Только её Солдат и видел.

Облупил служивый яичко-другое, хлебушком с луком закусил.

— Чудны дела Твои, — говорит. – Я так разумею, что в избушке прежде знахарь жил, да, видать, ушёл или сгинул. Народ же, по привычке, нет-нет и завернёт сюда. Стало быть, так судьба распорядилась, что б я его место занял.

Поскрёб Солдат в затылке. Науке фельдшерской он, хоть, и не обучен, но опыт кое-какой имеется. Да и, как говорится, не всяк умирает, кто хворает. Махнул он рукой, привалился спиной к стене дома и задремал.

Долго ли спал, коротко, а проснулся от грохота колёс. Вскочил на ноги, глаза протёр, видит, правит мужичок телегу прямо к избушке.

— Помогай, дяденька! – вопит.

Шапки на нём нет, армяк распахнут, борода всклокочена.

— Отставить крик! – наш солдатик уже заправским лекарем себя мнит. – Садись на пень, рот открывай, зубы показывай!

— Какие, к лешему, зубы, — стонет мужичок. – Жена моя помирает! Серпом себе ногу отхватила.

Заглянул Солдат в телегу, ахнул. Лежит на соломе баба – лицо белее снега. Кровью перемазана, ступня дерюжкой обёрнута. Приподнял он тряпицу, присвистнул.

У мужика от страха ноги трясутся, а наш лекарь, наоборот, лицом просветлел. Уж сколько он за долгую службу ран сабельных насмотрелся, иному доктору и не снилось. А с такой царапиной и в лазарет-то не пустят. Отвесят тумака и опять в строй пошлют. Хотел было Солдат мужа ободрить, но передумал.

— Плохо дело, — говорит. – Чую, овдовеешь ты, касатик.

Тот так и осел.

— Можно, конечно, — Солдат вроде, как сам с собою размышляет, — заговор древний наложить, но уж больно это дело непростое.

— Наложи, дяденька, — скулит мужик. – Христом-Богом молю.

— Ладно – тряхнул головой служивый, — Уговорил ты меня. Неси жену в дом, клади на стол, и не мешкая, в деревню гони. Сыщешь ковш самого крепкого зелена вина и тотчас обратно.

Бросился мужик приказания исполнять, а Солдат, не спеша, на родничок сходил. Воды в ведро набрал, руки помыл. Зашёл в избушку, достал из ранца портяночки чистые, из фуражки — иголку с ниткой. Только с делами покончил, слышит, гремит телега, муж возвращается.

— Успел? – кричит, а у самого в руках бутыль так ходуном и ходит.

— За дверь ступай и жди, — отобрал у него водку Солдат.

Глотнул немного для куражу. Подошёл к бабе и кулаком в висок её легонько пристукнул. Из той и сознание вон, лежит – не шелохнётся. Служивый же, ногу больную водкой полил, иголку с ниткой смочил и, враз рану зашил. И так у него это ловко вышло, что сам залюбовался. Затем шов золой из печи присыпал и портянкой обернул. Посидел, трубочку выкурил. Тем временем и страдалица очнулась. Лежит, глазами хлопает.

— Эй, горемычный, — зовёт Солдат мужа. – Спас я твою бабу. Забирай и домой вези. Там пусть десять дней лежит, не двигается. Корми куриным бульоном и каждый час «Отче наш» читай.

Отнёс мужик жену на телегу, вернулся с окороком свиным, копчёным.

— Не побрезгуй, — кланяется, — отец родной.

— Помогай тебе Бог, — степенно отвечает Солдат.

Уехали гости, отужинал служивый с водочкой и, не раздеваясь, спать завалился.

— С утречка, — успел только подумать, — надо бы в избе прибрать, чистоту-порядок навести.

С тем и уснул.

Снилось Солдату, будто бы привезли ему роженицу. Принял дитя, а за ним второе просится. За вторым — третье и так без счёта. Так он младенцев и мыл-носил, умаялся до смерти. Проснулся разбитым, словно и вправду всю ночь трудился.

Огляделся вокруг служивый, вздохнул. Не о таком он доме мечтал, да ничего не попишешь, придётся здесь обживаться. Сполоснул Солдат рожу у родника, перекусил на скорую руку, глотком зелена вина себя взбодрил, и за уборку принялся.

— Служивый, что муха: где щель, там и постель, — рассуждает. – Дай срок, порядок наведу, заживу, как другим и не снилось.

Лавку со столом у родника отчистил, пучки трав сушёных перед крыльцом разложил, окна помыл, склянки на крыльцо выставил, паутину смахнул. А стал из-за печи сор выметать, смотрит, стоит ларец берестяной. Забилось ретивое у Солдата. Неужто клад прежний владелец припрятал? Поднял крышку — не то! Лежит на дне книга в руку толщиной. Переплёт мышами погрызен, да водой подпорчен.

— Ничего, — ухмыляется служивый. – Грамоту, слава Богу, разумеем. Не всё ж по вечерам в потолок плевать. Мы буковки поскладываем, почитаем. Не дурак, поди, такую книжищу написал. Авось, совет какой найду или научусь чему.

Отложил он книгу, взялся полы мыть, да тут в оконце застучали. Привела старуха внука с вывихнутым плечом. Вышел Солдат на крыльцо, потянулся всласть, косточки разминая.

— Что, бабка, — подмигивает, — не уберегла мальца? Небось, с товарками косточки невестке перемывала?

— Виновата, батюшка, — кивает старуха.

— А, раз виновата, — посмеивается Солдат, — иди в избу полы помой. Да, как следует! Грязь не размазывай.

Сам же посадил мальчонку на пенёк, взялся за больную руку и давай байками со сказками потчевать. Заболтал совсем, рассмешил и – раз! Как дёрнет! Плечо на место и встало.

Домыла бабка полы, поблагодарила служивого горшком щей с говядинкой и увела внучка домой.

Отобедал Солдат, постелил себе на воздухе шинель, сапоги скинул. Полежал, поворочался. Никак не спится.

— Дай-ка, — думает, — книгу почитаю. От такого занятия всегда в сон клонит.

Открыл служивый книгу наобум, полистал.

— «При пупочной грыже, — вслух читает, — всыпать пригоршню головок цветка василька в кружку с кипятком. Погодить немного и пить три раза на дню. Ежели не поможет, то прикладывать на грыжу пареную кору дуба».

Хмыкнул Солдат, головой покрутил, ещё пару страниц перевернул.

«От простуды нутра – нагрей кирпич на огне, в валенок положь и на брюхе держи».

— Мать честная! — у служивого весь сон из головы сдуло. – Это ж от прежнего хозяина записи чародейские остались. Тут все болезни людские записаны и против каждой лечение своё придумано.

Вскочил на ноги Солдат, книгу, как дитя любимое к груди прижимает, на руках нянчит.

— Был я костоправом, а отныне-то, кум королю! Любую хворь победить смогу, от бородавок до чумы. Хошь – веснушки сведу, а, хошь – от падучей избавлю.

Сбегал служивый в дом, водочки выпил, что бы успокоиться. Сел к столу, вновь страницы листает.

«От чирья натопи барсучьего сала, обмакни в него безымянный палец руки и им помажь три раза вкруг нарыва. Прочти два раза «Богородицу» и вновь мажь».

— Выходит, молитовкой врачевать надо, — Солдат дух перевёл. – Не колдовская, значит, книга, раз православным человеком писана.

Сидит, сердечный, не знает, плакать или смеяться ему от счастья свалившегося.

— Вот мне теперь скляночки-травки хозяйские службу сослужат. Настоек наделаю, мазей целебных, прикладок с притирками.

Тут, чу, в окно стучат!

Кинулся Солдат из избы. На крыльце молодица брюхатая с ноги на ногу переминается. В руках курицу печёную держит. Просиял служивый.

— Давай, — говорит, — душенька, обсказывай свою хворь. Отказа ни в чём не будет.

— Хочу, дяденька, — краснеет та, — узнать, кто у меня родится. Мальчик, али девка.

— Тьфу, ты! — расстроился Солдат. – А, болит-то что? Может внутри чего тянет?

— Ничем я не хворая. Уж больно девку родить хочется.

Хотел было служивый шугануть её с досады, да уж больно ему курятинки захотелось. Взял он пучок сухой травы, молодице подал.

— Привяжи под юбку и до родов носи. Будет тебе девка.

Принял у неё курицу, пальцем погрозил.

— Впредь с дурью всякой ко мне не суйся. И другим передай.

(окончание следует)