thg1n

Последнее, что я увидел перед тем, как свести счёты с жизнью, был слюнявый растоптанный бычок. Старик, бросивший его себе под ноги, сделал это повседневно и без всякого сожаления.

Серая замызганная платформа. Две рельсы, уходящие в никуда. Вроде бы шёл дождь, но я не уверен. Всё было плохо. Но бычок оказался последней каплей. В тот момент я ощутил себя тлеющей и безжалостно растоптанной искоркой, о которой через секунду уже никто не вспомнит.

Подъезжала электричка. В ушах играло что-то запредельно грустное. Я зажмурил глаза и шагнул. Моё тело ухнуло в бездну, потом коротко дёрнулось. Я ощутил сильный удар в спину и…

Открыл глаза. Дед курил, стоя надо мной, и почёсывал растрёпанную бороду:

— Замёрз, небось, – пробормотал он, шамкая вставной челюстью, – пойдём, чаем напою!

Он наклонился и протянул мосластую пятерню. Я лежал, не веря в происходящее. Мимо сновали суетливые люди, чавкали лужи, гремели стальные колёса. Вслушиваясь в этот неимоверный шум, я догадался, что из моих ушей вывалились наушники. Тогда я стал ощупывать своё тело в поисках заветного шнурка, а вместе с тем начал осознавать, что по-прежнему жив, дышу и что со мной остались все мои неудачи и поражения, боль и утраты. Всё было. Кроме смысла жизни. И шнурок наушников тоже никак не находился. Я простонал:

— Зачем?!

Окружающий шум затих. Электричка уволоклась прочь. Толпа стыдливо рассеялась, а дед всё также стоял, склонившись:

— Сынок… ты это… помоги дедушке распрямиться. Видать, я сил не рассчитал. Уж больно ты тяжкий оказался!

Поняв, что старику стало плохо, я вскочил и неловко приобнял его сгорбленное тело. Медленно и едва не скрипя, он распрямился на несколько градусов. Просипел:

— Ну, все живы, стало быть. Пошли с Богом! – говоря, он обронил второй бычок.

День быстро укатился за горизонт. Вокруг зажигались фонари, а мы тащились будто бы вне времени, передвигаясь по чайной ложке в час. Дед то и дело останавливался в местах, где обычно скапливается народ. На пешеходных переходах, у магазинов или автобусных остановок. Там он, кряхтя, наклонялся и собирал чьи-то бычки. Складывал их в полуторалитровую пластиковую бутылку и всякий раз просил помочь распрямиться.

Каждая такая остановка давалась деду всё труднее. Поначалу я только радовался, что вообще остался жив. Все непреодолимые трудности теперь казались вполне преодолеваемыми. Дрянная погода вдруг стала приемлемой и обещающей смениться чем-то лучшим.

В общем, я радовался жизни. Но во время четвёртого или пятого сбора бычков я всё же не выдержал и спросил:

— Послушайте, ведь я сам видел, как вы бросили свой окурок на платформе. Зачем теперь собираете чужие?

Не отрываясь от своей заботы, старик отвечал исподлобья:

— Видишь как… дожил до седин, а так и не приучил себя к чистоте. Рука сама цигарку откидывает. Башка у меня так устроена, или руки уже не слушаются? Бог весть! Но я вон как придумал – за каждый свой бычок по два чужих собираю. Глядишь, зачтётся!

Я потёр шею и только кивнул. Мы ещё долго так шагали без спешки и как будто бесцельно. Иногда он рассказывал мне что-то о встречных прохожих, но я почти ничего не запомнил.

Наконец, мы дошли до стариковской пятиэтажки. Во дворе он раскрутил бутылку и высыпал окурки в мусорный контейнер. Пешком мы поднялись на четвертый этаж и попали в квартиру, пахнущую затхлым табаком и скрипящую ветхим паркетом.

Здесь старик с протяжным вздохом выпрямился и, скинув с себя выцветшее пальто, проворно отворил шкаф и сунул туда одежду. Шкаф он тут же захлопнул, но я успел заметить одну вещь, сверкнувшую в прорези дверцы.

— Сымай одёжу и за мной. Вешалка вон там, а ботинки на коврике оставь. Руки на кухне мыть.

Сам он пошёл по квартире обутый, но я, разумеется, повиновался и, разувшись, последовал за своим спасителем, размышляя об увиденном. Впрочем, и без вещи из шкафа, всё в поношенной квартире говорило о том, кем был дед. На стенах висели фотографии, на полках стояли книги, в серванте блестели медали. Всё это не говорило, а кричало о стариковском прошлом.

Дед вдруг остановился и поглядел мне в глаза:

— Тебе, кстати, сколько лет?

— Двадцать, – зачем-то солгал я, хотя мне вовсе не двадцать.

Имён друг у друга мы не узнавали, и в этом крылось какое-то особое таинство. Может того деда звали Потап, Камиль или Иосиф. В моей памяти он навсегда останется Спасителем.

Его мосластые ладони наполнили пузатый алюминиевый чайник и поставили греться. Затем открыли кухонную полку над плитой, оттуда извлекли прозрачную банку с горстью мелких чаинок на донышке. Руки рассыпали остатки чая в две кружки средних размеров.

Стариковские глаза скользнули по мне и указали на сахарницу. Я покачал головой, но дед вынул шесть рыхлых кубиков и бросил по три в каждую кружку. Вскоре он залил всё кипятком и накрыл искорёженными пластиковыми крышечками. Сел за стол и снова поймал меня глазами:

— Садись, потреплемся немного. У тебя родители есть?

— Мама, – ответил я, домывая руки и усаживаясь на табуретку.

— Вот я так и знал. У матерей-одиночек вечно нарциссы вырастают. Ты хоть о ней подумал, когда это вот всё учудить решил?!

— Подумал… я решил, что ей без меня лучше будет. Но всё равно… это… спасибо вам!

— Да какое ещё спасибо! Господи! Жизнь у каждого одна. Не ты её придумал, не тебе её забирать.

Я кивнул и заглянул под крышку, оттуда пахнуло густым ароматом, какого я в жизни не встречал. Губы мигом пересохли от жажды, но прежде я спросил:

— А как же ваш китель с медалями в шкафу? Вы же воевали?

— Да, правильно говоришь. Успел погрешить.

— Нет, я про то, что на войне приходится убивать, то есть, забирать чужие жизни и своею рисковать. Ведь это не грех, это долг!

— Да, пожалуй, можно и так назвать. Только у кого ты этот долг берешь, и кому будешь потом отдавать? Бог весть! Я так думаю, что на небесах всё по-своему посчитают. И там арифметика вроде моей с бычками уже не пройдёт. Если я когда-то по дурости такого оболтуса, как ты пристрелил, пусть и на войне и пусть знал, что это враг. Пусть! Но сегодня я вряд ли твоим спасением что-то в его жизни поменял. Да и в смерти тоже…

— Ну, вы же мою жизнь поменяли. Я теперь решил, что буду жить! – помню, что мне захотелось почесать нос, но я сдержался.

— Может и поменял, – буркнул дед, клацнув челюстью, – Дай Бог, если так! Тому парнишке я тоже всё поменял. Он-то, наверное, в отличие от тебя, жить хотел, а вот я нарисовался, да и все хотелки ему нарушил.

— Вы жалеете об этом?

— Да куда уж там. Сто лет прошло. Ты бы себя пожалел! – он гулко пробарабанил пальцами по столу.

— Да… спасибо вам! – я откинул крышку с чая и потянулся губами.

— Погоди! Дай настояться! – старик подвинул пепельницу и закурил, – Спасибо-то оно спасибо. Ты почаще думай о жизни, о её… ценности, что ли. Тебе она дана, а кому-то нет. Да и потом… вот брякнулся бы ты сегодня на рельсы. Поезд тебя хрясь пополам! И что? Тебе бы легче стало или кому? О маме, говоришь, ты подумал, а о народе?!

— Да что о нём думать?! – от удивления я выпрямился, скрипнув табуреткой, – Ахнули бы и дальше пошли… народ у нас такой… лишь бы электричка побыстрее поехала…

— Нормальный у нас народ, а вот люди порой глупые встречаются. Вот, значится, брякнулся бы ты на рельсы. Представь себе. Первым о твоём злосчастье узнал бы машинист. Ему тебя с путей соскребать, а потом ещё какой-нибудь рапорт калякать. Потом какая-нибудь бабушка мимо шла, может, внучку вела за руку. А тут ты! Бабушка внучке глаза ладонью закрывает, а сама едва не в обмороке. Зато ты лежишь спокойненький, тебе вроде как хорошо. Или потом ещё, не дай Бог, в какой-нибудь газетке про тебя напечатали бы, а другой оболтус вроде тебя, решил бы повторить. Как тебе? Надо ещё дальше придумывать?!

— Не надо! Я не должен про всех остальных думать. Жизнь моя! Я решаю, как ею распоряжаться…

— Ну вот! Говоришь, что поменял я там у тебя что-то, а сам всё туда же! Твоя… моя… давай, пей свой чай и прощаться будем, – махнув ладонью, он стал глядеть в окно.

Я придвинул кружку на свой край стола. Чай, всё ещё горячий, источал пар и застилал глаза. Тогда, ничего не видя, я потянулся губами и отхлебнул. Рот заволокло каким-то бесконечным спектром вкусов и запахов. Как будто в чай было добавлено всё, что только возможно. При этом никакого конкретного вкуса я различить не мог. Только чувствовал, как содержимое волшебного напитка несётся по пищеводу, ударяет теплом в живот, потом растекается по груди и всё дальше до самых кончиков пальцев.

— Ну что, теперь почувствовал вкус? – усмехнулся курящий старик и, вдруг выронив сигарету, засуетился, – всё, некогда мне тут с тобой. Дальше сам разбирайся! В конце концов, и правда, твоя жизнь.

Я осторожно отпил ещё, а затем зажмурил глаза и осушил кружку залпом. Горячий чай ободрал мне нёбо и горло, заставил взвизгнуть всё моё нутро. Скривившись, я кивнул деду, смахнул чаинки с губ и пошёл прочь. Только обуваясь в прихожей, я крикнул:

— Спасибо!

Мой крик проскакал одиноким эхом по стенам обветшалой квартиры. Ответа не последовало. Я накинул куртку и вышел в затёртый подъезд с матерными надписями на стенах. При спуске по лестнице на меня напали мысли о пресловутом народе, который так беспокоил моего деда-спасителя. Хотелось срочно помочь кому-то. Вершить добрые дела.

Слетев по лестнице, я вышиб дверь подъезда и завертел головой по сторонам. Стемнело, но во дворе ещё носились дети с весёлыми лицами. Шелестели не опавшие листья деревьев. Кажется, светила луна. Я почти уверен, что светила. Всё виделось выразительным и лёгким. Я задрал голову вверх и даже отыскал Малую Медведицу.

— Внучек! – вдруг послышалось издалека.

Я обернулся и увидел бабулю, стоящую под старой осиной. Рядом с ней кружилась девочка лет четырёх с тугими хвостами на голове. Прямо парочка из дедовских рассказов.

— Внучек, ты не снимешь нашего оболтуса с дерева? Час уже сидит, а нам домой пора.

Бабуля указала куда-то вверх. Приблизившись к ним, я вгляделся в крону дерева и увидел там рыжего котёнка. Тот меня тоже увидел и звонко пискнул. Никогда раньше меня не просили о подобной помощи, и мне казалось, что такое бывает только в советском кино. И всё же, переполненный дедовским чаем и жаждой помочь человечеству, я полез наверх.

Осина оказалась ветвистой, но и неимоверно старой. Ветки её то и дело ломались под моим весом. Наконец добравшись до котёнка, я протянул ладонь к мохнатому тельцу:

— Кыс-кыс, давай сюда!

Котёнок уже начал принюхиваться, когда снизу донёсся бабулин возглас:

— А ну иди сюда, кому говорят?!

От этого заявления рыжую спину всю вздыбило, и котёнок залез ещё выше. Мысленно матеря нетерпеливую бабку, я полез следом и решил оглядеться по сторонам. Я находился на высоте четвёртого этажа. Вдруг почти на уровне своих глаз я увидел деда-спасителя, курящего в окне пятиэтажки. Он меня тоже увидел и кивнул. В тот самый момент подо мной оглушительно хрустнула ветка. Помню, как вздрогнул дед, и бычок медленно стал выпадать из его шишковатых пальцев. Тогда я снова ощутил себя искрой, но не той, которую вот-вот растопчут, а той, которая летит. Пусть и вниз, но чтобы остаться в памяти ослепительным фейерверком.

Что ж, я не уверен, что выжил бы после удара электрички, зато знаю, что способен пережить падение с четвёртого этажа. В очередной раз, лёжа в бинтах и гипсе, я отлично помню все причины, по которым мне хотелось умереть тогда на платформе. Их так много и все они такие невероятные, что теперь кажутся немыслимее телевизионной пропаганды.

Сколько раз я сумел выжить за последний год? Меня не достал артиллерийский обстрел, в котором погибла половина взвода. Снайпер только пощекотал мне шею, едва задев воротничок. Даже в рукопашном бою мне удалось выжить. Да, я погрешил не меньше своего Спасителя, но зачем ему об этом знать? Он своё отвоевал.

Меня достал обычный пожар от непотушенной сигареты. Моё лицо наполовину обожжено, и правый глаз почти не видит. У солдата одна отдушина – покурить. Иногда – выпить. А когда удаётся всё вместе, то это уже праздник. Но для меня обернулось трагедией. Ирония судьбы, что меня спас подслеповатый дед, собирающий бычки.

Кажется, в этом обществе мою искалеченную физиономию могут нормально воспринимать только старики, которые плохо видят, и дети, которые видели так мало. Хорошо, что для меня остались они. Хорошо, что я выжил там и спасён здесь. Если есть те, кому всё ещё не безразлична чужая жизнь, значит, и этот мир можно спасти.

Значит, нужно жить так, чтобы деду-спасителю больше не пришлось подбирать меня, как старый обугленный бычок.

Лёнька Сгинь

С тех пор, как Глеб развёлся, вся жизнь стала видеться ему сплошной неудачей. При разводе выяснилось, что ещё год назад жена сумела втихаря перевести всю квартиру на себя. Подобное показалось Глебу в высшей степени низостью, ведь он и без того собирался отдать квартиру жене. Да. Разумеется, мужчины, узнавшие об измене любимой, порой творят всякие опрометчивые поступки. Но он же Глеб! Тот самый, который носил тебя на руках, дура! Тот, который сделал тебе предложение, преклонив колено на вершине горы Дивы в Симеизе. Он не жалел для тебя цветов по праздникам. А однажды подарил даже айфон, на который пришлось брать кредит.

Как ты, глупая баба, могла помыслить, что этот муж пожалеет какую-то там клетку в многоэтажке?!

По вечерам Глеб частенько засиживался на работе. Тогда к нему и приходили все эти горестные воспоминания. В такие моменты работа выполнялась каким-то малоизученным разделом мозга, зато эмоции на лице офисного сотрудника отражались вполне известные. И зачастую удивляли окружающих:

— Ты чего такой смурной, Глеб? Послезавтра Новый год. Лови кайф! Я в отпуск, кстати. Взял один день за свой счёт. Так что, завтра ты один тут, – Вован наспех собрался и, уже выскакивая из офиса, тряханул руку коллеги, пока тот не опомнился от новости, – Всё, бывай!

Нависал вечер четверга. 30 декабря. Уже через минуту закончилось официальное рабочее время, и на почту Глеба посыпались письма, пересылаемые с ящика Вована. Похоже, что тот весь день валял дурака, потому что многие спрашивали, почему им не отвечают. Другие извинялись, что в канун праздника будут вынуждены жаловаться начальству. Среди всего этого хлама Глеб сумел разобрать одно позитивное письмо, но и то оказалось спамом. Там какой-то свихнувшийся Дед Мороз предлагал получателю самый важный подарок в жизни. И не просто получателю, а именно Глебу.

— Жень, хорошо, что ты ещё на работе! – Глебу не нравился переполненный ящик и перспективы засиживаться до глубокой ночи, поэтому он сразу набрал сисадмину, – Слушай, на меня тут Вован свой ящик переключил и, видимо, что-то глюкнуло. Спам-фильтр не сработал. Глянь, пожалуйста.

— Подключаюсь к твоему компьютеру… – Женя тоже был в разводе, только значительно дольше Глеба, и тоже не торопился домой, – Так… у тебя сейчас открыта почта? Ага, вижу. Да, правда, похоже на какой-то спам. И имя твоё угадали! Кто-то не пожалел денег на подробную базу вплоть да самого низшего звена. Ой, сорян… до среднего. Кхм… Странно, что наш бот это не определил. В общем, забаню адрес. А заодно и весь их домен. Какой-то он подозрительно новогодний. Если что – обращайся. Но надеюсь, что больше не побеспокоят.

— Спасибо! А ты скоро домой?

— Через часок… а что?

— Может, по пиву?

Час за разгребанием Вовановской почты пролетел, как шальной заряд салюта, случайно попавший в твой балкон. То есть, очень быстро, но трудно сказать, что незаметно. Из офиса Глеб выходил, сгорбившись, ощущая гнёт забот всех тех несчастных, кому не ответил Вован. На ресепшене его окликнули:

— Глеб, привет!

— Привет, Лен. А мы не здоровались?

— Не могли, я сегодня во вторую смену. Тебе письмо. Заберёшь сейчас?

— Ну… давай.

— Ты сегодня таким уставшим выглядишь. Давай, набирайся сил перед праздниками!

Глеб кивнул и зашёл в туалет. Там вгляделся в зеркало: сосуды в глазах полопались, волосы всклокочены, на лбу привычные проплешины, небритые щёки кое-где поседели, ещё и пузо это. Сколько тебе, парень? Клюнула бы на тебя такая, как Лена, к примеру? Разведённая, но по-прежнему сногсшибательная секретарша с самыми грустными глазами на свете. Вряд ли. И ты в свои почти сорок всё ещё смеешь мысленно называть себя парнем?

В общем, этот парень умылся, пригладил волосы и вышел на улицу. Закурил и достал из куртки конверт с надписью: «Глебу. От Деда Мороза». Парень даже выругался, секунду разглядывая конверт, а потом просто проткнул его горящей сигаретой. Пламя принялось пожирать бумагу. На улицу вывалился Женя, почёсывая мятую бороду, прикурил от догорающего конверта:

— Замёрз, что ли, Глеб?

— Задолбался просто, отовсюду этот новогодний спам лезет.

— Есть такое…а ты, знаешь что…

В этот момент у Глеба зазвонил мобильник. Он указал коллеге в сторону бара и, шагая, ответил на звонок:

— Алло?

— Дорогой Глеб! Вам выпал шанс исполнить главное желание в вашей жизни. Необходимо сделать только одно…

Дослушивать проникновенный бабушкин голос Глеб не стал. И даже решился выключить телефон.

— Во! Как раз это и хотел посоветовать, – поддержал сисадмин, – долой гаджеты!

Оба коллеги, отключившись от прочего мира, двинули в пивнуху с максимально лояльными ценами. Идти было около километра по нечищеным от снега дорожкам. Зато у входа в бар их встретила настоящая Снегурочка:

— Дорогие гости, рада, что вы нашли в себе силы и желание прийти сюда в такой снежный вечер! Простите, а вы ведь, Глеб, верно? Не удивляйтесь! Я бы хотела вам передать приглашение от моего дедушки…

Менеджер тут же зарылся в свой шарф, испещрённый катышками и, схватив под руку сисадмина, дёрнул куда подальше. Глеб чувствовал, что по лбу его течёт пот, несмотря на зиму и мороз:

— Жень, это что такое было?!

— А я тебе скажу, Глебушка! Вторжение в частную жизнь. Гнать таких вторженцев в шею! Вот что!

— Покурим, может? Что-то я запыхался…

— Нет, я бы на твоём месте этого так не оставлял. Идём-ка в отделение, тут рядом…

Отделения Глеб не любил с юности, с тех самых пор, как ему усатые дяди испачкали руки, снимая отпечатки пальцев. В тот год обокрали их квартиру, мама вызвала милицию, и дактилоскопия была обычной процедурой, создающей антураж для надежды к поимке преступников. Разумеется, никого тогда не нашли. И вообще, в ходе короткого допроса милиционер подвёл к тому, что ворами могут быть друзья Глеба. В общем…

— В общем, нет, пожалуй, Жень. Мало мы на работе бумажек заполняем?

— Идём-идём!

Пока менеджер углублялся в анналы памяти, сисадмин подвёл его почти к самому порогу отделения полиции. Там в темноте у крыльца курил человек в полицейской форме и беседовал с женщиной, которая мельком обернулась на Глеба с Женей и вдруг заголосила:

— Сынок! Ну, где же ты ходишь?! – она побежала прямиком к Глебу и, попав в луч фонаря, оказалась Глебовой мамой, – Я вся изпереживалась!

— А что случилось-то, мам? – от самого бара менеджер шёл с незажжённой сигаретой в руке и теперь поспешно спрятал её в карман. Мама всё-таки.

— Как это, что? Сынок! Тебя везде Дед Мороз ищет, а ты непонятно где шатаешься! Это друг твой? – она кивком указал на Женю.

— Друг! – быстро подтвердил Глеб.

— Тоже разведённый? – сразу же определила мать разведённого.

— Мама, тебе что, мошенники какие-то звонили?! Какой Дед Мороз, о чём ты говоришь?!

— Да что ты заладил со своими мошенниками?!

— Я не…

— Не перебивай мать! Дожил до таких лет и до сих пор в чудеса не веришь?! – сыпал снег, а мама зачем-то откинула капюшон. Снежинки блестели на её отливающих сединой ресницах и всё лицо искрилось мелкими капельками.

— Мама! – менеджеру захотелось обнять маму, но почему-то он не решился, – Я не верю в Деда Мороза и волшебство! Я верю, что каждый человек сам себе творец и Дед Мороз. Так что, если меня кто-то и потерял, то это я сам!

— Глебушка, родной мой! – мама сама приблизилась к сыну и обняла, уткнувшись лицом в его мокрую куртку, – тогда быстрее становись им. Пора!

— Кем? – не понял Глеб.

— Дедом Морозом!

— Глеб! Гле-е-еб! Ты с кем там беседуешь так увлечённо? Товарищ сержант приглашает нас в отделение.

Вдруг отчётливо вспомнилось, что мама умерла больше года назад. Ещё до развода и до всей этой рутины ежедневных страданий. Глеб осознал, что стоит в курилке с двумя мужчинами: полицейским и сисадмином. Оба курили по второй, а Глебу что-то совсем не хотелось.

Среди этой сгустившейся зимы парню стало жарко. Он чуть высвободил шею от шарфа и завертел головой. Поднял взгляд на небо, но зажмурился от сыплющегося снега и глянул под ноги. Увидел цепочку маленьких женских следов. С неба сыпало всё сильнее, заметая следы, поэтому он решил, что нужно спешить. Хотел рвануть с места, когда его окликнули:

— Глеб, ты куда?! А заявление?

— Прости, Жень, я кое-что потерял. Мне… – он махнул рукой и побежал по следу.

Снег всё сыпал и сыпал. Не было видно дальше трёх шагов. Казалось, что даже фонари и те ослепли в такую непогоду. Вскоре он не мог видеть ничего кроме снега. Его охватил страх. Внезапно стало жалко свою бессмысленную жизнь с ежедневной пустой рутиной. Глеб попытался вернуться или найти хоть что-то знакомое. Ничего. И тогда он не придумал ничего лучше, чем позвать:

— Мама! – пелена снега обняла этот крик, как пуховая перина, Глеб повторил громче, – Мама! Я потерялся!

— Не бойся, сынок! Чудо моё, я с тобой, – мама появилась перед самым его носом. В смешной вязаной шапочке с розочками по бокам. Улыбчивая и родная. Та самая мама.

— Мне кажется, я совсем пропаду без тебя, мама, – почему-то Глебу захотелось жаловаться и даже поплакать, но от слёз пока удавалось сдерживаться, – без тебя всё сразу стало таким сложным. А потом ушла… она. Я совсем один, мама.

— Каждый одинок по-своему. А ты уверен, что стал таким только недавно?

— Да! После твоей смерти всё пошло кувырком!

— Ты уверен?! Взгляни на себя внимательнее!

Снег сыпал всё сильнее и уже стал похож на белый шум, сквозь который Глеб начал различать что-то знакомое. Очертания своего прошлого. Снова послышался голос матери:

— Пять лет назад, когда ты устраивался на свою нынешнюю работу. Вспомни, о чём ты думал? Был ли ты счастлив тогда?

Глеб увидел себя без залысин, с ухоженной причёской и в глаженой рубашке. Он сидел в том же офисе, что и сейчас, но казался довольным своей жизнью.

— Да! – не раздумывая ответил сорокалетний парень, – Я был счастлив! Я помню, как радовался, что меня устроил тогда мой знакомый. Что я буду усердно трудиться и скоро добьюсь ещё большего!

— Как скоро?

— Через пять лет... но кое-что мне и вправду удалось… купить квартиру, например. Просто жена… если бы не развод, то всё было бы иначе.

— Хорошо, тогда давай посмотрим на тебя десять лет назад. Что там?

Глеб снова увидел себя. В рубашке попроще и без причёски из барбершопа. Тогда он ещё не встретил жену. Сидел он в другом офисе, но занимался примерно тем же.

— Да, тогда я тоже был счастлив. Помню, сколько было задумок, и ещё я хотел построить семью. Я мечтал и, может, поэтому…

— Много ли задумок ты воплотил в жизнь?

— Кажется, большинство. Если вдуматься, то у меня получилось почти всё, о чём я мечтал. Просто теперь, когда я снова один…

— А хочешь посмотреть, что было ещё раньше, сынок?

— Нет, достаточно. В том-то и дело. У меня было почти всё, а за последний год я всё потерял.

— Всё же я покажу тебе ещё кое-что…

Глеб увидел себя пятнадцатилетнего. Он вернулся домой в коммунальную квартиру со смены на заводе. Ещё не окончен техникум. Мама каждый день работает допоздна. На его лице россыпь прыщей и спутанные сальные пряди. У него подбит глаз из-за недавней драки с однокурсником. Он зашёл в квартиру и обнаружил, что их обчистили. Вынесли всю электронику и деньги. Перед самым Новым Годом.

— Был ли ты счастлив тогда, сынок?

Глеб зажмурился и опять еле сдержал слёзы:

— Кажется, да. Нет. Я не знаю!

— Не знаешь? Но ведь в тот момент ты лишился всего! Разве мог ты быть счастливым?

— У меня оставалась ты, мама!

— Дело не в этом, глупыш! – улыбчивое мамино лицо снова появилось из снега, – Мама, папа, жена или Дед Мороз. Дело не в этих словах. Найди чудо сам! Ведь ты знаешь, где искать.

Мгновение, и мама исчезла. Снег прекратился. Глеб огляделся по сторонам, включил телефон, чтобы узнать время. Минуту подумал. В этой снежной кутерьме он как-то добрёл до офиса и теперь стоял на том самом месте, где недавно прикуривал от горящего конверта. До закрытия офиса оставалось минут пять. Ему пришла в голову идея. Глеб отряхнул одежду и вошёл в здание.

В офисе оставалась только Лена, которая работала сегодня во вторую смену. С ней-то он и хотел поговорить:

— Лен, я тебя спросить хочу кое-о-чём. Есть время?

Она собиралась домой, но замерла, медленно осматривая Глеба:

— Всё хорошо? Спрашивай, конечно.

— Да так, мал-по-малу. Слушай, ты не помнишь, как выглядел человек, который передал мне письмо сегодня?

— Ну… хм, не особо. Письмо принесли с утра, пока меня не было. Знаю, что это была женщина.

— Почему ты так решила?

— А вот, головной убор забыла, – Лена указала своими грустными глазами на вязаную шапочку с розочками по бокам, которая висела на настольной лампе.

Глеб только вздрогнул, ничего не сказав. Смотрел, как собирается стройная Лена, поглядывая на него своими грустными глазами. Он вдруг понял, что хочет стать тем, которого полюбит такая вот Лена. Нет. Вот именно эта Лена. Просто это будет не сейчас. Может, даже через год. Для этого придётся потрудиться, а сейчас надо просто:

— Прости, Лен, а ты сейчас домой?

— Да… кот уже заждался. Хочешь проводить? – сказав это как бы между делом, она подняла на Глеба взгляд и потёрла мочку уха.

Он кивнул, расплываясь в идиотской улыбке. Может, она и любит уже? Но это не значит, что не нужно трудиться. Нужно! Чтобы стать тем самым! Как сказала мама: стать Дедом Морозом, которого Лена обязательно полюбит, а потом, глядишь, он и сам себя полюбит.

Они вышли на улицу. У Глеба зажужжал мобильник. Звонил Женя. Менеджер извинился и ответил:

— Алло!

— Глеб, ну ты даёшь! Тут такое! Я полицейского уломал ехать за тобой. Думал, ты дома. А там квартира не заперта, и внутри ворьё какое-то.

— Что?! У тебя всё в порядке?

— Да, я же с полицейским был. Повязали двоих с поличным. Представляешь? Бывает же такое. Я знаешь, что подумал? Спам тот и Снегурочка. Может, это они тебя так выманивали, чтобы ты домой подольше не возвращался? Это тогда получается целая группировка у них.

— Получается, что так, Жень, – Глеб бездумно закивал, глядя при этом на привлекательный профиль Лены, и хмыкнул, – Но я решил, что теперь всегда буду вдумчиво разбирать новогодний спам!

Сисадмин что-то буркнул и положил трубку. А Глеб подумал, что вот, Женя уже успел стать Дедом Морозом. Пора бы и ему. Он предложил Лене взять его под руку и зашевелил губами, распространяя какой-то глупый спам, но очень новогодний, от которого обоим хотелось смеяться.

Лёнька Сгинь

Сейчас так дорого купить себе новый автомобиль. Я долго рыскал по сайтам производителей и понял, что где-то придётся сэкономить. Тогда и родилась свежая идея: купить машину с пробегом до 5000 км. И если кто-то не разбирается в авто, то это почти новая машина. Трудно сказать, почему её решили продать, но вот она, почти нетронутая, не прошедшая ни единого технического осмотра. Говорит: «Купи меня на 20% дешевле, чем новую!» Эта идея казалась вполне уместной и разумной. Даже когда я выяснил, что владелец машины умер.

— Дед всю жизнь на что-то копил. И вот к семидесяти решил взять себе эту красотку, – машину мне продавала его внучка. Она всё время куталась в шарф и кашляла. Кажется, волновалась.

Я спросил:

— А что случилось?

— Ничего. Машина в полном порядке, ни царапины. Можете по базе пробить, я не вру…

— Нет, с вашим дедушкой. Просто, старость?

— Раз вам интересно… ну, да, вроде как старость. Как-то с утра уехал в лес собирать грибы. Там и нашли. Он мобильником никогда не пользовался. Муж подсказал поискать по GPS. А здесь как раз дорогая сигналка установлена. Эта малышка и помогла его найти. Машинка, и правда, очень хорошая. Дедуля её так любил и заботился, – после этой фразы она ещё глубже зарылась в шарф и шмыгнула носом, – Жаль, что не успел, как следует накататься. Зато вам повезло…

— А почему не вам?

Она снова раскашлялась и отмахнулась:

— Знаете что… покупателей полно. Если не хотите, то…

— Хочу-хочу! Простите, не хотел лезть в душу. Просто, вы такая…

— Какая же?

— Разбитая. Знаете, я посмотрел несколько машин с маленьким пробегом. И все они оказались битыми. А тут вот… разбитая хозяйка.

— Ну, знаете, как-то двусмысленно звучит по отношению к девушке.

— Да я не то хотел сказать. А что вы, собственно, подумали?

— Ничего. Брать будете?

— Буду.

И стал ездить на «почти» новом автомобиле. Нареканий, и правда, не находилось. Никаких. Разумеется, чешская машина, для неё 5000 – это, считай, обкатка. Катался и катался. Радовался жизни. Пока со мной не заговорил он:

— Не газуй так, малохольный, сцепление сожжёшь! На глаз себе надави, а педаль ослабь, остолоп!

Впервые это случилось в городе. Я толкался в пробке по дороге с работы. То и дело дёргался из полосы в полосу. Думал о бестолковости своей нынешней должности. В тот раз дед не показался, а только подал голос. Он заворчал откуда-то из багажника. Чуть приглушённо, но всё же отчётливо. Особенно мне врезались в память эти «остолоп» с «малохольным». Не припомню, чтобы кто-то ещё меня так называл.

Я протиснулся через ряды усталых автомобилистов и съехал на обочину. Уходил август и уже стемнело, поэтому остановился под фонарём. Вышел из машины и открыл багажник. Никого. Заглянул даже под коврик: только запаска, домкрат и ключ. Тогда я решил, что переработался. Написал заявление на отпуск и рванул к родителям в Нижегородскую область.

Вскоре он заговорил со мной на трассе. Я ехал ночью, чтобы не тратить время в пробках. Дорога тянулась мрачной серой лентой. Поля сменялись лесами. То и дело меня обгоняли какие-то тролли на внедорожниках, а сам я развлекался редкими обгонами фур. Хотелось спать и говорить. После расставания с девушкой всё время хотелось с кем-то говорить. Но никого не было.

— Ты в Нижний намылился, что ли? Куда там тебе, бурундуку такому?

В тот раз дед показался впервые. Он сидел на переднем пассажирском сидении, бурчал проклятья себе под нос, почёсывая левый глаз. Он выглядел, как обычный пожилой человек. Не было в его образе чего-то мистического и отталкивающего. Разве, что глаз как-то неприятно поскрипывал.

— Дед, ты кто? Я что, помер? – я тогда не подумал, что с ума сошёл, потому что этого совсем не хотелось. Столько проблем, и жизнь вся кубарем. А вот помереть, это можно. Работать потом не надо и девушку новую искать.

— Не ты помер, а я, дурында! На дорогу смотри, а то угробишь мою душечку-литрушечку!

— Литрушечка? Вроде бы, двигатель один и два?

— Вот ты занудливый какой, поганец, а?

— Подождите, так я жив?! А вы старый владелец? Почему вы здесь? Как мы можем общаться?!

— Знамо как! Губами да словами! Не такой я и старый. А впрочем… Дедом меня называй. Ну или Дед-Всевед. Мне так нравится. Хороший персонаж. И на «ты» давай, у нас с тобой много дел впереди, тщедушненький ты мой.

— Ясно. Дед-Всевед. Всё понятно. Помер. Много дел. Так. Так. Что-то курить захотелось…

— Машину тормози и кури, сколько влезет… на улице.

Я без вопросов тормознул. Сзади тут же появилась ревущая фура, пронеслась сияющей громадой. Настала темнота с шорохами леса. Я вышел и закурил. Дымил и таращился на луну. Думал о том, что всё-таки схожу с ума. О том, что в машине никого не может быть. Что я сейчас докурю, сяду туда и поеду в радостном одиночестве. Курил-думал. В лесу что-то беспрестанно шуршало, а потом сквозь это шуршание продрался шёпот: «Лё-ё-ё-шенька-а-а! Верни-и-ис-с-сь!»

Я подумал, что это, конечно, совсем странная галлюцинация. Потому что я совсем не Лёшенька. Я Антон. Но решил, что в жизни теперь точно что-то надо менять. Сигарету не докурил, бросил. Сел в машину и тапок в пол.

— Не газуй, кому сказано?! – мёртвый дед сидел всё там же. Ещё и курил. Правда, табаком в салоне совсем не пахло. Я сначала подумал, что из-за перенесённого короновируса, наверное, не чувствую запаха, а потом только вспомнил, что это дед-призрак. Или даже плод моей больной фантазии. С минуту кидало меня в мыслях из стороны в сторону, а потом я спросил:

— Дед, а тебя Лёшенькой звать?

— Какой я тебе Лёшенька, сопляк ты эдакий?! Постой-ка! Откуда узнал?! Внучка машину со своего имени продавала! – он так встрепенулся, что даже выронил сигарету из зубов. Она, конечно, тут же пропала, как и положено призрачной сигарете.

— Вот ты говоришь, Дед-Всевед, а сам не знаешь, что в договорах купли-продажи автомобилей ФИО всех собственников прописывают!

— Ох ты, мать твою! Фия! Брешешь ты! Да и видал я, как ты эту Фию глядел. Подписал, не читая!

Я помолчал минуту, обдумывая:

— Ты что и это видал?

— Знамо дело! Из душечки-литрушечки мне всё видать!

— Понятно! А кто тебя по лесам-долам ищет, не знаешь? Шепчет в тишине: Лё-ё-ёшенька! Верни-и-ись!

Теперь минуту молчал дед:

— Ну-у, есть такое. Краля одна! Смерть это или что, леший её разберёт. Увязалась за мной, когда я грибы собирал, не отстанет никак.

— Нет, это какой-то бред. Я не верю в такое…

— Поверишь ещё, плюгавенький!

— И хватит меня всеми этими идиотскими словами называть! Я Антон!

— Дай Бог, без рифмы обойдёмся. Ладно-ладно! На деда не лезь с кулачишками-то! И так уж помер. Ты, знаешь что, воротайся-ка назад. Я лесок-то прощёлкал, пока с тобой ля-ля. А ты, спасибо Господи, курить вышел, где надобно. Стало быть, неспроста ты дедушку-то видишь. Связала нас c тобой какая-то ниточка. Воротайся-воротайся в лесок.

— В смысле?! Я к маме с папой еду!

— Доедешь ещё! Там недолго. Только корзинку одну забрать. Тебе содержимое понравится. Вот увидишь!

— Да в смысле?..

Несколько минут я препирался с дедом-призраком и всё больше склонялся к мысли, что схожу с ума. Поэтому, я уверил себя, что, видимо, это моему больному сознанию зачем-то нужно вернуться в тот лес. Какой-нибудь незакрытый гештальт или ещё какая-нибудь хрень, произрастающая, разумеется, из детства.

Я вернулся туда.

Вообще, фонари редко встречаются в лесах на трассе. И там, куда приехал я, фонарей тоже не было. Я поставил машину фарами в чащу и включил дальний свет. Решил также включить фонарик на мобильнике. Дед-Всевед ещё в салоне по дороге назад поведал мне, как искать заветную корзинку. Я спокойно выслушал, убеждая себя в том, что всё это рождает мой мозг. И если я найду какую-то корзинку в такой глуши, то она вряд ли будет настоящая.

Светить мобильником ночью в малопроходимом лесу – это затея безумная. Даже дальний свет фар запутался в этой беспроглядной тьме метров через пять, а я всё не сдавался. К тому же, я шёл на голос, который звал Лёшеньку. Вскоре, голос начал подхихикивать. По морде мне то и дело били ветки, а один раз я даже напоролся яичками на какую-то корягу. Дальше шёл с ракушкой из ладони. Изодрал всю куртку, когда, наконец, вышел на опушку. А там под луной светился крест. Посреди леса кто-то организовал могилу. Рядом с крестом бродило ещё одно порождение моей израненной фантазии: женщина в белой сорочке. Как и ожидалось – подхихикивала, поглядывала на меня и манила рукой.

Я решил, что это, конечно, ещё одна мёртвечиха, а иначе кто? Но и добавил про себя, что бояться тут нечего. Как домой вернусь, то сразу к доктору, а пока терпи, Тоха. Осознание проблемы – первый шаг к её решению.

Женщина спросила:

— А где Лёшенька? – она это сказала с диким зловещим шипением, естественно.

— В машине ждёт, – просто ответил я, – а где тут корзинка?

— В п…де, – неприятно выругалась моя собеседница, всё также злорадно шипя.

Тогда я обошёл могилу и увидел здоровенную корзину. В ней лежали заветренные грибы, несколько из них источали червей. Признаюсь, что по спине бегали мурашки и руки тряслись. А потом выяснилось, что часть волос у меня поседела. Так что червивые грибы от хороших я отделять не стал. Но взял корзину и пошёл обратно. Эта плетёная дрянь сильно оттягивала руку. Девушка в сорочке уже не шептала, а прямо-таки выла. А я шёл-шёл. Вскоре показался свет фар. Бросив корзину в багажник, я сел за руль, глубоко вздохнул и тронулся.

Деда в салоне не было. Одиноко болтало радио. Тогда у меня в голове родился дурацкий каламбур: «тронулся с места, но пока ещё не тронулся умом». Я посмеялся, а потом открыл окошко и закурил. Конечно же, тронулся. И умом, и всем подряд. А иначе что это?

Доехав до родителей, я тут же лёг спать и провалялся до полудня. Про выдуманную корзинку мне напомнил отец. Он первым полез разбирать сумки:

— Антох, а ты чего червивых-то набрал? Гляди-ка! – он волок эту корзинку обеими руками и едва справлялся, – Как это ты её такую дотащил, сын? Кирпичи там, что ли?!

— А давай поглядим, – спросонок я сразу и не сообразил, что корзинка получалась невыдуманной, а я, вроде как, не сумасшедшим. Мы быстро раскидали грибную верхушку и увидели сундук с пятью миллионами рублей. В тот момент я, конечно, ещё не знал точной суммы, а узнал, когда прочёл письмо, приложенное к сокровищу. Дедовское завещание: «Старшенькой внучке на лечение – 4 миллиона рублей, как самой нуждающейся. Оставшийся миллион передать Младшей вместе с автомобилем и женихом по адресу».

Там и адрес был написан, и все имена, фамилии, номера телефонов. Казалось, дед вписал туда всю свою жизнь, будто знал, что так вот помрёт в машине на обочине. Там даже фотка была, где они стояли вчетвером: дед с дочкой и две внучки-сестрёнки. Счастливые и вместе с тем грустные. В дочке я узнал ту женщину в белой сорочке. Кем она была при жизни? Почему дед похоронил её в такой глуши? Об этом в завещании ничего не говорилось. Я решил, что обязательно узнаю об этом у одной из сестёр.

Я не жадный. Четыре миллиона отправил переводом на следующий день, потому что отлично знал реквизиты. Удивился, конечно, что «Старшенькая» даже не перезвонила, но особого значения не придал. Спустя несколько дней мама сказа мне, что я седею, а ещё через пару дней сказала ехать к врачу. Я поехал, но не к врачу, а к «Младшей» с миллионом. Не знаю, почему не сделал этого раньше, ведь её адрес был тоже в Нижегородской области. Ехать чуть больше часа. По дороге у меня зачесался глаз. Я чуть надавил рукой и услышал неприятный скрип, напомнивший мне о Деде-Всеведе.

Тогда он появился снова, но уже в зеркале заднего вида. Не в смысле, что он сидел позади. Дедом-Всеведом стал я сам. Это открытие заставило меня в очередной раз усомниться в ясности собственного рассудка. И всё же, я доехал до пункта назначения. Дверь открыла девушка, как две капли воды похожая на ту, в белой сорочке. Только эта была в разы моложе и улыбалась не так зловеще. Она крикнула:

— Дедушка, ты жив! – и прыгнула мне на шею. Что-то скрипнуло во мне. На этот раз не глаз. Я пошатнулся и упал вместе с внучкой. Спина загудела от боли, и я отключился.

Проснулся я на диване, покрытый тёплым пледом и с подушкой под головой. Рядом сидела «Младшая». Она сказала:

— Привет, Антон! Ты теперь Лёшенька. Не переживай, я уже во всём разобралась. Ты проверку на денежки прошёл! Молодец! А то не проснулся бы. Извини только, пришлось порыться в твоих вещичках. В общем, ты ни о чём не парься. Лежи себе и лежи. А как машина снова продастся, то ты мне понадобишься. Сварганю тебе тельце помоложе. Я тоже всё это умею, как и мама с сестрой. У нас это потомственное. Только тебе недельку придётся в могилке полежать… ну, в той, лесной. Я тебе покушать приготовлю и вот, если хочешь тетрадочку дам для заметок. Может, книжки какие-нибудь? А как новый клиент ту могилку кругом обойдёт, то тебя и вытащим.

Так что, я лежу тут, ни о чём не парюсь. А что? Август месяц тёплый. Еды полно, книжки интересные, воздух через трубку какую-то приходит. Мои новые родственники, они хоть и колдуны, но инженеры тоже матёрые. Даже биотуалет сюда установили. И главное, я теперь уверен, что не сумасшедший. Всё стало так понятно и логично в жизни. А придёт время – кто-нибудь купит нашу душечку-литрушечку. У неё пробег чуть больше 5000 км. Если кто не понял – почти новое авто. Так что: обязательно купят.

Вы, кстати, поинтересуйтесь. Сильно сэкономите. А там, глядишь, и поболтаем.

Лёнька Сгинь

На конкурс от сообщества CreepyStory

Дед Андрон сидел на скамейке у подъезда, когда Витьку укусила соседская собака. Куснула не смертельно, зато обидно. Да и в ответ укусить не далась, а только зарычала, оголив все сто клыков. Заставила внука сбежать к деду и начать свой правдивый рассказ:

— Деда! Видал, как Муська меня цапнула? – Витька уселся напротив деда прямо на асфальт, прижал укушенное предплечье к заборчику охладить.

— Витёк, а ну убери руки от оградки. Заразу ещё подцепишь! И марш домой!

— Ох! Дай передохнуть, деда! После такого не добегу до пятого этажа. Потрогай, как сердце колотится!

— Убери ты своё сердце от меня и рубаху засучи в портки уже. Ладно, посиди с минутку. Да расскажи-ка деду, как это ты таким дураком уродился?

— Не дурак я! Не обзывайся, дедуль! А ты видел, значит?!

— Ви-и-идел! Только уж больно хотца от тебя точку зрения услыхать.

— А как это? Зрение услыхать?

— Ну во-о-от! А говоришь, не дурак! — Андрон подвигал бровями, поглаживая бороду, — Расскажи с толком да с расстановкой, что случилось-то?!

— Цапнула меня Муська. И ни за что цапнула. До крови даже!

Я на турнике болтался, соскок топориком разучивал, а тут Настюха идёт. Важная вся из себя, банты понацепила, платье с белыми рюшками. С собакой-то самое то гулять! Ведёт Муську эту свою на поводке. Вообще, Муська собака хорошая. Немного породистая даже. Она прошлым летом нам с Настюхой грибы помогала искать. И здорово помогала. Я бы без неё, может, ни одного и не нашёл. И батя у них ещё живой был. Меня нахваливал, говорил, что мне за такие грибы медаль полагается! Обещал даже выделить одну из своих чеченских. Он, правда, тогда пьяный был.

Но то было в том году, а теперь у Муськи морда уже поседела, и нюх как-то притупился. Пооблезла местами, на людей вот кидается. Не кормят её что ли, не пойму. Хотя, конечно, чем кормить-то? У Настюхи батя помер зимой. С тех пор огородом и погребом живут. В магазине только хлеб берут. Она сама поначалу рассказывала. Ещё пока мы не поссорились. Эх, жаль конечно, что так вышло. Хорошая она девочка. И умная, и красивая. Я может и полюбил бы её даже.

— А что ж нос воротишь теперь, дуралей? — осведомился дед Андрон, дав внуку выговориться.

— Да не то, чтобы я. Ребята все разное говорят. Что мать её проституткой стала. Видят её только по ночам или тёмным вечером. Да и то невесть где. То на окраине посёлка у самого шоссе. То у комбината с каким-то усатым мужиком в рубахе окровавленной. Разное болтают. Но одно ясно, что испортилась Настюха. С такой-то маменькой.

Я ей так и крикнул с турничка:

— Настюха-Настюха! Отрастила брюхо! — и спрыгнул вниз топориком, но чуть-чуть не докрутил. Ударился боком сильно, да ещё эта дура Муська подбежала и за руку меня оттаскала. Так что правильно про Настюху говорят, испортилась. И разжирела на хлебе этом своём. Поводок у неё в руках не держится. Собака людей ни за что цапает! Я её засужу!

Тут дед Андрон шикнул на внука и чуть привстал, как бы разглядывая след от собачьего укуса. Но вдруг задал Витьке размашистого подзатыльника:

— То-то и оно, что дуралей ты. Я это сразу раскумекал, а ты меня в этом утвердил своей точкой зрения. Пошли наверх к матери, рану твою залатает.

От неожиданного дедовского гнева внук разрыдался, но за Андроном пошёл. Так они, похныкивая и поскрипывая старческими костьми, поднялись на пятый этаж. Их встретила Витькина мать, пахнущая свежей творожной запеканкой и домашними котлетками:

— Мальчики, а что же случилось? – всех существ мужского пола она называла мальчиками. Без всякого разбору. Будь то сын, дед или участковый. Так уж водилось у мамы.

Дед сердито поскидал туфли и брякнулся на табурет в кухне:

— Да это не сегодня случилось, доченька! А ну-ка, дай старому отведать, чем так вкусно пахнет?!

Мама отправила мальчиков мыть руки и положила по две румяные котлетки на тарелки. Ещё нарезала бородинского хлебу. Села слушать. Андрон, вернувшись, взялся за еду, жадно впился в румяный бок остатками зубов. Поняв, что горячевато, отложил и принялся говорить:

— Мне со скамейки хорошо вся жизнь видна. Вы не думайте, что дед у вас слепой и необразованный. Всё вижу своими седыми глазёнками. И увидал я этим летом, что не с тем людом Витька наш околачиваться стал. Да и не люди толком у них в компашке в этой, а всё какие-то звери: волки сутулые да обезьяны смешливые. Щерятся, гогочут, матершину изрыгают. А по-человечьи ни слова от них не дождёшься. Это ещё хорошо, милая моя, что мальчишка у нас плюгавенький да трусливый покамест. А как в плечах раздастся – там и жди первый срок…

— Папуль, ну брось ты, родной! — мама смахнула волосы со вспотевшего лба, — Хватит уже своё старческое-то! Слыхала я всё это. Ты объясни, как парня не уберёг, что заплаканным домой привёл? Всё же не маленький у нас мальчик, чтобы нюни разводить без повода. Уж второй десяток пошёл! Ой, а что там у тебя, Витенька?!

Мать, увидев собачий укус, мигом засуетилась вокруг своего дитя, а дед продолжал:

— Ведомый он у нас. Что псы с того конца дома напоют — он подхватывает. Печётся о том, что другие подумают, а не что сердце советует. И в кого он такой? Не разберу. Наша-то порода другая, вроде. Мы людям в душу глядеть любим, жир на боках не замечая. А этот говорит, разжирела Настюха. Каково?! У этой девоньки талия вон – два пальца. Где там жиру-то нащупать? Ну, так вот! Я к чему это? А то опять скажешь, что дед разбубнился.

С неделю тому назад я случай наблюдал с балкона. Болтался наш голубок на турничке вниз головой. Вон так же, как и сегодня. Топориком он это называет. А по мне так это кусок сала на вертеле или… котлета вон! Колыхается что-то там, изгибается. Потом бряк оземь, постонет с минуту. И сно-о-ова! Потом глядь! Настюшка шпарит с собачонкой своей. Тоже один в один как сегодня, в платье нарядном, с бантами ажурными! Люба девка! Жаль, всего одиннадцать ей, а то бы дед замуж позвал!

Шагает, значит, она мимо турника, на нашего охламона и не смотрит. Они не дружат с тех самых пор, как Витька со сварой псов снюхался. Дразнить девочку стал. Учить этот неладный топорик начал, с которым не сегодня-завтра шею своротит. А то и покуривает бывает в кустах. Деду всё видно! Но самую главную гнусность этот прохвост в тот раз учудил. То бишь, неделю тому назад.

Как прошла, значит, Настюшка мимо турника, этот топоровед быстренько без всяких топориков соскользнул на землю и, ка-а-ак хлесть наверх. Только слышу, как дверь в квартиру хлопнула. Сам стою, не шелохнусь. Что будет? Носится он что-то там, полками стучит с дверцами, ножонками своими топочет. Хлоп! Убежал снова. Ну, думаю, жди внизу сорванца. И стою-смотрю: когда же его белобрысая башка появится? А нет и нет. Я тогда к двери, щурюсь в глазок. И как раз Витьку подмечаю: он из соседской квартиры выходит и на ключик её запирает. Я мигом в комнату, чуть палец об косяк не сломал, как нёсся! Шлёпнулся на диван, мол так и лежал. Слушаю. И слышу, как прокрадывается этот хорёк по квартире, чтобы я его не слышал. Думает, поди, дед глухой, слепой и необразованный. Только деду-то всё видать!

Крадётся он, а я за ним. Ни звуку не издавая. Веришь? Ни один сустав не хрустнул. Потому что за честное дело я был и сейчас за него! А потому и знаю, что Витька как-то ключ от соседской квартиры достал, а оттуда медаль чеченскую украл. Дуроплясина! Я её нашёл у него среди носков! Вот его умная собака и прихватила клычочками. Не за просто так, а за дело! Да ещё какое! Вор растёт в семье!

Витька заплакал, склонившись над тарелкой с котлетами.

— Сынок, это правда? — мама встала и снова села.

— Не так всё было! — начал оправдываться Витька, — ключ мне Настин папа дал ещё в прошлом году, чтобы я за Муськой приглядывал, когда Настюха позднее меня со школы приходит. Я и приглядывал. И уж давно всё изучил в их квартире. И медали узнал, где лежат. Правда, немного их.

— Значит, правда! — залопотала мама, — когда же я тебя упустила?!

— Да я и взял-то всего одну медальку! Самую маленькую! Тем более что Настин папа мне сам обещал! А взамен котлет им положил целых пять штук из нашей сковородки!

Витька снова захныкал. Мама и дед переглянулись:

— Погоди-ка, — почесал бороду дед, — это, стало быть, ты им котлет в тот день занёс?

— В тот и в другие дни. Я им, как дядя Толя умер – каждую неделю стараюсь что-нибудь заносить, как добрый домовёнок. Знаете же такой сказочный персонаж есть?

— Как не знать, — кивнул дед, — только я им в тот день тоже котлеток выделил, да ещё кое-каких продуктов. Люське. Она как раз с комбината возвращалась поздно вечером с полным пакетом костей на варку супа. Так что…

— И я! — вспомнила мама, — я им тоже в тот день котлеток дала. Четверг был. Специально побольше наготовила! Жалко как Настеньку-то! Похудеет ведь!

Дед усмехнулся:

— Выходит, что нормальный у нас внук растёт. Всё понимает в жизни, только окружающим показать боится. Ну… это, пожалуй, с годами пройдёт, — он глянул в окно, — вон, невеста твоя возвращается, Витёк. Иди-ка ты медальку из носков достань, вороти её Настюшке, поцелуй три раза в щёку: от себя, от деда и от матери. А потом зови на котлеты. Будем вместе рану тебе бинтовать, а заодно и узы налаживать!

Лёнька Сгинь