sailorchibiusa

Увидели в парке вот такую красоту. Интересно, если назвать эту кормушку кормушкой, сильно можно оскорбить чувства верующих?

Биология казалась мне невероятным предметом. Кабинет представлял собой одно из самых интересных помещений в школе: повсюду буйные заросли растений в горшочках, в стеклянных стеллажах - скелеты и глисты в банках. В шкафах микроскопы. В общем, торжество любопытства для пятиклассника, у которого предмет только начался.

Не повезло только с учительницей. Нет, она никого не травила, но то была удивительная личность. Маленькая, сухонькая (несмотря на возраст - всего 42), быстрая и громкая. Голос  у нее был высокий и пронизывающий до кости, орать она обожала. Чаще всего повод находился как по мановению палочки: плохо помыли доску перед уроком, задели спиной любимый цветок, сломали мел. Однажды она накинулась на меня за палантин на плечах (было ужасно холодно в школе). Орала весь урок (40 минут, Карл), как это неприлично, унижает ее как преподавателя и человека и вообще - дома я тоже закутанная хожу? Я молчала, охуевши хлопая глазами.

Но самым-самым любимым делом Р.Л. было травить байки. Она рассказывала нам ужасающие факты про нервные окончания в волосах, про то, что у некоторых людей кровеносные сосуды врастают в волосы, отчего при стрижке идет кровь. О том, как ноготь идет пластиной под кожей до конца фаланги, что его можно выдернуть при желании, цельной костяной пластиной. О крошечных жучках, которые живут под кожей - порой можно заметить малюсенькие усики в порах, за которые их можно вытянуть. О мальчике, у которого от удара дверью  перевернулся один из позвонков в спине и он умер тут же.

И еще много-много историй, от которых у всех учеников 5-6 классов шевелились волосы на голове. Рассказывалось все это с самым серьезным выражением лица, иногда - со слезой в голосе. Одна из популярных тем на уроках была об абортах - те самые истории, где дети кричали в утробе "мама!", пока их выскабливали, где младенец схватил врача за палец и т.д. От подобных историй стыла кровь.

Прошло много лет, но я до сих пор не могу понять: было ли у нее что-то конкретно не в порядке с головой или это просто патологическое желание сочинять на ходу?

Обычный день в зоомагазине. Хмурый осенний день. Стою, полирую косяк спиной в форменной жилетке.

В дверях показывается пара - отец и сын. Мальчишке, наверное, лет шесть. Ребенок радостно бежит к отделу с грызунами, и я вижу, как вслед ему крадутся коллеги-продавахи.

Ну уж нет.

Минутку созерцаю, как потенциальные покупатели наблюдают за возней пушистых комочков, потом решаю подать голос:

- Сирийские, по сто  пятьдесят - это лохматые такие хомяки. А джунгарские вот, крохи. Они по пятьдесят рублей.

Мужчина смотрит на меня залитыми кровью глазами. В них я вижу отражение как минимум одной бутылки, выпитой накануне. Впечатление дополняет характерный аромат, рвущийся с каждым словом с его губ.

- Те какого?

Сын робко тычет пальцем в джунгарика. Мужик дожидается, пока я открываю стеклянный куб и пытается нырнуть туда рукой, чтобы схватить мелкоту. Я останавливаю его прикрытием куба.

- Извините, руками у нас нельзя.

- Че это?

- Хомяки кусаются. Если сжать его чуть сильнее, чем нужно, то он вам и палец прокусит. Будет больно, я уже про заразу с зубов грызуна молчу.

Мужик задумывается и смотрит на меня непонимающе.

- А я его что, в зобу понесу?

- У нас предоставляются переноски.

- Сколько?

- Пятьдесят рублей.

Да, бредятина - полтинник за картонное говно, но покупатель может и со своей приходить - главное, чтоб не голыми руками. В голове у покупателя хрустят шестеренки.

- Ладно, давай.

Я ловлю хомяка и запираю его в вонючей картонной тюрьме. Передаю коробку ребенку в руки и вижу, как у него загораются глаза. Ради этого стоит работать в зоомагазине.

- Корм у вас есть? - спрашиваю я.

Мужчина уклончиво бурчит про семечки. На мое уверение, что от семечек хомяк жиреет, он отмахивается рукой.

- Клетку?

- Не.

Чуть ли не вприпрыжку следую на кассу - покупатель почти бежит. Понимаю, что веду себя назойливо, но работа такой - иначе никак. Всюду за нами следит недремлющее око управляющей.

Уже на кассе:

- Камень для зубов точильный?

- Зачем? - недоумевает мужик, доставая скомканную сотню.

- Грызунам нужно точить зубы,  -улыбаюсь я. Я еще пытаюсь быть добрым продавцом.

К моему изумлению, мужик начинает громко-громко смеяться. Он хлопает сына по спине и выдавливает из себя:

- Напильником сточу - нече будет ему точить!

Я перевожу взгляд на ребенка. По-моему, его отец не шутит.

- Ваш чек.

- А клетку, - напоследок произносит покупатель, когда сын отходит на пару шагов, - нам не надо. Он денек с ним поиграет, потом, может, кошке отдадим. За пятьдесят рублей больше ничего не нужно.

Я встречаюсь взглядом с мальчишкой. Он смотрит в дырочку на коробке. Оттуда, как я вижу, торчит розовый нос, опушенный усами. И в этот момент мне очень хочется верить, что этот мальчик намного человечнее своего отца.

Первый мой фанфик по вселенной The Elder Scrolls. Останавливаться не собираюсь.

Когда игра пройдена вдоль и поперек, остается только писать фанфики.

Авторская страница: https://ficbook.net/authors/2236325

***

ЛУЧШЕЕ ПЛАТЬЕ ФАЛЕСИ

Их привезли в Морровинд хорошо охраняемым кораблем, высадили на берег и сопроводили в местечковую канцелярию, неуютно вжавшуюся в травянисто-каменные берега. Шестеро бывших заключенных разной степени провинности — три нордлинга, альтмер, женщина-данмер и босмер. Последний был здесь вполне ожидаемо, о чем свидетельствовали снисходительные взгляды имперцев, заполнявших бумаги. Лесной эльф, ставший преступником — экая невидаль! Азвель потер бритую голову, с вызовом глядя на лоснящиеся лица стражи. Имперцы подобно тараканам, ползут изо всех щелей, заражают все своей вонью.

Когда он вышел из душного здания, пропахшего копотью от свечей и грязными сапогами, то первым же делом с удовольствием вдохнул кислый воздух приморья. Горький Берег оказался именно таким, каким его описывали на родине, в Валенвуде: мрачноватый и болотистый, скрывающийся в тени огромных деревьев-грибов, увешанных лишайниками, он был, тем не менее, спокойным.

— Что это за город? — поинтересовался Азвель у прохожего. Старуха-данмер остановилась, неодобрительно осмотрев рубище незнакомца и его лысину меж острых ушей.

— Сейда-Нин, — буркнула она, поспешив убраться подальше от бывшего заключенного. В корзине, постукивающей ее по бедру, Азвель увидел бурые шляпки грибов, и в желудке у него заурчало.

Денег у босмера не было. Зато у него была потрясающая вещь, спрятанная от глаз посторонних во вспоротом рукаве: отмычка, изрядно проржавевшая и сырая, но еще способная вскрыть не один замок. Азвель мог пробраться с приходом тьмы в любой из домов и вычистить сундуки, а ворованное сдать трактирщику за монету. Горсть септимов для мера, попавшего в другую провинцию, да еще и бывшего заключенного — подарок судьбы.

Весь день эльф кружил по городку, который обойти можно было в два шага — высматривал подходящую жертву. По мере того, как темнело небо, Азвель мрачнел все сильней: в Сейда-Нин как будто бы собрались все бедняки. Куда ни брось взгляд — старые платья и рубища, изношенные туфли и покосившиеся лачуги. Только после заката мелькнуло среди нищей массы бархатное платье зеленого цвета — симпатичная темная эльфийка среднего возраста с подвязанными на затылке белыми волосами сошла с Силт-Страйдера (огромной ездовой блохи, пользующейся популярностью у данмеров в качестве транспорта) и направилась к домику при трактире, самому аккуратному из всех. Как переливались бусины на подоле одежды! Как красиво танцевали расшитые золотом рукава! Азвель прикусил язык: сложно будет обворовать жилище, если там кто-то есть. До сих пор грабежами босмер не промышлял: тихо взламывая замки, он выносил ценное из пустых домов, жадно обшаривал карманы зазевавшихся прохожих, ловко смахивал со стола в трактире ложки прямо в рукав. Грабежи — лишняя волокита и головная боль, совершенно ненужная Азвелю.

Голодный живот, как правило, говорит громче совести. Босмер скрепя сердце приблизился к домику. Улица была пуста — лишь редкие шаги патрулирующих вокруг имперцев нарушали ее покой. Азвель пару раз выдохнул и вдохнул, стараясь успокоить рассудок. Отмычка умело ворохнулась в замке, но не встретила сопротивления. Не заперто? Как странно. Что ж, меньше возни. Мер отпер дверь и заглянул внутрь дома.

Одна комната, освещённая криво сложенным камином и огарком свечи, оказалась гораздо беднее, чем он себе представлял. Высились у стены худые мешки, грязная койка без подушек и одеял казалась тушей какого-то животного. На коленях рядом с ней, обратив лицо в сторону заходящего солнца, стояла та самая эльфийка. Очевидно, молилась Азуре, богине всех данмеров. Забывшись, Азвель сделал шаг. Половицы предательски скрипнули. Босмер шугливо стрельнул глазками и поймал на себе рубиново-красный взгляд. Данмерка смотрела без страха, даже с некоторым вежливым удивлением: ее белые волосы, собранные в узел, будто светились в полумраке. На толстом суку, неумело обструганном и подвешенном на веревочке, висело то самое зеленое платье, хитро подмигивающее бусинками и золотом.

— Здравствуйте, — тихо поздоровалась данмерка.

— Добрый вечер, — поздоровался Азвель.

— Чем могу помочь?

Убийственное спокойствие женщины выбило мера из колеи. Хозяйке причиталось вопить и звать стражу, отбиваться и гнать его из жилища, на худой конец — взывать к милости. Шаркнув босой пяткой, Азвель почесал комариный укус на левой щеке и злобно зыркнул по сторонам. Раскрытый шкаф был пуст, на сухом столе — оловянные чашки и ложки. Земляной пол, присыпанный золой из камина, тщательно выметен. С каждой секундой эльфу становилось все понятнее молчание данмерки: красть у нее было нечего, кроме платья.

— Вы чужеземец? — спросила хозяйка, встав с колен.

— Валенвуд, — буркнул Азвель. — Жил в Сиродиле.

— Ясно, — просто отозвалась женщина. Помолчав, она улыбнулась и сделала что-то вроде книксена: — Меня зовут Фалеси Мелот.

— Азвель.

Вот так, назвал свое имя. Эльф зажмурился. Теперь Фалеси вполне сможет пойти и донести на него страже. Тогда он точно вернется в сырую камеру, только теперь надолго. Стараясь скрыть замешательство, Азвель сделал шаг вперед, напустив на лицо угрожающую гримасу, но это у него вышло не совсем хорошо: эльфийская круглая физиономия скривилась так, будто у мера заболел живот.

— Вы торговец? — поинтересовалась Фалеси, не смутившись от такого мимического спектакля.

— Нет.

— Раб?

— Нет.

— Тогда, быть может, наемник?

— Нет.

Фалеси огорченно склонила голову набок:

— В любом случае, вы гость. Хотите поесть?.. Я сварила батат к ужину. Его мало, но если есть маленькими кусочками…

Глядя, как она извлекает длинной вилкой из котелка вареные овощи, Азвель совсем сконфузился. Все в голове смешалось: вот он видел женщину в богатом, расшитом золотом платье с бусинками, сверкающими, как драгоценные камни, а сейчас перед ним стояла оборванка, ножом делящая батат на тонкие кружочки, даже не очистив от кожуры.

— Платье… — промямлил Азвель.

— Что?

— Ваше платье… — эльф сглотнул. — Красивое платье.

— А… — глаза Фалеси потухли. — Да. Десять лет назад, когда я была замужем за одним влиятельным мужчиной, я купила его у одной бретонки в Вивеке. Сейчас я работаю у галантерейщика в Балморе, приходится носить платье туда. Покупатели не хотят смотреть на нищенку…

Азвель кивнул собственным грязным ступням. Нищенка. И красть у нее нечего, кроме жизни… и платья. Которое наверняка стоит целое состояние.

— Почему бы вам не продать его?

— О, Азура! — закричала Фалеси, замахав руками. — Это не просто мое лучшее платье, но и память о временах, когда я была счастлива и молода, любила и была любимой. Продам я платье — и кем буду потом? Меня уволят с работы, я стану пустым местом. Все, что есть у меня сейчас — лишь это платье с бусинами и золотом, и я не продам его, покуда жива. Есть батат каждый день — не так уж плохо, особенно если сдобрить его соленым рисом. Здесь, на Горьком Берегу, хватает сахарного тростника — всегда есть чем перекусить. Нет, нет, я не продам это платье, Азвель.

Мер снова кивнул. Противно запахло прямо под носом — в руках данмерки появилась тарелка с ломтиками овоща.

— Поешьте, — вежливо предложила Фалеси.

Развернувшись, Азвель шмыгнул прочь из дома. Он бежал и бежал, покуда не скрылся за старым маяком. Пятки горели, отбитые о землю, в груди что-то горело и трепыхалось. Упершись ладонями в колени, Азвель мгновение молчал, переводя дух, а после выкрикнул с досадой:

— Дремора меня подери! Да эта женщина еще беднее, чем я!

Многие косяки из моей школьной жизни могли бы восприниматься как проявление "бунтарской натуры", но на деле все это творилось из чистейшего кретинизма. "Сначала стреляй, потом думай" стало моим девизом, ведь ребенком я была хоть и хитрым, но отнюдь не дальновидным.

В классе была одна девочка. Точнее, свора девочек - этакий комочек высокомерия и глупости, знакомый, наверное, многим по своей школьной жизни. И был мальчишка - откровенно тупой, из тех, что не осознают, где они находятся и чем вообще занимаются. Довелось этой девочке влюбиться в того мальчика, да еще и одновременно как-то издеваться надо мной - только дети умеют так колко-гадко обидеть, сказав какую-то чушь. Желая продемонстрировать свою силу характера, за несколько дней до первого сентября - перевод в 5 класс - я нацарапала цветным карандашом на стене подъезда фразочку, тупую, но ставшую причиной моих неприятностей еще на добрые недели две.

"Маруся, дай закурить Иванову!"*

*Тогда, в младших классах, отчего-то курящих школьников мы считали отбросами и ассоциировали их с бандюками.

Тупая, тупая фраза, за которую, вроде бы, ничего мне не грозило, но не тут-то было. Маруся как-то наведалась ко мне с визитом и увидела эту надпись. Ее пытливый ум сразу прикинул виновника сего действа и понесся мстить. Первого сентября на линейке я услышала сначала злорадные фразочки в стиле "пиздец тебе" (конечно, в другой формулировке), а потом увидела кривое от неприязни и злости лицо классной руководительницы. На классном часу после линейки были клочки по закоулочкам. Да, меня поставили перед всеми, обвинили в хулиганстве и клевете, ведь я очернила светлую репутацию Маруси, которая на самом деле совсем и не курила (а курить она начала год спустя). Я стояла и слушала херню, которую ведрами выливала на меня учительница и не понимала, что такого криминального в такой фразе.

После пришла вторая волна. Кому-то нужно было отгребать пиздюлей за учиненный "срач" в подъезде - в отремонтированном недавно подъезде, который я испохабила своими рисульками! - и это был конечно же сам преступник. Материалов для устранения надписи синим карандашом мне не дали - дали только поджопник и послушать теть Глашу с нижнего этажа, которая орала о том, что мои родители вырастили уголовницу, а потом заставили устранить злосчастные слова с белой стены. Скрипя зубами от злости, я старалась стереть их синенькой стороной ластика, что, конечно, результатов не принесло.

К слову, я постаралась. Голубой цвет исчез, оставив после себя вдавленные очертания, которые еще долго радовали меня и напоминали о том позорище, что устроили в классе. Мораль? Думать, наверное, почаще.