joss007

Сакраментальный вопрос Остапа Бендера «Почем опиум для народа?» - заданный отцу Федору, воспринимается читателями «Двенадцати стульев» сугубо иносказательно. А в середине 20-х наркотики потреблялись в нашей стране наравне с алкоголем.

Конечно, наркотики появились в России не после прихода большевиков к власти. Нюхание табака, столь распространенное в XVIII веке, также носило одурманивающий эффект. В XIX веке в России уже появились морфинисты, эфироманы, курильщики гашиша. Вообще развитие медицины сопровождалось возникновением зависимости определенной категории людей от тех или иных лекарственных препаратов и, конечно, в первую очередь от тех, которые имели наркотическое воздействие. Стоит вспомнить примеры из русской классики. Анна Каренина легко пристрастилась к настойке опия. Один из чеховских героев, учитель церковноприходской школы, под влиянием приятеля – земского врача находил забвение от провинциальной скуки, вдыхая пары эфира. Из булгаковских рассказов видно, что популярностью пользовался и морфий. Им кололись в основном люди, имевшие непосредственный доступ к медикаментам и шприцам – врачи, медсестры, аптекари.


Наркотики, как ни печально, стали сопутствующим элементом культуры модерна в России. У столичной богемы в начале века весьма популярным становится курение опиума и гашиша. Поэт серебряного века Георгий Иванов вспоминал, как ему из вежливости пришлось выкурить с известным в предреволюционное время питерским журналистом В.А. Бонди толстую папиросу, набитую гашишем. Бонди клятвенно обещал поэту «красочные грезы – озера, пирамиды, пальмы… Эффект оказался обратным  - вместо грез тошнота и неприятное головокружение».


Накануне первой мировой войны в Россию стал проникать и очень модный в Европе кокаин – мелко-белый порошок, изготовленный из листьев  южноамериканского растения коки. Первоначально довольно дорогой наркотик употребляли дамы по­лусвета, иногда высшее офицерство, представители богемы.


Октябрь 1917 года, как ни странно, изменил и тип российского наркомана, явно его демократизи­ровав.


Не последнюю роль в этом процессе сыграла первая мировая война. Нередко приобщение к мор­фию являлось следствием тяжелых ранений, излече­ние которых требовало хирургического вмешатель­ства с применением наркотиков. Однако в меди­цинской среде морфием кололись не только боль­ные, но и сами медики. Данные, относящиеся к 1919— 1922 годам, свидетельствуют, что в Петрограде поч­ти 60 процентов морфинистов были врачи, медсестры, санитары, остальные — прошли воинскую службу.

Но не только увечья и физические страдания побуждали колоться морфием. Победивший народ не замедлил приобщиться к наркотикам, как к ка­кой-то роскоши, ранее доступной только имущим классам. Петроградская милиция в 1918 году рас­крыла действовавший на одном из кораблей Балтий­ского флота «клуб морфинистов». Его членами были вполне «революционные» матросы, не только орга­низованно приобретавшие наркотик, но и вербовав­шие новых членов для своего клуба.


Не был забыт и эфир. Его сильный галлюцино­генный эффект привлекал даже представителей но­вой большевистской элиты. Художник Ю. Анненков вспоминал, как в 1919 году в Петрограде он вместе с Н. Гумилевым получил приглашение от Б. Г. Кап­луна, двоюродного брата М. Урицкого, тогда управ­ляющего делами комиссариата Петросовета, поню­хать конфискованного эфира. Каплун, этакий боль­шевистский бонвиван, вообще отличался большими причудами. Он явно покровительствовал искусству, стал организатором первого в России крематория, имел бурный роман со знаменитой балериной О. Спесовцевой. Сам Каплун только изображал себя эфироманом, но слабостям других потакал с явным удовольствием: «Каплун принес из другой комнаты четыре маленьких флакончика, наполненных эфиром... Все поднесли флакончик к носу. Я — тоже, но «уход, в сновиде­ния» меня не привлекал: мне хотелось только увидеть, как это произойдет с другими... Гумилев не двигался. Кап­лун закрыл свой флакончик, сказав, что хочет уснуть «нормальным образом», и, пристально взглянув на Гуми­лева, пожал мне руку и вышел из кабинета, сказав, что мы можем оставаться в нем до утра» . Продолжали существовать в Советской России и подпольные опиумокурильни. И все же Остапу Бендеру следова­ло поинтересоваться ценой не на опиум, а на кока­ин. Именно этот наркотик, прозванный в народе «марафетом», был особенно популярен после рево­люции. Буквально через три месяца после прихода к власти большевиков Народный комиссариат внут­ренних дел вынужден был констатировать: «Появи­лись целые шайки спекулянтов, распространяющих кока­ин, и сейчас редкая проститутка не отравляет себя им. Кокаин распространился в последнее время и среди слоев городскою пролетариата: «Серебряную пыль» кокаи­на с наслаждением вдыхали не только лица, связан­ные с криминальным миром, но и рабочие, мелкие совслужащие, красноармейцы, революционные мат­росы. Этому весьма способствовал «сухой закон», введенный еще в 1914 году и подтвержденный боль­шевиками в 1919-м. И кокаин был значительно до­ступнее водки. Во-первых, закрылись многие част­ные аптеки и их владельцы старались сбыть с рук имевшиеся медикаменты. А во-вторых, из оккупи­рованных немцами Пскова, Риги, Орши контрабан­дным путем ввозился кокаин германского произ­водства.


В годы гражданской войны в Москве и Петро­граде прекратили свое существование шикарные кафе и рестораны. Теперь кулечки-фунтики с наркотиком стали продаваться в обычных чайных. В народе их быстро окрестили «чумовыми». Здесь частенько раз­ворачивались сцены, подобные той, которую описал в своем исследовании известный в 20-х годах врач-нарколог Г. Д. Аронович. «B майский вечер (1919 г.) y входа в чайную ко мне подошла девушка 17—18 лет, с ус­талым безжизненным лицом, в платке и просила на хлеб! Я не знал, что она собирает на «понюшку», то есть ко­каин, но скоро увидел ее среди посетителей, она почти силой вырвала из рук подошедшего к ней подростка паке­тик кокаина, и когда тот потребовал от нее денег, она сняла сапоги, отдала их продавцу за 2—3 грамма кокаи­на и осталась в рваных чулках» . Медики отмечали, что в 1919—1920 годах кокаиновые психозы были довольно заурядным явлением. При этом 60 процентов наркоманов составляли люди моложе 25 лет. В 20-е годы кокаином торговали на рынках в основном мальчишки с папиросными лотками. Таинственным шепотом они предлагали антрацит, кикер, кокс, мел, муру, нюхару, белую фею. Под этими синонимами скрывался белый порошок, поступавший в Советскую Россию контрабандным путем. Правда, нередко продавцы жульничали и добавляли в кокаин аспирин, мел, соду. Это, конечно, снижало действие наркотика. Заядлые кокаинисты, стремясь добиться эффекта, потребляли иногда до 30-40 граммов порошка в день.


Каков же был контингент основных потребителей наркотика? «Марафет», как показывают исследования медиков, был в большой чести у беспризорников. На Цветном бульваре в Москве в 1922-1923 годах собирались юные поклонники кокаинового кайфа. Обследование задержанных там беспризорников показало, что 80 процентов приобщились к наркотику в 9-11 лет и имели стойкое пристрастие к нему. Действительно, «нюхнуть марафету» можно было прямо на улице с бумажки, ладони, ногтя. Лишь в отдельных случаях, когда в результате длительного потребления наркотика происходила атрофия тканей носового канала, приходилось пользоваться гусиным пером. Его вставляли глубоко в нос, что позволяло ускорить втягивание порошка.


Жаловали кокаин и проститутки. Социологический опрос, проведенный в Москве в 1924 году, выявил, что более 70 процентов задержанных органами милиции женщин легкого поведения систематически потребляли наркотики. При этом почти половина из них предпочитала продукт именно коки.


В конце 1922-начале 1923 года органы милиции Петрограда раскрыли целую сеть квартир, хозяйки которых не просто занимались проституцией, но и как было сказано в протоколе, «почти круглые сутки продавали кокаин». Известный исследователь проблем проституции С.Вислоух писал в середине 20-х годов: «Торговля марафетом…и иными средствами самозабвения почти целиком находится в руках проституток» . Кокаином пользовались и мелкие воришки. Крупные же воровские авторитеты довольно презрительно относились к «нюхарям», считая, что кокаин притупляет столь необходимую в их деле реакцию.


Довольно широкое распространение в 20-е годы получила подростковая наркомания. Дети из нормальных семей в поисках романтики нередко посещали притоны беспризорников и традиционные места их скоплений. Врач-нарколог А.С. Шоломович описал в своей книге, вышедшей в свет в 1926 году, следующий случай:


«У одной матери сын подросток, которого все звали «толстячком», три дня пропадал в каком-то притоне, где его выучили нюхать кокаин. Когда мать нашла его в притоне, она едва узнала своего толстячка: перед ней был худой, оборванный, истощенный человек, весь синий, с провалившимися щеками и глазами, весь разбитый настолько, что у него не хватало сил выйти из притона» .


В годы нэпа к марафету стала приобщаться и рабочая молодежь. Пролетаризация кокаинистов, в частности, являлась следствием прочных связей пролетариата с проституцией. Представители правящего класса социалистического общества составляли почти 70 процентов постоянных потребителей услуг продажных женщин, которые, как известно, активно торговали «марафетом».


Ситуация становилась критической. Массы собирались строить социализм не иначе как будучи под легким кайфом. Неудивительно, что в конце 1924 года наконец был принят декрет «О мерах регулирования торговли наркотическими веществами». Он поставил ввоз и производство наркотиков под контроль государства. Тогда же уголовный кодекс был дополнен статьей, согласно которой лица, занимавшиеся изготовлением и хранением наркотических веществ, карались лишением свободы сроком до трех лет. Потребители же наркотиков не подвергались уголовному преследованию. Лечение проводилось исключительно добровольно. В 1925 году в стране стали создаваться наркодиспансеры. В Москве было открыто первое клиническое отделение для детей кокаинистов.


К 1928 году статистические опросы зафиксировали заметное снижение употребления кокаина в СССР из-за ужесточения таможенных барьеров. Резко сократился приток кокаина из-за границы. Но главный удар по наркомании власть нанесла, открыв в 1925 году шлюзы для дешевой и легкодоступной водки. Производство алкоголя, доходы от продажи которого составляли в 1927-1928 годах 12 процентов государственного бюджета, нарастало. В городах появилось огромное количество советской водки – «рыковки», прозванной в честь тогдашнего Председателя Совета Народных Комиссаров А.И. Рыкова. Многим этот напиток восполнил отсутствие кокаина, достать который становилось все труднее.


Однако это не означало, что советской власти удалось полностью заменить наркоманию алкоголизмом. Вместо заморского «марафета» советский наркоман стал употреблять отечественную анашу. В начале 30-х годов этот наркотик стал самым распространенным в СССР. В декабре 1934 года специальным постановлением Совета Народных Комиссаров индийская конопля, из которой изготавливали анашу, была признана одурманивающим средством, а ее посев был запрещен под страхом наказания лишением свободы до двух лет. Трудно сказать, остановило ли это наркоманов. Дело в том, что в 30-е годы советские властные и идеологические структуры были заняты более важным с их точки зрения делом – искоренением инакомыслия в стране. За развитием наркомании в обществе победившего социализма практически никто не следил. Не изучались причины, побуждавшие людей искать забвение в наркотических снах. Не исследовались и социально-психологические характеристики лиц, склонных к потреблению одурманивающих веществ. Неудивительно, что и сегодня помощь наркоманам в России организована чрезвычайно слабо. И происходит это не только из-за нехватки средств, но и из-за отсутствия медико-профилактических и нравственных традиций борьбы с наркоманией.

Кельты — племена варваров (как их называли греки и римляне) славившиеся своей безграничной храбростью в битве, — наводили ужас на Римскую империю. Помимо культурных и языковых различий, кельты отличались от последних своим взглядом на войну, война для них была скорее развлечением, чем ремеслом. Они верили в бесконечную цепь реинкарнации и часто шли в бой обнаженными, демонстрируя своё презрение к смерти. 


Традиция отсечения головы поверженного в бою вражеского воина вызывала отвращение у представителей средиземноморской культуры, для них это было осквернением тела погибшего, пусть и врага. Но для кельтов отсечённая от тела голова противника была не просто проявлением жестокости, они не только гордились этими трофеями (специальным образом бальзамируя головы и демонстрируя их на пирах своим друзьям), но и посвящали головы наиболее знатных врагов своим богам. 


Римские историки, такие как Диодор Сицилийский, писали, что кельты собирали головы врагов и привязывали их к гривам своих лошадей, а также украшали ими свои дома, а из некоторых даже делали чаши. Согласно верованиям кельтов, голова человека была вместилищем его души, а отсекая голову, кельт похищал душу поверженного врага. 


Кроме функции трофея, вражеская голова также использовалась для подавления боевого духа противника. Кельты демонстрировали отрубленные головы врагов и даже швыряли их в ряды противника, в сочетании с ревом боевых труб и дикими воплями, это оказывало сильное психологическое давление. 


Головами самых знатных врагов кельты декорировали свои святилища, таковым является например галльское святилище в Ля-Рокпертюз, это говорит о глубоком почтении к душам поверженных врагов. 


В валлийских и ирландских легендах также прослеживается культ мертвой головы. Бран Благословенный (один из ключевых героев валлийского эпоса Мабиногион), получив смертельную рану, приказывает дружине отрубить его голову и захоронить там, где сейчас стоит белая башня лондонского Тауэра, так, чтобы голова смотрела на восток и охраняла Британию от вторжений извне. Будучи вытесненными на Британские острова, кельты смогли сохранить самобытную культуру (в отличие от большинства континентальных кельтов, которые были или ассимилированы, или истреблены). 


Казалось, что после покорного принятия христианства кельты навсегда расстались с кровавыми трофеями своих предков. Но постоянные клановые войны, нашествия викингов, англичан, не давали потомкам варваров, грабивших Рим, стать кроткими христианами. 


Вот что писал Ирландский хронист Р. Станихерст: 

«Если они брали в плен француза, то отрезали ему голову. Французы, изумленные такой странной манерой, отправили посла Генриху VIII, желая знать, привел он с собой людей или дьяволов, но король обратил все в шутку». Речь шла об ирландских наемниках в английской армии, которая осаждала Булонь в 1540-х годах. Естественно, факт того, что ирландцы собирают кровавую жатву подобно их предкам, шокировал общественность, ведь на дворе стоял век Великих географических открытий и эпоха Ренессанса. 


Со временем этот кровавый обычай был забыт, но в наследниках кельтских народов по-прежнему живет то, что римлянам не удалось сломить — воля к свободе.

В 1973 году, ещё в период работы над «Зеркалом», Андрей Тарковский оставил в своем дневнике запись о том, что его заинтересовало новое произведение братьев Стругацких. В 1974 году Тарковский впервые связался с писателями и сообщил, что заинтересован в экранизации повести «Пикник на обочине». Режиссёр также вынашивал в то время планы экранизации Достоевского («Идиот») и Толстого («Смерть Ивана Ильича»), взялся писать сценарий по роману «Ариэль». Однако к концу 1975 года Тарковский окончательно решил, что будет вместе со Стругацкими работать над сценарием по их повести.

В феврале 1976 года Тарковский официально получает «добро» на начало съёмок от председателя Госкино СССР Филиппа Ермаша, и тогда уже был закончен второй вариант сценария с рабочим названием «Машина желаний», который пока не устроил режиссёра. Те первые наброски Тарковский назвал слишком «пёстрыми» и нуждающимися в «ускучнении». Писатели терпеливо относились к бесконечным переделкам будущего сценария.

Как вспоминал Борис Стругацкий: "Нам посчастливилось работать с гением, — сказали мы тогда друг другу. — Это значит, что нам следует приложить все свои силы и способности к тому, чтобы создать сценарий, который бы по возможности исчерпывающе нашего гения бы удовлетворил".

Хотя в титрах Тарковский не значился как сценарист, он считался одним из трёх соавторов, и роль его заключалась в основном в выбраковывании материала. Борис Стругацкий вспоминал, что по сравнению со сценарием «Машины желаний» никакое другое произведение не отняло у них столько сил, и назвал ту работу бесконечно изматывающей. Из-за «Сталкера» откладывалось написание повести «Жук в муравейнике». Филипп Ермаш предупреждал Тарковского перед окончательным одобрением, что братья имеют репутацию «неэкранизируемых», особенно после неудачи предыдущей попытки экранизации по мотивам «Парня из преисподней». Однако Андрей Арсеньевич твёрдо стоял на своём.

Подписание фильма в производство могло бы затянуться ещё дольше, и Тарковскому пришлось написать письмо в адрес XXV съезда КПСС — достаточно обычный приём в то время. В октябре 1976 года уже были подобраны актёры на главные роли и найдена натура. Команда составлялась из тех, у кого за плечами был не один фильм вместе с Тарковским: Георгий Рерберг, Эдуард Артемьев, Людмила Фейгинова, Николай Гринько и Анатолий Солоницын.

Фильм должны были запустить в производство в начале 1977 года, но в январе этого года произошло землетрясение в районе Исфары, что повлекло за собой очередную задержку — пришлось искать новую натуру.

15 февраля 1977 года была снята первая (павильонная) сцена фильма — дом Сталкера в начальных эпизодах. Натурные съёмки возобновились в мае в Эстонии. Первые проявленные материалы оказались браком, и режиссёр, приостановив производство картины, на 40 дней уехал разбираться в Москву. К июлю съёмки возобновились, и в августе в черновике была готова первая версия фильма, где, по отзывам Стругацких, Кайдановский играл крутого парня и афериста Аллана (близкого по духу к герою «Пикника на обочине» Рэду Шухарту).

Фильм выходит за рамки бюджета из-за постоянных переделок, сценарий продолжает переписываться прямо по ходу съёмок, которые продвигаются тяжело и медленно. Тарковского совершенно не устраивают результаты, он жаловался Борису Стругацкому, что «всё не то и не так». Придирчивость режиссёра утомляла команду. Над одной только постановкой сцены, длящейся на экране несколько секунд, художники картины работали несколько дней. Тарковский добивался, чтобы на лужайке, которая попадёт в кадр, был только зелёный цвет. Вся трава неправильного оттенка скрупулёзно удалялась по одной травинке.

Фильм снимался на плёнке Kodak, которая в советское время была дефицитом и отпускалась только избранным режиссёрам. Георгию Рербергу доводилось сталкиваться с плёнкой Kodak, и он имел репутацию одного из самых профессиональных советских операторов. 9 августа 1977 года несколько тысяч метров отснятого материала при проявке плёнки безвозвратно погибли в лабораториях «Мосфильма». По этому поводу высказывались самые разные версии: от подмены плёнки недоброжелателями до тактического хода Тарковского, который таким образом хотел полностью переделать не устраивавший его фильм. История получила громкую огласку, и по ней даже проводились расследования журналистов. Впрочем, по мнению писателя Анта Скаландиса, причина была в обычной халатности персонала.

Дело закончилось серьёзной размолвкой Тарковского и Георгия Рерберга. В итоге оператор был отстранён от работы над картиной, хотя небольшой по объёму материал снятый им, в итоге, в картину всё-таки попал.

Съёмочная команда предполагала, что картину могут закрыть, но ещё в июле 1977 года Тарковский смог получить разрешение в Госкино на увеличение бюджета до двухсерийного. В сентябре—октябре 1977 года съёмки продолжили, с новым оператором (Леонидом Калашниковым) и художником постановщиком (Шавкатом Абдусаламовым, который сменил Александра Бойма). Однако весь этот материал Тарковский забраковал. Началась зима, а такая натура никак не укладывалась в сценарный ход событий картины.

В октябре 1977 года сценарий, который по-прежнему не устраивал Тарковского, в очередной, уже в восьмой или девятый, раз переписан. Метод проб и ошибок, когда режиссёр никак не мог объяснить авторам сценария, чего же он хочет, в конце концов, дал результат. Как вспоминал Борис Стругацкий, они с братом дошли до отчаяния и, наконец, выдумали Сталкера-юродивого. Этот вариант понравился Тарковскому, но зима приостановила съёмки. В апреле 1978 года Тарковский перенёс инфаркт и приступил к работе заново уже с третьей по счёту командой. Изменилась концепция: полностью исчезло научно-фантастическое начало и Кайдановский воплотил на экране новый образ. В третьем варианте оператором стал Александр Княжинский. В конце концов с третьего захода фильм был полностью переснят с июня по декабрь 1978 года.

Съёмки завершились 19 декабря 1978 года. В итоге бюджет картины был перерасходован на 300 тысяч рублей и превысил миллион рублей.

Первоначально необходимая натура была найдена Тарковским возле города Исфары, в Таджикистане, но 31 января 1977 года город был разрушен в результате землетрясения. Самим съёмкам это обстоятельство не мешало, но съёмочной группе было негде жить. После долгих поисков в апреле 1977 года Георгий Рерберг нашёл новую натуру в Эстонии, в 25 километрах от Таллина, на реке Ягале в районе старой, разрушенной электростанции.

Апокалиптические пейзажи Зоны удались столь достоверно ещё и потому, что недалеко от места съёмок целлюлозно-бумажная фабрика сбрасывала отходы в реку, ставшую мёртвой. Там, где снимался эпизод с заставой ООН, около котельной старой Таллинской электростанции, на трубе до сих пор осталась надпись «UN». В 2006 году на трубе была повешена памятная табличка на эстонском и английском языках о том, что в этом месте снимали фильм «Сталкер».

Отдельные сцены были сняты недалеко от Ленинграда, павильонные съёмки в студии «Мосфильма». Финальные сцены, где Сталкер несет на плечах свою дочь, а также виды индустриального пейзажа из открытой двери бара — снимали в Москве, в районе Загородного шоссе. На заднем плане видны трубы ТЭЦ-20.

Фильм достаточно долго не выпускали в прокат. Однако, в отличие от большинства других фильмов Тарковского, «Сталкер» практически не подвергся цензурной правке и имел более или менее успешную прокатную судьбу в СССР.

25 мая 1979 года состоялся первый закрытый показ картины «для своих» в студии «Мосфильм». Премьера состоялась в мае 1980 года в кинотеатре «Мир» на Цветном бульваре. В Москве фильм был показан всего в трёх кинотеатрах, и по стране разошлось 196 копий. В первые месяцы после премьеры факт выхода очередного фильма Тарковского никак не был отмечен в советской прессе. Дебютные отзывы и рецензии в «Правде» и «Литературной газете» появились только в 1981 году — после показа картины на Каннском фестивале.

В 1980 году Тарковский получил звание Народный артист РСФСР, но «Сталкер» стал его последней картиной, снятой в СССР, дальше он работал за границей. Ещё один всплеск интереса к фильму имел место сразу после Чернобыльской катастрофы и смерти Тарковского в 1986 году. Фильм часто называли роковым для его создателей. В начале 1990-х погибла в пожаре монтажёр картины Людмила Фейгинова. В том же пожаре сгорели черновые материалы первых вариантов картины. Многие из тех, кто работал над «Сталкером», рано ушли из жизни, в том числе Анатолий Солоницын (1982), сам Тарковский (1986), Николай Гринько (1989), Аркадий Стругацкий (1991) и Александр Кайдановский (1995).