ivanmaljar

«Школа жизни!» — провозгласила тему номера мой любимый редактор Люся Тугарина. У меня сразу поднялась температура и заболел живот — так я люблю все, что связано со словом «школа». В детстве я мог симулировать все диагнозы из Большой медицинской энциклопедии по алфавиту — от ангины до ящура, лишь бы остаться дома. До сих пор сомневаюсь в полезности школы и последующего института, ведь все самое интересное происходило между ними. «Школа открывает перед тобой двери в будущее!» — слышу хор учительских и родительских голосов. «Ребята, — хочется ответить им, — какое будущее? Единственное, что у человека реально было в жизни — это его прошлое. Недаром к старости человек приходит с повернутым назад лицом».

***

С рождения я был болезненно здоровым. Мамы миниатюрных и чахлых детей смотрели на меня и морщились. Бабушки отказывались брать внука на руки. Отцу приходилось работать в трех местах — иначе монстра не прокормить. «Какой богатырь!» — восхищалась нянечка в яслях, выкатывая коляску со мной на январский мороз (кроваток в группе все равно не хватало, а что будет такому здоровяку — только закалится!). После воспаления легких я выжил и снова научился говорить и ходить, и даже бегать, так что теперь легко мог догнать родителей и заявить: «Есть хочу!». Родители смирились, мир сдался.

***

В школе я был на голову выше своих сверстников. Особых преимуществ это не давало, но классную доску я мыл чаще других. К тому же я был толстым и представлялся поджарым советским детям легкой добычей. Если меня били, то вчетвером, меньшим числом — это уже наудачу. Поэтому драться я не любил — редко получалось выходить победителем. Отец не хотел растить нюню и отдал меня в бокс. Он мечтал, чтобы бегемот «порхал, как бабочка, и жалил, как пчела» — лучше бы отвел в ветеринарный кружок. Тренер, добрый человек, ставил меня в спарринг к старшим, более опытным соперникам. Мне это, конечно, льстило, но после очень болела голова. Говорят, шрамы на роже для мужчин всего дороже. Так себе инвестиции, скажу я вам.

***

К выпускному балу я похудел, вытянулся и возмужал насколько мог. Некоторые одноклассницы думали, что это я специально. Зря появившиеся усы, больше похожие на след от какао, сигнализировали о моей готовности к любым приключениям, даже поцелуям. Но прощальный вальс мне досталось танцевать с математичкой. К слову, девочки из нашего класса не достались никому, они стояли в сторонке, сбившись в стайку, и изображали переломы конечностей. Несмотря на преклонный возраст (ей было около тридцати), математичка неплохо вела в танце. «Воронин! — почти шептала она, горячо глядя мне в самую душу. — Обещай, что станешь человеком!». «Ни за что, Марьиванна!» — едва успевая переставлять ноги, отвечал я. Дух бунтарства, знаете ли, и все такое.

В девяностые становиться человеком казалось бессмысленным, ведь ни я, ни кто-то из моих друзей не надеялись дожить до Миллениума. Вокруг поминутно что-то взрывалось, куда-то все спешили, кого-то выносили. Было страшно и весело. Если бы эта фраза была в ходу, то люди погибали бы с криком: «Это девяностые, детка!» Едва перешагнув рубеж нового тысячелетия, мы обернулись назад, озадаченно почесали в затылках: «Простите, вот это все — что это было?» И, не дождавшись ответа, побрели дальше заниматься нормальными мирскими делами.

***

К двадцати трем годам у меня скопился приличный профессиональный багаж: был и кровельщиком, и помощником «нового русского» (ему требовались крепкие ребята, чтобы менять доллары), оказался лучшим коммивояжером в стране (сам того не подозревая), побыл звездой саратовского рэпа (йоу, ватсап, биг ман!), отдал несколько лет нефтяной промышленности (вот уж где трудятся крутые парни!) и, наконец, угодил в дизайнеры (смотри прошлый номер журнала). Накопленный опыт указывал на то, что пора отпускать бороду. С той поры мы с бородой неразлучны — куда я, туда и она.

***

Однажды девушка сказала мне, что я умный. Я насторожился, ожидая услышать смех за кадром. Тишина — только томное дыхание, означавшее чистейшую правду (ну, конечно, ага!). Я сразу бросил ломать корягу, лезть на памятник, идти на таран, готовить революцию, сбивать слюной птиц, — в общем, бросил все, чем занимаются здоровяки на первом свидании, чтобы произвести верное впечатление на нежный пол. Тогда я рассказал ей про звездообразование, пояс Койпера, тектонический разлом в Глебучевом овраге. Прочел ей свои стихи из раннего и неизданного (впрочем, они все такие). «И красивый!» — добавила она. Я снова прислушался. Похоже, Вселенная недоумевала вместе со мной. Чтобы как-то разрядить возникшее напряжение между нами троими — девушкой, мною и Вселенной, я сделал предложение. Разумеется, девушке.

Само собой, после свадьбы я сразу расслабился и сильно растолстел. Даже не успел как следует порадовать молодую жену. Даром истлела в шкафу розовая рубашка размера икс-эль. Провалилась с треском концепция пустого холодильника. Теперь я чаще бываю «умным», чем «красивым». Что ж, не так плохо в лагере «интеллектуалов»: тут знакомые все лица, дикорастущие бороды и бородатые анекдоты.

В середине девяностых был у нас друг семьи – дядя Изя (имя изменено, а суть – нет). Точнее, он был любовником маминой подруги, седьмая вода, но принимал некоторое участие в жизни нашей семьи, и в частности, в моей судьбе. Дядя Изя был из тех, кто, в отличие от нас, смог "устроиться" при новых временах. Он был урологом, причем очень опытным и уважаемым специалистом.

– Ко мне ходят все – и бандиты, и менты! – хвастал дядя Изя во хмелю. – Они встречаются либо на разборках, либо у меня в кабинете. Генерал милиции жаловался на днях: "Изя, ну неудобно же! Ведь я эту уголовную морду сажать должен, а вместо этого сижу с ним на одной кушетке и простату обсуждаю!" Пришлось сделать два раздельных входа в кабинет... А мне все едино, в чью жопу пальцем лазить – будь ты мент, урка, депутат или "новый русский". У всех жопы одинаковые!

Все его рассказы заканчивались одним и тем же. Он много и горестно пил, меж тем производя впечатление успешного человека. В общем, был молодец.

В 95-м году с работой было туго. Я только закончил школу, ничего не умел, бандитствовать не хотел, а до призыва в армию был еще целый свободный год. По просьбе мамы, дядя Изя устроил меня к одному из своих пациентов – "новому русскому".

Мой новый босс, Валерий Анатольевич (имя изменено), был старше меня лет на десять, только-только со студенческой скамьи, но уже держал в активах супермаркет (один из первых в городе), средней руки банк, пару полуразрушенных заводов – наследие советских времен, а также офисную многоэтажку, где на одном из этажей оборудовал собственную резиденцию. Он сидел в небольшом, скромно обставленном кабинете, а через стену, в приемной, обитали многочисленные его помощники. У каждого помощника были свои строго очерченные обязанности, и подстать этим обязанностям выразительная внешность. Здоровяк занимался личной безопасностью Валерия Анатольевича, толстяк исполнял обязанности финансового директора, фиксатый был по связям с бандитами, пучеглазый рулил с ментами, усатый был просто умником, а длинноногая секретарша вела документацию и строила всем глазки. Приемная выглядела примерно вот так:

Я стал новым помощником Валерия Анатольевича. В мои обязанности входили валютные операции: бегал в банк на первом этаже и менял рубли на баксы.

Стоит отметить, что Валерий Анатольевич не был похож на классического "нового русского", какого мы знаем, скажем, по сатирическим сценкам Стоянова и Олейникова. Он был прекрасно образован, вежлив со всеми, не носил пиджаков нелепых окрасок, не сверкал золотом и бриллиантами, и больше смахивал на университетского преподавателя, чем на крупного бизнесмена. Он был открыт к сотрудничеству и помощи – советом или деньгами, если таковая кому-то требовалась. Он не самодурствовал и позволял своему окружению заниматься параллельными делами, если это не вредило его собственному бизнесу. Почти у всех его помощников были свои небольшие предприятия. Но мне, как молодому, без году неделя, работнику, он платил зарплату из собственного кошелька. Буквально: раскрывал кошелек, отщипывал несколько банкнот и, не пересчитывая, протягивал мне. Этой стопочки хватало, чтобы кое-как прожить месяц. Такая ситуация, по-видимому, тяготила его и он приговаривал: "Пока – так. Скоро придумаем тебе, Ваня, что-нибудь получше".

Однажды я пришел к нему в кабинет с просьбой дать мне в долг довольно большую (для меня, по крайней мере) сумму – что-то около 35 миллионов рублей (не пугайтесь, старыми деньгами). Босс, как мне показалось, даже немного удивился. Он поинтересовался, куда я потрачу эти деньги. Мне не хотелось раскрывать свои карты, ведь идея была потрясающая, но я понимал, что если начну юлить и отмалчиваться, то денег мне не видать уж по-любому. Поэтому рассказал все, как есть.

– Мы с отцом будем гонять "жигули" из Тольятти. На заводе "шестерка" стоит тридцать "лимонов", а у нас тут – уже пятьдесят! Всего день дороги от Тольятти до Саратова, а навар – почти двадцатка! Нам с отцом не хватает для первого раза. Но за два перегона мы вернем вам деньги полностью.

Он немного помолчал. Потом задал вопрос:

– Ваня, твой папа бандит?

– Нет, – отвечаю.

– Судя по всему, и ты не бандит, – заключил босс.

Я пожал плечами, мол, посмотрите на меня – разве могут быть сомненья.

– Я не дам тебе денег, это бесперспективное вложение, – спокойным тоном сказал он. – Более того, я хочу тебя предостеречь: вы с твоим папой, не зная броду, лезете в самый бандитский бизнес. Авторынок – это мясорубка. Вас просто убьют по дороге из Тольятти, и я потеряю свои деньги. Оставь эту идею, и папе передай – не надо.

Он снова замолчал, погрузившись в раздумья, а я не знал, конец ли это нашей беседы, поэтому сидел на месте, изображая озадаченность его словами (хотя на самом деле, мне было страшно досадно, что такое дело не выгорело). Наконец, он заговорил:

– Скоро заработает наш новый завод. Предлагаю тебе работу в коммерческом отделе, под чутким руководством "усатого". Думаю, если все пойдет, как надо, через полгода у тебя зарплата будет в районе пяти-шести миллионов в месяц. Нормальная альтернатива "жигулям", как думаешь?

Я не мог сдержать восторженной улыбки – такие деньжищи за нормальную работу!

– И еще, – продолжил босс, – Что с твоим образованием? Надо получать "вышку". У меня есть связи в экономическом институте, так что поступишь туда без проблем. Что скажешь?

Мне показалось, что в воздухе резко поменялся молекулярный состав. Только что моя судьба совершила отчаянный кувырок и поменяла скорость и направление движения. Я расклеил пересохшие губы и произнес что-то типа "Кхла!", что означало полное согласие.

Следующий месяц я изучал производство, много мотался из офиса на завод, знакомился с тамошними специалистами, налаживал хорошие отношения. Под коммерческий отдел выделили помещение, у меня появился свой кабинет, свой стол. Впервые после школьных уроков информатики я сел за компьютер – еще не "пентиум", но уже какой-то навороченный, с цветным монитором. Теперь я не бегал в валютообменник, чувствовал себя нужным и полезным, правда, на зарплате это никак не отражалось.

Как-то утром, привычным маршрутом поднявшись на свой этаж, я вошел в офис и... прифигел. Передо мной развернулась апокалиптическая картина. Длинный коридор между кабинетами был заставлен картонными коробками, в приемной вся мебель разобрана и свалена кое-как, папки с документами высились кривыми стопками. Всюду бегали люди с озабоченным и тревожным видом. На вопрос, что происходит, никто не мог дать вразумительного ответа, ссылались то на одного, то на другого. Самых важных помощников босса – Здоровяка, Пучеглазого и Фиксатого – нигде не было видно. Они бы все объяснили, как надо.

Мне сунули в руки коробку, сказали отнести в дальний кабинет. Там я встретил Валерия Анатольевича. Склонившись над столом, он разбирал бумаги – какие-то складывал в стопку, какие-то рвал и отправлял в корзину. Увидев меня, он приветственно кивнул, затем обвел кабинет странным, рассеянным жестом. Мне сразу стало все понятно.

– Чем я могу помочь? – спросил я.

– К сожалению, ничем, – сказал босс. – Мы вынуждены... закрыться. Для тебя, Ваня, пока ничего нет. Приходи через полгодика в наш супермаркет. Думаю, тогда что-нибудь придумаем.

Я его поблагодарил, мы пожали друг другу руки и распрощались. Я вышел на улицу. Вокруг бушевал апрель 95-го...

Много позже, когда все события той весны свершились и стали историей, дядя Изя поведал, что на Валерия Анатольевича наехали со всех сторон – и бандиты, и менты. Ему пришлось спрятать всю семью заграницей, залечь на дно в своем загородном доме, быть на осадном положении долгое время, и единственным каналом связи с внешним миром – таким "коридором жизни" – был, разумеется сам дядя Изя.

Я больше никогда не встречался с Валерием Анатольевичем, а через пару лет жизнь развела нас и с дядей Изей. И только совсем недавно я узнал, что все участники этой истории живы-здоровы. И слава богу!

P.S. Коротко писать не получается, сорян – оцифровка собственной памяти трудное занятие.

Благодатная тема – таксисты! Пить, не напиться из этого источника.

Поздний вечер. Маршрутки уже не ходят. Автобусы ходят крайне редко. На пятачке возле остановки собрались люди, человек пятнадцать – припозднившиеся. Тут же стоит таксист и зазывает народ: "По пятьдесят рублей с человека до Юбилейного!" И всем надо в Юбилейный, но люди не торопятся к нему садиться, ведь проезд в автобусе стоит 10 рублей (тогда еще стоил). Впрочем, такси заказать – это 200 рэ. Вот все надеются и ждут до последнего: авось придет долгожданный автобус.

Надо сказать, таксист этот работает на пятачке от рождества Христова, и, наверное, будет там стоять до второго пришествия. На вызовы не ездит, а словно мельничный ослик, крутится по одному маршруту: от пятачка и до Юбилейного. Берет четыре человека, по 50 с каждого – и ему выгода, и пассажирам не так накладно.

Но пока все ждут чуда. Тут подходит к нам знакомый паренек, тоже с Юбилейного. Чтобы ни с кем не спутать, назову его Сережей. Спрашивает у меня:

– Чего стоишь, не едешь домой-то?

– Автобусы не ходят. А ехать с этим, – показываю на таксиста, – жаба душит полтос отдавать.

– Какой полтос на фиг! – возмущается Сережа. – Сейчас поймаю мотор, договорюсь по десятке с носа.

И обращается к ожидающим, мол, товарищи, кто желает прокатиться до малой родины всего за червонец, прошу создать группу из трех человек, держаться рядом, не отставать и не отбиваться – сейчас буду останавливать мимо проезжающие машины на предмет доставки нас до дому.

Тут подлетает к нему таксист и грубо толкает Сережу в плечо (к слову, таксист довольно крупный детина) со словами: "А ну-ка пошел отсюдова, гад!" У Сережи маленький, но гордый организм. Он готов воспротивиться, пусть и в последний раз.

Далее состоялся странный диалог, экспрессивность которого я намеренно смягчил в сторону куртуазности.

– Собственно, пуркуа? – спрашивает Серж у здоровяка.

– Ты мне бизнес портишь! – отвечает тот, не мигая голубым глазом.

– Мсье, я хочу ехать домой. Меня ждет старая матушка. А тут меркантильный вы! – заметно нервничая, говорит Сережа.

– Откуда мне знать, – упирается таксист. – Может, ты конкурент и хочешь испортить мне бизнес. Знаешь, что мы с такими, как ты, делаем!

– Подите! – холодно отвечает Серж и направляется к остановившейся, по счастью, машине.

Детина по-прежнему тянет к парню клешни.

– Как вам не стыдно! – вклиниваюсь я, обращаясь к зарвавшемуся "бизнесмену" в надежде, что численный перевес охладит его боевой пыл.

– А вот не стыдно! – восклицает грубиян и начинает бубнить мантру. – По пятьдесят рублей с человека до Юбилейного!

– Погнали! – кричит мне Сережа. – Я договорился, нас так довезут!

А народ, меж тем, безмолвствовал. Даже тот, который готов был уехать за десять рублей с Сережей. Никто с места не сдвинулся, чтобы вступиться за парня. Хотелось напоследок что-нибудь сказать эдакое едкое и оборзевшему таксисту, и остолбеневшей толпе, но домой хотелось сильнее. И мы уехали. А таксист и по сей день там, на пятачке стоит. Его даже на Яндекс-картах видно (я его зеленым обвел):

Всем всего хорошего!

У нас в школе, в каморке, что за актовым залом, репетировал школьный ансамбль. Вокально-инструментальный, под названием "Гелиос". Руководил им, само собой, учитель музыки – Михал Иваныч. В начальных классах мы его сильно доводили на уроках – музыка ведь не математика или лит-ра! – за что Михал Иваныч, в свою очередь, выгонял нас в коридор, ставил двойки, писал красной ручкой в дневнике. В общем, нормальная школьная ботва.

Надо сказать, что до восьмого класса я учился хорошо, без "троек". Но из-за этого страдал мой авторитет среди "продвинутой" молодежи моего класса: пацаны смотрели на меня с недоверием, девочки вообще не смотрели. Поэтому безотлагательно нужно было скатываться в "крепкие троечники", портить карму мелким хулиганством и актами неповиновения завучу. Чем я, собственно, и занялся вплоть до выпускного в девятом классе. Ни я, ни любимая школа в полном преподавательском составе, не могли дождаться, когда помашем друг другу ручкой. Никто не знал, что ждет меня дальше. Впрочем, школа догадывалась: на горизонте уже маячило многопрофильное училище, в народе нежно называемое "бакланкой".

Итак, на дворе 1992 год, впереди туманные перспективы и (я пока этого не знаю) грозные семь лет до Миллениума. В голове сквозняк, на руках аттестат девятиклассника, а на душе скребутся кошки. Я шагаю пустыми школьными коридорами – надо собрать еще какие-то бумажки, сдать учебники в библиотеку и попрощаться с класснухой.

Перехватывает меня Михал Иваныч, мол, зайди. В кабинете музыки безлюдно, непривычно тихо и уныло. Михал Иваныч достает из кармана спичечный коробок и начинает отбивать им по столу сложный ритмический рисунок: "така-титак-та-тика! така-титак-та-тикатам!" Молчу, жду. Он протягивает мне коробок.

– Повтори!

Отбиваю довольно чисто. Така-татитак-та-тика! Така-титак-та-тикатам! Учитель удовлетворенно кивает, тянет меня в глубь кабинета, снимает со стены бас-гитару и передает ее мне.

– Надень-ка! Удержишь?

На плечи приятным весом ложится изделие РОСМУЗПРОМа – легендарная бас-гитара "Урал". Тяжеленная, как извечная тоска прыщавого юноши по женщине. Я прошелся по струнам: соль, ре, ля, ми.

– Значит, так, – сказал учитель. – Будешь басистом! Сдавай документы обратно в учительскую, сошлешься на меня. Будешь доучиваться десятый-одиннадцатый классы. И попробуй только пропустить хоть одну репетицию!

Вот так, волей судьбы и учителя музыки, я провел в стенах школы еще два года – с 92-го по 94-й. Уверен, меня и еще нескольких одноклассников это спасло от большой беды. В стране разверзлось настоящее пекло: непонятки, голод, уголовщина, безработица. Вокруг грохотала, выла, полыхала молодая Россия. Уже тогда мы начали терять своих сверстников одного за другим, тех, что вырвались во взрослую жизнь раньше нас. Но неизменно три раза в неделю, в понедельник, среду и пятницу, после уроков, несколько мальчиков и девочек, горячо влюбленных друг в друга, собирались в каморке, что за актовым залом, репетировали до опупения и надеялись – боялись, но надеялись, – что самым страшным событием в их жизни будет только предстоящий смотр школьных музыкальных коллективов.

На фото: я на новогоднем школьном концерте.

Репертуар ВИА "Гелиос", 1992-1994 гг:

"Молодая", Ефрем Амирамов

"Женька",  группа "Дюна"

"Марионетки", группа "Машина времени"

"Что такое осень", ДДТ

"Я то, что надо", группа "Браво"

Конечно, так себе, репертуарчик.

P.S. Получилось длинно и немного пафосные щи под конец, сорян. Просто мне всегда так жалко и так страшно за нас тех, из 1994 года. Еще раз: спасибо, Михал Иваныч.