alexey.berezin

Настя прислала мне фотографию котика. Настя в ярости.
— На его месте должна быть я! — говорит мне Настя.
Фотографический котик потягивается на фоне Эйфелевой башни. Котик немножко заспан и рассеян. Судя по выражению рыжей морды, котик вчера пил шампанское на Монмартре с какой-то французской гламурной кисой, а потом они отправились обниматься, слушать Яна Тьерсена и курить в постели одну сигарету на двоих. И вот теперь эта скотина вышла погулять по летнему Парижу и послушать пение птиц. На работу котику не надо. Котик, вероятно, рантье.

А Настя работает на полторы ставки, у нее кредит за машину и мешки под глазами. Младший ребенок принес из школы двойку, синяк и вызов к директору. Старший ребенок — вообще муж. Тоже бестолочь, но, слава богу, хоть к директору Настю не вызывают. Зато муж вечерами пропадает в гараже, говорит, что чинит машину. Вчера чинил так усердно, что вернулся в двенадцатом часу на четырех ногах, из всех русских слов мог внятно произнести только «алё!». Утверждал, что надышался парами бензина. Как будто Настя не способна отличить пары бензина от пары чекушек на троих. Хоть бы закусывали эти свои пары бензина, прости господи!..

А на работе вообще сумасшедший дом, начальник отдела в отпуске, заместитель на больничном, остальные в эйфории. Деловой настрой только у Насти. Одной рукой она заполняла бумаги, другой отгоняла от стола вьющихся над головой клиентов. Раз в час делала перерыв и уходила в туалет, чтобы поплакать. Ставила таймер на 5 минут, больше не получается — отчетный период.
Потом начался обеденный перерыв. Настя присела, чтобы полистать ленту, пока в микроволновке греется картошка с подливой. Ожидала от интернета чего угодно, кроме подлости. Издеваетесь там, что ли?..
Есть что-то неправильное в устройстве вселенной, где несознательные безработные коты могут потягиваться, когда Настя вынуждена пахать от рассвета до болей в спине. Котикам можно, зевая, разгуливать по Парижу, а Настя в семь вечера пойдет на остановку седьмого троллейбуса. Под дождем, потому что природа окончательно решила смыть к чертям город, и на этот раз она настроена решительно. А у котика, похоже, намечается отличный день. Небось, вечером снова завалится в гости к своей кисе. И в школу его тоже никто не вызывает!..
Нет, упаси боже, Настя не испытывает ненависти к котикам. Просто она хочет быть чуть более в Париже, чем сейчас.
— Или хотя бы чтобы кто-нибудь звал меня котиком, — признается она. — Но пока некому. Муж лежит дома в позе коленвала, отсыпается после ремонта в гараже.
Пообедала, включила в наушниках Яна Тьерсена, немножко поплакала, сходила в магазин за десертом. Пообещала себе купить вечером шампанского и выпить его.
Котику же можно. А на его месте должна была быть Настя.
P.S. Морали нет, просто хотел рассказать, как несовершенно устроена вселенная.

В северных широтах трудно быть эпическим героем. Это греческому Одиссею привольно было шататься по теплому Средиземноморью в поисках приключений. Попробовал бы он проделать то же самое во фьордах Гипербореи. Особенно зимой. Особенно в метель. Слепец Демодок не сумел бы воспеть его подвигов без слез и икоты.
Один калининградский Одиссей возвращался к себе на Итаку в предновогоднюю ночь. Шел балтийским берегом в полном одиночестве, даже без корабля. Всех приятелей он растерял по дороге. На последнем острове (где-то на Пролетарской, кажется, на седьмом этаже) ему щедрой рукой наливала амброзию какая-то нимфа, не то Калипсо, не то Лариса, не разобрал. Потом он повздорил с одним козлоногим сатиром, возможно, мужем нимфы, и тот выкинул его за дверь, пригрозив, что в следующий раз возьмет вилку и произведет Одиссея в циклопы. Пришлось поднимать паруса и сваливать в закат.

Эксекий. Дионис на корабле. Государственное античное собрание, Мюнхен. Фото автора.
По дороге, проходя мимо Сциллы и Харибды, Одиссей наскочил на мель, поскользнулся и упал в сугроб. Там-то мы его и нашли. Он лежал на боку, паруса были спущены до колен.
— Ты зачем валяешься в сугробе, эпический ты герой? — спросил я его. — Зима на дворе, замерзнешь ведь.
Одиссей замычал что-то, давая понять, что держал курс к родным архипелагам, но злая судьба обломала ему все вёсла, а небо назначило претерпеть многие лишения и страдания. По крайней мере, так мы истолковали изданные им звуки.Со мною в тот вечер была молодая наяда, вдвоем с которой мы возвращались от знакомых сатиров. Я взялся проводить ее в тайный грот, где она обитала, и наш путь пролегал мимо того самого сугроба, чуть правее Сциллы и не доходя до Харибды. Прекраснокудрая наяда, исполненная человеколюбия и сострадания, молвила:
— Даже не знаю, что будет милосерднее, оставить его в сугробе и избавить от мучений, или вынуть, отряхнуть и отвести в родную гавань.
Точно такая же дилемма, если вы помните, стояла перед олимпийскими богами, когда они решали, что делать с гомеровским героем. Правда, тому Одиссею было проще: он не потерял шапку и не боялся отморозить уши, пока в вышних сферах рассматривали его дело.
Посовещавшись, мы решили, что негоже оставлять этот человеческий обломок кораблекрушения на пустынных гиперборейских берегах, куда в такую погоду и Посейдон тюленя не выгонит. Спускаться в царство Аида наш румяный Одиссей, правда, пока не собирался, но снежок уже красиво припорошил его чело, и как знать, куда бы завела его дорога приключений. К тому же, говорят, река Лета из-за таких-то вот героев и обмелела: слишком уж усердно они из нее пьют.
Так что мы приподняли Одиссея за локотки и повлекли его за собою по фарватеру переулка.
— Где твоя Итака, человече? — вопросил я. — Вспомни, к каким берегам направлять нам свой путь, алкоголик.
Одиссей подумал и припомнил, что неподалеку есть один островок, где знакомые Цирцеи почти наверняка нальют ему нектара и амброзии, а может даже и осыплют нежными ласками. Икнув, он попытался повернуть кормило и подставить плечи попутным ветрам, но запутался в снастях и выпал за борт.
— Какие тебе еще острова, какие Цирцеи! — возмутился я, поднимая морехода из снежных бурунов. — Ты и так едва хрюкаешь!
Тогда Одиссей стал вслух вспоминать давно покинутую отчизну. К превеликой печали, оказалось, что не далее как сегодня он закусывал нектар сладко-медвяным лотосом, от которого ему напрочь отшибло память. Где-то в закоулках сознания колосились у него родные нивы с рожью и ячменем, и лозы, увешанные виноградом, и кудрявые кручи скал, орошаемые теплым дождем, и даже уютный очаг с газовой плитой. Однако как добраться к этим блаженным берегам, он не знал.
В ту минуту мы как раз проходили мимо островка, где обитала прекрасноокая наяда, моя спутница. Я сказал ей:
— Ступай домой, а Одиссея поручи моим заботам. Я проведу его по хребту многоводного моря, к берегу, милому сердцу его, и к родному порогу. Или в полицию сдам.
Не буду утомлять вас перипетиями этого путешествия. Зимние ветры взнуздав, снова мы вышли в открытое море. С попутным Бореем пересекли мы три улицы кряду, и беспрепятственно мест удаленных достигли. Там Одиссею явились видения родины милой. Взор прояснился и градом пролились слезы из глаз, когда свой он подъезд заприметил. Гарпии две пожилые стояли у входа, и молвили обе:
— Чу, принесли алкаша. Заноси на четвертый.
По лицам было видно, что они не одобряют возвращения Одиссея на Итаку, да и Пенелопа вряд ли будет рада видеть супруга. Тем не менее, я отвел героя на родной этаж и помог ему попасть ключом в дверь, а потом спустился и исчез в калининградской метели.
Непросто в северных широтах быть героем эпического масштаба. Соблазнов вокруг столько же, как в теплом Средиземноморье — тут хлебнешь амброзии, там засмотришься на сирен. А домой возвращаться по холодным негостеприимным водам Гиперборейского моря. Да и не всякий Гомер возьмется воздать тебе славу. Брезгуют Гомеры нашими эпическими героями. Морщат носы, прячут арфы поглубже в складки одежд, чтоб не спёрли.
А жаль. Какой был бы эпос!..

(Окончание. Читать сначала: глава I, глава II, глава III)

IV

Шагнул — и рухнул с высоты.

— Ох! — сказал Иван, поднимая лицо из грязи.

Падая, он зашиб локоть, да ещё что-то неприятно отдалось болью в боку, но кости были вроде бы целы. Он перевернулся на спину.

Над ним нависала чёрная стена избы, залитая бледно-розовым светом. Открытая дверка одиноко висела на петлях, проём за ней был похож на разверстую пасть чудища.

Послышались торопливые шаги. Приподнявшись на локтях, Иван увидел, как из-за избушки выбегает, припадая на хромую ногу, Фроська, а за нею — Волк.

— Цел? — с тревогой спросила девчушка. — Что ж ты сигаешь, не глядя! Голову-то не зашиб?.. — и тут же, приняв суровый вид, холодно добавила: — Хотя что тебе сделается, дурнее уж верно не станешь.

В руку Ивана ткнулся влажный волчий нос.

— Иван в порядке, — констатировал Волк. — Только царапина на щеке.

Иван принялся обтирать лицо от грязи рукавом.

— А я чуть не померла, — сердито сказала Фроська. — С перепугу-то.

За её спиной раздался скрипучий смех. Фроська вздрогнула и отскочила в сторону.

— Ну как, — осведомилась Хозяйка. — Ужо на том свете, али ишшо на этом?

Иван сердито засопел.

— На этом, — признал он. — А только ты меня всё равно не удержишь. Не пропустишь в ворота — так я на дереве повешусь или в реке утоплюсь! Тогда уж и не захочешь, а проведёшь.

— Вот тогда и поговорим, — злобно отозвалась старуха. — Может ещё и не проведу. Мне условия никто не ставит. Я тут покамест Хозяйка Врат, а не ты.

Развернувшись, она тяжёлой поступью заковыляла обратно к лестнице в избу. Фроська протянула руку, чтобы помочь Ивану подняться, но тот отмахнулся.

— Чай, не калека, — угрюмо сказал он, и тут же пожалел о сказанном, увидев, как Фроська прихрамывает при ходьбе. — Прости. Не подумавши сказал.

— Ты о чём? — не поняла та. — Ах, это. Пустяки.

Идти в избу Ивану не хотелось, и он присел на нижнюю ступеньку. В воздухе тонко зудели комары. Где-то вдалеке цвиркала малиновка. По мёртвому лесу гулял ветер, сухие ветки потрескивали и гремели, словно подвешенные на бечевках старые кости.

Фроське, видно, тоже не хотелось возвращаться в мрачную избушку, и она уселась рядом с Иваном.

— Всё хорошо?

Иван пожал плечами.

— Не очень, — признался он.

— А ты смелый, — сказала Фроська. — Не всякий так вот бросится, очертя голову…

— Не надо, — попросил Иван.

Локоть всё ещё болел, но он почти не замечал этого. Хотелось расплакаться, но слёз не было, только снова подступила к сердцу тупая и тянущая боль, от которой, он знал, никакие травы и заговоры не спасут.

Фроська умолкла. Когда молчание затянулось, Иван, чтобы сказать хоть что-нибудь, спросил:

— Что у тебя с ногой-то?

— А, — отмахнулась Фроська. — Ничего.

Приподняла подол платья, выпростала из-под него левую ногу, скинула лапоть. Пальцев у неё не было, а с ними и еще трети ступни — лишь бугрились белые шрамы на обрубке.

— Уродка я, — с горькой усмешкой пояснила Фроська. — Вишь, как.

Иван помолчал. Девчушка сунула культю в лапоть.

— Не уродка, — сказал Иван. — Вовсе ты не уродка. Не мели чепухи.

— Ай, — снова махнула рукой Фроська. — Может и не уродка, только хожу, словно утка, да плясать не могу.

Она шмыгнула носом.

— Любила плясать раньше, — сказала она. — Так уж любила.

Иван не знал, что ей ответить, и умолк. В запястье ему впился комар, но он не спешил его прихлопнуть, а только смотрел, как набухает у того брюшко.

— Час поздний, — сказала Фроська. — Тут делать-то вечерами нечего, ни прясть, ни ткать, ни шить. Спать только разве, да за день не устанешь, и спать не тянет.

Комар напился и улетел, растворился в ночи.

— А как ты к Хозяйке попала? — спросил Иван.

— Вот так и попала, — Фроська снова выпятила вперёд покалеченную ногу. — В лесу меня оставили, а она нашла.

— В лесу?..

— Ага, — кивнула Фроська. — Прошлой зимой, на Карачуна.

— Так ты…

— Живая я. Не мёртвая.

— Я хотел сказать — ты Карачунова невеста?..

— Как видишь, уже нет, — хмыкнула Фроська. — Ногу взял, а меня не взял.

— Волк не понимает, — признался Волк.

— Зимой, на Карачуна, день к прибыли поворачивает, — объяснил Иван. — А следом самые лютые морозы приходят.

— Волк всё ещё не понял, — покачал головой Волк.

— Меня ему отдали, — отстранённо сказала Фроська. — Чтоб зима тёплая была. Отвели в лес и привязали к дереву. Обычай такой…

Иван поёжился.

— А Хозяйка нашла и с собой забрала, — добавила девчушка. — Нога только вот почернела. Отрезать пришлось. Жаль. Плясать не могу больше. Остальное-то ладно…

— Может, наловчишься со временем, — попробовал подбодрить её Иван, и сам сразу понял, что сказал глупость.

— Да какая разница, — отозвалась Фроська, обкусывая ноготь. — Здесь, в лесу, никому до этого дела нет. Какие уж тут пляски. Не то место.

Иван кивнул.

— Может ещё отпустит? — сказал он. — Вернёшься.

— Волк поможет, — с готовностью сказал Волк. — Фрося может сесть на Волка, и Волк увезёт.

— Увезёт? — удивилась Фроська. — Вы что, думаете, это она меня держит?

— А разве нет?..

— Конечно, нет! — фыркнула Фроська. — Я сама при ней нахожусь. По дому помогаю. Двор и избу мету, воду ношу, печь вот топлю да хлеб готовлю. Тут дел-то немного.

— Дел, может, и немного, — сказал Иван. — Да уж больно место жуткое.

— Место как место.

— А родные как же?..

— Родные меня замерзать бросили, — отрезала Фроська.

Иван прикусил губу.

Ветер утих, и в лесу воцарилась тишина. Над чёрными ветками взошла почти полная луна, выбелила черепа, насаженные на частокол. Иван посмотрел на Фроську. Та тоже посмотрела на него, но тотчас отвернулась. В уголках её глаз серебром блестели слезинки.

«Морозко». Автор: © Игорь Ожиганов

— Сам-то расскажешь? — спросила Фроська.

— О чём?

Вопрос был ненужным; Иван отлично понял, о чём она спрашивала, просто хотел хоть ненадолго оттянуть момент, когда придётся ответить. Промолчать или соврать ему казалось стыдно — всё ж беспокоилась о нём девчонка, помочь пыталась. Да и перед ним открылась, искалеченную ногу не постеснялась показать.

— Про твою Любаву, — сказала Фроська. — И ещё как вы двое встретились. Не каждый день, знаешь, человек с волком дружбу заводят.

— А, это, — улыбнулся Иван. — Ну, ничего особенного. Так, знаешь, повстречались однажды…

— Волк съел коня, — сказал Волк. — Это был конь Ивана. Волк сожалеет. Волк предложил свою помощь, чтобы вернуть долг.

— За такого провожатого не жаль и коня отдать, — с чувством сказал Иван. — С ним не пропадёшь. Нипочём бы я сюда не добрался, кабы не он…

— А Любава?

Иван вздохнул.

— Жена моя. Она умерла.

— Это я поняла, — покачала головой Фроська. — Что случилось-то?

Иван облизнул пересохшие губы.

— Разбойные люди напали, — ответил он. — Ехали мы как-то небольшим отрядом лесной дорогой, а тут они…

— О-о…

— С лошадки её сбили, да саблей… Вот так. Отбиться-то мы отбились, да только её уже не спасли.

Фроська накрыла его ладонь своей.

— Жаль её. Красивая она была?

Иван кивнул. К горлу подкатил отвратительный ком, и он с большим трудом заставил его опуститься обратно.

— Беременна она была, — добавил он. — Так обоих и схоронили.

Из избы донеслись раскатистые звуки, словно кто волочил борону по деревянному полу.

— Храпит уж, — определила Фроська. — Теперь хоть пушкой стреляй, до рассвета не пробудится.

Они помолчали. Потом Фроська спросила:

— А разбойников тех поймали?

Иван кивнул.

— И что?..

— Отец приказал сечь, — безразлично отозвался Иван. — А потом лошадьми порвали.

Фроська вздрогнула. Словно только теперь заметив, что уже глубокая ночь, и на небе светит луна, сказала:

— Спать уж пора. Идём, что ли, в избу? Я лавки вдоль печи переставлю, одну себе, другую тебе. И Волку место найдётся.

— Волк предпочитает спать на улице, — отозвался Волк. — Волк не любит замкнутые пространства.

— Это пожалуйста, — сказала Фроська и обернулась к Ивану. — Так что, идём?

Тот поразмыслил и решил, что подниматься в избу ему всё ещё не хочется.

— Мы тут немного посидим, — ответил он. — На небо посмотрим.

Фроська поднялась по ступенькам. Скрипнула дверь. Старуха всхрапнула во сне. Над лесом пронеслась с уханьем сова.

— Дружба, — сказал вдруг Волк.

— Что?

— Она сказала — у нас дружба. Ты тоже так считаешь?

— Конечно, — кивнул Иван.

Волк легонько махнул хвостом.

— Волк это ценит, — сказал он. — У Волка никогда не было друзей.

— У княжеских сыновей зато их много, — с горечью ответил Иван. — Только все фальшивые. Ты вот первый настоящий. Да Любава ещё была… Но это другое.

— Волк ценит дружбу, — повторил Волк. И, чуть помолчав, добавил: — У Волка тоже была подруга. Волчица.

— Была?

— Капкан, — коротко ответил Волк. — Волк уже справился с потерей. Иван тоже справится.

Иван криво улыбнулся.

— Иван в порядке?

— В порядке, — кивнул Иван. — Больно только. А так ничего. Даже хорошо.

— Волк воет, когда чувствует боль внутри, — сказал Волк.

Иван поднял глаза к небу и увидел, как на фоне бледной луны мелькнула на мгновение тень совы.

— В такую ночь, наверное, только и выть, — сказал он.

— Волк так и собирался, — признался Волк.

— А Хозяйку не разбудишь?

— Волк тихонько. И Иван пусть присоединяется.

— Давай, — согласился Иван.

Волк поднял седую морду и вслушался в ночь, словно дожидаясь подходящего момента. А потом завыл. Вой его, чистый и густой, поднимался вверх, раскалывая небо на тысячи мерцающих осколков. В сердце Ивана вскипели, вспенились вдруг тоска и боль одиночества, скопленные им за долгие месяцы. Подступивший было опять к горлу комок вдруг распался, растаял, и стало ему легко.

Задрав голову, он набрал воздуха в лёгкие и завыл вместе с Волком, выпуская прочь всё дурное, всё болезненное и недужное, выплёвывая из себя всю отраву мира. Мёртвый лес слушал их, и черепа на частоколе внимали их вою, и даже далёкая сова опустилась на ветку и перестала ухать, прислушиваясь.

А в избе, слушала их, лёжа на лавке, Фроська. Одну руку она подложила под голову, и слёзы, стекая по щеке, капали в сгиб её локтя. Потом она тихонько поднялась с лавки, ощупью прошла вдоль печи и осторожно, чтоб не скрипнуть, толкнула дверь. Босиком вышла на ступеньки, села на верхнюю, вытянув перед собою ноги, вдохнула полной грудью.

И тоненько присоединилась к ночному хору.

V

Спать ушли не скоро. Долго ещё все трое сидели, глядя на луну и широкий пояс Млечного пути. Волк, умолкнув, положил морду на лапы и уставился в одну точку. Фроська спустилась вниз, угнездилась на нижней ступеньке, подобрав под себя ноги, и привалилась к плечу Ивана. Он сидел, задумавшись о чём-то, и едва ли даже заметил её. Потом, вздрогнув, очнулся от мыслей и сказал:

— Не простыть бы тебе. Идём в дом.

Он пожелал Волку спокойной ночи, но, не дождавшись ответа, так и не смог решить — то ли тот уже спит, то ли не счёл нужным отвечать, и поднялся следом за Фроськой.

Едва опустив голову на лавку, он провалился в сон.

Ему приснилось, как он верхом на Волке скачет куда-то сквозь ночной лес, а позади сидит, обнимая его за плечи, Фроська — почему-то сидела она босиком и растопырив ноги в разные стороны. Хозяйку видно не было, но во сне он знал, что она гонится за ними следом, гулко топая по влажной земле, и вот-вот нагонит. Он подгонял Волка: «Скорей, скорей!» Сухие дубы и колючие кустарники неслись им навстречу, но Волк так искусно находил меж ними проходы и лазейки, что ни разу его наездники даже не оцарапались. Лишь одно дерево острой веткой зацепило его воротник и принялось дёргать, пытаясь сорвать с волчьей спины…

Он проснулся. Что-то и правда дёргало его за одежду. Иван приоткрыл один глаз, и тут же, отпрянув, ударился головой о печь.

В.М. Васнецов. «Баба Яга».

Старуха стояла над ним, запустив скрюченный палец под его воротник, и пыталась его расшевелить.

— Ну, наконец-то, — заскрипела она, когда он, вскрикнув, скатился с лавки на пол.

— Пробудился? — окликнула Ивана Фроська. — Утро на дворе.

Она уже деловито орудовала у стола, вытаскивая на него горшок со вчерашней кашей, подогретой в печи.

— Пойдёшь на двор, Волка позови, — сказала она. — Завтрак поспел.

Волк от завтрака отказался, но в избу всё же зашёл, усевшись у самой двери. Единственная ложка опять досталась Ивану. Наскоро поковыряв в горшке с кашей, он отдал ложку Фроське. Хозяйка молча и недвижно сидела на полатях, взирая на гостей зрячим глазом, отчего у Ивана то и дело пробегали по спине мурашки. Наконец он поднялся из-за стола и сказал, поклонившись Хозяйке:

— Спасибо за хлеб-соль.

Чуть замявшись, спросил:

— Может, всё же пропустишь меня?

Не дождавшись ответа, повернулся к Фроське.

— Пора нам идти, — сказал он. — Раз такое дело… Ты прости, если что не так. И прощай.

Фроська поднялась с лавки.

— Прощай, Иван.

И порывисто обняла его. Он тоже приобнял её за плечи, погладил по голове. Они постояли так, а потом Фроська отпустила его.

— Прощай, — и, шагнув назад, отвела глаза в сторону. Он кивнул.

Тут старуха наконец зашевелилась, сползла с печи. Проковыляла через комнатку и ткнула Фроську под рёбра пальцем.

— И ты уходи, — проскрипела она. — Иди с этим вон, живым-тем.

— Как же это? — опешила Фроська.

Она едва не задохнулась от неожиданности, растерянно заморгала, переводя взгляд с Хозяйки на Ивана, словно ища у того поддержки.

— Как это мне уходить? Почему это?..

Старуха молчала, не сводя чёрного немигающего глаза с Фроськи.

— Уходи, — повторила она.

У Фроськи подкосились ноги, и она обессиленно села на скамью.

— Что я сделала? — пролепетала она. — Что я сделала? Разве я тебе не помогала?.. Как ты без помощницы-то?.. Кто тебе печь будет топить? А в избе мести?..

Хозяйка не двинулась с места, только все её черты словно бы сильнее заострились и живой глаз ещё почернел.

— Я ведь всё для тебя… Что ты говорила, всё делала, — в глазах у девушки заблестели слёзы. — А ты меня гонишь вон со двора? Разве я не старалась?.. Разве не угождала тебе, не помогала, чем могла?.. Не гони меня…

Тут Хозяйка блеснула чёрным глазом и лязгнула зубами.

— Глупая девчонка! — зарычала она, гулко притопнув ногой. — Нешто я без тебя опрежь не справлялась?.. Ступай вон, говорю! Кончена твоя служба.

Фроська разревелась в голос и бросилась к двери — Волк едва успел отскочить с её пути. Толкнула дверь, выскочила наружу.

— Волк присмотрит, — быстро сказал Волк и юркнул в дверь следом за нею.

— Что ж ты! — в сердцах брякнул Иван. — Разве можно так?..

Старуха зыркнула на него злобно.

— Как?..

— Да вот так! — Иван почувствовал, как поднимается в нём гнев. — Зачем её обидела? Она к тебе всей душой, а ты!.. Сердца у тебя нет!

Хозяйка не отвечала.

— Ладно ещё, надо мной посмеялась, — Ивана понесло. — Кто я тебе?.. Никто. И Любава моя тебе никто. Но Фроська-то!.. Нельзя, что ль, по-человечески?..

— По-человечески? — зашипела старуха. — По-человечески с ней люди обошлись. А я ей лучше делаю.

— Да куда ж ей идти? — выкрикнул Иван. — Ведь у неё нет никого. Ты не подумала об этом? Что же ей, на улице с голоду подыхать, как собаке?..

Тут Хозяйка повела длинным носом, засопела, задышала громко, словно принюхиваясь; сощурила живой глаз и обратила к Ивану мёртвый, налитый белым туманом. Лицо её потемнело, губы изогнулись дохлыми змеями. Выпрямилась во весь рост — и оказалась на голову выше Ивана. Голос её загремел в ушах, словно небесный гром.

— А моя ли в том вина? — рявкнула она. — Мне до живых заботы нету. Это вы вечно гонитесь за теми, кого не догнать. Всё пытаетесь мёртвым угодить, а мимо живых проходите, да ещё толкнуть в грязь норовите. Думаешь, я не знаю, что живые-те творят? Я всех мёртвых встречаю и провожаю, да только ни одного жизни не лишила. А вы, живые — не вы ли других живых мёртвыми делаете?..

Она подняла руку и толкнула оглушённого Ивана в грудь, отшвырнула от себя. Он упал, и она нависла над ним, склонилась мёртвым глазом к самому его лицу.

— Мне хватает забот, — сказала она уже обычным своим противным и скрипучим голосом. — Каждого я отвожу в его срок. И Любаву твою я отвела. И тех, кто в её смерти повинен. И тебя отведу — когда твоё время будет. Все придёте ко мне — тут уж я и позабочусь о вас. А покуда не пришло время — заботьтесь вы друг о друге. О живых пусть живые думают.

Хозяйка отодвинулась от него, и Иван понял, что росту она снова обыкновенного, маленького, а сгорблена будто бы даже сильнее, чем раньше. Он сел на полу, растерянно глядя на неё.

— Ну? — требовательно спросила Хозяйка. — Будешь заботиться-то?

— О Фроське?

— И о ней тож. Хватит ей, молодой, в домовине лежать. Пора и жизнью жить.

— Позабочусь, — тихо пообещал Иван.

— Вот и добро, — кивнула Хозяйка. — А теперича ступай.

Иван поднялся, машинально отряхнул рукой штаны. Взял свою котомку, брошенную у стены, поднял её на плечо. Неловко поклонился.

— Прости, Хозяйка.

Она смолчала. Он направился к выходу, но в самых дверях обернулся и спросил:

— А когда оно?.. Моё время?

Старуха ничего не ответила. Иван понимающе кивнул.

— Я просто… Просто ещё раз хотел с нею увидеться.

— Так увидься, — скрипнула Хозяйка. — Глаза-те, чай, есть?..

— Да как же?.. — не понял Иван. — Ты ведь не пустила меня!

— Пустила, — ответила она. — Пустила. Куда всех, туда и тебя пустила. Ты не больно-то и спрашивался.

Иван моргнул.

— Не понимаю, — признался он. — Разве это не то же место?..

— То же, — кивнула Хозяйка. — Куда всех, туда и тебя…

— Где ж она?.. Как её увидеть?..

— А ты смотри вокруг, и увидишь, — ответила Хозяйка, смягчаясь. — В облаке небесном. В лебеди на пруду. В камышинке над рекой. В полевом цветке да в берёзке. Ты смотри, смотри почаще.

Она шагнула к нему раз, и другой, и с каждым шагом преображалась. Расплылись уродливые морщины, сгладились острые черты, выпрямилась спина, налилась живым теплом кожа, и увидел он образ, который живым обычно не виден. Услышал голос, тёплый и материнский:

— Никуда я её не забирала, не уводила. Жива она. Только иначе жива-то. Ты, главное, смотри, и увидишь.

Горячие слёзы потекли из Ивановых глаз.

— Ступай, — и Хозяйка мягко толкнула его за дверь. — Ступай теперь. Придёшь, когда позову.

Словно во сне, спустился он по ступенькам и прошёл по двору, вытирая лицо рукавом кафтана.

Волк сидел под воротами. Фроська, обняв обеими руками его шею, уткнулась ему в загривок. Она уже не рыдала, а только шмыгала носом — выплакалась. Волк терпеливо сносил это, но, увидев Ивана, спросил:

— Иван в порядке?

Иван молча кивнул. Протянул руку, провёл по Фроськиному плечу.

— Идём, Фрося.

Она поднялась, и Волк сказал:

— Волк повезёт Фросю, если Фрося устанет.

Втроём они вышли за ворота и пошли по дорожке прочь от избы. Старые дубы скрипели ветвями, пели птицы. Дорогу им перебежал торопливый ёж, спешащий после ночной охоты к себе домой. Иван вдруг понял, что лес живёт — хоть и сухой, и старый, но вовсе не мёртвый. Под трухлявым пнём приметил он россыпь боровичков, а рядом, на кусте калины грозди красных ягод.

Он поднял глаза к небу. Сквозь сплетённые ветви увидел он синюю мозаику неба и белые барашки облачков, и показалось ему на минуту, что в одном из облаков угадываются знакомые черты.

— День хороший, тёплый, — сказал он. — Сейчас из самой чащи выйдем, а там уж грибов наберём, ягод на ужин.

— Волк отыщет грибное место, — пообещал Волк. — Волк не ест грибы, но чует.

На низко свисающую ветку уселась малиновка, склонила набок рыжую головку, чирикнула что-то, а потом вспорхнула и улетела прочь. Иван обернулся посмотреть назад, но обнаружил, что не видит ни избушки, ни частокола — то ли скрылись за поворотом, а то ли не было их там.

— Ты не бойся, Фрося, — сказал Иван. — Я тебя не брошу. Я обещание дал.

(Продолжение. Читать сначала: глава I, глава II)

Снаружи почти совсем стемнело. В дверном проёме виден был уголок неба над частоколом, с одной стороны густо-синего, а с другой чуть светлее, да ещё две или три верхушки сухих старых дубов, освещённые нежно-розовым светом.

А в дверях стояла Хозяйка.

Фроська склонила голову и уставилась в пол. Иван собирался последовать её примеру, но понял, что не может отвести глаз от старухи.

Хозяйка была чудовищно стара. Невысокая и вся скрюченная, она, казалось, состояла из одних только острых, торчащих из-под кожи костей, на которые, как на пугало, кто-то набросил белую рубаху и нацепил синюю, давно выцветшую и ободранную понёву. Кожа землистого цвета где обтягивала, а где свисала с черепа уродливыми складками. Морщины на лбу напоминали своей глубиной овраги. Длинный нос крючком далеко выдавался над бесцветными губами, а кончик его нес на себе, словно грязную каплю, большую бородавку. Один глаз был совершенно мёртвым, затянутым белёсой мутной пленкой, словно подёрнутый туманом, зато второй — маленький, острый и колючий, зло смотрел из глубокой глазницы. Волосы у Хозяйки были упрятаны под простую белую кичку, давно посеревшую и нестиранную.

Хозяйка хромала, и при каждом её шаге казалось, что она вот-вот рухнет наземь и загремит костями по доскам пола; но она ухитрялась оставаться на своих ногах, а в руках у неё не было ни костыля, ни палки. Войдя, она лишь скользнула взглядом по гостям, но и этого хватило, чтобы у Ивана душа ушла в пятки, а Волк тихо заскулил и попытался вжаться в пол.

«Баба Яга». Автор: © Игорь Ожиганов

Хозяйка вошла в избу и тут же отступила в сторону. За её спиной обнаружились ещё несколько фигур. Двигались они, словно сонные мухи — медленно и неторопливо, то и дело озираясь вокруг, словно не понимая, где они очутились. Первым вошёл старик с длинной редкой бородой, заплетённой в две косы; армяк на нём был ему короток и едва прикрывал колени. За ним следом переступил порог высокий и толстый мужчина с рыжеватыми кудрями и короткой бородкой, возрастом ненамного старше Ивана. Он не знал, куда девать ему руки; то он скрещивал их на груди, то пытался вертеть пальцами крючки своего красного нарядного кафтана, а то сцеплял пальцы в замок на животе, но лишь затем, чтобы тотчас снова расцепить.

Последней шла, покачиваясь, словно ива под ветром, бледная молодая женщина со спящим младенцем на руках. Иван услышал, как негромко охнула Фроська, и краем глаза заметил, как вскинула она руку, прикрывая губы. Значит, и она нет-нет, да и посматривала на пришедших.

Те, впрочем, никак не реагировали на них. Никого из них не удивил даже волк, сидящий в избе. Они смотрели на всё пустыми и равнодушными глазами, словно бы не видели ни людей, ни вещей в избе, ни даже самой избы.

Хозяйка тем временем захлопнула за вошедшими дверь. Фроська вдоль стенки прошмыгнула к кадушке с водой, наполнила ковш и протянула Хозяйке. Та приняла ковш и сунула его в руки рыжему детине в кафтане.

— Выпей-ка, — сказала она. Голос у нее был скрипучий и резкий, словно кто открывал и закрывал ворота на заржавевших петлях.

Парень послушно взял ковш и сделал глоток. По усам и бороде потекли струйки воды, но он не сделал попыток утереться — так и стоял, бестолково таращась в пустоту, пока с бороды падали на пол капли. Хозяйка швырнула ковш в руки Фроське, а сама двинулась к столу. Иван, вздрогнув, отпрянул в сторону, но она направлялась не к нему. Откинув уголок рушника, старуха схватила костлявой рукой хлеб.

— Бери, — сказала она, вталкивая хлеб в руки рыжему парню. — Ешь!

Тот, не глядя на угощение, поднёс хлеб ко рту и откусил. Хозяйка похлопала его рукой по плечу.

— Вот и хорошо, — прошелестела она. — Иди за мною.

И заковыляла в угол. Ивану казалось, что печка стоит вплотную к стене, однако Хозяйка свободно нырнула куда-то за печь, и широкоплечему рыжему, следовавшему за ней, тоже не пришлось протискиваться — он просто шагнул и пропал за печью.

— Там банька у неё, — шепнула Фроська. — Мыть его будет.

— Волк не любит бань, — признался Волк. — Слишком жарко.

— Много ты понимаешь, — ответила Фроська. — Мёртвого-то омыть надо, чтобы на том свете приняли.

Ивану было не по себе. Мимо него прошаркал седобородый старик, уставился невидящими глазами в лицо Ивану, тяжко вздохнул. Иван, не зная, что ему делать, отвесил старику лёгкий поклон, но тот словно и не заметил ничего — отвернулся и зашаркал дальше.

Мать с младенцем как вошла, так и стояла у двери, лишь качала ребёнка, укутанного в пелёнки, да чему-то печально улыбалась. Губы её непрестанно двигались, и Иван вдруг понял — она беззвучно пела колыбельную.

Хозяйка тем временем появилась снова, одна. На этот раз ковш с водой и хлебец достались старику, и его она тоже увела за собою в баню.

— И эту туда же поведёт? — тихо спросил Иван у Фроськи, кивая на бледную женщину. — С мужиками-то как ей париться?..

— Тс-с! — шикнула Фроська. — Ты об этом не думай. Не твоего ума это дело, — но, тем не менее, пояснила: — Уходят они через другую дверь. Омоются, и уходят.

— Волк тоже хочет выйти, — признался вполголоса Волк. — Волк не любит замкнутые…

— Тс-с!

Хозяйка вернулась, и Иван заметил, что руки у неё были мокрыми до самых локтей — даже рукава рубахи немного намокли.

— Сюда иди, — прошелестела старуха, поманив пальцем женщину.

После того, как женщина напилась, Хозяйка макнула кривой палец в воду и мазнула младенцу по губам. Ивана передёрнуло от отвращения. От хлебца старуха отломила маленькую крошку, покатала её между пальцами, а потом сунула ребёнку в рот. Младенец захныкал.

Тут Иван не сдержался.

— Маленького-то хоть бы пощадила! — вырвалось у него прежде, чем он успел осознать, что говорит вслух.

Хозяйка обернулась и уставилась на него своими страшными глазами — живым и мёртвым. Иван почувствовал, как ноги его врастают в пол, а кровь отливает от лица. Почудилось ему, что мёртвый белый глаз видит у неё куда лучше живого.

Мучительно долгое мгновение она сверлила его глазами, и в наступившей тишине стало вдруг слышно, как заскрипели старухины зубы; от звука этого, тихого, но отчётливого, на руках и спине у Ивана поднялся каждый волосок. Волк тихо заскулил.

«А ведь будут у меня теперь седые волосы на голове», — удивительно спокойно подумалось Ивану. — «Если, конечно, живым отсюда выйду».

Наконец Хозяйка, так ничего и не сказав, отвела взгляд и отвернулась к женщине. Иван сумел выдохнуть.

Младенец всё хныкал; мать, словно не замечая этого, продолжала покачивать его одной рукой, прижимая к груди, а второй держала хлебец. Она уже откусила от него, но словно бы забыла, что он у неё в руке, и снова беззвучно шевелила губами, напевая свою немую колыбельную. Старуха протянула палец и коснулась лба ребёнка; тот немедленно умолк, зачмокал пухлыми губами.

— Иди за мной, — произнесла Хозяйка.

Женщина невесомо проплыла следом, скрывшись за печью.

— Говорила же тебе: молчи! — прошипела Фроська. — Али не умеешь рот держать закрытым?

Иван развёл руками: дескать, что теперь поделаешь!

На этот раз Хозяйка отсутствовала долго. Иван переминался с ноги на ногу, но сесть на лавку не смел, видя, что и Фроська стоит, глядя в пол. На секунду ему даже пришло в голову выйти вон из избы да бежать, куда глаза глядят, прочь из этого жуткого места; он подумал, что и Волк с благодарностью принял бы это решение. Но потом, тряхнув головой, отогнал от себя трусливые мыслишки. Нет, не для того он шёл!

«Мы шли», — сам себя поправил Иван. — «Волк-то ведь тоже со мною намаялся. И что же, поворачивать от порога? Ну уж нет!»

Он бросил взгляд в угол, туда, куда ушла за печь Хозяйка, и вздрогнул: она уже стояла там, вперив в него глаза. Как ей удалось так неслышно выскользнуть из-за печи?..

Старуха кивнула ему головой и заскрипела ржавым железом:

— Ну, а ты с чем пожаловал, живой парень-от?

Иван открыл рот, чтобы отвечать, но понял, что не может выдавить из себя ни единого слова. Жуткие глаза буравили его насквозь. Фроська из-за старухиной спины принялась делать ему знаки, чтобы он говорил. Иван бросил на неё умоляющий взгляд, полный отчаяния, но Фроська то ли не поняла его, то ли сделала вид, будто не понимает.

— Я… Мы вот… Пришли… Иваном меня зовут… — сбивчиво начал он, и понял, что слова его звучат довольно жалко.

Понял это и Волк. Он поднялся и сделал полшага вперёд.

— Волк привёл Ивана, — сказал он. — У Ивана дело к тебе.

Хозяйка не удостоила его взглядом.

— Дело! — выдохнула она. — Что же за дело у тебя ко мне, старой? Али не знаешь, что я Врата стерегу, и мне до живых заботы нету?

— Знаю, — ответил Иван.

— Так чего явился?

Иван глубоко вдохнул и выдохнул.

— Пришёл просить, — сказал он. — Чтобы пропустила ты меня. Любавушка моя… Забрала ты её. Хочу найти и обратно забрать.

В комнате повисло молчание. Старуха ничего не отвечала, лишь продолжала сверлить Ивана тяжёлым злым взглядом. Не выдержав этого, Иван добавил:

— Не серчай на меня, Хозяйка. Только не могу я жить без неё. Или она ко мне, или я к ней, — и опустил глаза в пол, чтобы не видеть старухиного слепого глаза.

Она ещё некоторое время помолчала, а затем проскрипела:

— Не пущу я тебя. Туда живым ходу нет, а оттуда — мёртвым ходу нет.

— Коли живым не войду, — тихо сказал Иван, — так мёртвым войду. Дай мне хлеба со стола, да отведи омыться. И пропусти.

Старуха издала долгий и жуткий звук — не то вздох, не то стон, не то смешок.

— В свой срок пройдёшь, — сказала она. — Ночесь спи в доме, а поутру уходи. Придёт время — сама тебя отведу.

И, отвернувшись, заковыляла к печке, а добравшись до неё, неожиданно ловко вскарабкалась на полати и улеглась там, отвернувшись ото всех.

Иван без сил рухнул на скамью и уронил голову в ладони.

— Волк сожалеет, — тихо сказал Волк. — Утром Волк отведёт тебя назад.

Фроська тоже подошла, положила Ивану руку на плечо.

— Не горюй, — прошептала она. — Ты пойми, ведь не всякой дорогой можно пройти. Так уж заведено.

— Если Иван захочет, — добавил Волк, — Волк отведёт его в царство Елены Прекрасной. Иван попробует посвататься. Волк поможет.

Иван неразборчиво замычал.

— Ну, не кручинься так! — Фроська погладила его по волосам. — Вот и Волк тебе поможет, видишь? Встретишь другую, оженишься…

— Не нужна мне другая! — Иван отпихнул её руку. — Любава моя нужна!

Фроська открыла рот, чтобы произнести ещё какие-то слова утешения, но Иван вскочил на ноги и толкнул её в сторону.

— Только она нужна! — воскликнул он. — Пустит Хозяйка, не пустит ли — всё одно, пойду!

Он схватил со стола хлебец, рванул ещё тёплую корочку зубами и метнулся за печь. Там обнаружился проход — невысокий, но достаточно широкий даже для его плечей, из которого тянуло жаркой влагой и размоченным деревом. Иван кинулся туда, пригнув голову. За спиной взвизгнула Фроська.

Внутри было темно, тесно и душно. Окон в комнатушке не оказалось, и свет проникал лишь через дверной проём. На полу, сбоку, Иван скорее угадал, чем увидел бадью с водой — и нырнул в неё, окунулся головою, а потом, зачерпнув ладонями воды, плеснул ещё себе на грудь, прямо на кафтан. Потом поспешно, чтобы не передумать, шагнул вперёд, в тёмный угол, где красноватым заревом выделялся на чёрной стене контур дверки. Толкнул её, сощурился, ослепленный последним лучом закатного солнца, прикрылся от него вытянутой вперёд ладонью.

И шагнул в тот мир.

(Окончание следует)

(Продолжение. Начало здесь.)

Зато избушка оказалась в точности такой, какую Иван ожидал увидеть.

На вид избушке было добрых пять сотен лет. Была она сложена из громадных, в два обхвата брёвен — и на каждую стену приходилось всего по четыре-пять венцов. Сруб покоился на четырёх вбитых в землю толстых дубовых сваях, приподнимавших избу над землей почти на уровень человеческого роста. И сваи, и бревна сруба крошились и выглядели прогнившими насквозь, однако каким-то чудом избушка всё ещё держалась на своих куриных ногах. Крыша была покрыта такой коркой грязи, мха и старой листвы, что было решительно невозможно определить, что за кровля скрывалась под этими наслоениями.

К крыльцу вели ступени, сложенные из брёвен поменьше, но не менее гнилых и ветхих.

Девчушка, припадая на одну ногу, заковыляла по ступенькам к низенькой дверце. Обернувшись, она снова махнула рукой Ивану и Волку, приглашая их подняться в дом.

Иван ступал по лестнице осторожно, опасаясь, как бы древняя конструкция не провалилась под его весом. Ступени скрипели, но держали.

— Не бойтесь, — подбодрила Ивана девчушка, словно разгадав его мысли. — Не сломается. Тут всё крепкое, вы не смотрите, что оно выглядит как труха. Ещё тысячу лет простоит.

У дверей Иван обернулся. Волк стоял внизу, у подножия лестницы, не решаясь подниматься.

— Ты чего? — спросил Иван.

Волк отвёл глаза.

— Волк не любит замкнутые пространства, — признался он.

Тем не менее, встряхнув мордой и фыркнув, Волк взбежал по ступеням и следом за девочкой протиснулся в дом. Ивану пришлось пригнуться в дверях, чтобы не стукнуться головой о притолоку.

Внутри царила полутьма. Свет проникал через крошечное оконце в стене. Комнатушка вмещала лишь небольшую закопчённую печку, да под окном — стол с двумя лавками. В углу стояла лохань с водой, накрытая почерневшей деревянной крышкой. Доски пола неприятно прогибались и протяжно поскрипывали под ногами. Запах плесени и гнилого дерева витал в воздухе — похоже, даже натопленная печь не могла выгнать сырость из дома. Из печи тянуло теплым хлебом, и от этого запаха у Ивана рот наполнился слюной. Свежего хлеба он не ел… сколько?.. Да уже, пожалуй, дней десять, с тех самых пор, как кончилась краюха, что ему дали в последней деревушке на краю леса.

Девочка махнула рукой в сторону стола.

— Вы присаживайтесь пока, — сказала она. — Придется немного подождать.

Она подала Ивану ковш с водой, а сама взяла в руки деревянную лопату и принялась шуровать ею в печке.

— Спасибо, — сказал Иван и опустился на лавку. Потом решил, что простого «спасибо» недостаточно, и добавил: — Благодарствую, Хозяйка.

Девчонка хихикнула.

— Я тут не хозяйка, — сказала она. — Какая же я вам хозяйка?..

Свободной рукой она почесала нос, оставив на нём ещё один грязный развод.

— Хозяйка вечером будет, на закате, — добавила она. — А я тут в услужении. Фроськой меня звать. Ефросинья, то есть, — поправилась она, поднимаясь от печи и выпрямляя спину. — Ефросинья Митрофановна.

— А я Иван, — сказал Иван.

— Волк, — представился Волк. — Я волк.

— Вижу, — деловито отозвалась Фроська. — Чай, не слепая.

— Многие путают с собакой, — пояснил Волк.

— С таким-то хвостом поленом, да собака? Это кто ж путает?

Волк посмотрел на Ивана. Иван смутился.

— Да я ж извинился, — сказал он. — Ну, не разглядел в темноте…

— Волк не обижается, — сказал Волк.

— И что вы, двое, делаете в этом лесу? — поинтересовалась Фроська. — Сюда случайно не забредают.

— Да мы, видишь… Тут такое дело, — начал было Иван, но Волк перебил его:

— Мы будем говорить с Хозяйкой. Когда она вернется.

Фроська обиженно дёрнула плечами и снова отвернулась к печи.

— Поговорите, — сказала она. — Отчего ж не поговорить?..

В душном воздухе повисло гнетущее молчание. Наконец Иван не выдержал.

— Дело у нас, — сказал он. — Пройти надо, а дорогу только она может указать.

Фроська не то усмехнулась, не то фыркнула — не разобрать.

— И эти туда ж, — пробормотала она будто бы себе под нос. — В царство Кощеево, стало быть.

— Нет, — сказал Иван. — Не туда.

Девчушка замерла, как стояла — с лопатой в руках, склонившись у отверстия печи. Потом медленно повернулась к Ивану и посмотрела на него долгим серьезным взглядом.

— Уходите, — сказала она. — Уходите, покуда не стемнело. Не пропустит она вас.

— А мы всё же спросим, — тихо и упрямо произнёс Иван. — Вдруг да и пропустит.

Фроська тряхнула головой.

— Говорю же, нет вам туда пути, — отрезала она. — А ежели и пройдёте— так обратно уж не вернётесь.

Иван смолчал. Не дождавшись ответа, Фроська сердито хмыкнула и обтёрла руки о передник. Прислонив лопату к печному боку, она расстелила на столе сперва скатерть, а поверх неё — затёртый старый рушник, расшитый лебедями и утками, разгладила складки рукой. Снова ухватив лопату, принялась доставать из печи подрумянившиеся хлебцы — по два, по три за раз, и складывать их на рушник. Иван сглотнул слюну. Заметив это, Волк тихо сказал ему:

— Даже не думай.

— Это почему? — так же шёпотом спросил Иван.

Слух у девчушки оказался преотличным. Не отрываясь от своего занятия, она сама ответила Ивану:

— Не про вас этот хлеб. Обождите, сейчас ещё каша дойдет. Я на себя готовлю, но и вам там хватит.

Вынув все хлебцы, она накрыла их сверху длинной стороной рушника и присела на лавку против Ивана.

— Вот и есть свободная минутка, — сказала она. — Так расскажешь, зачем вам к Хозяйке?

Иван вздохнул.

— Хочу упросить её, чтобы пропустила на ту сторону, — начал он. — Там… Один человек. За ним… За ней иду.

Фроська молчала, ожидая продолжения. Иван заметил, как дрогнули её губы при последних его словах, словно какой-то вопрос вертелся у неё на языке, но она сдержалась.

— Вот и пришли, — добавил Иван. — К Хозяйке, значит.

— Волк указывал путь, — сказал Волк.

Фроська уставилась на косой красный луч, падавший из окошка вдоль стены, и сидела, покусывая губу.

— Может, присоветуешь чего? — робко попросил Иван. — Как её уговорить.

— Присоветовала уже, — сухо отозвалась девчушка. — Уходите. Каши дождётесь, поешьте — и уходите. Ничего вы тут не добьётесь, только лиха хлебнёте.

Иван хлопнул ладонью о стол.

— Не для того я полгода в дороге, чтобы теперь домой ни с чем воротиться! Не для того я шёл!

Волк негромко кашлянул.

— Мы шли, — поправился Иван. — Лишений сколько! Сапоги вон износил, все подмётки стёрлись!

— Жизнь дороже твоих сапог, — отмахнулась Фроська. — Экий ты дурень!

— А вот и не дороже! — сердито сказал Иван. — Без неё, без любимой моей, не дорога мне жизнь, понятно тебе? Так что я пойду, куда собирался, и без неё не вернусь.

— И не вернёшься! — подтвердила Фроська. — Оттуда никто не возвращается.

— Волк говорил то же самое, — вставил Волк. — Волк предупреждал, но Иван не слушал. Кстати, каша готова. Волк чует.

Фроська поднялась с лавки. Ловко орудуя ухватом, она вытащила из печных недр горячий чугунок, исходивший паром из-под крышки, и опустила его на стол. Рожком ухвата подцепила крышку за колечко, сдернула её и перебросила на шесток печи, чтобы остывала.

Густой, сытный дух ячменной каши заполонил избу. В чугунок полетел кусок масла. Для Волка Фроська отыскала большую деревянную миску, а Ивану выдала деревянную же ложку.

— Угощайтесь, гости, — разрешила она.

Гости не заставили просить себя второй раз. Фроська не ела — другой ложки в избе не водилось, так что она просто уселась, подперев ладонью подбородок, и смотрела, как Иван торопливо поглощает кашу.

— Вкусно, — сказал Иван, поймав на себе её взгляд. — Очень. Только горячо.

Фроська кивнула.

— Не бери еды, когда предложит, — сказала она.

— А?..

— Если Хозяйка предложит хлеба — ты не бери. И ежели мыться поведёт, тоже не ходи. Не для живых это всё.

Иван судорожно проглотил ком каши.

— Ты совета просил, — пояснила Фроська. — Вот я тебе и советую.

— Спасибо. А поче…

— Погоди, договорю. Уж скоро вернуться должна, так ты лучше послушай… Как придёт она — первым с ней не заговаривай, и с делом своим не лезь. У неё свои дела, свои заботы. Не до тебя ей.

— А как же мне…

— Сама спросит, ежели захочет. А не захочет — так ты встань, поклонись и уйди.

— Как это уйти? — удивился Иван. — Никуда я не уйду, пока своё не получу.

— Да слушай же ты меня, дурень! — рассердилась Фроська. — Ничего твоего тут нет! А будешь лезть на рожон — только голову свою сгубишь ни за грош! Ты лучше Хозяйку не зли, целее будешь. Она ведь, поговаривают, и съесть может. Черепа-то, чай, на тыне видел?

Иван почувствовал, как по спине побежали холодные мурашки, но виду не подал, а только буркнул сердито, зачерпнул полную ложку каши и сунул её в рот. И запыхтел, обжёгши язык и нёбо. Фроська покачала головой.

— Такой большой, а такой глупый, — с укором произнесла она. — Я же тебе добра хочу.

Луч солнца, освещавший стену, померк. Стало темно. Фроська, засопев, поднялась и достала из-под печи лучинку, зажгла её и укрепила в маленький светец в углу.

— Добра, — сердито проворчал сквозь кашу Иван. — Тогда бы и присоветовала, как делу помочь.

Фроська собралась было возразить, и даже изобразила на лице гневное выражение, но тут Волк насторожился и повернул серую морду в сторону двери. Хвост он поджал и даже немного присел на лапах, словно готовясь убежать прочь при первых признаках опасности.

— Идёт, — упавшим голосом сказала Фроська.

Она поддела ухватом горшок и закинула его в печь, в загнёток, прикрыв устье печи заслонкой. Миску, стоявшую на полу, ногой затолкнула под лавку, а потом зашипела на Ивана:

— Чего сидишь-то?.. Брось ложку да вставай. Идёт Хозяйка!

На улице натужно заскрипели ступени, словно от невыносимой тяжести.

— Волку следовало оставаться снаружи, — нервно сказал Волк. — Волк не любит замкнутые пространства.

Фроська шикнула на него.

Дверь скрипнула, отворилась и вошла Хозяйка.

(Продолжение следует)

Утром Иван проснулся оттого, что где-то вдалеке принялась куковать кукушка. Он заворочался и приоткрыл один глаз.

За ночь лесную лощину наполнил холодный туман, такой густой, что нельзя было разглядеть и пальцев на вытянутой руке. Костёр давно прогорел и погас, и от земли тянуло прелой листвой и грибами. Какой-то корень больно впивался Ивану в бок.

— Не туман, а чистое молоко, — сказал Иван, ворочая кулаком в глазах. — Вот так марево!

Он приподнялся на локте и тут же почувствовал, как с непривычки заныли рёбра. Не часто княжеским сыновьям приходится спать посреди леса на сырой земле!..

— Ох! — сказал Иван, хватаясь за бок. — Ну и ну.

— Иван в порядке? — донёсся из тумана ровный хрипловатый голос.

— Бок отлежал, — пожаловался Иван. — Вот это туманище, а?

— Да, — согласился его собеседник. — Волк говорил Ивану, что так будет. Зря Иван не послушал.

— Так ведь речушка тут, в низинке, — сказал Иван. — Хотел к воде ближе.

— Ну, речушка и речушка, — сказал голос. — Зато наверху Иван не промок бы.

Иван поёжился. Одежда и правда отсырела и неприятно липла к телу.

— Я и не промок, — громко соврал он. — Всё хорошо. Сам-то как?

Клочья тумана зашевелились и из них показался большой черный нос.

— Волк в порядке, — сказал Волк. — Волк прожил в лесу всю жизнь.

— Ну и хорошо, — кивнул Иван. — Собираемся тогда.

Он подобрал пустой котелок, лежавший возле кострища. По большей части наощупь добрался до речки, зачерпнул воды, напился и умыл лицо. Вода была ледяной.

— Ого! — воскликнул Иван, приглаживая мокрой рукой вздыбленные после сна вихры. — Ух, холодрыга!

Волк склонился над берегом и долго лакал, пока не напился. Наконец поднял седую морду, с которой стекали капли, и спросил:

— Иван готов?

— Готов. Показывай, куда идти. Только далеко не уходи, а то в тумане голос блуждает. Непонятно, откуда звучит, и куда идти — тоже непонятно.

— Сейчас выберемся на холм. Там туман пореже.

Иван закинул на плечо котомку.

Некоторое время они поднимались по пологому склону, лавируя между зарослей колючих кустов. В одном месте путь им преградил бурелом. Корявые старые стволы и вывороченные из земли корни поднимались так высоко, что вершина завала терялась в туманной хмари. Пришлось обходить его стороной, то и дело перебираясь через трухлявые брёвна, обросшие мхом и лишайниками. Одно или два были почти целиком покрыты опятами. Иван цокал языком и даже задумался было — не остановиться ли ненадолго, чтобы набрать грибов в шапку? Но потом решил, что не станет задерживаться сам, и, тем более, просить о задержке своего проводника.

Ближе к вершине холма туман и правда начал рассеиваться. К тому же над лесом хоть и неспешно, но поднималось солнце, разгонявшее сырость. Одежда почти совсем просохла, и Иван приободрился.

— Скоро удобное место, — сказал Волк. — Будет видно дорогу.

Через минуту между деревьями стали видны светлые прорехи, а затем стволы расступились. Иван с Волком выбрались на лысый утёс, нависавший над крутым склоном. Внизу, под утёсом, расстилалось сплошное море жёлтой осенней дубравы. У корней всё ещё клубились остатки тумана, и казалось, что лохматые рыжие кроны парят в облаках.

— Там, — Волк указал носом в ту сторону, где лес становился гуще и темнее. — Волк поведет Ивана туда.

Иван пригляделся. Им предстояло снова спуститься с холма — очевидно, не в этом месте, а найдя более ровный и гладкий спуск. На версту или полторы лес выглядел живым и весёлым, хотя осень и брала над ним постепенно верх, покрывая листья золотом. Дальше же с лесом творилось что-то нехорошее. Листвы там не было вовсе, а деревья тянули изуродованные голые ветви к небу, словно заламывая руки. Чащоба казалась совершенно мёртвой — даже несмотря на стаю крупных чёрных птиц, круживших над нею.

Ещё дальше, за мрачной пущей, блестела узкая полоска воды — не то озеро, не то речка.

— Экое гнилое место, — проворчал Иван. — Кабы не дело, нипочем бы не сунулся.

— Волк туда не ходит, — подтвердил Волк.

Иван нервно вздрогнул и посмотрел на своего спутника.

— Но ты ведь меня не бросишь?.. Доведёшь меня, как условились?

— У нас договор, — кивнул Волк. — Волк чтит договорённости.

Не дожидаясь новых вопросов, он повернулся и повёл Ивана краем утёса.

Чтобы спуститься вниз, на другую сторону холма, им потребовалось больше часа. К этому времени солнце окончательно разогнало туман в лесу. Дважды им пришлось перебираться через неширокие ручьи, которые, тем не менее, доходили Ивану почти до пояса. Волк переплывал их, даже не замедляя скорости, и лишь на другом берегу останавливался, чтобы как следует отряхнуться. Иван перебирался не спеша, осторожно ступая босыми пятками по илистому дну, а в вытянутых над головой руках держа котомку, сапоги и портки.

На небольшой поляне они застали семейство кабанов, кормящееся под корнями старого дуба. Клыкастый глава семьи поднял рыло и предостерегающе хрюкнул; морда его двигалась, он все еще дожёвывал опавшие желуди. Поросята с полосатыми коричневыми спинками, похожие на чересчур разжиревших бурундуков, с визгом заторопились занять позицию позади своей пухлой мамаши.

— Уйдём, — тихо сказал Волк.

Он спокойно развернулся и направился прочь. Иван поспешил следом. Они обошли поляну по широкой дуге, оставив кабанов далеко с наветренной стороны. Иван подивился самообладанию Волка, но не решился ничего ему сказать.

Наконец они подошли вплотную к границе.

Лес менялся здесь так внезапно, словно кто-то провёл по земле невидимую черту, за которой крепкие дубы превращались в скрюченный сухостой. Стволы и ветки были оплетены цепкими вьюнами, а между деревьями росли (нет, подумалось Ивану, не росли — торчали!) колючие облезлые кусты.

— Дальше напрямую не получится, — констатировал Волк. — Постой пока тут. Волк должен разыскать тропу.

Он пробежал несколько саженей вдоль границы мёртвого леса, остановился, потянул воздух носом. Вернулся, не отрывая носа от земли, промчался ещё с половину поприща, сильно отклячивая зад в сторону и помахивая хвостом-поленом. Наконец повернулся и крикнул:

— Сюда. Волк нашёл путь.

Иван ожидал, что в чащобу будет уходить едва заметная тропка, вроде тех, что прокладывают лисы. Однако лес насквозь прорезала широкая, в пару саженей, хорошо утоптанная дорога. Казалось, кусты избегают высовывать на неё свои ветки — те, что росли вдоль дороги, стояли ровно, будто специально подстриженная садовником колючая изгородь. Деревья же, напротив, переплетали свои высохшие чёрные ветви так низко над их головами, что Иван мог бы дотянуться до них вытянутой рукой.

Дорога словно уходила в пещеру, в которой царили вечный сумрак и тишина.

Иван обернулся. Дорога бежала и в другую сторону, через осеннюю дубраву, но выглядела не в пример приветливее. Он вздохнул.

— Идём, — сказал Волк. — Нам туда.

Иван и сам уже догадался, в какую сторону им нужно идти, но опять не стал ничего отвечать, а просто шагнул под низкие своды мёртвого леса.

Волк шёл чуть впереди. Он двигался уже не так быстро, непрестанно осматриваясь и принюхиваясь, а время от времени замирал на месте и настораживал уши. Иван тоже останавливался, стараясь не шевелиться и даже задерживать дыхание, чтобы не мешать Волку. Однако тот через мгновение-другое продолжал движение, и Иван следовал за ним.

Несмотря на густое сплетение ветвей в кронах, солнце всё же пробивалось сквозь них, и на дороге было достаточно светло. Однако спёртый воздух, казалось, не знал ветра уже доброе столетие, а от влажных испарений, поднимавшихся от корней и мхов, начинала болеть голова. Спустя полчаса Ивану начало даже казаться, что лес никогда не закончится. Он совсем было собирался открыть рот, чтобы сказать об этом Волку, как вдруг тот снова остановился.

— Пришли, — только и сказал он.

Они стояли на опушке широкой поляны, заросшей жёсткой сухой травой. Посреди поляны высился ветхий частокол. Там и сям из него выпали отдельные брёвна, а из открывшихся прорех торчали голые ветви кустов, на которые кто-то в незапамятные времена повязал множество ленточек и каких-то тряпичных обрывков, ныне выцветших от солнца и влаги, изодранных и грязных. Такими же лентами и полосками ткани, заметил Иван, сплошь увешаны были деревья вкруг поляны.

Дорога пересекала поляну и упиралась в старые ворота, окованные ржавыми железными полосами. На одной из створок сидел громадный чёрный ворон.

Над частоколом вился тонкий дымок.

— Нам внутрь, — сказал Волк.

Они двинулись к воротам. Когда до ограды осталось меньше десятка саженей, Иван вдруг понял, что на некоторые жерди частокола насажены человеческие черепа. Он непроизвольно сбавил шаг.

Ворота заскрипели и отворились. Ворон с громким карканьем взвился в воздух и улетел прочь. Иван зажал себе рот руками, чтобы не вскрикнуть.

Он был уже готов увидеть страшную хозяйку, живущую в кривой избушке в чаще леса. Ту, что называли Хозяйкой Врат, когда хотели уважить. Но было у нее и другое имя — Костяная или Костлявая. Произносили его тихо и со страхом, поглядывая вокруг — просто на всякий случай. Никому не хотелось, чтобы Костяная ненароком подслушала, как её называют этим прозвищем.

К чему Иван точно не был готов — так это увидеть щуплую девчонку лет пятнадцати с виду. Толстая тёмно-русая коса лежала у неё на плече, свешиваясь спереди почти до пояса. Курносый нос был перепачкан не то пылью, не то золой. На девчонке было простое крестьянское платье из грубого полотна и замызганный кухонный передник не по росту, свисавший почти до земли. Из-под передника выглядывали старые истрёпанные лапти.

— Чего стоите? — спросила девчонка. — Заходите, раз пришли.

(Продолжение следует)