А потом приходила зима, долгая, вьюжная. Избушку засыпало снегом почти по самую крышу, и тогда мальчик забирался на высокое кресло-качалку с подлокотниками, поближе к окну, укутывался шерстяным пледом, и разглядывал картинки в книжках. Читать он не умел, но в книжках было много картинок — это были книжки со сказками. Впрочем, он и так знал их почти наизусть — столько раз он слышал их когда-то давно, ложась спать. Он переворачивал шелестящие страницы, и губы его шевелились — он повторял про себя едва слышным шепотом слова из сказок, и ему слышался мамин голос, рассказывающий волшебные истории про Кота в сапогах и Дюймовочку.
Глаза его начинали слипаться; он тер их кулачком, но сон наконец одолевал его, и он затихал на кресле, выронив книжку. Приоткрыв рот, мальчик спал, и в завывании вьюги за окном ему чудилась нежная и тихая мамина песня:
Спи, малыш, спи, мальчик мой,
Мама рядышком с тобой.
Когда-то она пела эту песню каждый вечер, когда солнце пряталось за высокие сосны на том берегу озера, и их длинные тени протягивались по тихой воде. В лесу печально кричали какие-то птицы, прощаясь с последними предзакатными лучами солнца, и мыши поднимали беспокойную возню в подполе. Отец, сидящий в кресле в углу, поднимал глаза от книги и говорил, что нужно бы завести кошку.
Мама пела, чуть покачивая головой, ее длинные волосы падали на его подушку, задевали его щеки и лоб. Волосы пахли чем-то приятным, душистым, словно бы летним. Так пахнет летний вечер на лугу, когда теплый ветер шевелит шелестящую траву. И мальчик вздыхал сладко, зарываясь лицом в прохладную еще подушку, и шептал:
— Мама! Ты не уйдешь?
— Конечно, нет, — с улыбкой отвечала мама полушепотом.
— Ты будешь со мной всегда-всегда?
— Буду, — обещала мама. — Я всегда буду с тобой.
— Расскажи сказку, — просил он.
Мама улыбалась, брала со столика книжку и вполголоса читала. Он закрывал глаза, и зажав в кулачке прядь маминых волос, засыпал под звуки ее голоса.
Скрылось солнце за горой,
Спи, малыш, спи мальчик мой.
А потом однажды мама ушла.
2.
Он не помнил точно, как это получилось. В его памяти сохранились лишь обрывки воспоминаний, и он не мог, да и не пытался понять, что из того, что он помнил, произошло раньше, а что позже.
Он помнил, что лето было жарким, очень жарким. День за днем воздух раскалялся все сильнее, вода в озере была похожа на парное молоко, и он мог купаться целыми днями. Даже две или три грозы, обрушившие на лес потоки холодной воды, не смогли умерить жару. В одну из гроз молния разбила верхушку высокого кедра шагах в двухстах от избушки. Грохот тогда раздался такой, что он ужасно испугался и даже забрался на кровать под одеяло. Мама улеглась рядом и поглаживала его по спине, и шептала ему что-то, пока гроза не кончилась. А назавтра лес уже стоял сухой, словно одним исполинским глотком выпил всю воду, обрушившуюся на него. И снова потекли жаркие дни, солнце неистовствовало вовсю.
Лето продолжалось, и оно было жарким и прекрасным.
Но это было обманчивое впечатление.
Он помнил, как мама плакала, сидя за столом, уронив голову на руки, до боли сжимая пальцы в кулаки. Папа сидел в своем кресле молча, не двигаясь, словно марионетка, у которой обрезали веревочки, застыв в одной позе. Лицо его было бледным и издерганным, как после болезни.
Мальчик стоял, поглаживая маму по волосам, разметанным по столу, сам чуть не плача, не понимая, что случилось, но чувствуя горькую, страшную мамину боль. К горлу его подступал комок, слезы наворачивались на глаза, а он надрывающимся голосом утешал ее, уговаривая не плакать. Мама не слышала его.
Потом они исчезли. Наверное, прошло несколько дней — два, может, три. Днем был короткий дождь. Он пришел с прогулки и сразу заметил, что что-то изменилось.
Машины больше не было под дощатым навесом, где папа обычно ставил ее.
Сердце его забилось сильнее. Он вбежал в дом, уже зная, что не найдет их там, но все еще надеясь ошибиться. Вот сейчас он откроет дверь, и мама выглянет из кухоньки…
Но он знал, заранее знал, что ее там нет. Дом выглядел как-то иначе… Словно бы ослеп.
Много позже он понял, почему ему так показалось. Уезжая, мама сняла с окон оранжевые клетчатые занавески.
Дом был пуст. И тогда он побежал по дороге вслед уехавшим родителям.
Он помнил, как долго бежал, оскальзываясь на мокрой после дождя дороге, падая, размазывая по щекам грязь и слезы. Он звал маму, срывая голос. Но мама не услышала.
Он бежал, пока хватило сил — совсем не так далеко, как иной раз убегал во время своих прогулок, — но упав в очередной раз, он понял, что не сможет подняться. Он лежал на мокрой траве у обочины, захлебываясь слезами и растирая покрасневшие глаза грязными кулачками.
Потом он уснул прямо в траве, и ему приснилось, как мама поет ему песню.
Спи, малыш, спи, мальчик мой,
Мама рядышком с тобой…
— Ты не уйдешь?
— Конечно, нет, — улыбалась мама.
Она всегда так говорила, когда мальчик видел ее во сне.
Он не помнил, как вернулся в осиротевшую избушку, уже начавшую остывать. На кухонном столе лежала половинка буханки хлеба, но есть ему не хотелось. Мальчик забился в уголок, обнял колени руками и долго сидел, плача — без слез, в полном молчании, лишь иногда чуть слышно поскуливая, как плачут собаки, потерявшие хозяина. Так он и уснул, и проснулся лишь поздно утром, когда солнце уже давно пекло вершины сосен. Наступил еще один жаркий день.
Дни без мамы и папы текли медленно, тягуче, словно остывающий приторный сироп. Сколько их было?.. Вряд ли он сумел бы сказать. Постепенно жара сменилась осенней прохладой, а потом пришли заморозки; затем выпал снег, и растаял, и снова пришло лето, а за ним — снова зима. Один долгий день сменялся другим, и было их без счета. Время не имело значения. Постепенно изгладилось горе, а за ним истерлась и самая память. Мальчик еще помнил маму и папу, но видел их словно сквозь дымчатое стекло, словно смутные призраки, не то из далекого прошлого, не то из странного сна. Теперь лишь по ночам они приходили к нему, протягивая туманные руки, чтобы поправить одеяло или убрать со лба лезущие в глаза волосы. Мама улыбалась, садилась на его кровать (он даже чувствовал, как прогибались пружины под ее тяжестью) и пела ему песенку, и снова, снова повторяла ему, что никогда его не оставит.
А утром, когда он просыпался, ее не было рядом.
3.
Рано или поздно заканчивается все, и этот закон, безусловно, касается и зимы. В тайге она сдается напору весны неохотно, цепляясь за каждую ложбинку и прячась в каждом овраге от ясного неба и теплого солнца. Но теплый ветер выгоняет ее оттуда, согревает и растапливает. Лес наполняется ручейками, тут и там на высоких местах появляются проталины, а на них спешат пробиться из земли первые нежные травинки.
Избушка стояла на открытом месте, шагах в ста от леса и в двадцати от озера. В тайге снег еще лежал огромными сугробами, в некоторых из них мог бы провалиться с головой даже взрослый человек. Но на берегу озера снег уже стаивал, и мальчик открывал дверцу избушки, выходя из пятимесячного снежного плена. Он лепил из мокрого снега снеговиков, используя для носа вместо морковки обломанные веточки. Он строил из снежных кирпичей длинные крепостные стены, делал запас снежков для обороны от воображаемых врагов. Но стены его крепостей редко бывали доведены до конца — солнце, с каждым днем все более жаркое, успевало растапливать укрепления быстрее, чем они возводились. Солнце словно выедало снежные глыбы изнутри — на поверхности оставался тонкий кружевной ледок, но стоило задеть его рукой, он рассыпался на звонкие льдинки, а внутри кирпичи были рыхлые и влажные.
Тогда он находил большой слежавшийся сугроб, прячущийся в тени за избушкой или за зарослями кустарника, брал в руки лопатку и выкапывал в сугробе снежную пещеру, в которой запросто могли спрятаться еще двое-трое мальчишек его возраста. Он воображал себя великим исследователем пещер (слово «спелеолог» ему было, конечно, незнакомо), храбро бросаясь в снежную полутьму, в которой его ждали слепые подземные чудища. Обломок ветки был его автоматом.
Наконец, солнце уничтожало и пещеру — потолок ее проваливался, внутри образовывались лужицы воды.
А мальчик запускал в ручьях кораблики — деревяшек и веточек, пригодных для того, чтобы вообразить их корабликами, было у него даже больше, чем нужно. Он устраивал грандиозные морские сражения, в которых всегда побеждал. Он делал запруды, строя на пути ручьев плотины из веток и грязи.
С каждым днем воздух все теплел, пробивалась из сонного небытия первая нежно-зеленая трава, и старая береза выбрасывала из почек тонкие липкие листочки — лишь одна ее ветка, сухая и немного подгнившая, оставалась черной и голой. Оттаявший лес наполнялся птичьими трелями. Сердце мальчика ликовало вместе со всеми лесными обитателями. Скоро, уже скоро лето, жаркое, солнечное, зеленое, озаренное хрустальными брызгами озера и увенчанное белыми барашками облаков!
И конечно же оно приходило, долгожданное, доброе, как мама, лето.
Солнце жарило все сильнее, день становился длиннее, но время, казалось, ускоряло свой темп. Странная природа у времени: оно летит, как птица, когда нам хорошо, и кажется, почти останавливается, когда мы грустим или скучаем.
Мальчик убегал с утра в лес или купался в озере. Он возвращался лишь поздним вечером, усталый, но счастливый… пока не засыпал.
«Спи, малыш, спи, мальчик мой», — пела мама во сне.
И утром, когда он просыпался, подушка была мокрой от слез.
4.
А где-то далеко, в нескольких сотнях километров к югу, в большом городе, где небо никогда не бывает таким же ярким и синим, как над таежным озером, где сухой и душный воздух наполнен выхлопными газами и пылью, несутся по улицам потоки машин.
Пожилая женщина с сумкой, полной продуктов, торопливо переходит дорогу.
На середине дороги у нее прихватывает сердце и она медленно оседает на асфальт. Из сумки выпадает прямо под ноги другим пешеходам половина буханки хлеба.
«Скорая» приедет слишком поздно.
5.
Ночью прошел легкий дождик. Утро было свежим и в воздухе пахло мокрой травой, хвоей и еще чем-то, прохладным, душистым, сладким. Небо, бледно-голубое и высокое, сегодня было таким просторным и необъятным — казалось, оно так и зовет: раскрой крылья! лети ко мне! И в вышине, едва видимый глазом, разливал свою песнь внявший этому призыву жаворонок.
Слабый ветерок играл в траве. Озеро было гладким, словно зеркало; лишь изредка рыба выхватывала с поверхности с тихим плеском крошку или насекомое, и тогда по воде шли круги, но скоро все опять успокаивалось. Вершины елей и величественных кедров замерли.
Мальчик с утра убежал в лес. Вчера он нашел гнездо какой-то пичуги с тремя маленькими птенцами, и теперь ему не терпелось проверить, как там поживают птенчики. Идти было далеко; несомненно, в лесу были и другие гнезда, гораздо ближе к его избушке, но он нашел пока только это одно. Почти полчаса понадобилось ему, чтобы добраться до цели. Вон та приметная сосна со сломанной верхушкой, рядом – кустарник, а в нем, если проползти на животе в самую его середину, гнездо…
И вот тогда у него появилось ощущение, что что-то должно произойти. Он еще не знал, что именно, но ощущение было таким сильным, что он, ни секунды не задумываясь, повернул назад, к избушке. Сначала он шел не торопясь. Потом, не в силах справиться с волнением, кинулся бегом. Дверь в избушку была открыта.
А в дверях…
Он остановился, боясь вздохнуть, боясь поверить собственным глазам. И тотчас снова побежал, растирая кулачком нахлынувшие слезы.
— Мама!
Мама обхватила его обеими руками и прижала к себе. Она тоже плакала. Слезы катились по ее щекам, падали на рубашку мальчика и попадали за ворот.
— Не плачь, мама, — говорил он ей.
— Я не буду, — обещала мама.
— Ты не уйдешь больше? — спрашивал он.
— Не уйду.
— Никогда-никогда?
— Никогда-никогда, — обещала она.
— А почему у тебя белые волосы? — снова спрашивал он.
— Я постарела, сыночек, — отвечала мама.
— Это ничего, — утешал он ее. — Ты не плачь. А я покажу тебе гнездо с птенцами.
— Не буду плакать, — говорила мама, но все равно плакала.
Вечером она уложила мальчика спать и спела ему песню. Она помнила ее так же хорошо, как и он сам. И все было так же, как когда-то.
Под полом шептались мыши, далеко за озером ухала сова, ветер шумел в кронах деревьев и луна бросала желтый луч на пол у кровати. Обнявшись, мама и сын лежали в тишине.
— Ты расскажешь мне сказку? — спрашивал он.
— Конечно. Слушай: жили-были… — но он прерывал ее:
— Мама! Ты не уйдешь?
— Конечно, нет. Спи, мой маленький.
— Я люблю тебя, мама.
— Я тебя тоже, — говорила мама и целовала его в лоб.
Мальчик прижимался к ней, глубоко вздыхал и говорил, уже в полудреме:
— Ты не плачь.
— Не буду, — тихо обещала мама, утирая глаза, но мальчик ее уже не слышал. Он снова был на берегу озера, как когда-то давно…
Он ходил по берегу, собирая черные обломки дерева, обкатанные водой, и бросал их в озеро. Он бегал по мелководью, поднимая тучи брызг. Он даже пытался забраться поглубже, туда, где вода подступала к самому горлу…
…оскальзывался…
…руки над поверхностью воды, холодная вода попадает ему в рот…
…ему не хватает воздуха, он судорожно глотает воду…
…и просыпается.
Мама гладит его по льняным волосам и тихонько плачет.
Спи, малыш, спи, мальчик мой,
Мама рядышком с тобой…
И мальчик засыпает снова, без кошмаров, без страхов, прижавшись к теплому маминому боку.
