Timurian

Наша классная руководительница Валентина Павловна Карамысова самая красивая – так считают все девчонки класса и не сводят с нее глаз. Я так не считаю, но все равно пристально наблюдаю за ней у доски.

- Смотри, - толкаю я в локоть Алису, - сейчас налево пойдет.

И впрямь, училка идет налево и вытирает доску.

- А сейчас направо, - снова мешаю я записывать урок Алисе,- я ею управляю. Дядя Наум сказал, если бабе долго в глаза смотреть – то она твоя. Училка баба? Баба! Я уже сорок минут смотрю.

- И что? – шепчет Алиса ненароком разглядывая мои пальцы, - смысл какой в этом? – она машинально протирает платком мой указательный палец от намазанных чернил.

- А в том, - отвечаю я, - что за весь урок меня ни разу не спросила, - я ею управляю. Вот смотри! Сейчас сядет за стол и скажет. «Ну все! На сегодня урок русского языка закончен! Все молодцы и Муратов тоже»

- Ну все, - говорит Валентина Павловна, - на сегодня урок русского языка закончен. Все молодцы! И Муратов тоже!

Я победно посмотрел на Алису!

- Он ведь не забыл, что завтра на политзанятиях, мы слушаем рассказ его деда про участие в войне! Помнишь Муратов? Чего ты так на меня уставился, как будто в первый раз видишь?

Помнишь? Конечно не помнишь. Бабай на даче, дача в жопе мира, у теплиц за городом. 9 мая уже прошло. Кому нужны эти политзанятия. Да и не придет он.

- Если дедушка твой старый, то ты можешь сам за него пересказать его героические поступки и подвиги. Ну все! Всем до завтра!

Класс мигом сорвался с парт, словно волной смыл все на своем пути и уже в коридоре чуть отдышавшись превратился в подобие строя. Я вышел последним.

- Не забудь Муратов, уже все рассказали про своих воевавших дедушек. Политзанятие – это очень важно! Особенно для мальчиков. Знаешь почему?

Знаю. А вдруг завтра война!

До бабая я добрался ближе к вечеру. Он сидел на маленькой табуретке среди зарослей клубники и крутил свой переносной, в кожаном чехле приемник. Абика рядом рассаживала редиску.

- Маяк не ловит,- чертыхнулся бабай, - помехи. Обещали Джек Лондона. А вместо этого шипение змей. Ты на помощь?

- За помощью, - сказал я и притащил еще один табурет. Установил его у куста с крыжовником, достал лист бумаги и карандаш.

- Рассказывай!

Абика обернувшись, улыбнулась и сказала:

- Симонов прям!

Бабай сдвинул бумажную шапку-кораблик на затылок и снял со стоящего рядом пугала свою полосатую пижаму. Накинув ее на плечи, он чуть приподнялся с табурета, поправил резинку на семейных трусах и сказал:

- О чем?

- О героических поступках на войне. О твоих подвигов короче.

- Туф, - вздохнула Абика, - я то думала натворил что то!

- Разговорчики в строю, - важно заметил бабай и сорвав с куста огромную спелую клубнику протянул ее мне, - аша! А я пока мыслями соберусь.

Я слопал клубнику, и приготовился записывать.

- Готов! – начал рассказ бабай, - сначала про Южный буг. Знаешь, что то?

- Река, - сказал я, - протекает по Подолью, Брацлавщину, имеет притоки…

- Вот, - с гордостью посмотрел бабай на абику, - вот что значит моя школа! Так вот! Наступали мы на Украине. Весна, распутица. Грязи по колено. Полностью значит обездвижены стоим. День стоим, два стоим, неделю….а у меня друг Ванька был. Иван Саныч, значит сейчас. Надоело нам с ним стоять и мы решили покружить по местности. Идем с ним, думаем где бы чтобы увидеть полезное. Кружили кружили да к деревне вышли. Смотрим, а там бочка железная стоит. Бочка знаешь в походе какая важная штука?

- Нет, - записывал я за бабаем, - ну важная наверное.

- На, - он протянул мне еще одну клубнику,- мы к этой бочке. Огляделись по сторонам, нет никого. Пустая изба- горелая, а рядом бочка. Мы к ней. Я Ваньке кричу, близко не подходи может минирована. Смотрим – вроде нет мин. Гранатами тоже не обвязана. Решили взять. Подбежал я к бочке и пнул ее, а сам в сторону на всякий случай. А из бочки вой раздался! Натуральный вой. Орет кто-то.

- По-немецки? – откинул в сторону хвостик клубники я и открыл рот от удивления, - фашиста языка поймали?

- Нет. По не понятному орет, - бабай зачесал шею, - истошно так орет. Я Ваньке приказ даю, слева к бочке, а сам напрямую к ней подбежал. Крышку открываю и туда автомат. А там!

Абика редиску перестала садить и тоже к нам повернулась. С соседней дачи мужик на забор повис и слушает.

- И голосок такой противный…Приетини..Приетини… Ванька орет - шмаляй. А я чую говном несет с бочки.

- Уффалай, - сказала Абика и продолжила садить редиску.

- По-румынски значит друг – Приятель это приетини! И щуплый такой, меньше тебя румын был, - бабай оглядел меня, - хотя нет, ты меньше. И воет он так жалостливо и плачет. И это..того…усыр он короче.

- Это что такое? – не понял

- Ну обосрался он от страха, - серьезно сказал бабай, - румын в бочку от страха залез, когда нас с Ванькой увидел, а когда я по бочке пнул, он и в штаны наклал, - совсем радостно сказал бабай

- Астагфирулла, - произнесла абика, - опять ты за свое.

- Ну так правда же, - бабай все не переставал периодически крутить приемник.

- И вы? – в надежде спросил я, - вы его связали и к нашим в блиндаж увели? Как румынского языка? И награду получили?

Я уже примерно представил, как на политзанятиях обставлю это дело, опуская мелкие подробности.

- Зачем? – удивился бабай, - нафиг он нам обосратый сдался. Да и какой из румына язык. Это все равно, что тебя взять. Был бы немец, то другое. А это…пинок мы ему под жопу дали, и бочку в часть откатили.

- И все? – пытаясь в надежде на чудо выхватить еще что нибудь из этого рассказа я, - ну вас похвалили хоть?

- Не помню, - сказал бабай и закрутил свой приемник в другую сторону.

Возвращаться в школу и проводить завтра политзанятие на рассказе моего деда про обосратого от страха румына в бочке не имело никакого смысла. Если бы хоть в плен взяли. А то вообще отпустили врага. Румын он или немец, какая разница? Фашист и в африке фашист. Надо было заводить еще один разговор с бабаем, только уже с другого бока…

Мы пообедали в летней кухне. Абика сварила татарскую лапшу, мелко нарезала свежий зеленый лук и поставила на стол шаньги.

- Сначала суп, - сказала она строго, - потом остальное.

За ужином я пытался вспомнить сколько наград я видел на пиджаке у бабая. Много! За отвагу видел. Орден видел. Еще какие-то нашивки за ранения. А он мне про румына.

За чаем вновь достал тетрадь.

- Что не хватит этого на политзанятиях ваших? – удивленно спросил бабай, - мало?

- Мало, - удрученно сказал я, - крайне мало информации о твоих боевых подвигов. Надо еще. Вот например, про Сталинград, может что скажешь?

- Истинный Симонов, - восхитительно сказала Абика и погладила меня по голове, -  вырастишь журналистом станешь.

- Железнодорожником будет, - утвердительно сказал бабай, - журналистов и так полно. Радио аж задыхается, не работает от их напряги.

- Так и что про Сталинград? – надавливал я на новую историю.

- Ну а чем там, - чуть облокотился бабай на стоящую за ним грушу-падалицу, - тоже случай был.

- Так, - приготовился я записывать, - и что за случай такой?

- Стали нам водку и махру на фронте выдавать. По приказу на каждого бойца. Ну вот значит все берут и я беру.

- Махра это что? – переспросил я

- Сигареты такие, - подсказал бабай, - ну вот всем выдают, а мы же мусульмани…

- Я вообще то пионер,- поправил его я, - бога нет.

- Это у тебя нет, и из пионеров тебя год как турнули. А я водку и махру на сахар менял. Мне же пить нельзя, и курить не курю. А сладкое, - он протянулся за балищем – люблю. Вот и менял.

- Еврейские какие то замашки, - не выдержал я очередного героического рассказа бабая, - че за торговля на фронте. Все воюют, а ты водку на сахар меняешь.

- Где тут торговля? – улыбнулся бабай, - я мусульманин, пить водку не пью, и тогда не пил и сейчас не пью. А зима стояла лютая. В кипяток сахар кинешь, кровь играет. И в голове не дурит. Все четко видишь. Все чувствуешь.

- Ясно, - разочарованно сказал я и решил в последний раз попытаться выудить, хоть один стоящий рассказ про войну. А то завтра при всех, да при Валентине Павловне стоять мне и краснеть. Врать опять что ли? Алисе обещал не врать больше. Вынужденно получается. А то у всех деды…вон у Иваниди вообще греческий огонь дед по субмаринам пускал. А у Пиркина разведчиком был, правда с фронта не вернулся. Зато истории красивые. Советские такие! Хоть в Пионерской правде печатайся. Далась она мне эта Пионерская правда, до сих пор не понимаю, зачем читаю, раз не пионер. Дядя Наум говорит, что для октябрят Мурзилка есть. Ее мне и надо читать. Там больше правды.

В этот момент приемник настроился и оттуда красивым бархатным голосом диктора донеслось:

«Раньше он, по глупости, воображал, что каждый хорошо одетый человек, не принадлежащий к рабочему сословию, обладает силой ума и утонченным чувством прекрасного. Крахмальный воротничок казался ему признаком культуры, и он еще не знал, что университетское образование и истинное знание далеко не одно и то же….

- Все, поймал, - радостно сказал Бабай, - Мартен Иден, - завтра продолжим, балам.

Абика собрав со стола увела меня в дачный домик. Пока Бабай слушал Идена, я слушал ее….

На утро, в классе, стоя у доски я начал свое политзанятие о героических подвигах деда с ранения на Сталинградском фронте и закончил его форсированием Южного буга…

- Два ранения, - восхищенно сказала Алиса!

- Спасибо, Муратов! – произнесла Валентина Павловна, - жаль твой дедушка сам не пришел и не рассказал нам об этом. На таких людей мы и должны равняться! А теперь дети – каникулы! Ура!

Класс взорвался и запихивая учебники в портфели рванул на выход.

Я сидел за партой и наблюдал за Валентиной Павловной. Рядом со мной сидела Алиса и наблюдала за моими пальцами.

- Щас вздохнет и в окно посмотрит, - сказал я шепотом Алисе.

Училка вздохнула и посмотрела в окно.

- Щас скажет : весна то какая! Сирень цветет!

В этот момент в класс ворвалась завша Сталкер и сказала:

- Валя, все мечтаешь? В Детском мире босоножки выкинули. Все наши туда. Давай мигом.

Так и не произнеся слов про весну и сирень Валентина Павловна быстро засобиралась, на ходу сминая задники туфли, заковыляла к выходу.

- Дурак твой дядя Наум, - сказала Алиса, - ничего в бабах не понимает.

Я посмотрел на Алису. В ее большие, чуть раскосые глаза:

- Может и дурак! По мороженному и лимонаду?

- Да! – кивнула Алиса, - я согласна.

Я схватил ее портфель и закинув его за спину вышел из школы, думая о том, что может не всем в глаза смотреть надо, а только тем кто этого ждет…

- Ты плачешь мама?

- Это лук!

- Нет! Это не лук! От лука так не плачут! Почему ты плачешь мама?

-Говорю же тебе это лук. Чего пристал?

- Это из – за собрания в школе? Меня ругали?

Мама вытерла рукавом халата глаза, и посмотрела на меня. Глаза ее, были еще полны слез:

- Тебя постоянно ругают и называют вруном! Что ж, мне из –за этого вечно реветь что ли? Говорю тебе – это лук! Но ремень ты вечером от отца получишь! Знаешь это? То-то!

- Знаю мама, - обувая сандалии говорю я, - знаю! Ты просто не плачь больше…даже от лука!

Во дворе, под высушенным, словно бивень мамонта Карагачем, на корточках сидит такой же врун, как и я - мой друг Коля Иваниди, и долбит жжённые пивные крышки отбивая их ударами от порепанного асфальта вверх.

- Принес? – спрашивает он меня

- А – то, - показываю я ему куль сизого карбида.

- Где взял?

- Дядя Наум подкинул.

Иваниди достал пустую пластмассовую бутылку из –под белизны и мы пошли к колонке.

По дороге Коля рассказывал, как его дед адмирал армии Греческого сопротивления подбивал фашистские субмарины смесью под названием «Греческий огонь»

- Заходили они сразу в Салоники, это город такой там есть, значит.

- Знаю!

- Откуда? Хотя не важно, и вот, на него армада подлодок, а их всего триста матросов. Все голубоглазые и светлые, - залихватски рассказывал черный, как смоль, с горбатым носом и мелкими мавританскими кудряшками Коля Иваниди, - а дед на них со свой командой. Секрет у них был. Греческий огонь назывался. Фашисты про него не знали и сгорали под ним.

- Точно фашисты были?

Коля остановился посреди улицы и удивленно залупил на меня своими огромными ресницами:

- А кто? Мне батя сам рассказывал.

- Ладно, - согласился я, и подходя к колонке с водой понял нашу наиважнейшую стратегическую ошибку. Карбид мы мелко разобьем, тут проблем нет, в бутылку его закинем, тут тоже вроде ничего сложного. Да и воды набрать дело пяти секунд. Но место дислокации врага от нашего уже заряженного снаряда находится не меньше в полу километре и навряд ли два бойца греческого сопротивления донесут его, даже если придется и бежать…

- Че делать? А ничего не делать, - мысленно заработал Коля, - на месте воды и на берем.

Раздолбав карбид, и запихав его в бутылку, мы рванули к вражеской крепости.

У ворот храма, как раз начался вечерний звон!

- Матушка, - играя роль плохого разведчика Коля хромая подошел к монашке, - водицы бы испить.

Монашка молча, не обращая на нас внимания, что- то пробурчала и двинулась дальше по дороге. Пришлось заходить самим в храм. Коля быстрым взглядом заметил стоявший у купели бидон с водой, и по крался к нему. Я, зажав в руках, словно защитник Севастополя связку гранат, двигался след за ним с бутылкой белизны.

- Быстрее, - подтолкнул меня Иваниди, - открывай. Сейчас зальем, - он наклонил бидончик с водой к горлышку белизны и карбид зашипел. Заполнив до краев бутылку, я закрутил намертво крышку и оглядевшись по сторонам зашвырнул ее в сторону монашек. Время на уход у нас было не более двух минут….

Рвануло уже за воротами храма. Звонарь на секунду прервав свой звон, перешел на более глухой и учащенный перезвон. Мне он показалось похожим на фрагмент из фильма про «Александра Невского»

- Сделали, - радостно сказал Коля и вытер пот со лба, - будут помнить день Бородина!

- Не переборщили с зарядом? – опасливо озирался я назад, в сторону зашевелившегося, как улей храма. К нему бежали монашки, мужики в белых рубахах, местная пацанва тоже сбежалась посмотреть, что рвануло в храме, - как бы чего не вышло?

- Дед говорил, - выпрямившись, словно он и был тем самым дедом с «греческим огнем» у стен города Салоники, - да и в школе говорят постоянно – религия - зло! Не боись! В пионеры нас еще вернут за это! Как узнают, сразу вернут. Хотя может еще придется доказывать. Завтра знаешь сколько желающих себе эту заслугу присвоить будет?

- Может быть, - пожал я плечами. Фрагмент из фильма о Невском, и этим протяжным звоном, уже плотно засел у меня в мозгу, и временами мне казалось, что мы вообще стоим с Иваниди с другой стороны Чудского озера, в тевтонских орденах, да платьями с жабо на шее, нежели все эти снующие туда сюда бабы и мужики, более похожие на защитников отечества.

Перед заходом домой, мы пожали друг другу руки и пообещали держать молчание про этот героический поступок….

Дома меня ждал разговор с отцом:

- Ты ел?

- Ел, - ответил я.

- За то что тройки и врешь постоянно «Графиню де Монсеро» смотреть не будешь!

- Ну папа…

- А что там в церкви взорвалось, не слышал? – переходя на другую тему спросил он

- Слышал. Говорят «греческий огонь» какой-то!

- Чего? – удивился отец, - мать ты слышишь?

Но мама этого уже не слышала. Предчувствуя беду она скорее всего в очередной раз принялась резать лук…. А из соседней квартиры, где жили Иваниди, раздался жуткий крик тети Хебы :

- Ирод! Я тебе покажу деда! Какие фашисты! Ладно Муратовы! Ладно, им то что на храм! Но ты! Иваниди! Родную землю, святой водой с карбидом! Ой люди бедные….ой не могу…

Причитания тети Хебы неслись до тех пор пока не пришел отец Коли, дядя Ставрас, и с того момента начались причитания Коли Иваниди! Они напоминали вой подбитого истребителя. Истребитель падал медленно, оттого и вой был с перерывами на перекур. Отец меня никогда не бил, а вот к дядя Ставрас периодически делал из сына Спартанца. Как помочь другу когда его бьют? Тоже влезть в драку. Но если его бьет собственный отец? Не кидаться же с кулаками на дядю Ставраса. Эту дилемму я все никак не мог решить. А выть в унисон другу, наверное глупо.

- Что это у них? Никак не пойму? Умер кто-то? – спросил отец, и включив телевизор погрузился в мир далекий, но наверное более близкий ему по духу, - всем спать, - сказал он и окончательно ушел в дебри французских реалий.

- Мама? Ты не плачешь?

- Нет, сынок! Это лук!

- Лук капает на мою подушку?

- Да сынок! Спи!

Всю ночь мне снились колокол. Одетая в черную рясу женщина- звонарь била и била в него, монотонно, раз за разом, словно пытаясь разбудить кого то или из последних сил достучаться до него. Словно луковая шелуха с каждым ударом стружка слетала с колокола, и он становился все тоньше и тоньше, пока не превратился в слезу…и капнув на мою щеку не разбудил меня утром....

Иваниди, с разбитым словно тыква лицом, пошел со мной в школу после обеда. Кто устроил этот взрыв в храме мы решили никому не говорить, и в будущем взрывать только настоящих фашистов, которых в нашем мире еще достаточно хватает. Хотя бы взять этого противного Пиночета с его хунтой. А то со слов дяди Наума, мы чуть не сплотили народ к единству, а это во времена перестройки приравнивается к террору.

Солнце над нашим домом встает позже всех. Медленно поднимаясь со стороны многоэтажек, оно лишь к обеду заглядывает в мои окна. К тому моменту в нашем доме уже все на ногах.

- Сто двадцать три жильца живут, даже солнце к нам не хочет идти, - выбивая хлопушкой пыльный коврик на балконе недовольно ворчит тетя Хеба, - сто двадцать три жильца из них сто двадцать терпимые еще люди, а трое – сущие диаволы.

Она всегда так говорит – диаволы! Это про меня, про своего сына Колю Иваниди и дядю Наума.

- Какие сто двадцать три жильца, - отвечаю я ей загибая пальцы, - Иваниди, то есть вы, Муратовы, то есть мы, Пиркины с первого этажа, которые уже на чемоданах и дядя Наум. Всего одиннадцать!

- Тебе мало что ли? Одиннадцать человек в подъезде дома который и двоих не выдержит. Ты хоть знаешь, сколько дому лет?

Знаю, отец рассказывал, что дом построили временно для первоцелинников.

- Чтоб не замерзли в степи, - говорил он, - года на два – три не больше. А стоит уже тридцать лет. И еще столько же простоит, там, - он поднял руку вверх, - когда лозунги заканчиваются – начинается настоящая жизнь!

- Тридцать пять лет этой деревяшке, - продолжает тетя Хеба, - кому он нужен одноподъездный, щитосборный дом. В Греции знаешь какие дома? Из мрамора. А тут? Из камыша.

Я смотрю с балкона на Ишим. Не знаю, как тете Хебе, а мне нравится. Хотя солнце могло бы и по раньше к нам заглядывать…

Все жильцы нашего дома собираются переезжать из него. Иваниди в Грецию. Пиркины в Израиль. Дядя Наум в Германию.

- А мы? – спрашиваю я отца, - мы куда поедем? В Монголию?

- Тут умрем, - отвечает отец паяя какую то деталь от телевизора, - где родились.

- А я где родился?

- В первой городской.

- А там тоже по национальности принимают?

- Блин, - отец прижег паяльником палец, - иди погуляй. Разрешаю.

Двор наш - это заросли прибрежного камыша с небольшим пяточком песка наваленного прям около дамбы. Строители не достроили лестницу, поднимающуюся к бетонному заборчику и мы карабкаемся по насыпи, каждый раз покоряя ее в одном и том же месте. Тропинка ведет сразу на дамбу. Внизу бежит Ишим. Через Ишим парк. За парком еще один парк. А дальше степь!

- Спорим, - предлагает мне Коля Иваниди пари, - что я на одной руке переплыву Ишим.

- Я уже переплывал.

- А спорим, - не отстает он, - что я с машинного прыгну в реку.

- Я уже прыгал.

- Щучкой?

- Солдатиком.

- А Щучкой слабо?

Прыгать щучкой с моста, в реку где на глубине лежат брошенные бетонные блоки с арматурой глупо. Хотя если разобраться, то и солдатиком глупо. Глупо вообще прыгать туда, откуда есть шанс не вернутся. Но это для Давы Пиркина глупо. А для меня и Иваниди в порядке вещей.

- Дугаки вы, - предупреждает нас Дава, - совсем у вас чувства нет.

- Какого чувства еще? – спрашивает Иваниди.

- Дава! У меня есть предчувствие! – говорю я

- И что оно тебе говорит?

- Что надо прыгать. Щучкой еще никто из пацанов не прыгал. Мы первые.

К этому времени Иваниди уже снял майку. Оставшись в красных, кумачовых трусах, которые тетя Хеба то ли перешила со своих, то ли раскроила флаг и одела на сына, посчитав, что их можно использовать и как шорты. Трусы словно знамя, колыхались на Иваниди, периодически то надувались словно шар, то спускались и задираясь обнажали мужские места моего друга.

- Ничего, - сказал Коля потирая ноги, - чувства может быть и нет, но зато есть цель! А цель оправдывает чувства.

- Самосохранения, - закончил свое предупреждение Давид, - одумайтесь!

Мы с Колей залезли на мост и прижавшись к перилам поползли на середину, туда где глубина Ишима достигала метров четырех-пяти. Прыгать с краю было опасно. А на середине, шанс какой никакой еще имелся.

- Кто первый? - тащась на коленках передо мной по наваренной узкой площадке спросил Иваниди.

Периодически отмахиваясь от развевающихся на ветру трусов моего друга я сказал:

- Давай вместе.

- За руки?

- Щучкой за руки?

- Я на олимпиаде в Сеуле видел. Синхронные прыжки называются, - придерживая трусы сказал он.

- Давай, - согласился я и доползая до середины моста остановился. Смотреть в низ было страшно. Ишим, ускорял течение с заходом под мост и создавая омуты закручивал их воронкой с такой силой, что казалось он хочет вскрыть дно, пробурится вниз и перейти подземные воды. По бокам, от воронок как рифы возвышались бетонные блоки с торчащими из них словно мурены из нор черными арматурами. Сама вода была мутной, от работающего неподалеку земснаряда и муть вздыбленная к вверху закрывала всю видимость безопасных для прыжка мест.

- В воронку надо, - сказал я приподнимаясь с колен, - один вариант только. Прыгаем в воронку, вот ту, - я указал Иваниди на самый большой омут, - добиваем до дна и отталкиваясь ногами выходим метров десять от нее, - вот туда – к берегу!

Иваниди придерживая штаны тоже поднялся и стоял на самом краю узкой площадки. Напоминал он мне в этот момент Гавроша на баррикадах. Только в отличии от настоящего Гавроша, Иваниди разорвав флаг Франции забрал у Свободы себе на трусы красный цвет.

- Согласен, - утвердил мой план Коля, - верное решение, - покрутив головой от левого до правого берега Ишима он добавил, - только давай чуть передохнем и прыгнем.

- Давид, - заорал я оставшемуся на мосту другу, - давай к нам.

Ответа не последовала. Я прижался к перилам и чуть приподнялся. Давы нигде не было.

- Да у него чувство же, - снисходительно сказал Коля, - вот и слинял. Да и бог с ним. Все равно прыгать он не будет.

Минут пять мы сидели на кромке площадки и болтали ногами над Ишимом выглядывая, как ведет себя воронка в которую хотели прыгать. По мосту изредка проезжали машины спешащие на левый берег города забитый дачами и лесопосадками.

- У тебя есть дача? – зачем то спросил Иваниди, - у нас нет. Мама говорит, в Греции будет. Оливки растить начнем.

- Есть. Там, - я махнул рукой через мост, - картошка да малина.

- В Греции есть все, - вздохнул Иваниди.

- Да ты достал уже со своей Грецией, - не выдержал я, - когда уже уедите?

- Ты просто завидуешь, - спокойно ответил Коля, - все уезжают. Дядя Наум, Давид. Одни вы никуда не едете.

- Едем.

- И куда?

- В Улан –батор!

Иваниди усилено зачесал свои ноги.

- Врешь?

- Тебе? Я и другим уже перестал врать. А тебе вообще никогда не врал.

- В Монголию? Че честно что ли?

- Ну честно. Отец сегодня сказал. Клад Чингиз-хана искать будем. Могилу его.

От восхищения Иваниди даже хрюкнул.

- Вот это да. А меня возьмете?

- А как же Греция? Оливки? Да и тетя Хеба тебя не пустит.

- Сдалась мне эта Греция. Че я там не видел. А оливки противные. Ты их ел? Я же тебе давал. Ты выплюнул. Не ел даже. И зачем мне эти оливки там? Я что дачник что ли?

- Подумаю. Как говорит Валентина Павловна. Посмотрим на ваше поведение Николай Ставрович Иваниди. И если поведение будет хорошее – то быть вам октябренком.

Коля засмеялся и плюнул в реку. Плевок закрутило на ветру и он шмякнулся аккурат на мою ногу.

- Не специально, - извинился Иваниди, - зато надо учитывать поправку на ветер. Встаем? За руки?

Я кивнул и обернулся еще раз посмотреть куда пропал Дава.

Со стороны улица которая выходила сразу на мост бежали два человека. Один мелкий – это и был Давид и один высокий, лысый и в растянутой серой майке.

- Стойте, дебилы! – заорал высокий мужик, - стойте я вам говорю.

Иваниди тоже обернулся на крик.

- Дядю Наума нашел. Родаки то все на работе. Вот жук, - снова сплюнул в реку Коля. На этот раз плевок точно вошел в воронку.

Тем временем дядя Наум и Дава уже забежали на мост и размахивая руками орали нам остановится.

- Муратов – ну ты же вроде не совсем дурак. Не прыгай. Иваниди. Не слушай этого цыганенка. Не вздумай прыгать. Вы двое придурков. Стойте!

- Поздно, - решительно сказал Иваниди и схватив меня за руку рванул вниз.

Я поскользнувшись на площадке, не успел как следует оттолкнутся и просто рухнул в низ. Секунды две мы парили в воздухе держась за руки, а затем наш полет разошелся словно ракета носитель с своей ступенью.

От удара об воду плашмя, грудь мою сдавило и весь воздух который я предварительно во время полета набрал в легкие вышел наружу. Кружа по воронке я уходил вниз, пытаясь сгруппироваться, чтоб достигнув дна оттолкнутся посильнее и выплыть подальше от опасного места. Где приземлился Иваниди и что с ним вообще происходит было не понятно.

Грудь горела, все сильнее и сильнее сжимая мои легкие. Может не хватить до дна даже подумал я и почему то вспомнил маму и папу. Я всегда в таких моментах про них вспоминаю. Когда на льдине плавала и она оторвалась от берега вспоминал их, когда на тополь залез и не мог слезть, когда головой застрял между перил и торчал там весь день, когда язык прилип к железной обмороженной качели… Вот и сейчас, уходя на дно Ишима, я думаю не о русалках и кикиморах живущих на дней, а о них. Папе и Маме. Которые сидят себе на работе и работают, чтоб купить к следующему лету Румынский спальный гарнитур.

Чья – то рука схватила меня за волосы и потащила вверх.

На левом берегу, среди зарослей ивы и тальника мы с Иваниди схватившись с разных сторон за трико выкручивали его выжимая капли воды.

- Сильнее крутите, рыбий корм ходячий, - прикрикнул на нас дядя Наум. Сам он сидел на большом валуне, рядом с ним сушились развалившиеся сигареты.

- Особенно ты крути сильнее. Голожопый! Тебя вообще спасать не надо было. Какая от тебя польза? Семь лет, а ума как у царя Приама. Ты вот скажи, - наливая водки в стакан спросил он Иваниди, - какого хера он попер против всех?

Иваниди потерявший в полете трусы стоял голый и дрожа на ветру крутил вместе со мной мокрое трико дяди Наума.

- Среди вас, умственно недоразвитых моих соседей, только Давид Пиркин еще более менее способен думать. Муратов и Иваниди думать еще не научились. Да и вряд ли научаться, - он громко выдохнул и залпом всадил пол стакана водки.

Давид сидел рядом с ним и поддакивал:

- Я говогил им! Это безумие! Одумайтесь!

- Молодец, Дава! Далеко пойдешь! Вот когда совсем далеко уйдешь! Не забудь, что был такой у тебя сосед дядя Наум. Который возможно еще живой и живет где нибудь. Найдешь его, меня то есть и приедешь в гости. А в гости? Что?

- Что? – спросил Дава

- С пустыми руками не ходят. Крутите вы сильнее. Капли совсем не капают. Голожопый? А ты как домой поедешь? Это же по всему мосту, потом по улице. Потом во двор! А там как раз и мама и Алиса вдруг в гости придет? Муратов? Алиса вдруг в гости придет. А один голый, а другой с красной рожей от удара об воду. Вот она обрадуется.

- Не придет, - сжимая в руке трико сказал я, - она с бабушкой в деревню уехала.

- Я из ивы сплету, - огрызнулся Иваниди, - как древние Греки.

Дядя Наум налил себе еще водки.

- Это неистребимо. Ты Иваниди уже сам как древний грек. Ни учишься, ни читаешь, ни работаешь. Скоро Зевсу молится начнешь. Вино уже пьешь. Да, Дава?

- Да! Начнет! – сказал радостно Дава. Сегодня он был приближенным к нашему спасителю, поэтому кулак я показал, чтоб дядя Наум не заметил, - вы когда прыгнули, то сразу не правильно. Надо так, - Давид поднялся и чуть сгорбив спину выкинул руки впереди головы, - а вы взяли и упали просто. Дядя Наум через перила перепрыгнул, только успел мне бутылку отдать, а сигареты не успел и за вами. Сначала Колю вытащил, а потом тебя. Ты вообще уже на дне был. Еще секунда и все. Да дядя Наум?

Эта парочка наших спасителей стала мне надоедать и я последний раз крутанув трико протянул его дяди Науму.

- Все! Сухое! Спасибо вам! Я пошел домой.

Иваниди обдирая словно козел иву соорудил себе два венка. Один он натянул на голову, другой протащил сквозь ноги и водрузил за место трусов.

- Все равно пипку видно, - указал ему дядя Наум, - ну это если внимательно посмотреть. А кому ты нужен внимательно на тебя смотреть? Никому. Так что шуруйте до дому и сидите там тихо. А если будете баловаться, то я всем расскажу про эти прыжки. Понятно?

- Понятно, - промычали мы с Колей.

- И это. Не забудьте. Я вас спас. И вы мои должники. Завтра будем в войнушку играть во дворе. Поняли?

- Поняли.

Мы забрались на мост и зашагали в сторону дома. Дава с дядей Наумом остались сидеть на валуне и ждать пока не высохнут сигареты.

Возле дома, Иваниди мрачно сказал:

- Мама спросит все равно за трусы. Что сказать?

- Скажи порвал и выкинул.

- Об что порвал?

- Ну скажи до кустов не дотянул!

- Ладно, - он пожал мне руку, - что-нибудь придумаю. Кстати, ты дна достал?

- Нет, - ответил я

- А я достал, - улыбнулся Иваниди, - мягкое такое, как кашица. Ногой нащупал какой-то замочек.

- Клад? – удивленно спросил я, - не врешь?

- Я тебе когда врал? Завтра надо с берега туда заплыть и проверить.

- Завтра в войнушку играем.

- Послезавтра. Там точно есть что то.

Вечером мама рассматривала мое лицо и грудь.

- Аллергия на что то? Ты что ел?

- Оливки!

- Не ешь больше. И где ты их находишь?

- В древней Греции все есть, - сказал я маме и пожелал спокойной ночи.

Солнце над нашим домом встает медленно. Позже всех жильцов. Даже позже меня.

Тетя Хеба говорит, что поэтому диаволы так часто посещают это место и переезжать отсюда нужно как можно быстрее.

Квадратная мусороуборочная машина с огромным красным транспарантом, закрепленным вдоль кузова, шла перед колонной. Люди с праздничными бантами, с плакатами, портретами, флагами и цветами тянулись за ней, подстраивая свой шаг под движение «мусорки».

Сначала шли красиво, по краям не ломая строй, тянулись друг за другом ровные ряды колонны. Митингующие то и дело, словно по чьей – то указке одновременно поднимали руки вверх и махали ими, выкрикивая лозунги и заготовленные речевки. Со стороны главной площади фоном доносилась музыка, и я, сидя на плечах дяди Наума, тоже поднял руки вверх и заорал:

- Мир. Труд. Май! Слава КПСС!

Дядя Наум, не сбавляя шаг снял меня с плеч и держа за подмышки сказал:

- Сейчас отцу с матерью отдам! Вон, за трактором шагают.

Я посмотрел на колонну, идущую прямо перед нами и заметил отца, он нес в руках огромный портрет с Лениным. Владимир Ильич, похожий на черную головешку вырывался из алого пламени мирового костра. Портрет был выполнен на шелке, алое пламя колыхалось на ветру, и головешку постоянно затягивало обратно в костер, не давая ей окончательно потухнуть.

- Не буду больше, - пообещал я дяде Науму и попросился снова на плечи.

Колонна свернула с улицы на главную площадь, обогнув фонтаны, вышла к городской трибуне, на которой стояли дядьки в серых плащах и фетровых шляпах. Я замахал им пучком гвоздики.

- Мимо президиума, - раздался из динамиков красивый твердый мужской голос, - шествует колонна конструкторского бюро «Целинпрогресс». Рабочие этого бюро, неоднократно побеждали на всесоюзных конкурсах и состязаниях. Разработанный ими аппарат усиленного доения признан наиболее успешным в данной области сельского хозяйства и животноводства. Удои молока уже в этой пятилетке будут удвоены! Ура товарищи!

Наша колонна вздрогнула и, повернув голову в сторону президиума выкрикнула троекратное ура. Дядьки в фетровых шляпах вяло помахали нам в ответ и о чем - то переговаривались между собой. Музыка сменилась на «Утро красит нежным цветом…», диктор объявил следующих работников производства пришедших в этот день поздравить президиум.

Я, обернувшись назад, увидел ползущий в глубине колонны красочный макет комбайна, сделанный из фанеры. Комбайн ехал задом наперед, и постоянно уходил в сторону президиума. Его поправляли на ходу, подталкивали руками - не давая окончательно сбиться с пути.

- Хлеборобы, - голос из динамика возвышенно произнес это слово, - наши заслуженные первоцелинники! Наша опора и надежда! Обещания, данные на сбор более ста центнеров с гектара – Выполнены! Целинная пшеница – в очередной раз доказала свое превосходство! Ура товарищи!

- Ура! – заорали хлеборобы и поднимая руки вверх замахали искусственными рыжими колосьями пшеницы. В этот момент комбайн рухнул! Строй сбился. Идущие следом труженики уперлись в него, и он под давящей массой пополз в сторону трибуны. Полз он красиво. Передняя часть, там, где по идеи должна была быть жатка оказалась сзади и разваливаясь на глазах, тащилась словно подбитый танк прямо на людей в фетровых шляпах. Комбайн по инерции понесло юзом, из него поочередно выбегали комбайнеры. В руках у них, как у танкистов выпрыгивающих с горящего танка были зажаты граненые гранаты.

- Добухались, - весело сказал дядя Наум, - их там десять человек шло. Литра три вылакали небось.

Комбайн, не дотянув метра два до президиума окончательно остановился, подбежавшие к нему на помощь люди вытащили из под обломков за ноги двоих мужиков. Люди в фетровых шляпах сбились в кучку и стали похожи на стайку голубей, до которых кралась кошка.

- Нива 5, - как ни в чем не бывало, продолжил голос из динамиков, - легендарный комбайн. Только в этом году, силами «Целинмаша» были собраны средства для помощи голодающим Анголы на сумму более двух миллионов рублей! Ура товарищи! Товарищи хлеборобы вяло отвели на этот призыв и собирая на ходу развалины комбайна прошагали мимо.

Музыка сменилась на «Марш славянки». Наша колона выходя за пределы площади рассыпалась на кучки.

- Таньку с Сельмаша не видел? - курчавый тип с красным бантом на лацкане пиджака поздоровался с дядей Наумом, - с утра не могу поймать.

- Не прошли еще, - сказал дядя Наум, - за комбайном идут.

- Твой? – курчавый поднял голову на меня, - чет совсем не похож. Цыган как будто!

- Соседей награждать будут! Меня попросили присмотреть. Вы где собираетесь?Курчавый махнул рукой в сторону девятиэтажного Центрального Универмага возвышающегося рядом с площадью:

- В скверике. За ним. За сиренью, в общем. Приходи. Таньку дождусь и туда.

Дядя Наум молча развернулся и зашагал в универмагу.

Отстояв длинную очередь за мойвой, лимонадом и батоном хлеба мы пошли в сиреневый сквер.По пути то и дело попадались знакомые, которые обязательно спрашивали друг у друга кто, где будет отмечать. Сиреневый сквер, яблочные доли, вишневые запруды, каменный водопад вперемешку звучали из уст встречных. Пару раз дядя Наум менял маршрут, мы уходили то в сторону Ишима, то наоборот брали курс на вокзал, но в итоге сирень победила.

- Она ближе всего, - сказал дядя Наум, присаживаясь на лавочку, - смотри не грохнись. Крепче держись.

Голова у дяди Наума лысая, как коленка. Держаться я могу только за уши – оттягивая их в разные стороны.

- Оторвешь если – глухой буду, - заметил он и достав из внутреннего кармана бутылку откупорил ее, - когда ты лимонада будешь просить – не услышу.

- Понял, - рассмеялся я, чуть сбавляя силу натяжки, - одному пить нельзя! Помнишь врач, что сказал? Кто один пьет, тот алкаш.

- Это они все коллективное хотят, - наливая в стакан, пробормотал он, - бессознательное. Чтоб все стадно было. Раз один – значит не порядок! Значит, что то себе на уме держит. Надо вместе, чтоб думать не мог. Давай держись крепче, - он чуть наклонился назад.

Я схватился сильнее за уши, и держась за них рассматривал небо. Голубое, с плывущими островками воздушной ваты оно на секунду застыло передо мной, и вновь картинка, словно калейдоскоп вернула меня к кусту сирени.

- Его кушать можно? – протянул я руку к кусту и сорвал небольшой цветочек, - люди едят?

- Люди все едят,- разворачивая кулек с мойвой, ответил дядя Наум, - будешь?

- Нет, - сморщился я от запаха мелкой вонючей рыбы, - гадость же. Я вот не все ем. Лук не ем, чеснок варенный, вот эту рыбу соленую тоже не ем.

- На то оно и детство. Выбирать еще можешь. А как взрослый станешь – все! Выбора не будет. Что в продаже есть, то и берешь. А будешь нос воротить, то и того не получишь. Держись! 

Картинка мира вновь сменилась и разглядывая небо я успел заметить, что одно облако было похоже на фетровую шляпу одетую на людей с трибуны. Шляпа плыла одиноко, в стороне от других облаков, которые тянулись чуть ниже.

- Можно, - занюхивая рыбой сказал дядя Наум, - когда ешь, смотри только – как пятилистник попадется мне дай! Я сорвав ветку сирени стал пожирать цветочки предварительно рассматривая их.

Сиреневая роща потихоньку заполнялась людьми. Со стороны площади приходили кучками и по -одиночке празднично одетые митингующие. Мужчины шли в костюмах. На женщинах были одеты платья. Зачем они надели платья, когда на улице прохладно я слабо понимал. Наверное, для того, чтоб мужики, сняв пиджаки, накинули их на своих спутниц. В этом была логика, но красота сбивалась. Сидящие на лавках женщины, в мужских костюмах становились похожими на куриц. Сутулились и кутались. К тому же, цветастые юбки выбивались под серыми пиджаками, и становилось вообще похоже на замерзших кентавров выжидающих огня. Я выделил для себя двух кентаврих, с явно выраженным конским началом. Они через чур громко хихикали и постоянно курили.

Дядя Наум налив себе третий стакан, уже без мойвы выпил его, я вновь увидел небо, и не заметив на нем изменений, заскучал.

- Мы так и будем одни тут отмечать? – спросил я, - совсем не весело.

- Щас, - многозначно ответил мой носитель и завертел головой по сторонам, - одни в гробу только лежать будем, да и то если за забором похоронят. Серго? Ты ли это? Дорогой! – он замахал рукой толстому мужику, который веселил двух кентаврих на соседней лавочки.

Серго обернулся на крик, и узнав в дяде Наума своего друга совсем не радостно крикнул в ответ:

- С первым мая!

- Мамая, - сострил дядя Наум, прихватывая с собой кулек мойвы. Я успел сорвать еще одну ветку сирени и словно падишах, катающийся на слоне, водил ею по лысой башке дяди Наума.

Поздоровавшись с Серго и его спутницами: тетей Раей и тетей Фаей, мы стали вливаться в их коллектив:

- Вливаемся, - улыбнулся дядя Наум и, достав недопитую бутылку водки, поставил ее под лавку, - на стол! - он, помахав мойвой, аккуратно разложил куль на лавке.

Я тоже изобразил участие в общем деле протянув ветку сирени сразу двоим тетям.

- Кавалер, - захихикали они, - твой?

- Муратовых. Их сегодня телевизором награждают. Меня попросили присмотреть.

- Так ты нянь! – воскликнула тетя Рая, на которую был накинут пиджак Серго, - то- то я смотрю еще трезвый. А мы сначала вино.

Сидевшая рядом тетя Фая была без пиджака. Я заметил, как дважды она взглянула на дядю Наума с оценивающим взглядом, и на третий раз он все-таки сняв свой пиджак накинул его на нее, оставшись стоять в одной рубашке.

Вино они выпили быстро. За один присест. Я, сорвал новую ветку, и поочередно отрывая от нее цветки, рассматривал их, считая количество лепестков на каждом из них. Попадались одни четырехлапные.

- Так вы что там за аппарат удоя изобрели? – Серго, составив четыре граненных стакана в один ряд, разлил в них водку, - как может в два раза больше тянуть?

- А вот так, - расхохоталась тетя Рая, наклонившись чуть вперед и потрясла своей сиськой, - я тоже могу!

- Рая, - одернула ее тетя Фая, - совсем что ли. Тут же дети.

- Дети? – осоловело посмотрела по сторонам тетя Рая, - где дети?

- Выше глянь, - подсказала ей тетя Фая, - на ученом кто сидит?- Аааа…Так он знает уже все! Да? Знаешь? – тетя Рая встала с лавки и подошла вплотную к дяде Науму, - ты же уже взрослый! Видал, как комбайн упал?

Говорила она мне, хотя смотрела на дядю Наума, выходило, что обращалась она все же к нему, а ответил все равно я.

- Видал! Хлеборобы!

- Хлеборобы…итить твою за ногу, - засмеялась тетя Рая, - да в нашей стране все падает! Да? Верно же говорю? - она резко протянула руку к дяде Науму и схватила его за штаны, - и тут тоже, небось шатко валко! Да?

От ее движения дядя Наум резко дернулся и чуть сжался, я едва не слетел с плеч, ухватившись в последний момент за его уши, растянув их со всей силы в разные стороны.

- Вот и проверим вечером, - выпрямившись сказал дядя Наум, - что падает и где доить.

Они быстро выпили, закусили мойвой, закурили сигареты.

- Что он у тебя сирень лопает постоянно? – удивилась тетя Фая, - как не посмотрю на него – ест цветы. Голодный может? Мойву будешь? – она откусила голову рыбешки и протянула ее мне, - с хлебом вкусно, но хлеба нет.

- Спасибо, - ответил я, - не хочу.

- Держи пацан, - Серго достал из кармана бублик и сунул его мне под нос.

- Да не голодный он, - сообщил им дядя Наум, - пятый лист ищет.

- Ааа,- уважительно проговорил Серго, - ну это дело не быстрое! Еще по одной? Так что за аппарат то серьезно? У меня теща в колхозе мучается, может вынести можно?

- Нет никакого аппарата, - произнес дядя Наум, беря как микрофон стакан, - в том году нам поставили задачу – разработать механизм для удоя. А как ты удои увеличишь, если коровы те же и молоко, точно такое же. Вот как?

- А вот так, - только собралась тетя Рая показать, как это можно сделать, как ее остановила тетя Фая, сидевшая рядом с ней на лавке.

- Не знаю, - честно признался Серго, - но вы же что то придумали?

- Придумали, - туманно ответил дядя Наум, - дояркам тоже поставили план – удвоить. Нам и им. Вот вместе и придумали. Молоко водой бадяжим и все.

- А аппарат?

- Модель 1385 в красный цвет перекрасили, да резинки на присоски потолще сделали.

- Молодцы, - радостно воскликнула тетя Рая и залпом осушила стакан, - вот можете когда хотите! А когда хотите - хер вас поймешь!

- Рая, - вновь дернула ее за руку тетя Фая, - ну дети же!

- Да пусть идет погулять! Чего он прилип на шее? – возмутилась тетя Рая, - ты чего его вечно таскать на себе будешь?

- Нельзя отпускать – сбежит! – сказал дядя Наум и тоже накатил стакан.

Пил он, уже не запрокидывая голову, и я перестал следить за облаками.Народу в скверике стало полно. Пришел курчавый тип с Танькой. Покружили по лавкам, выпили на нашей и ушли дальше. Музыка с площади перестала звучать, лишь шум поливальных машин доносился с проезжей части. Город начал готовиться к массовым гуляниям. По скверу прошелся патруль с повязками на руках. Все отмечающие праздник быстро попрятали стаканчики и бутылки и с серьезными лицами стали говорить о чем то важном:

- Главное сейчас в Москве! – сказал Серго, - там парад ого – го! Миллионы людей на площадях. Горбачев стоит. О перестройке говорит. Говорите со мной, - прошептал он, - чтоб мимо прошли.

Тетя Рая громко икнула.

Патруль взглянул на нас.

- С первым мая! – радостно заявил я протягивая ветку сирени!

- С первым, - внимательно оглядел нас молодой патрульный, и засунув большой палец за ремень двинул дальше.

- Прошли, - выдохнул Серго, - на работу сразу катают. Пиво даже нельзя.

- Сухой закон, - напомнила тетя Фая, - сухари можно.

Все замолчали. И молчали до тех пор, пока не появился шатающийся мужик в разодранной до пупа рубахе. Мужика заносило из стороны в сторону, и он еле держался на ногах.

- Нальете? – присаживаясь к нам, спросил он, - худо.

- Да какой худо? – удивился Серго, - едва стоишь!

- Вот, - он достал из кармана сложенный лист бумаги, развернул его и расстелил на лавке. Затем опять же из карманов достал бутылку водки, яблоко и пару конфет, - давайте! А то худо! Заберут все равно. Успеть бы!

- Ну, давай, - согласился Серго, - а это кто? Из политбюро новый кто то? – он указал на лежащий лист бумаги с напечатанным на нем портретом, - не видел раньше по телеку.

- Да хер его знает. Новый, старый, - тяжело задышал мужик, - выдали на парткоме каждому, сказали нести. Я рамку сломал и для дела оставил.

- На..На…ну этот же, наш новый, - узнала на портрете кого то тетя Фая, - ну недавно, после русского встал. Насыбаев вроде. Из металлургов кажется.

- Хер его знает, - разом повторили за мужиком Серго и Дядя Наум, и стукнувшись стаканами выпили водку.

- Меняются каждые полгода, - занюхивая яблоком, заметил Серго, - запоминай их. Я уже вас не помню, как зовут, а его и подавно забуду.

- Это точно, - горестно сказал мужик, - я вас и не помню! Ну, бывайте! – поднявшись с земли он зашатавшись пошел дальше.

- Давай, - сказал дядя Наум и тоже засобирался домой. Я нарвал ветки сирени, устроился поудобней на шее, - пацана отведу домой и приду. Рая! Вечером не забыла – проверка гидравлики? Ко мне пойдем проверять.

- Не забыла, - смотря, куда-то в пол ответила тетя Рая и снова икнула.

- Пиджак потом заберу, - обратился дядя Наум к тете Фае, - мигом туда - обратно!

Наш миг растянулся до позднего вечера. Путь домой через празднующий город оказался не простым. Вышли мы вроде бы правильно – в сторону Ишима. Но сразу же свернули в обратную сторону, так как дядя Наум решил зайти к своему другу Жасику. От Жасика мы пошли к Петру. От Петра к Вахе, от Вахи к Алику и как назло никого из них не было дома. Покружив по району, мы вновь вернулись к скверику с сиренью. На нашей лавке уже никого не было. Серго и две кентаврихи куда то делись. Лишь портрет лежал на скамье.

Я попросил дядю Наума нагнуться, и подняв лист запихал его в куртку. Стало темнеть. Сорвав еще три ветки сирени, я стал усилено пожирать их, в надежде встретить пятилистник.Дядя Наум, то шатаясь, то плывя, наконец-то добрался до дому и пришвартовался у подъезда.

- Где вас носило? – закричала мама с балкона, - ничего доверить нельзя. Попросили же один раз в жизни!

- Я его не потерял, - еле прошептал дядя Наум, и, сняв меня с шеи, лег на лавку, - не потерял! Быстро заскочив домой, я сунул ветку сирени в карман штанов и уже на балконе, приделав к палке прищепку, прицепил на нее лист бумаги с портретом. Засунув конец палки между перил, стал внимательно разглядывать оставшуюся ветку сирени.Мама с кухни звала на ужин.

- Ну… давай…пятилистник…ну где же ты!

- Кушать, - в приказном порядке донеслись до меня слова мамы, - живо руки мыть.

- Ну, пожалуйста, - доедая остатки ветки, я уже практически потерял надежду встретить его, как вдруг, просчитав четыре листа, я сказал – Пять!

- Считаю до трех! – уже грозно раздался голос мамы, - а то спокойной ночи не включу!

- Пять ма! – заорал я и забежал на кухню, - я его нашел.

- Кого? – удивилась мама, - кого ты нашел. Ты нас с папой видел в колоне?

- Видел, - сказал я и ударивший мне в нос запах котлет, тушеной капусты и сладкого компота, вывернул мои внутренности наизнанку

.- Ты что ел? – ужаснулась мама и подхватила меня за руки.

Всю ночь я не отходил от тазика.

Утром приехала скорая помощь, и врач щупая мой живот радостно сообщила:

- Ничего страшного! Вот от мойвы по городу отравление – там да. А этот всего лишь сирень переел. Выживет.

От слова сирень, меня вывернуло вновь и мама, вытирая бумагами пол причитала:

- Это ж надо додуматься. Это ж… надо так!

Через день мне стало легче. Я отдал засохший пятилистный цветок сирени дяди Науму, который болел и не вставал с кровати.

- Поможет! – протянул я ему листок, - волшебный!

- Спасибо. Друг! – вымученно улыбнулся дядя Наум, - теперь уж точно поможет! Только в магазин сгонять надо. Сможешь?

- Смогу, - согласился я, и, получив от него горсть монет, рванул на улицу. Ветер, неожиданно поднявшийся с утра, завывал на улице, поднимая пыль с земли - кружил ею по двору. Среди летающего мусора, я увидел лист с портретом, который я прицепил на балконе. Портрет то поднимало вверх, то падая крутило у самых луж. Пытаясь поймать его, я гонялся за ним по всему двору, пока лист окончательно не закрутило и унесло в небо, по которому плыли фетровые облака.

- Мужчина, - раздался голос из-за двери, - это женский туалет вообще то – давайте выходите!

Я промолчал. Откуда она узнала кто сидит за дверью: женщина или мужчина? По запаху что ли?

- По сапогам узнала, - произнес голос, - черные мужские сапоги торчат из кабинки. У моего мужа такие же. Выходите я вам говорю. Или я полицию сейчас позову.

- Не надо полицию, -сказал я, - сейчас выйду.

- Не вздумайте, - раздался другой женский голос, идущий от правой перегородки кабинки, - не вздумайте выходить. Мужчина вы или женщина здесь все равны!

- А вот и нет, - добавился в разговор еще один голос, на этот раз он зазвучал со стороны левой стены кабинки, - не все равны. Вы что не видели, что твориться в мужских туалетах?

- Я видела! – чуть ли не закричал голос впереди кабинки,- поэтому и хочу, чтоб он ушел.

- Слушайте, - сказал я, - извиняюсь конечно, что двери перепутал, но я не специально.

- Сидите, - успокоил меня голос с права, - сидите и молча …это самое!

- Он насидит тут,- усмехнулся голос с слева, - потом сами не рады будете.

- Вам хорошо говорить, - нетерпеливо сказал голос впереди, - вы все сидите, одна я стою. НЕ по-джентельменски это как-то!

- Мы все равны, - повторил голос справа, и мужчины и женщины и нет среди нас джентльменов и дам в таких случаях.

- Вы что феминистка? – спросили ее слева

- Она дура, - сделал вывод голос впереди, - гонит совсем.

- Ничего я не гоню, - спокойно ответил голос справа, - я считаю, что на водопое и хищники и травоядные мирно могут сосуществовать.

Слева началось какое шебуршание, раздался легкий стук об дверь, как будто кто-то рукой надавил на пластмассовую стену, и я почувствовал затылком, как кто-то сверху наклонился надо мной:

- Я на вас не смотрю. Вы тоже не смотрите. Я хочу на вашу соседку справа глянуть. Выгляни подруга.

Справа меня раздалось точно такое же шебуршание, стенка чуть покривилась в сторону и вновь затылок дал сигнал, что еще кто-то сверху добавился надо мной.

- Ты что водопой с толчком сравниваешь? – раздался голос сверху

- Я ситуацию сравниваю, - также сверху последовал ответ.

Перед кабинкой кто-то стал подпрыгивать и цепляться за дверь побелевшими кончиками пальцев. Я увидел рыжую копну волос подлетающую к потолку. Копна взлетая вытягиваясь в стройный столп и махом рушилась, опускаясь за дверь уже в состоянии раздербаненной маляром пакли.

- Одеться дайте, - сказал я, - я все!

- Сиди! – хором зазвучали голоса сверху и спереди меня, - сиди уже!

Одеться и впрямь было невозможно, впереди меня кто-то постоянно прыгал, словно на батуте раскачиваясь все выше и выше. Сверху шли не шуточные баталии, вызванные ассоциациями «водопой» и «толчок». Голоса орали, перекрикивая друг друга приводя примеры из жизни засыхающего моря Арал и Астанинского района «Жагалау» граничившего своими подъездами с побережьем очистительных вод отстойника «Башан»

Я посмотрел на часы. Через пять минут прибывал поезд Павлодар – Астана и мне надо было успеть еще узнать на какой путь приходит этот поезд и добежать до него ровно к прибытию. Вокзальный туалет, превратившийся по моей глупости или невнимательности в темницу сковал меня со всех сторон. На верху, над моей головой уже не только словами, но и руками женщины доказывали друг другу разницу между философскими мировоззрениями бытия, а может быть просто дрались.

Я собрался духом и только только начал подниматься с блестящей поверхности керамического трона, как периодически взлетающая впереди меня копна рыжих волос пропала и передо мной, аккурат на уровне верхней планки двери возникла бритая на лысо голова и уставившись на меня своими мелкими, с желтоватым оттенком глазами сказала:

- Братан, извини, бас кииминди кейн берем! - и протянув к моей голове свою руку, сорвал с меня шапку.

Пока я, не обращая внимания на дерущихся вверху меня женщин в спешном порядке одевался, пока я выскочил за ним на вокзал, пока я вычислял в какую он сторону побежал, шапочного вора и след простыл, а за одно и моей норковой шапки.

- Ты что без шапки? – спросила жена, выходя из вагона, - минус сорок на улице.

- Украли, - сказал я поддерживая ее за руку.

- Где?

- На водопое.

- Где? – посмотрела она на меня серьезно, - какой еще водопой?

- В кафе, то есть, - улыбнулся я и перехватив сумки повел ее к машине.

- Вы хотите научится быстро читать? - спросила сидящая рядом со мной в очереди к терапевту женщина.

- Нет, - ответил я, - зачем?

- Так я вас научу, - обрадовалась она словно не расслышав мой ответ.

- Да не хочу я быстро читать, - вновь пришлось повторить мне

- Я могу преподавать в онлайн и оффлайн. Сейчас все хотят научится быстро читать. Это архиважно! Вы меня понимаете? - она поправила свои очки и расстегнув сумку достала книгу, - вот например Дэниэл Криз.

- Цветы для Элджерона.

- Читали? - удивилась она, - А по вам и не скажешь. Тогда вот, - достав из сумки еще одну книгу женщина процитировала, - "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.»

- Каренина.

Она вновь залезла в сумку и вынула оттуда третью книгу. - И эту читали?

Я посмотрел на брошюру. Японская фамилия автора вкупе с названием книги похожим на индийскую мелодраму встречалась мне и раньше на полках Меломана, но как то не особо вызывала доверие и я обходил ее мимо.

- Не довелось, - ответил я женщине.

- Не хватило времени потому что! Это великая книга! - вскрикнула она и подскочила с лавки, - но я вас научу читать по диагонали и вертикали. Под метрономом. Вы научитесь менять угол. Рвать текст. Вы хотите этого?

- Рвать текст? - чуть отодвинулся я от нее, - для чего?

- Ну вы же так мало читали. Вы же успеете прочитать с моей техникой гораздо больше. Только представьте сколько вы бы прочли за свою жизнь книг, если бы знали скорочтение.

- Наверное всю Александрийскую библиотеку.

- Да! - обрадовалась она, - и ее тоже. Многие из моих учеников ее читали! Вам откроются большие перспективы. Вы узнаете много нового. Обгоните других. Хотите?

- Нет, - стал раздражатся я ее назойливостью, - Я вообще уже читать не хочу. И обгонять тоже. Надоело.

Она нависла надо мной и вертя книгой перед лицом доказывала обратное .

- Мир меняется. Вы...ты уже не успеваешь за ним. Очнись. Начни читать быстрее!

- Следующий, - раздался голос врача из кабинета.

Женщина словно забыв обо мне , схватив свои книги и сумку зашла к врачу.

- Вы хотите научится быстро читать? - раздался ее голос за дверью. Я могу онлайн и оффлайн.

- Я тоже могу онлайн, - устало произнес врач, - хотите?

Я мысленно поблагодарил врача за это, и подняв упавшую на пол во время агитации книгу про индийскую семью открыл ее. Начиналась она так "У меня было два отца, бедный и богатый..."

В мае месяце город засыпало теплым снегом. Тополя растущие по всюду обвалили столько пуха, что улицы покрылись огромными сугробами, и город стал напоминать предновогоднюю елку забитую снизу ватой.

До каникул оставалось каких-то пять минут и за эти пять минут весь мой мир рухнул…

- И я всем напоминаю, - заканчивала свою речь завша начальных классов Светлана Ивановна Тарковская по кличке «Сталкер», - что на осень кроме Муратова может остаться любой желающий, у которого хватит ума вытирать пионерским галстуком все что он вздумает. Оправдания, что прихватило живот и так далее - будете объяснять совету дружине. Всем понятно?

Строй пионеров собранный в актовом зале вздрогнул набирая воздуха в легкие и на выдохе сотрясая хилые стекольные рамы гаркнул:

- Понятно!

- Удачных каникул дети, - сказала Светлана Ивановна и махнула рукой словно дирижёр перед оркестром, - свободны!

Строй мгновенно превратился в бесноватую толпу и устремился по стертому дощатому полу на выход.

- Муратов! Останься, - успела поймать меня за рукав завша и притянула к себе, - что думаешь?

Тарковская или как называли ее учащие за глаза «Сталкер» была моим наказанием за грехи.

- Я тебя насквозь вижу, - говорила она мне в учительской, - все твои грехи знаю. Преступление и наказания читал? Вот я и есть наказание, так как своей совести у тебя нет и не будет.

Жила она неподалеку от школы, в частном кирпичном доме с огромным огородом и сеновалом. Для чего ей нужен был сеновал, я не понимал. Коров она с мужем не держала, коней и подавно не было. Ее дом напоминал мне рубку корабля, а огород словно корабельная палуба с мощными тополями-мачтами посаженными вдоль бортов. После школы, вечерами, Сталкер со своим мужем Иваном Алексеевичем копались в огороде пропалывая грядки клубники или поливая плантации зеленого чеснока. Детей я у них не видел. В школе поговаривали, что дети давно выросли и уехали на БАМ, оставив своих родителей на дальнейшее покорение целины. Впрочем на одиноких стариков эта парочка мало смахивала. Особенно Сталкер…

- А что тут думать, - вдохнул я, - все лето к вам на русский ходить буду.

- Сам виноват, - посмотрела она на меня, -из пионеров тебя уже исключили. Ты же в четвертом классе сейчас?

- Да. В четвертом, - ответил я.

- И комсомольцем навряд ли станешь. Вообще ты кем хочешь быть?

- Археологом.

- Копать значит любишь?

- Искать.

- Вот и проверим. Знаешь где я живу? Вечером приходи. В шесть часов жду тебя. Свободен.

Ровно в шесть вечера я стоял возле калитки Сталкера. Дверь открыл Иван Алексеевич.

- Помощник, - сказал он и махнул рукой, - заходь.

Я зашел в двор и закрыл за собой калитку. Рядом с крыльцом, лежала лохматая дворняга.

- Не бойся, - сказал Иван Алексеевич, - не кусает своих. Светочка! К тебе пришли.

Светочка. Представил я Сталкера Светочкой. Слабо получилось. Зато предательское чувство чего то общего со своими врагами я ощутил сполна. Такое чувство у меня уже однажды просыпалось. Дело было в садике, когда меня по каким-то причинам не забрали родители и я ночевал с воспиталкой Валей на одной раскладушке. Еще утром она меня била скакалкой по жопе, а ночью укрывала одеялом и рассказывала сказку чтоб я уснул. Как же мне трудно было на следующий день вывести ее из себя и прекратить называть меня ласкательными именем.

Валя трижды мне прощала нарушения тишины и на четвертый раз тихо сказав:

- Я уж подумала, что ты нормальный, Муратов, - стеганула скакалкой по спине.

И вот снова тоже самое наступило и сейчас. Мне налили чай с малиновым вареньем и расспрашивали как живут мои родители.

- Нормально живут, - ответил я, - на румынский гарнитур третий год копят. Вы же их видите на родительских собраниях.

- А дедушка с бабушкой?

- Абика с Бабаем живут тоже хорошо. Мне на велосипед копят, - ответил я и в знак любезности тоже задал вопрос:

- А ваши дети как поживают?

Иван Алексеевич взглянул на жену и потер колени:

- Ну что? За дело? Пошли покажу где лопаты.

Я поднялся из за стола и последовал за ним. Завша осталась на кухне задумчиво рассматривая чайную ложку, поворачивая ее то от себя то притягивала обратно.

Огород Тарковских был засыпан пухом. Грядки клубники, чеснока и лука лежали под толстым слоем белых тополиных семян. Пух тянулся от задней стены забора вплотную к дому, переходя через сеновал, словно через горный перевал.

- Ваня! Подожди, - Сталкер держа в руках грабли подбежала к нам. Я засмотрелся на нее. Волосы собрала в пучок. Трико с тесемками через пятки продето на стоптанных кедах. Клетчатая рубашка завязана узлом на талии. Такую я ее еще не видел. В школе в строгом костюме, на улице в сарафане или плаще да каблуках. А тут словно Клара Лучко к Бодулаю бежит на встречу.

-Смени одежду. Замараешь свою, - протянула она мне сложенные вещи, - новые, не ношенные. Что смотришь? Твой размер.

Я взял в руки трико и олимпийку. Приложил к себе. Действительно мой.

- Переодевайся и к нам, - улыбнулась она и перевернув грабли стала елозить ими по огороду собирая пух к стоящему возле забора мусорному баку.

Я забежав в дом быстро скинул свои брюки и рубашку. Натянул трико, пролез в олимпийку и посмотрел в зеркало. Нормально. Всегда такую хотел. Синяя, с красными полосками на плечах. Замочек под горло. В верхнем углу зеркала, на стальном креплении была зажата фотокарточка. Взяв ее в руки я пригляделся. Молодая Сталкер с Иваном Алексеевичем стояли возле городских фонтанов. Между ними стоял мальчик, по возрасту мой примерно ровесник. Я вложил обратно фотокарточку в крепление и вышел из дома.

Иван Алексеевич шел с метлой со стороны забора и сгонял пух. Ему на встречу, граблями тянула пух Сталкер. Меня они уже не замечали. На крыльце, возле кувшинчика с водой лежал коробок спичек. Подняв его, в моей голове созрел рационализаторский план. Пока эти двое мучаются с пухом, собирая его по всему огороду, я поступлю иначе…

С третей попытки ручеек сделанный по подобию бикфордова шнура вспыхнул и побежал в строну огорода. На секунду остановившись по кромке пухового одеяла застилавшего огород огонек рванул дальше, расползаясь по всему периметру заснеженного поля. Сначала на меня обернулся Иван Алексеевич, затем ошеломлено взглянула Сталкер и роняя из рук грабли рванула к убегающей от нее линии огня. Белое покрывало огорода вмиг превратившись в огненный ковер, запылало со всех сторон. Один огонек лизнул сеновал и стог сена захрустев вспыхнул, словно облитый керосином хворост. Со всех сторон что то вспыхивало и трещало. Сарай встроенный сзади дома, деревянный загон, уличный туалет. Иван Алексеевич метался из стороны в сторону пытаясь потушить эту огненную фиесту снятым с тела пиджаком. Сталкер носилась по двору пытаясь словить вспыхивающие огоньки пуха. Я тоже носился, то падая, то ползая по огороду туша свой рационализаторский план.

- Пожарку, - заорал Иван Алексеевич, - Светочка, вызывай ноль один! Скорее!

Три боевых пожарных отряда тушили дом Тарковских до позднего вечера. Тремя брандспойтами были залиты все комнаты кирпичного дома. Пол города сбежалось поглазеть как горит дом на набережной.

- Основное спасли, - сказал капитан-пожарник, - кто поджег знаете?

- Нет, - сказала Сталкер, - не знаем.

- Тимуровцу награду дайте, - пожал мне руку капитан, - он вызвал нас. Сообразил. Осторожней с огнем. Целиноград пылает!

- Хорошо, - устала произнесла Сталкер вытирая сажу с лица, - будем.

Во дворе, возле сгоревшего сарая сидел Иван Алексеевич. Я сел рядом с ним.

Он тяжело вздохнул и посмотрел на меня.

- Зато пуха нет. Правда?

- Извините меня, - чуть не плача сказал я, - не специально. Я думал…

- Знаю. Сам в детстве хату спалил. Корова заживо сгорела. А тут подумаешь сарайку в пепел превратили, - он подмигнул мне, - Сталкер только с тебя до осени не слезет.

- Это ладно, - улыбнулся я и не сдержавшись рассмеялся во весь голос.

Иван Алексеевич тоже захохотал, периодически хватаясь за живот.

На звук нашего смеха выбежала Сталкер , и глядя на нас тоже залилась смехом периодически размазывая слезы по своему чумазому лицу.

На утро в школе было тихо. Все ученики вышли на заслуженные каникулы. В учительской сидел я и Светлана Ивановна в строгом драповом костюме и на каблуках.

- В июне на тебе Толстой. На выбор. Каренина или Война и Мир.

- Война и Мир, - сказал я.

- Через месяц проверю. Не прочитаешь. На второй год сразу. Вопросы?

- Четыре тома?

- Если такой умный, то и Некрасов. Кому на Руси жить хорошо.

Я решил больше не испытывать судьбу и кивнул в знак согласия.

Весь июнь я читал В.Яна. Отец выписав книги из Московского издательства еще в январе получил их к лету. Отложив романы про Спартака и Македонского я погрузился целиком в татаро-монгольское иго. Читал я по вечерам, днем же помогал Сталкеру и Ивану Алексеевичу строить новый сарай.

Ровно через месяц. Первого июля 1991 года я отвечал на вопросы завшы по книге «Война и Мир», которую прочитал еще в третьем классе…