Славянская мифология. Крипи. Мара, Велес, Карачун.
9 постов
Антикварный магазин Шихмана
Светофор поливал мокрый асфальт кроваво-красным, на пустынной улочке, в самом сердце старой Москвы, серые тени крались вдоль домов с темными окнами. Только пара витрин еще светилась уютным золотом. Вечер пятницы не успел начаться, а уже все офисы вокруг были закрыты. Зато Шихмановская комиссионка, которую знали все старожилы квартала, любители старины и коллекционеры, почему-то еще работала.
Мишка Шихман сидел за своей конторкой, стоящей напротив входа, и с неудовольствием обозревал ассортимент, наполняющий его магазин. Ну, рухлядь же, как есть рухлядь. Надо что-то люксовое, например, комод из будуара мадам Жоли. Такой, резной, еще купидоны там раскрашенные. 18 век, мастер Якушин, для самого Якова Брюса мебель мастерил. Да где ж его взять? Мишка еще раз обвел взглядом владения, встал, и стал прохаживаться между шкафами, кушетками, бюро, витринами, забитыми антикварным фарфором, статуэтками. Кстати, о статуэтках.
Дойдя до ненавистных бронзовых “Трех обезьян”, стоящих на столике работы того самого Гамбса, он смачно плюнул на макушку обезьяне, которая лапами закрывала глаза. Терпеть он не мог этот скульптурный триптих, особенно, с той поры, как появились эти сраные эмодзи в мессенджерах. Оооой, мне стыдно - и пихают эту обезьяну. Обезьяна Мидзару, не видящая зла, точно удавилась бы от стыда. Ведь изначально, концепция была другая. Три обезьяны символизируют собой идею недеяния зла и отрешённости от неистинного. «Если я не вижу зла, не слышу о зле и ничего не говорю о нём, то я защищён от него». На этих обезьянах он проверял зашедших к нему покупателей. Если дамочка начинала охать, мол, какие милые зверушки - значит ей можно было втюхать все, что угодно. Новодел под видом старинной работы, любую книжку, лишь бы она была немного потрепана и толстая, жабу с монеткой во рту, как символ благополучия.
Короче, Мишка не любил трех обезьян, и обезьян в частности. Тем более, одна такая тварь стащила у него на Филиппинах любимые “рейбены”. А пока Шихман за ней гонялся, потерял кепку и смартфон. Лысину напекло, а отсутствие смарта заставило пятидесятилетнего толстяка долго слоняться по городку в поисках своего отеля.
Обратно по проходу между трельяжами и кушетками Михаил Борисович прошел вальяжно, виляя пухлым задом в штанах от Гуччи, изображал он в тот момент одну из сегодняшних покупательниц. Мстительно кривлялся, вспоминая продажу. Дама желала невозможного. Весь мозг Мишке сделала, на выходе получился форшмак от тети Раи. Купила она два серванта 60-х годов и диванчик с потертой кожаной обивкой, на которой сидел, кто бы мог подумать… сам Булгаков! Да-да. И Цветаева тоже сиживала, вон, видите, это вмятины прямо от ее седалища! Если вы хотите купить мебель из-под задницы знаменитых людей - это конечно только в магазине Шихмана можно найти. Без обмана.
Отец Мишки был тем еще пронырой и дельцом, и в начале 90-х умудрился быстренько прихватизировать комиссионку на Китай-городе, в которой сам работал заведующим складом уже лет 12. Старый Шихман еще побарахтался, то преобразовывая помещение в книжный, то в продуктовый. Когда фантазия завела старого на ломбард, внезапно приехали два мерса, тонированные по кругу, и бригада суровых ребят объявила, что Боря Шихман теперь под их “крышей”, и будет он тут сидеть, как мышь под веником, и принимать то, что нужно, от нужных людей. Боря, назвав про себя нужных людей нехорошими словами, согласился. К концу 90-х от суровых братков осталось хер да нихера, и, как чудесное воспоминание о щедротах “крыши” - поставленное в витрине магазина витражное окно, красоты необыкновенной. Боря всем рассказывал, что витраж выдран из одного богатого костела где-то в Польше, но, как и было ему сказано, принял все, не пискнув, ибо мыши под веником пищать запрещено.
Тут как-то все в стране поменялось, старый Шихман продержался в своем ломбарде еще пять лет, а потом его нашли прижатым створкой витражного окна в бессознательном состоянии. Инсульт - определили врачи. Сдурел совсем, полез вместо двери в окно - определила милиция. А Мишке пришлось вот этим всем заниматься. Похороны, нарки, ворье, несущее в ломбард то, что успели украсть - быстро надоело. И он решил, что надо профессию все же осваивать. Зря что ли батя взятки всем сунул? В МГУ, на факультет искусств, просто так было не пробиться.
Антикварный славился ассортиментом, тем, что можно было заказать вещь, и если она вообще есть в этом мире и в сохране, вам ее привезут, и еще Толенькой Ривкиным. Толик был реставратором от бога. В свои 28 лет он мог, как выражался Шихман, надристать стиля от любого художника, создав неизвестную картину Моне, Босха, Петрова- Водкина - все это хорошо продавалось. Был спрос - было предложение. А уж привести в порядок то, на что наследники ценных картин плевать хотели на протяжении веков - да вообще, как погулять сходить. У реставратора были свои ключи от магазина, и работать он мог хоть всю ночь.
Толик шуршал себе тихо в каморке, отведенной под реставрационную, и Миша никогда не знал, ушел уже его работник домой или нет. А заходить туда желания у Шихмана не было. Толик был нудным, вечно чего-то требующим, и запах там стоял такой, обчихаешься. Еще синий рабочий халат Ривкина, весь заляпанный краской, дико раздражал владельца магазина, напоминая о школьных годах и строгом трудовике, заставлявшем Мишеньку сколачивать табуретку. И эта сволочь, в смысле, табуретка, не вынесла веса Мишиной мамы, за что сынуля был бит кухонным полотенцем. Не самые приятные воспоминания.
Все было не хорошо. Три обезьяны, обшарпанные тумбочки, зеркала в золоченых рамах, отражавшие увядшего плейбоя. Но, ничего, на завтра намечалась крупная сделка, не грозившая Шихману никакими последствиями. Товар был подлинный, редкий, и соответствующий заявке покупателя один в один. Другое дело, что товар Шихман еще и в руках не держал. Ждал поставщика.
Он закрыл входную дверь, еще раз прошелся в проходе между тумбочками, шкафчиками, повторно плюнул на трех обезьян, попав между ушей Ивадзару, той, которая не говорит. Подумал, что очень удачно. Говорить о таком поставщике - себе подписать смертный приговор. Это даже не братки из 90-х. Это совсем другое. Темное и опасное. И Мишка решил накапать себе сто грамм, для успокоения нервов.
Коньяк зашел, как долгожданный гость, горячей змейкой скользнув по пищеводу, согревая холодное сердце торгаша. Шихман развалился в кресле, стоящем в углу магазина, и выжидательно уставился на витринные окна. Поставщик запаздывал.
Потом Мишка выпил еще немного. И еще немного. Через полтора часа, громко матерясь и покачиваясь, он прошел по залу, выключил верхний свет, и, проклиная всех, потопал в свой кабинет. Кабинет был в магазине святая святых. В него не допускался никто. Здесь стоял удобный современный диван, стол, два шкафа и чудовищных размеров старинный сейф с ручкой-штурвалом. На сейфе стояли бронзовые часы в замысловатых завитушках, которые как раз мелодично прозвенели девять раз. Мужчина завозился у ящиков стола, отодвинул самый нижний и полез рукой куда-то вглубь. В ящике щелкнуло, “секрет” открылся.
— Иногда нужно расслабляться…— пьяно пробормотал Шихман, шаря в тайнике.
***
Толик сидел в своей каморке и откровенно тупил, невидящим взглядом вперившись в икону, которую он сейчас реставрировал. Никак он не мог понять, в какой момент он так облажался. Откуда на иконе вода? Краска подвела? Да он сто лет уже ей пишет. Может сама деревяшка, на которой было нанесено изображение странного святого, была влажной внутри - тоже не бывает такого. Все хранится в сухом помещении, а до этого икона вроде висела в доме старухи, которая откинула тапки на радость наследникам, решившим все продать подчистую. Хотя, если предположить, что тот мужик, что икону принес, наврал, то может быть, что святого этого тиснули из какой-то деревенской церквухи, а потом прятали где-то, где могла попасть вода в щели между старой краской.
Молодой человек снова мазнул тончайшей кисточкой по глазу святого - добавил блик. Через пару секунд над мазком выступила капля воды и покатилась вниз.
— Ну что ты, не плачь, я тебя вылечу! — парень подул на рисунок. — Сейчас подсохнешь, и как новенький будешь. И кто ж тебя такого странного нарисовал-то…
Ну, действительно, где вы видели святого, улыбающегося так, что все зубы наружу? А это вот такой и был. Причем имени у него не было, по крайней мере, Толик его нигде не обнаружил. Никаких букв, вообще, нигде. Остальное все было по канону - нимб, одежда, молитвенно сложенные ладони. Печально взирающие на этот несовершенный мир глаза. В глазах явно читался упрек. И эта улыбка. У реставратора она вызывала когнитивный диссонанс. Казалось, что святой на Толика очень обиделся, и теперь глумливо скалится над его неудачей.
— Ниче, ниче… Как продадим тебя, потом вместе посмеемся. — Толя вытер кисточку о тряпку, встал, уже издали внимательно осмотрел свою работу. Гениально. Казалось, что глаза святого следят за ним. Такого эффекта добиться было сложно, но Ривкин умел. — Все, Москва слезам не верит. Сохни.
Версию о том, что случилось великое чудо, и икона замироточила, Толик отмел сразу, так как отлично знал все эти штучки. Он и сам, знаете ли, своего рода чудотворец. И Благодатный огонь мог возжечь, и плачущую деву слепить. Трюки-то простые. Но, на всякий случай “слезу” он лизнул. Проверить-то надо было. Вода как вода, только скипидаром отдает.
В магазине грязно матерился босс, понося на чем свет стоит каких-то кидал, уродов, свиней, и прочих своих хороших знакомых. Толику было не привыкать. Зато платил Шихман хорошо и регулярно. Хлопнула дверь хозяйского кабинета и всё затихло. Парень посмотрел на часы - девять вечера. Пора и домой собираться. Пока переодевался немного прикинул фронт завтрашних работ - доделать икону, и надо приниматься за две шкатулки, что выдал Шихман, там работы на неделю.
Парень стянул халат, повесил его на крючок, потянулся. Спина затекла капитально. И тут краем глаза заметил, что деревяшка с чудным святым то ли засветилась, то ли полыхнула красным бликом. Толик резко развернулся и успел застать небольшое свечение на иконе и очередную выкатившуюся из глаза святого слезу. Да что ж такое-то!
Тут Ривкину стало как-то тревожно, сердце заколотилось со страшной силой, на миг показалось, что свет в каморке стал тусклее, или видеть он сам стал хуже. Происходило что-то, не имеющее объяснения в рациональном Толиковом мире. Рулоны старых картин, которые были сложены на шкафу, зашуршали, на глазах реставратора свежие краски на палитре засохли и потрескались. Как-то сразу пришло понимание, что сейчас случится что-то нехорошее. От желания бежать отсюда сломя голову у Толика прихватило живот. Внутри заворочалось холодное, противное, отдающее слабостью в коленки. Ледяной иголкой в затылок впилось : “Беги!”
Толик выскочил из реставрационной, в надежде, что босс еще не ушел, и сейчас все решит, разрулит, успокоит, как всегда и делал. От сердца отлегло. Сквозь щель между полом и дверью кабинета просачивался свет. Значит, еще здесь. Стараясь не заорать какую-то чушь от ужаса, парень быстро пробежался по темному проходу между пыльной мебелью, толкнул дверь и застыл, не зная, что ему предпринять. От жути аж ноги свело. Он оглянулся в темный магазин, словно оттуда ползла опасность, заскочил в кабинет и захлопнул за собой дверь. Стало ничуть не лучше. То, что он видел, пугало так, что парню впервые довелось узнать что значит “мороз продрал по коже”.
Михаил Борисович сидел за своим столом в расстегнутой до пупа рубашке, обмоченных штанах и глупо скалился, пуская слюни. Один глаз его уехал куда-то под веко, второй стеклянно пялился в стену. Руки свои он держал на коленях, ладони сжаты в кулаки. Периодически подрагивал всем телом, словно его било током.
Тихо подкравшись к столу, Толик заглянул в единственный доступный глаз начальника. Зрачок закрывал практически всю радужку, и ни тени мысли не было в этом “зеркале души”.
— Михал Борисыч, вам плохо? — Толик тихонько потряс босса за плечо. — Может, скорую вызвать?
Шихмана стало потряхивать, новая порция слюней вылилась изо рта, дыхание участилось, а на штанах пятно расплылось еще больше.
— Господи, да он же упоролся! — шептать смысла не было, поэтому Ривкин заорал, — Старый мудак, идиот! Когда ты мне так нужен, ты… Ты… Скотина!
Тут начальство ответило на глас народа. Оно заморгало, второй зрачок выкатился из-под века, глаз перестал светить белизной.
— Аааа… — прохрипел Шихман, — Тооолик… В башке полный нолик…
И тут же опять отрубился, закатив уже оба глаза куда-то себе в мозг.
Парень решил что надо в скорую звонить - а вдруг это передоз. Понять, чем закинулся начальник он не смог, ввиду отсутствия опыта с наркотой. Но, про себя решил, что похоже на видосы с соляными. И, позабыв обо всем на свете, побежал к себе в каморку за телефоном. Пока бежал, пришла мысль, что если Шихмана застанут в таком виде, могут же и полицию вызвать, вдруг тут что-то еще и хранится? Страдальчески застонав, Толик остановился возле двустворчатого шкафа начала 19 века. На одной из створок висело зеркало.
В этот момент Толик очень пожалел, что он не конь. Им хоть шоры одевают, чтобы не пугались того, что могут увидеть периферическим зрением. Стараясь дышать через раз, он оочень медленно стал разворачиваться в сторону зеркальной створки шкафа, все еще надеясь, что это он себя мельком увидел в отражении. Свет фонарей проникал сквозь две большие витрины. Та, что была с витражом, еще и отбрасывала красивые цветные пятна на всю Шихмановскую “рухлядь”. Худенького Ривкина морозило от нервного напряжения, хотя от чувствовал, что поясница под ремнем от джинсов стала влажной.
Из зеркала на реставратора пялилась какая-то незнакомая бабка в причудливом головном уборе, щедро украшенным мелкими косточками животных. Еще от витража так неудачно наложились отсветы, что казалось, будто ее лицо в крови. Она внимательно вглядывалась в застывшего столбом парня, потом плюнула, презрительно скривившись, и, махнув пучком перьев, что держала в руке, исчезла.
— Твою ж мать! — истерично взвизгнул Толик и рванул по проходу к своей каморке в поисках спасения, своей куртки и рюкзака. Нахер-нахер, это уже за гранью всяческого понимания. Надо отсюда валить, пусть старый придурок сам все разгребает, когда придет в себя. Да хоть и сдохнет от своего кайфа, не сильно-то и жаль. Хотя… В последние три года Михаил Борисович был ему как отец. И мама расстроится… Мишка Шихман - ее бывший одноклассник, только по маминой протекции Толя попал на такое теплое место.
В стекло витрины кто-то постучал. Ривкин замер и решил не шевелится и не дышать. Получалось плохо. В голове носились обрывочные мысли, собирались в стайки, прыгали, как дикие обезьяны, не давая сосредоточится. Мельком проносились картины похорон, венки, плачущая мама, Шихман в гробу. Толик в гробу в костюме со школьного выпускного бала.
Стук продолжался. Долбились в витрину с витражом, и очень настойчиво. “Может, пьянь какая-то притащилась, сейчас постучит и уйдет?” — подумал Ривкин, сделав два шага к двери своей мастерской. Надо очень быстро открыть и закрыть дверь, чтобы свет не мелькнул. Ничего не прекратилось. Стучали уже с явным раздражением. Плюнув на все, и решив, что если будет ограбление, он нажмет кнопку сигнализации, даже если будет ложный вызов, скажет, что нервы ни к черту. И тихонько стал продвигаться ко входу в магазин. Осторожно выглянув через стекло двери, он никого не увидел. Вообще никого. Улица была пуста, простывший сентябрьский ветер выдувал воду из луж, и все. У витрины магазина никто не стоял. Но стук был отчетливо слышен, с источником ошибиться было нельзя.
Тут Толика отпустило. Как будто на него рухнуло все спокойствие мира, хладнокровие ведьмака Геральта, и сразу стало так спокойно. Подумалось, что ему уже почти тридцатник, взрослый мужик уже, может же он сам все это вот разрулить?
И Ривкин поскакал в кабинет Шихмана. С отвращением глядя на мокрые шефовские штанцы, он со всей дури пнул его ногой в бок. Мишка выпал из кресла, завалившись на пол нелепой куклой. Схватив его за рубашку, стал трясти, голова начальства болталась, разбрызгивая слюну, реакции никакой не было. И тут реставратор заметил, что шеф сжимает в кулаке черный шарик, или мячик, чуть больше теннисного.
— Поиграть тут решил, сволочь? — рявкнул парень, пнув ботинком по руке босса.
Шарик вылетел из скрюченных пальцев, закатился под стол, там где-то глухо стукнулся о стенку. Тело на полу застонало, беспомощно задергало ногами и перевернулось кверху задом. Толик еще раз наподдал, для приятного и быстрейшего пробуждения шефа, ткнув в район почек.
Через пару минут Шихман, потирая ушибленные места, сидел в кресле за своим столом и вещал, что входить в кабинет начальства без стука не гоже. Обалдевший Толик молча следил за Борисычем, выжидая, когда же он заметит свои “расписные” штаны.
— Я ваще скорую уже хотел вызывать. Вам же плохо было. И полицию. — Ривкин ехидно усмехнулся.
— Зачем полицию? Не надо полицию. Видишь, все хорошо. — Миша Шихман дураком не был, и все понял сразу. — Ты все видел, да? Извини, я думал ты ушел. Это… Это… Ну, такая штука, которая помогает расслабится. Мощная штука. Ээм.. Новейшие разработки в области релаксации.
Черный шарик лежал на столе перед боссом. Вытащил он его из-под стола, набросив плотную тряпку, не прикасаясь больше руками.
— Толенька, а ты какого черта тут делаешь до сих пор?
— Да я, да там… А! С этого же все и началось!
И Ривкин взахлеб стал рассказывать о плачущей иконе, о том, что она светится, о бабке страшной в зеркале шкафа, и вот тут еще с вами беда! В процессе повествования своих бедствий Толик еще раз обиделся на Михал Борисыча за неоказание помощи, а потом еще раз на себя - за трусость и слабость. С каждым словом своего подчиненного шеф мрачнел лицом.
— А, там еще в витрину кто-то стучит! Но я смотрел, около нее никто не стоит. На улице никого нет. Михаил Борисович, давайте домой поедем? Я такси вызову.
— Поставщик! — Шихман вскочил, и понесся в зал магазина. Там он посшибал пару банкеток, отодвинул этажерку, стоящую у витрины с витражом, и полез на подоконник. Борисыч стал тыкать пальцем в разноцветные стекляшки, что-то бормоча себе под нос. Потом провернул ручку на створке окна.
“ Совсем рехнулся старый. Видать его батя тоже дурь долбил.” — Ривкин полез следом, чтобы поймать взбесившегося начальника. Но, не успел.
За открывшимся окном было раннее утро. И лето. Толик зажмурился, снова открыл глаза и перевел взгляд на вторую витрину и входную дверь. За стеклами было темно. И точно холодно.
— Что так долго, я уже уходить собирался. — хриплый голос принадлежал потрепанному мужичку в купеческом кафтане, видавшим лучшие времена. — Давай деньгу, да бабкам подарок.
— Толик, сбегай в кабинет, там в шкафу мешок лежит, неси сюда.
Пока парень ходил туда-сюда, донельзя озадаченный всем происходящим, шеф и мужик о чем-то спорили, ругались, и когда он принес мешок из-под картошки, набитый чем-то тяжелым, мужичок орал, что ни в жисть он с таким хамлом больше не завяжется, что товар такой ценности, что и царю не снилось, и обзывал Мишку по всякому. Сунув Шихману мешок, Толя снова прошел к двери магазина и посмотрел через стекло на улицу. У витрины никто не стоял.
И как это объяснить?
Мужик сунул в окно сверток, получил обратно мешок, и пообещал на Ивана Купалу вернуться.
— Токмо смотри, колдун, обманешь - сам слезами умоешься. Наши бабки кого хош без вожжей запрягут.
Шихман хмыкнул и закрыл окно.
— В вашем мире скоро царя запрягут, да на нем поедут в коммунистический рай. Кого хош… Тьфу-ты!
Кряхтя, слез с подоконника, потер мокрые штаны, и, зажав сверток подмышкой пошагал в кабинет. Толик потащился следом, снедаемый любопытством. Что происходит в этом магазине вообще? Как много он не знает о человеке на которого работает? В кабинете Михаил Борисович положил сверток на стол и развернул его. В нем оказалась почти такая же икона, написанная на деревянной доске, лишь с тем отличием, что на ней был изображен некий святой со скорбно опущенными уголками губ. Но выражение глаз у него было такое, казалось, человек сейчас отбросит свой нимб, напялит шутовской колпак и станет глумливо кривляться, приговаривая:” Ой, что больно тебе, да? Бедняжка. Вот тебе еще, получи!”
— Сможешь за неделю ее отреставрировать? — устало сказал Шихман.
— Да я ту, вторую боюсь трогать. Вдруг опять что-то с ней произойдет. — Толик присел на диван и почувствовал, что силы кончились. — Хватит уже, дядь Миш, рассказывайте. Я ничего не понимаю. Мне страшно. Я такое только в фильмах ужасов видел, а тут все и сразу навалилось. Я как будто с ума сошел, только понимаю, что все взаправду происходит. И это, штаны бы вам переодеть.
— Да похер на штаны, не за это стыдно. Ты уж прости меня, что ничего не рассказывал. Ты ж понимаешь, что знают двое, знает и свинья.
***
Отец Мишкин всегда ему врал. Из лучших побуждений, видимо. Но, конечно, зря считал себя вечным. Когда Борю Шихмана отправили в последний путь, выяснилось очень много разных странностей. В ломбарде можно было купить редкие вещи под заказ.
Товар, что заказывали, в нашей стране, и даже в дальнем зарубежье не находился, хоть ты тресни. Откуда тогда заказчики знали, что у Бори можно такое запросить и получить? Потом выяснилось, что работал папаша на очень весомого в криминальных кругах человека, он и привез в Шихмановскую комиссионку тот витраж. Оставалось очень много вопросов.
Пока не настал один чудесный момент. Как-то Мишка рылся в отцовых документах, и нашел инструкцию к витражному окну. На латыни, но схема была простая, типа икеевской. Надо было нажать на разноцветные стекляшки в определенной последовательности, в определенное время.
Календарь, когда надо все кнопки тыкать, прилагался. Мишка тогда похмыкал над бумажкой и забыл. А вечером в окно постучали. Он точно так же, как Толик, бегал проверять, кто стучит, и никого на нашей стороне мира не увидел. Хотел открыть окно в дать в едало тому, кто барабанил по стеклу - не вышло, ручка не проворачивалась. Вспомнил про схему. И вот тогда-то и открылись батины тайны. Поставщик был прощелыгой, каких свет не видывал, да только из мира, где все по-другому.
— И чего там у них? Будущее? — с замиранием сердца спросил Толик.
— Да какое будущее… У них там почти что наше прошлое. Начало 20 века где-то, если с нашей историей сравнивать. И даже всё те же лица в правлении страны. Я Гришку расспрашивал, эт поставщика так зовут. Он, конечно, темный, историю знает так себе, но что помнил - рассказал. Все сходится. И война с французами, и Столыпин с реформами, Николай второй у власти. И про Распутина уже слух пошел, что тот к императорскому двору присосался.
Но, есть одно отличие. Там христианство как-то не прижилось. Вроде второстепенной религии. Многобожие сохранилось. А самое главное - там есть что-то такое, ну… У нас это “места силы” называют всякие шарлатаны. А у них вот на таких местах строят городки для умельцев. Умельцы - они чуть в какой-то магии что ли рубят, не знаю. Короче, могут делать вещицы, которые у нас считаются чудом. Вот типа этого. — и Мишка ткнул пальцем в черный шарик, лежащий перед ним на столе. Тот самый, который вогнал его в дичайший экстаз.
— Я думал, это мячик какой-то. Антистресс может…
— Похоже, ты угадал. Я его как в первый раз в руки взял, через пару минут почувствовал, что вроде как в раю. Лечу и трахаюсь одновременно. Ощущения непередаваемые. Не смог его продать, себе оставил. Сегодня еще с коньяком переборщил, видать вырубило меня совсем, пока я… хм… релаксировал.
— Ладно, с этим понятно. — Толику тоже захотелось попробовать подержать в руках черный шарик. — А что с иконами этими? Жуть же какая-то!
— Да не иконы это вовсе. Наврал я тебе сначала. Там, короче, есть деревня, где живут такие умельцы, что-то типа наших ведьм из сказок. И рисуют они картинки, которые предупреждают о беде разной. Большой и маленькой. Рисуют старухи, в основном, кто во что горазд. Разное получается, могут кота нарисовать, который будет глазами сверкать, если хозяину рисунка грозит опасность, могут хоть крокодила, и он плакать будет. Такая сигнализация.
А у меня как раз появился такой заказ, от одного олигарха. Мол, хочу чтоб иконы были обережные, намоленные. Две. А лучше три. И чтоб настоящие, старинные. Проверять будет. Ну чего я, монастырь пойду грабить? Я Гришке и сказал. Он говорит, бабки сделают, только за свою работу просят то, чего не может быть. В обмен. Ну, я репу почесал и отправил им два смартфона.
— А зачем они им там? Они ж для них, как кирпич, непригодные ни к чему.
— Дурак ты, Толенька, ничего в коммерции не понимаешь. — Шихман застегнул наконец пуговицы на рубашке. — Я им инструкцию распечатал, без ятей, но разберутся. У нас трехлетние дети могут в телефоне играть, и мультики смотреть. Ты че думаешь, тамошние бабки дурнее наших? А я им на одном сериал закачал бразильский, а на втором - кино. Терминатора, Чужого, Властелина колец. И два павербанка в придачу. И вот вам то, чего не может быть. Для них. Я условия выполнил.
— Так разрядятся же и банки, и телефоны?
— Ну и у них, как оказалось, в нашем мире чудеса держатся недолго - всего полгода. Так что все равновесно.
Толик поерзал на диване, и понял, что ему очень хочется прилечь. Завалился боком, подложив под щеку ладонь.
— А че, дядь Миш, вы бабок-то этих сами видали?
— Не-а. Нам же туда нельзя. Это я понял уже. Отец явно хотел пройти через окно, но туда только тушкой.
— Значит, только я видел. В зеркале сегодня. Там такая бабка была, на шаманку похожа. Смотрела на меня, а потом плюнула и ушла. — Ривкин зевнул.
— Да в старых зеркалах чего только не увидишь. Может, и не оттуда вообще старуха, может, наша.
— Ага. Смартфон у нее разрядился, пошла смотреть, где зарядка есть. — Толик засыпал. Нервное перенапряжение давало о себе знать.
Некоторое время в кабинете стояла тишина.
— А еще та икона плачет, и красным горит, — пробормотал сквозь дрему реставратор, — значит нам хана, дядь Миш. Сигнал опасности дошел.
— Хр… хр.. Хрен с ним… — Шихман уронил голову на грудь, и захрапел.
На столе полыхнула синим деревяшка с рисунком странного человека с нимбом над головой. Над ней заклубилось черное, вязкое, свернулось в маленький смерч, и исчезло под потолком.
Часы отбрякали полночь. В старый город скользким ужом пробралась тьма, прошмыгнула по спящим улицам, завертелась, злобно хихикая на пустынных площадях, примеряя город, словно обновку. Навесила на себя сверкающие бриллианты фонарей, рубины кремлевских звезд, заползла в золотые квадраты окон.
Чужой мир станет ей еще одной добычей. Ничего не стоит свести этих существ с ума, в каких бы местах они не жили. Мягкие, уступчивые, подверженные влиянию. Беззащитные. Открывающие двери всем, кто захочет войти. Она и вошла. Через красивый витраж. Людская жадность и жажда наживы всегда пропускали зло и тьму в любые закоулки миров.
Продолжение следует.
Показать полностью
1
