IvaCorrect

Каждый раз, когда я слышу слово «социализация», меня начинает подташнивать. Мы ведем наших странных детей в филармонию, где они улюлюкают и грызут семечки, где их тут же начинают тихо ненавидеть другие зрители. Социализация! Идем в цирк, где ребята объедаются сладкой ватой и в экстазе от шума, мерцающих красок, лезут на сцену, добавляя седых волос сопровождающим. Социализация!

А потом им исполняется восемнадцать. И вот тогда мы их, социализированных, отправляем в ПНД. Дело сделано.

Первый урок. Математика. Списали с доски сегодняшнее число – пятое декабря. Я безнадежно просматриваю записи в тетрадях. У Семена – добротный круг посередине листа, у Любы – аккуратные загогулины (мартобря, 86 числа?), у Дениса – отпечаток щеки, Максим в прострации, Леночка медленно, но верно выводит последние буквы. Помогаю. Исправляю. Вывожу на доске пример. Дети начинают лениво ковыряться в счетных палочках. За окном еще темно. Под потолком гудят люминесцентные лампы.

Тихий уют нашего утра прерывает настежь распахнутая дверь: на пороге с перекошенным раскрасневшимся лицом завуч Раиса Леопольдовна:

- Антип не у вас? Сбежал, зараза! В раздевалке бродил минут десять – все видели, а потом исчез. Испарился, блаженный наш, - она еще раз разочарованно обвела глазами класс и удалилась.

Антип – личность примечательная. В школе его скорее не любили. Однако терпели, как неизбежное природное явление – моросящий дождь или, например, промозглый ветер. Когда я пришла сюда работать, Антип уже был учеником 3-го класса. Однако возраст мальчика внешне был не определим. Худой и нескладный. Про таких говорят – как на шарнирах. Сгорбленный, хромоногий. Всегда неопрятный. Любая новая одежда на Антипе за пару дней носки начинала выглядеть затасканной, потертой.

Только через полгода работы в школе я с удивлением узнала, что Антипа зовут Костей Антиповым. Однако на имя Костя мальчик не отзывался.

Учился Антип индивидуально, это означало, что школьную программу он осваивал один на один с учителем. Стараниями педагога, мальчик научился кое-как считать до десяти и читать по слогам. Обучаться чему-то еще Антип решительно отказался. Сидел с отсутствующим видом, раскачивался, напевал свежесочиненные авторские куплеты.

Постепенно от Антипа отвязались. И мальчик стал местным юродивым. Антип с утра до окончания уроков слонялся по школе, завязывая непринужденные разговоры с учениками или работниками учебного заведения. Для неокрепших умов манеры Антипа были, по меньшей мере, удивительными. Завсегдатаи школы уже давно привыкли к его странностям. «Елена Андреевна, а вы когда умрете?», «А вы котят топили?», «А вот если человеку руку оторвать, то больно будет?» - с самым невозмутимым видом спрашивал меня Антип.

«У Александра Палыча морда просит кирпича!» - залихватски декларировал он, обращаясь к директору. Как вы уже успели догадаться, директора звали Александр Павлович. Будучи человеком, в целом, неоднозначным, надо отдать ему должное, Александр Павлович обладал, столь необходимой в работе директора коррекционной школы, выдержкой и чувством юмора. Антипа никто никогда не наказывал. Разве что, от детей Антип мог получить затрещину за своеобразные шуточки, а иногда за излишнюю навязчивость. Впрочем, обидчиков Антипа также молчаливо прощали. Саморегуляция, чего уж там.

Страсти к побегам из школы Антип не испытывал никогда. Органично вписываясь в общий интерьер, он, как правило, раскачивался на стуле в общем коридоре, заунывно напевал что-то не вполне связное, пребывая в непостижимых нам эфирах. И тогда казалось, что черты его лица на секунду вдруг становились правильными, а глаза мимолетно наполнялись разумом.

Сегодня утром Антип впервые сбежал. Куда? Зачем? Не буду вас томить. Мальчика нашли еще до обеда. Нашли слоняющимся по кладбищу, недалеко от небольшой церквушки. Рискну предположить, что это был лучший день в его жизни. Хромоногий чудаковатый мальчишка в поношенной одежде произвел бешеный фурор в среде околоцерковных завсегдатаев: бабульки восторженно совали Антипу конфеты и пряники, нищие уважительно уступили пацану место на паперти, кто-то сунул мальчику пару мятых бумажек. Антип был в своей стихии.

Возвращению в школу мальчик не сопротивлялся. Но затосковал. Несколько раз Антипом были предприняты безуспешные попытки снова сбежать на кладбище, к церквушке. Однако теперь за ним зорко следили.

Пы.Сы. Это было непросто, но и на этот раз имя главного героя изменено, при попытке максимально приблизить смысл к исходным данным. Моих подписчиков, коих уже достаточно для открытия небольшой сельской школы, сердечно благодарю.

Обед в школе коррекции – это маленький праздник. За полчаса до события дети начинают потягивать носами, пытаясь уловить ароматы, которые источает школьная столовая. Облизываются. Спорят по поводу содержания объемных кастрюль. Обед – это не только удовлетворение своих пищевых потребностей, но и возможность сменить обстановку, обменяться куцыми новостями со школьниками из параллельных классов.

Для учителя обед – это испытание. Начиная с момента выхода из класса. Особо расторможенная часть ребят норовит разбежаться, повиснуть на шторах в гардеробе, просочиться через главный вход на улицу. С детьми, которые самостоятельно не передвигаются или передвигаются плохо – обратная проблема: поддержать, довезти (если ребенок на коляске), иногда – донести. В процессе поглощения яств все примерно то же самое. Спокойных и меланхоличных – накормить, докормить, растормошить. Не упустить из внимания веселых и подвижных, при необходимости – снять их со штор, вытащить котлеты, которые они уже успели напихать за шиворот себе или товарищам.

Время близилось к обеду. Я отвела три урока. Сделала записи в журнале планирования. Записи кардинально не соответствовали действительности. «Счет в пределах десяти» - писала я в журнал, понимая, что ни один представитель моей команды и два плюс два не прибавит. Журнал гордо лежал на учительском столе. Увесистый, в аккуратной обложке, он представлялся мне предводителем давно павшего войска, выжившим из ума генералом, которому из раза в раз докладывают о грандиозных победах погибшей армии.

Из столовой послышался звон посуды. Дети притихли. Максим перестал ковыряться в ухе, Люба мечтательно заулыбалась. Семен…Семен в тот день казался непривычно тихим и каким-то что-ли…смиренным. «Наверное, погода» - подумала я. Действительно, первая оттепель. За окном: грязно-белое небо, кривые голые деревья, поезда протяжно гудят за переездом. И везде пространство. Такое пространство, которое вызывает гнетущее ощущение тоски и пустоты. Как-будто ты должен был сделать что-то важное, но забыл, а теперь уже поздно.

Звон посуды из столовой стал настойчивей. Мы отправились в очередной великий поход во имя рассольника и пюре. Сегодня все было мирно. Мое самое пристальное внимание как-всегда было обращено на Семена. Еще бы – вот все нормально, а вот тумблер в его голове «цок!» и переключился, тогда держи ухо в остро. Сегодня тумблер Семена с самого утра был «выкл.», что доставляло мне немалую радость. «Занятия закончились, а ты даже не устала» ласково и немного укоризненно прозвучал мысленный голос. На первом уроке Семен сидел спокойно, на втором – самозабвенно рисовал круги в тетради (что тоже неплохо), на чтении – внимательно слушал сказку. И вот он – маленький, съёженный, сгорбился над тарелкой. Ест. С аппетитом.

Следующие события развернулись за считанные секунды, но, как водится, у меня перед глазами до сих пор воспоминания в режиме замедленной съемки. Семен набрал полный рот столовских деликатесов и мелкой дробью, но с потрясающим напором и прицелом плевком выстрелил наполовину пережёванной пищей в меня, на детей (особенно досталось Денису, который, впрочем, пришел от происходящего в полный восторг), на стены. Провернув сей трюк, Семен с безумной улыбкой закружил вокруг стола, приговаривая «ексель-моксель». «Вот сука!» - подытожила Люба, выковыривая макаронину из белокурых прядей. Надо сказать, в этот раз я была с ней непедагогично солидарна.

Можно ли ударить ребенка? В плоскости воспитания ребенка нормального, без интеллектуального дефицита и прочих патологий – вопрос спорный. В случае с детьми пограничными для меня ответ однозначный – нет. И дело тут не в высокой морали, не в профессионализме педагога. Ребенок с мерцающим сознанием никогда не сможет осознанно вас простить. Забыть может, не обратить внимание – может, но простить искренне…А чувство вины – вот оно, тут как тут.

В ту ночь темные пучины моего подсознания неожиданно для меня самой разверзлись. Мне приснился сон, как я била Семена. Била жестоко. Сон тяжелый, вязкий. Не принесший облегчения.

Пы.Сы. Число моих подписчиков достигло количества, необходимого для формирования вполне себе общеобразовательного класса. Спасибо вам, ребятки! А имена героев повествования по-прежнему злостно изменены.

По какому принципу мы выбираем будущую профессию? Нравственный импульс, сытое будущее, реализация родительских амбиций? Не знаю…Меня всегда интересовала человеческая психика, а именно ее патологические сторона. В медицину, в силу относительно адекватной оценки своих способностей, я идти постеснялась. А вот педагогическая работа с детьми с поломками в интеллектуальной, прежде всего, сфере представлялась мне невероятно интересной.

Впрочем, о своем выборе я не жалею до сих пор. Но тогда, окунувшись в реалии коррекционной педагогики на первом рабочем месте, я, скажем так, многое переосмыслила.

Уж не знаю – было ли это испытание на прочность или просто совпадение, но первоклашки, у которых я должна была отныне вести добрую часть уроков, были очень и очень…своеобразные. Директор школы, хитро мне подмигнув, уточнил, что в этом году дети у меня будут «просто волшебные». И вручил ключи от кабинета. Пожалуй, с этого момента я начала очень четко понимать, что такое сарказм.

Итак, в моей дефицитарной (во всех смыслах) команде оказалось пять ребят.

Семен. Тоненький, подвижный. С продолговатой головой и близко-посаженными глазами. Фетоалкогольный синдром. Мама-наркоманка. Семен, несмотря на очевидный интеллектуальный дефицит, был худо-бедно способен к обучению. В рамках школы для умственно-отсталых его можно было бы назвать даже сообразительным. Если бы не одна проблема: у Семена был тумблер. Тумблер скрывался где-то в недрах его, похожей на кабачок, головы и был совершенно недоступен управлению извне. Когда тумблер включался, Семена выбрасывало из реальности и он становился совершенно неадекватным: наворачивал круги по классу, делал корявые сальто в коридорах школы, сбрасывал учебники с парты и мочился по углам (или, опционно, на учебники). В общем, и конкурсы интересные и тамада, как водится, в ударе. Поработав с Семеном некоторое время, я начала замечать, что включению тумблера зачастую предшествует тихое заклинание «ексель-моксель», которое мальчик повторяет из раза в раз, все более и более расходясь. Иногда на ранней стадии «ексель-моксель» удавалось погасить. Но, правда, не всегда. А уж, если Семен расходился, то педагогика тут была бессильна.

Люба. Белокурая и кудрявая. Похожая на ангела. На ангела с гидроцефалией. Непропорционально большая голова, впрочем, не так уж и портила внешний облик этого милого создания. Правда, только лишь до тех пор, пока Люба молчала. Во всех других ситуациях, у людей с ней незнакомых, Люба вызывала, как минимум, смешанные чувства. Дело в том, что это ангелоподобное семилетнее существо обладало исключительным даром виртуозно материться. Все наши примитивные трехбуквенные и однокоренные – жалкие обсценизмы по сравнению с величавым потоком Любиного добротного и сочного МАТА.

Лена. Пожалуй, единственная первоклашка, у которой, действительно была легкая умственная отсталость без серьезных поведенческих отклонений, без сопутствующих многослойных диагнозов. Спокойная. Медлительная. Адекватная. Часто я наблюдала, как она философски смотрела на разворачивающийся сюр наших занятий и, казалось, думала «Куда я попала? Где мои примеры и азбука?»

Максим. Рослый мальчишка десяти лет. Начал посещать школу с семилетнего возраста, но каждый год - с чистого листа. На тот момент первый класс случился в его жизни в третий раз. Максим был красив, силен и ловок. У него могло бы быть будущее. Если бы не крайне неблагополучная семья. Никто не занимался реабилитацией Максима, не добивался квот на операции, не учил языку жестов, не помогал понимать, что от него хотят другие. Максим не говорил и почти не слышал (тугоухость 4 степени). Его умственная отсталость была скорее приобретенной и граничила с педзапущенностью. Но я его увидела уже таким, каким он стал. Максим каким-то чудным образом мог вполне сносно передавать жестами простую информацию. Другое дело, что желания его почти никогда не вписывались в педагогический процесс. Да и обучение мальчику было, в сущности, до лампочки. В основном, Максим блуждал по классу, издавая гортанные звуки. Затем он внезапно научился гавкать и, чрезвычайно обрадовавшись новому таланту, демонстрировал свои способности очень и очень старательно. Это утомляло.

Денис. Самый сложный ребенок с точки зрения диагнозов. ДЦП. Эпилепсия. Тяжелая умственная отсталость. Почти не говорил. С трудом держал голову. Мог сидеть, но в моменты испуга, радости, любого эмоционального возбуждения, бедняге, в силу спастики - непроизвольного сокращения мышц, грозило неминуемое падение. Поймать Дениса – это, пожалуй, тот навык, которым я в совершенстве овладела за несколько первых месяцев работы в коррекционной школе. Дениса я ловила почти всегда. А он был мне благодарен. Точнее – парень был благодарен любому, кто хоть как-то вступал с ним в контакт. Денис был по-своему вежлив, со всеми здоровался, просил нарисовать картинку (хотя зачастую не понимая, что нарисовано,  вне зависимости от содержания изображенного, утверждал, что нарисован еж) и улыбался вполне себе очаровательно. Денис вспоминается мне хорошим, добрым ребёнком и, наверное, самым счастливым из тех, о ком я пишу. У Дениса была любящая семья, которая принимала его и окружала заботой.

Вот таким разношерстным составом мы выдвинулись навстречу светлому будущему и неровной походкой прошагали вместе в этом направлении несколько лет. По иронии судьбы, будущее этих детей мне неизвестно. В моей памяти остались короткие истории, яркие фрагменты, запечатлевшие то время, когда я была классным руководителем у 1-го класса в школе коррекции.

Пы.Сы. Имена героев злостно изменены. А моим 6 подписчикам – пламенный привет!

Публикую с разрешения сестры. Она доктор. Период учёбы в медицинском университете выпал у неё на голодные 90-ые годы. Родители жили далеко. Помогали, конечно, но сытыми студенты в то время ходили редко. Далее - со слов сестры:

Работала у нас в общаге уборщицей женщина неидентифицируемого возраста. Странноватая. Тихая. Жила в подсобном помещении в здании общежития с дочкой лет 4-5. Ни мама, ни девочка за пределы общаги никогда не выходили. Мама-в силу особенностей психики, девочка -в силу того, что иного мира, кроме унылой многоэтажной вселенной медицинского общежития с её постоянными тощими обитателями -студентами, она не знала.

Девочка, в отличии от мамы-уборщицы, была бойкая и коммункабельная. С утра до вечера она носилась по этажам, выпрашивая еду у таких же голодных студентов. Худенькая, лохматая, вечно сопливая, она настойчиво стучалась в случайную комнату, протягивала корочку хлеба и лаконично заявляла:"Намазать!". Таким образом, на хлебной корке появлялось масло, варенье из родительских посылок или, в случае особенной удачи, кусочек колбасы. Судя по всему, таким образом девочка кормила не только себя, но и мать.

Особенно часто девчушка забегала ко мне. Не только за "намазать". Иногда мы вместе пили чай, разговаривали, а бывало и так, что я усиленно готовилась к экзамену или зачёту, а она просто сидела в уголочке, не мешала.

Как-то раз случилось, что задержали надолго стипендию, никаких денег на чёрный день, ни еды не осталось совсем. Было, конечно, грустно, но "не в первый раз, переживём", бодрясь думала я. До тех пор, пока на пороге комнаты не возникло чумазое создание с куском хлеба и традиционным: " Намазать!". Вот тут, в полной мере ощутив окружающую меня нищету и разруху, я в порыве злости рассказала девочке (очень эмоционально), что сама уже два дня не ела, что у неё хоть мама есть, а я одна совсем здесь, что нечего мне ей дать и не надо тут лишний раз ошиваться.

Девочка ушла. А мне стало стыдно. Зачем все это ей наговорила, ребёнок же совсем. Но тут в дверь постучали. Опять она. В обеих руках по куску хлеба с маслом и вареньем: "Ешь! Намазала!"