Diskman

Diskman

Пикабушник
Дата рождения: 06 декабря 1968
поставил 6108 плюсов и 115 минусов
отредактировал 38 постов
проголосовал за 54 редактирования
в топе авторов на 569 месте
Награды:
5 лет на Пикабу
57К рейтинг 513 подписчиков 9 подписок 404 поста 158 в горячем

Связной

Игорь Иванович провёл рукой по лавочке, вытирая пыль.


После этого он аккуратно приподнял полы плаща, чтобы не помять и сел на холодные деревянные брусья, плавно загибающиеся сзади в невысокую спинку, увенчанную чугунной полосой.


По случаю начавшейся трудовой недели площадка возле отключенного на зиму фонтана была пуста, только через ряд почти голых деревьев виднелись суета машин и спешащие на работу люди. В самом сквере было безлюдно – кроме сидевшего Игоря Ивановича и уже уходящего с чувством выполненного долга дворника в оранжевом жилете, державшего в руках растрёпанную метлу, никого не было.


«Хоть бы листья за собой убрал, подлец!», - лениво подумал Игорь Иванович, глядя на уже разметаемые стылым осенним ветром кучи красновато-жёлтых листьев, небрежно сметенные с многоугольных плиток дорожек. Один, особенно яркий лист кружился прямо над торчавшими вверх, как связка металлических шлангов, трубками фонтана. Никак не мог решиться – то ли лечь сверху, придавая сооружению вид памятника октябрю, то ли лететь дальше, туда, под колеса беспокойному стаду машин.


Лист вздрогнул в воздухе и всё-таки нырнул вниз, сваливаясь куда-то в чашу фонтана, скрывшись из глаз досужего наблюдателя. Игорь Иванович удовлетворённо хмыкнул, проследив его полёт, и полез во внутренний карман плаща за фляжкой. Сами движения его были неторопливы, но уверенны, как жесты человека сильного и спокойного. Недлинные волосы, тщательно причёсанные перед выходом из дома, уже порядком взъерошил ветер, разложив пряди в полном беспорядке, а одну даже закинув на лоб. Это, впрочем, никак не мешало доставать фляжку.


Коричневая кожа, простроченная квадратами, придавала сосуду вид благородный и дорогой – не зря трудились неведомые испанские умельцы. Внутри, конечно же, был коньяк. Не то, чтобы Игорь Иванович был алкоголиком, но в такую погоду, да ещё и сидя, было довольно зябко, а фляжка была с собой. Стаканчиков, полным набором к ней прилагавшихся, он из дома не захватил, но напиток, хотя и купленный тремя днями ранее в соседнем супермаркете, был не настолько отвратителен, чтобы требовать стаканчика и закуски – вполне можно сделать пару глотков прямо так, не содрогаясь от внутреннего ужаса и телесной тоски, присущей употреблению плохого алкоголя.


Уже заворачивая крышку после трёх быстрых глотков, он подумал, что неплохо бы теперь и закурить. Мысль была весьма неожиданной, потому что курить он бросил ещё год назад, без особой радости, но, к счастью, и без мучений, присущих части курильщиков при отказе от любимого зелья. Так, немного потерпел, да и бросил. А теперь вот захотелось.


Странно.


Вытерев губы краем носового платка, Игорь Иванович откинулся на спинку скамейки, мельком подумав, что может испачкать плащ, но не придав этому особого значения. Захватившее его желание закурить вытеснило почти все остальные мысли.


Нет уж. Зря он, что ли, бросал? Да и вредное это занятие, судя по всему.

Утешившись этими мыслями под приятно гревший изнутри коньяк, он мечтательно смотрел вдаль. Подлец - дворник уже скрылся из виду, листья разбросало ветром обратно на дорожки, а в сквере так никого из людей и не появилось. Зато прилетела стая нахальных воробьёв, искавших, чем бы поживиться. Решительно непонятно было, что им здесь делать – летнее изобилие, когда в окружавших переполненные урны кучах еды было вдоволь, минуло уже месяца полтора назад, и сейчас – как любит теперь говорить молодёжь – ловить было нечего.


Игорь Иванович выбросил нахальных птах из головы и снова устремил взгляд туда, к дальнему краю сквера, откуда ждал появления своего сегодняшнего визави. Пока никого не было, только мелькнули серые форменные куртки постовых полицейских, совершавших обход участка. Один из них издалека оценил сидевшего человека и счёл его неперспективным для разговора, поэтому даже заходить в сквер наряд не стал, обходя ограду по периметру.


Ааа… Вот и сегодняшний связной, как для себя называл этих недолгих знакомцев Игорь Иванович, предпочитая это немного книжное слово всем прочим для обозначения встречавшихся с ним людей.


Чудом разминувшись с полицейскими – или, скорее, пропустив их, - к скамейке приближался какой-то подпрыгивающей походкой молодой паренёк. Короткие, стоящие торчком волосы подчёркивали смешно оттопыренные уши. Кожаная куртка и модные зауженные джинсы. Тяжёлые, измазанные в осенней грязи ботинки. Рюкзачок. Большие, совсем не уличные наушники, обхватывающие шею, как какой-то странный пластиковый шарф.


Ну что ж…


Связной, так же нелепо подпрыгивая при ходьбе, подошёл к скамейке и остановился. Игорь Иванович молчал, созерцая немного сумасшедшие глаза парня и ждал условленного пароля.


- Здорово, дядя, - неожиданным для тщедушного юношеского тельца басом сказал связной. – Меня Виктор прислал. Есть чего?


Также молча, словно не желая тратить на него слова, Игорь Иванович сунул руку во внутренний карман плаща. С другой стороны, не туда, где лежала заветная фляжка.


- Деньги, - не вынимая руку, произнес он.

Связной, даже стоя на месте, умудрялся как-то покачиваться, словно собирался подпрыгнуть. Потом засопел и полез в карман джинсов, как-то по-девичьи приподняв край куртки и изогнувшись, чтобы достать содержимое.


- Щас, да… Достану, - всё так же басом проворчал парень и с лёгким усилием выдернул из кармана свёрнутые трубкой деньги. – Пятьсот баксов, как договорились.


- Давай.


Парень развернул трубочку и начал пересчитывать деньги. Всё это время из наушников доносился какой-то плохо различимый речитатив. Очередной негр рассказывает о своём детстве на помойках Детройта?


Ну-ну…


Игорь Иванович достал из кармана небольшой пакетик, завёрнутый в бумагу и перетянутый крест-накрест резинкой для денег. Связной протянул старавшиеся свернуться обратно в трубку зеленовато-серые купюры и взял пакетик.


- А, это… Виктор говорил…


- Иди отсюда, - неожиданно зло и громко сказал Игорь Иванович. – Понял?


- Да чё ты? Понял, понял… - Связной отступил на шаг назад, едва не запутавшись в своих тяжёлых ботинках.


- Вали, сказал! – Игорь Иванович встал, оказавшись чуть ли не на голову выше связного. Из-под распахнувшегося плаща красноречиво выглядывали ремни плечевой кобуры. Парню же не обязательно знать, что сунутый в неё пистолет – всего лишь пластиковая копия настоящего оружия.


Связной как-то обиженно сморщился, отвернулся и пошёл к выходу из сквера, на ходу цепляя на оттопыренные уши бубнящие наушники.

Игорь Иванович направился в другую сторону, широким, но неторопливым шагом, напоминая со стороны то ли чиновника на прогулке, то ли занятого иным важным, но не очень срочным делом человека. Пройдя пару десятков шагов, он услышал сзади громкий хлопок, обративший на себя внимание разве только стаи воробьёв и заставивший её подняться ненадолго в воздух.


Оборачиваться не стоило – уже привычная картина лежавшего на земле связного, с пробитыми осколками внутренностями и раскинутыми руками Игоря Ивановича интересовала мало. Куда больше внимания заслуживало неудержимое желание закурить, да ещё внезапно всплывшая в голове мысль.


И в самом деле – не купить ли трость?


Прогулки с ней будут элегантнее.


© Юрий Мори

Показать полностью

Под водой

– Кобелино, кобелино, есть одна награда – смерть! – на последнем слове голос соседки срывается в хриплый хохот. Невнятно гудит задетая её телом труба, похотливо бормочет Муравьед. Пугачёва в своём замке должна вздрогнуть и крепче обнять муляж Галкина, чтоб отпустило.


Ровное журчание душа скрывает дальнейшие слова, шорохи, движения. Вода смывает соседское соитие в канализацию и дальше, дальше. Туда, где в осклизлых трубах под нашим домом, под детской площадкой, под гаражами, пугая червей, проносится усталым поездом метро в никуда: ...ерть, ...ерть...


А я смотрю в зеркало над старым умывальником.


Прыщи на лбу давно уже не подростковые, просто прыщи. Русые до белёсого волосы по плечи. Никакой помады – я и так редко её достаю, а уж в ванную – зачем? И глаза... Ох, уж эти серые утиные глазки. Тьфу!

Меня зовут Анфиса. Печаль эта со мной уже тридцать три года. И я стою перед зеркалом, слушаю соседей сверху и вздрагиваю, зябко поводя плечами.


По странному капризу строителей вентиляция доносит по вертикали санузлов почти все звуки громче шёпота. Этажа на три в обе стороны, затухая. Поэтому я не пою в ванной, мне стыдно. Только чищу зубы, сплёвывая на покрытый трещинками фаянс, придерживаю на груди норовящий соскользнуть халат и слушаю чужую жизнь.


– Анечка... – задыхаясь, зовёт мать. Встать она не может, только повышает голос.


Я открываю тугой кран и смываю белые с красными нитками крови разводы с умывальника. Прах к праху, пусть вода унесёт и это.


Ненависть. Меня ведёт за руку ненависть ко всем этим людям вокруг. К самой себе, не давая даже зайти к зубному. Впрочем, я вру – на платную клинику просто нет денег, а в районную поликлинику – страшно.


Вообще без зубов оставят.


– Что, мать?


Я зову её так уже год после инсульта. Не мама, не мамочка, не... Все эти слова в прошлом, до ненависти. И до её инсульта, превратившего человека в парализованную наполовину опухшую куклу.


– Принеси воды, Анечка.


И здесь вода. Повсюду одна вода... Не оборачиваясь, толкаю задницей дверь ванной, она бьётся о косяк и со скрипом приоткрывается заново: защёлка давно сломана. Новая ручка? Не смешите меня. У нас на лекарства с трудом хватает. Пенсия двенадцать, моя зарплата – двадцать три. На руки. Чистыми. Иногда я запираюсь в ванной и беззвучно плачу.


– Да, мать.


Мне пора бежать на работу, но я стою и смотрю, как она держит неловкой правой рукой стакан, проливает на себя воду. Полуприкрытый глаз дробится гранями и кажется жутковатым размытым пятном. В комнате воняет больницей, мочой и неуверенной смертью.


Мать почти роняет пустой стакан. Я иду на кухню, наливаю ей воду, со стуком ставлю на тумбочку, придвигаю ближе домашний телефон.


– Звони Сергевне, если что. Ей два этажа вверх, а мне полчаса езды. И полчаса обратно, не забудь. И с работы выпрут за отсутствие, я и так...

Она поджимает губы. Парализованная половина лица остаётся застывшей маской, поэтому кажется, что мать ухмыляется.


– Беги, Анечка, – невнятно говорит она и сжимает здоровой рукой одеяло в комок.


Одеваюсь по-солдатски, минуты за две, стараясь не оборачиваться. Не видеть её за приоткрытой дверцей шкафа. Я опаздываю, шеф снова скажет, что таких работниц, как я, на порог бы...


Уже на лестнице сталкиваюсь с Муравьедом: плюгавый мужичок, с плешью и редкими зубами, мразь. Но Натаху ебёт исправно, тут ничего не скажешь, то-то она напевает.


– А что, Анфиска, не завалиться ли нам вечерком в кафетерий?

Мне хочется ударить его. По-мужски, кулаком в зубы, чтобы стереть похотливую улыбочку. Чтобы не смотрел так сально, скот, хуй ещё от жены не просох, а туда же – в кафе-е-терий... Гнида.


– Пошёл бы ты в жопу!


Он не обижается, скалится и норовит схватить меня за задницу.


– А что? Могу и в жопу. У нас слесарь один в сервисе только туда бабу свою и пользует. Красота, говорит, твёрденько всё, а то пиздёнка расшатанная.


И улыбается. Эта тварь улыбается.


Я понимаю, что бить его уже не хочется. А вот заблевать ему потёртую куртку, чтобы он охуел и отстал – да. Уворачиваюсь от растопыренной пятерни и сбегаю вниз по стёртым ступенькам. Мелкая ересь дождя, запах ноября. Детская площадка. Проход между гаражей. Лужи. Короткий огрызок улицы, угол, остановка автобуса. Лезу в сумочку за мелочью и понимаю, что телефон забыла на зарядке. Мать теперь не дозвонится, как ни старайся. Мне почему-то становится тепло и спокойно. День без идиотских вопросов хотя бы от неё.


...есть одна награда – смех...


В автобусе холодно и душно. Странное сочетание, но так бывает. Негромкое радио, привычные остановки. Люди заходят и выходят, дождь за окнами превращается в мерзкую липкую пелену. А ведь придётся выйти, окунуться в неё с головой.


Пункт выдачи. Глупее работать только в пункте приёма, это ещё одна ступень вниз, на самое дно, где медленно гуляют призраки таджикских дворников. Выдачи. Само слово сродни вою и плачу.


Я опаздываю на три минуты, скользнув за спинами первых клиентов в сторону двери в подсобку. Марина уже работает, шефа пока нет, удача, удача... Вы-да-ча. Куртку на вешалку, бейджик на плоскую грудь слева, дежурную улыбку на лицо по центру. Под маску.


Понурой феей я появляюсь за стойкой. Глаза и маска. И напротив меня – глаза и маска. Дуэль сонных взглядов, мир без любви. И так весь день. И так – всю жизнь.


Ближе к обеду приходит соседка Натаха. Меня, конечно, не узнаёт: и в подъезде-то не здоровается, а уж здесь все на одно лицо. С марлевым выражением.


– Код сто тридцать два.


Даже интересно, что эта корова заказала. Явно не виагру, Муравьед и так хорош.


Тонометр? Я не спешу обратно в зал, не барыня, подождёт.


Открываю белую с синим коробку, разворачиваю плёнку. Прибор, смешной хобот шланга к манжете, какие-то провода. А дорогая штуковина, не по моим доходам. Матери Сергевна меряет давление старым, советским ещё, уродцем с грушей, внимательно следя за пульсом через фонендоскоп. Сидит, поджав губы, вслушивается.


Дёшево и сердито, как раз для нас. Для нищих.


Аккуратно роняю тонометр на стопку чьих-то коробок: разбить не разобьётся, но хоть поломается что-то внутри. Раз, другой, третий, мягко, но неотвратимо.


Так ей и надо. Так им всем и надо.


Заворачиваю всё как было и несу на выдачу. Забирай, тварь, забирай. Он хороший.


– Анфиса Леонидовна, нельзя ли побыстрее? Клиент ждёт.


– Да, Евгений Евгеньевич.


Натаха нервно стучит акрилом когтей по стойке, пианистка хуева. Второй рукой держит телефон, понятно, что спешить ей некуда, но каков вид...


– Ваш заказ.


Она не глядя суёт приборчик в цветастый шоппер и уходит. Правильно, Муравьеду надо здоровье контролировать, а то сотрётся напрочь раньше срока.


День тянется соплёй, за окнами темнеет, а на часах всё ещё шесть. С минутами. Мы работаем до семи вечера, потом надо ещё в магазин, надо ещё доехать.


Ноги болят. Говорят, это у всех от работы продавцом, но позже. К сорока пяти. А у меня вот уже вовсю. Бракованная модель человека, без особого прошлого, без какого-то завтра. Русая белка в колесе.


– Закрываем, – распоряжается шеф. – Марин, подвезти?


Меня не спрашивает. Скоротечный отсос – это не ко мне.


– Спасибо, Евгений Евгеньевич, – масляно соглашается напарница. Ну да совет вам и любовь, сидения только не заляпайте.


Улица, магазин, размазанные пятна фонарей, сырость, автобус.


– Мать, я дома! – бросая пакеты с едой на пол, говорю я. – Телефон забыла, вот ведь овца. Ты как?


К привычной вони подмешивается острый аромат спирта с нотками чего-то медицинского, специфического. Камфора, что ли?


Я переступаю через пакеты, не разуваясь, и заглядываю в комнату. Матери нет. Вообще нет, только развороченная грязная постель, подушка – почему-то на полу, россыпь бумажек возле шкафа. На тумбочке пустые стаканы, ампулы, ватка с пятном крови.


– Документы искали. Паспорт, полис...


Сергеевна, соседка снизу, сидит за столом, теребит в руках платок.


– И чего? – глупо спрашиваю я.


– Нашли. Не сразу только. И чего она Наташке позвонила, не могла меня подождать...


Соседка начинает плакать. Беззвучно, просто капли по щекам текут сами.


– На полчаса я, дура, вышла... Хлебушка купить... А она весь подъезд обзвонила.


На тумбочке возле моего кресла, по ночам становящегося кроватью, начинает биться в беззвучной истерике телефон. Я обхожу Сергевну, словно боясь её коснуться, беру трубку.


– Да. Да, я. Погодите, но... Ясно. Да не глухая, всё поняла. Валерьянки? Может, и выпью. До свидания, ага.


Аккуратно, будто хрустальную, кладу трубку на место, даже не сдёрнув с зарядки. Двенадцать пропущенных.


– Мамке твоей худо стало, а ты ж без телефона...

– Забыла.


– Да понятно... Давление померять хотела. Мне звонит, а меня нет дома. Она к Натахе, вдруг поможет. Та и пришла, прибор новый, электронный, точный.


Я почему-то вижу, как роняю его на коробки. Раз, другой, третий.


– И чего? – будто поломанная игрушка, повторяю я.


– Так это, криз... Двести на сто сорок. Мать твоя чего сказала, то ей Натаха и дала выпить. Такое же сбивать нужно срочно.


Я сажусь на материну постель. Плевать, что в куртке и джинсах, не важно это.


– Лекарства приняла, а ей совсем худо, Анечка. «Скорую» вызвали, это я уж, а мамка сознание теряет. Бредила чего-то, тебя звала. Я Наташке говорю, давай мне померяем, твоим новым электронным. А его видать заклинило, двести на сто сорок. У меня. У Наташки. Поломанный он, бракованный. Мать еле вытащили, тяжелящая... А кто звонил-то?


– Из больницы.


Сергевна шевелится, платком щёку вытирает. Теперь у неё только одна мокрая, правая.


– И что говорят?


– Да уже ничего. Валерьянки посоветовали. Пустырничку. Стресс, всё-таки... Ну, и соболезнования. Не приходя в сознание.


Сергевна встаёт и идёт к двери, не хочет мне мешать, наверное. Обходит пакеты с покупками, выходит на лестницу. Там как раз Муравьед домой поднимается, видно сейчас, откуда погоняло: рожа пьяная, голова наклонена, обводит ступеньки заплывшими глазами, словно добычу ищет. А руки врастопырку и пальцами шевелит. Охотник вернулся с холмов...


Я запираю дверь и иду в санузел, включаю воду и сажусь на холодный край ванны.


Трубы гудят, смывают под землю всё, что было, всё, что накопилось за жизнь, с негромким шелестом льётся вода, под которой мы все живём, проклявшие сами себя. Бракованные модели человека.


© Юрий Мори

Показать полностью

Ключ на старт

В кабине неудобно.


Лежишь, как в гробу, глядя в кошачьих размеров окошко, время от времени вздыхаешь и даёшь себе клятву: уволюсь! Завтра же!


Но – завтра наступает, а всё повторяется по накатанной. Рапорт комиссии. Пропахший потом скафандр с неудобными штанинами и ещё более кривыми рукавами. Дурацкий шлем: стоит надеть, как начинает чесаться нос. Перчатки, из-за которых он кажется сам себе вратарём неведомой сборной. Ловцом голубого мячика в белых пятнах облаков, того самого, что за иллюминатором. Автобус. Ракета, высотой с многоэтажный дом. Кабина, шланги, карандаш на верёвке.


– Подключение!


– Есть подключение!


– Ключ на старт!


– Есть ключ на старт!


В кабине всё продумано с какой-то изуверской логикой. Теснота, углы, панель недоступных для управления приборов. Сперва нехитрый пароль – умножить семнадцать на тридцать два. Справился – будут тебе приборы, нет – значит, спятил и никакого возвращения на землю недостоин. Зачем нам безумные герои космоса?


Он вздыхает и зажмуривается. В наушниках, сквозь неизбежное шипение помех говорят двое – Главный и руководитель полёта. Один командует другим, другой командует ракетой. Военная логика.


– ...Три... два... один... Пуск!


Теперь надо улыбнуться. Несмотря на и вопреки всему. И заветное:


– Поехали!


При этом желудок прилипает к хребту, а в глазах темнеет от перегрузки. Голова весом в тонну, не меньше. Кажется, что нос чешется где-то далеко, уже там, на орбите. А он пока ещё здесь, хотя и в процессе гонки за носом.

Ничего. И не такое терпели, а уж нос-то – чепуха. Догоним, что нам стоит!


Спиной кажется, что снизу ракету пинает великан. Все этажи, дрожа, медленно поднимаются к звёздам. Наступает решающий момент. Последний. Главный. Если всё пойдёт по плану, через девять минут – блаженная темнота в иллюминаторе, время покоя и недолгого счастья...


***


–...Андрей Андреевич, голубчик! А почему он у вас привязан? Буйный?


– Нет, что вы! Личное желание пациента. Хочет чувствовать себя покорителем космоса. Первопроходцем, так сказать. Вот перед уколом и привязываем. Для полноты переживаний.


Оба врача, старый и молодой, останавливаются перед койкой, к которой эластичными бинтами примотан немолодой уже человек. Голова у него запрокинута, глаза закатились так, что видны одни белки. Из приоткрытого рта, в котором виднеются ровные ненастоящие зубы, доносится тихий стон. Человек заметно дрожит – если бы не бинты, мог бы и вовсе скатиться на пахнущий хлоркой пол.


– Андрей Андреевич, а он в обычной жизни – кто?


Тот доктор, что помоложе, мнётся, но в конце концов выдавливает:

– А вы сами не узнаете? По телевизору же частенько... Правда, там он в костюме и несколько... благообразнее.


Пожилой наклоняется и негромко ахает:


– Не может быть! Он?! Точно: он... Но зачем ему?


– Детская мечта, профессор. Говорит – один сеанс в месяц, и чувствует себя человеком. К звёздам гораздо важнее стремиться, чем постоянно планировать и управлять...


– Не надо! Не продолжайте! А то сейчас договоримся до... ненужных выводов. Пойдёмте к остальным пациентам, голубчик.


Врачи отходят от койки и не видят, как в налитых кровавыми прожилками белках глаз отражается темнота космоса. Безбрежное ничто, не требующее выборов, отчётов, исполнения указов президента и вечного страха сказать что-то не то перед камерой. Недоступное счастье маленького человека при большой должности.


Ещё бы нос кто почесал...


© Юрий Мори
Показать полностью

Невидимка

Фантазия


Человек? Почему же сразу – человек? Как будто других разумных существ в нашем городе нет. Впрочем, начнём с начала. Со времен основания римского Лондиниума здесь живёт множество маленького народца, из тех, что тянутся к людям. Не то, чтобы всем нам нравились повадки этих шумных говорливых великанов, грязь на улицах и непременные пабы, из которых время от времени выкидывают на мостовую упившихся посетителей.


Вовсе нет. Притягивает другое: цивилизация, способы жить не частью природы, а становиться другими вместе – чем дальше, тем больше. Ну и мелкие изобретения неплохи, вроде джина, лодок, обуви и одежды.

Нам их размеры не подходят, даже детские, но сам принцип...

Сегодня надо сходить к башмачнику, из наших, разумеется. Хотя какая разница – та же деревянная лапа для обуви, те же гвозди во рту, шляпками наружу, отчего башмачник не поддерживает беседу, а обходится мычанием. И кивками, конечно, постукивая игрушечным молотком, вгоняя очередной медный гвоздик в толстую кожу подошвы.

Почему не стальной? Холодное железо для нас вредно, как и проточная вода. Спасибо лондонским мостам, вторая проблема решена за нас людьми.


Простите, я же не представился. Вот до чего доводит жизнь в одиночестве, одичал, да... А хотелось бы оставаться джентльменом в любых обстоятельствах.


Меня зовут Криш и я – невидимка.


Народец наш немногочисленный, в дальнем родстве с лесными гномами, лепреконами, и немного – с Болотным Воинством. Впрочем, последние – существа агрессивные, даже нам страшновато с ними общаться. Да и ну их, до ближайших болот три дня ходу, если, конечно, не запрыгнуть на крышу дилижанса. Тогда гораздо быстрее, но мне лично нечего делать на их болотах.


Сыро, ветрено, да и само Воинство... Брр!


А вот невидимость – это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что в любое время можно спрятаться, а плохо... Я люблю гулять по туманным улицам, постукивая тростью о булыжники дорог, шаркая подошвами по мостовой. Без этих мелких приятных деталей прогулка превращается в бегство привидения, но в одежде меня – видно. И как раз это плохо, когда в вас четыре дюйма роста. Собаки нас не трогают, от лошадей можно увернуться, но люди... Именно в них проблема.


– Криш, нам опять придётся переезжать!


– Зачем? – Мне всего двенадцать, и слова мамы кажутся странными. Благословенное было время, моё детство.


– Ты опять бродил в куртке и штанах по улице, люди начали перешёптываться, что видели гнома.


– А мне-то что?


– Криш, ты – балбес! Дело кончится облавой. А это не только собаки – с ними мы договоримся. Это сами люди, их глупые дети. Это ещё и кошки, Криш, кошки-крысоловы! Соседи-домовые сказали, что это последняя капля. Им страшно.


Правда... кто и как смог бы организовать кошек – одному Великому Древу известно. Они же по натуре одиночки, но и спорить с мамой не стоит. Запрет был, он нарушен, скажет переезжать в другой район – придётся подчиниться. Молча.


– Да, мама...


– Что ты дакаешь! Я сколько раз тебе...


С тех пор прошло лет сто.


В мире людей гремели войны, не цепляя, впрочем, благословенную Британию – всё больше на континенте и в колониях. Человечество изобрело газовые фонари, железные дороги и электричество. Пар победил грубую силу. И мама... Этот век она, увы, не пережила. Не буду рассказывать, это личное, это слишком больно.


А я остался один. И теперь гулял по ночному Лондону на свой страх и риск, выбирая ночи потемнее, желательно, с туманом. В нём недостатка здесь никогда не испытывали, а теперь ещё и смог от многочисленных заводов. К тому же люди почти перестали верить в маленький народец, что нам только на руку.


Я живу на чердаке небольшого дома в самом начале Ланкастер-Гейт. Это удобно, недалеко от шумного центра, но и совсем рядом с Кенсингтонскими садами – всегда можно на пару часов пойти в парк, вернуться, так сказать, к корням и истокам. Главное, не лезть к Круглому пруду, и – уж тем паче – к Лонг Уотер. Плавать-то я не умею.


Башмачник работает недалеко от меня, как раз на Бейсуотер-роуд, служащей границей между жилыми кварталами и уютными зарослями парка. Осталось только найти трость, накинуть длинное пальто – ночи в сентябре уже промозглые, а я немолод, и старые ботинки. Строгий полосатый костюм уже на мне. Что же ещё? Ах да, кепи и, разумеется, саквояж. Там пусто, лишь на дне несколько гиней в уплату за новую обувь.

Дорого? Жизнь в столице обязывает к некоторым тратам, как же иначе. К тому же, я прекрасно зарабатываю. Многие секреты так и напрашиваются на перепродажу, а подсмотреть чужое письмо или подслушать переговоры, оставаясь решительно незамеченным, для меня – очень несложно.


Вы, вероятно, решили, что я из той мерзкой породы соглядатаев и шантажистов, вынюхивающих супружеские тайны? Гнусных людей, которым не подаст руки и последний нищий? Это не так. Я работаю на Великобританию и Её Величество королеву Викторию, продли Бог её дни. Только так, поэтому мне нечего стыдиться. Я такой же честный англичанин, как и окружающие меня люди. Просто маленький и невидимый, но это, в конце концов, детали и частности.


В германском и русском посольствах отдали бы последний шиллинг, чтобы узнать, кто я, и как мне удалось раздобыть, например, письма графа... Впрочем, молчу, молчу! Мы ступаем на скользкую тропинку государственных секретов и интересов короны. А ходить лучше по сухим и ровным дорогам, если хочешь прожить дольше. И не потерять уважение к себе.


Кроме того, полиция, которой я иногда помогаю, тоже постоянно просит поменьше говорить об этом.


Туман плотно накрыл улицу. Облепил её, словно сам воздух пропитался водой, оседающей на всем и везде. Не то что неба – фонарей, жёлтыми пятнами ломающих муть ночи, почти не видно. Нечто чуть светлее мрака, не более того. Спасает, что мы видим в темноте, иначе в такую ночь даже я не рискнул бы выйти наружу. Угол дома, перекрёсток. Даже вблизи фонарь напоминает уходящую вверх колонну, на которой, где-то очень высоко, поселился светлячок. Легонько касаюсь фонаря тростью – рукой, даже через перчатку, это больно. Бронзовый наконечник звенит о железо. Тихий колокол ночной столицы, мелодия ночи – и только для меня.


– Нечто неладное в воздухе... – тихо говорю я пустой улице. Фонарному столбу. Перекрёстку и далёкому стуку копыт – ночной кэб, не иначе. Либо почтовый дилижанс. Все остальные давно спят, а мне вот не по себе. – Что-то скоро случится.


Сейчас? Нет. Чуть позже. Но совсем рядом запах... Я не знаю, как назвать его. Беды? Вероятно, так. Чужой беды, джентльмены.


На Бейсуотер-роуд фонари не горят вообще. Это не игра воображения, я же умудрился увидеть их свет на своей улице. А здесь темно как в аду. Полоса парка за вычурным чугунным забором кажется отсюда, с моей стороны улицы, заброшенным лесом. Деревья сливаются в единый массив, переплетаются между собой, тихо шевелясь на ветру. Жутковато даже для маленького народца, что и говорить о людях. Кстати, вон один из них бежит по мостовой. Эхо шагов гаснет в тумане, их почти не слышно, но они есть.


Великое Древо, это девушка! Да-да, отсюда я уже вижу дешёвое платье, накидку с капюшоном – непременно из грубой шотландской шерсти, какие носят молочницы и служанки. Дробный перестук деревянных подошв и хриплое, загнанное дыхание.


Она явно спасается от кого-то, но... Даже я, со своим тонким слухом не могу понять, кто преследователь. Улица позади беглянки пуста, она уходит во мрак. Никого? А чей голос тогда гуляет в тумане, отражаясь от стен домов:


– Пос-с-стойте, мисс-с-с... Вам не с-с-скрытьс-ся.


Низкий, глухой голос, шипящий, как рассерженная королевская кобра. Из индийских владений любят привозить подобных тварей отставные офицеры. Люди вообще странные существа.


– Помогите! – неизвестно кому на бегу кричит девушка. Её голос слаб, вряд ли кто-нибудь услышит призыв и – тем более – придёт на помощь. А выговор простонародный, я не ошибся: типичная служанка. Вот она всё ближе, я вижу раскрасневшееся круглое лицо. Растрепанные на бегу волосы, слипшимися прядями из-под чепца, на который надвинут капюшон.


– Пожалуйста, помогите!


Теперь я слышу преследователя. Странный звук – так мог бы передвигаться тигр, если бы они водились в Лондоне. И умели говорить, разумеется. Мягкие тяжёлые прыжки, всё ближе и ближе.


Насчёт кобры я точно заблуждался, у них нет лап.


Я опёрся на трость, прикидывая, чем могу помочь. Выходило, что ничем: револьверов моего размера не бывает, да и железо, проклятое железо... А сражаться тростью с чем-то большим просто глупо. Да он меня и не заметит, наступит и всё: теперь я вижу охотника, и он... огромен. Даже по человеческим меркам. Он страшен и зубаст. И самое главное – я, без ложной скромности знаток людей и маленького народца, понятия не имею, что это.


Точнее, кто.


Девушка пробегает мимо меня, прижавшегося к стене дома, от неё пахнет потом и страхом. Преследователь вновь шипит и делает последний, длинный прыжок, вытягиваясь в полёте и вновь собираясь в тугую пружину уже возле девушки. Прямо за её спиной.


– Пожалуйста!.. – звучит как выстрел. Потому что дальше слов уже нет, только крик боли и жутковатый хруст раздираемого мяса. Чудовище довольно рычит, негромко, но достаточно убедительно, чтобы я и дальше притворялся частью стены, закопчённой, как и все лондонские постройки старше десяти лет от роду.


Эхо уносит звуки ночной охоты в туман, бросает их в пелену деревьев, словно остатки мяса другим, слабым, хищникам и трупоедам.


На место смерти девушки лучше не смотреть. Голову в чепце чудовище оторвало напрочь и отбросило в сторону, она лежит там, как потерявшийся глобус. Лужа крови и белеющие в темноте кости. И зверь, жуткий зверь, рычащий и когтистый. Меня передёргивает от отвращения, хочется стакан джина залпом и никогда больше не видеть этого охотника. Кем бы он ни был.


Тяжёлая, какая-то сплющенная голова с горящими в темноте красными глазами время от времени поднимается от пищи, недовольно поворачивается по сторонам. Вряд ли он меня чует, но что-то мешает зверю спокойно жрать: он то и дело поводит треугольными ушами по сторонам. Рыжий густой мех лоснится на боках и слишком коротких для такого туловища лапах. Длинный хвост нетерпеливо хлещет по мостовой словно мокрая верёвка: ш-ш-шлёп! Странная тварь, но главное – разумная. Я бы сказал, тигр, но несколько карикатурный. Судя по картинкам в газетах и иллюстрациям Брэма, они выглядят по-другому.


От этого и вовсе не по себе.


Однако спокойно завершить трапезу ему не дают. И я здесь совершенно ни при чём – нарастая, вдалеке слышится топот копыт, потом полицейские свистки, а затем туман с трудом, но прорезают пятна ручных фонарей. Не сказать, чтобы они вовремя, но хоть что-то. Покой подданных Её Величества в надёжных руках.


– Вон он! Вон! Стреляй, Джим!


– Инспектор, не вижу цель!


– Там кто-то есть. Не промахнись, как в прошлый раз.


Вместо этой глупой перебранки давно бы уже стреляли. А так толку мало: зверь облизывается, длинным, отливающим алым языком, лениво поднимается на лапы, вытягивает одну и что-то чертит прямо в кровавой луже. Хмурится, чертит заново.


Фыркает и бормочет что-то себе под нос. После чего делает великолепный прыжок. Второй такой же уносит поджарое тёмное тело через забор Кенсингтонских садов, а там поймать эту тварь не сможет и весь Скотланд-Ярд. Шум ломаемых кустов стихает почти мгновенно – конечно, с его-то прыжками по семь футов за раз глупо затаиваться на месте. Остаются кровавые брызги на месте несчастной жертвы, первые выстрелы из полицейского кэба непонятно куда, и я. Бежать через улицу сейчас лишнее, стоит затаиться и ждать.


А, нет! Он тоже никуда не делся – я вижу два багровых глаза в гуще деревьев. Он сидит и внимательно смотрит, чем кончится дело. Я вообще перестаю что-либо понимать. Чего он ждёт?!


– Какого чёрта, Джим! Он сбежал. Перестань немедленно!

Над моей головой пуля выбивает из стены кусочки камня, мелкое крошево. Будь я просто с человека, здесь бы и остался, но нет. Не обращая внимания на суетливый танец фонарей поблизости, на беспорядочную пальбу и свечи в окнах домов, я быстро раздеваюсь. Всё долой, всю одежду в пустой саквояж, и не обращать внимания на ночную сырость. Жизнь дороже.


Луч фонаря окидывает стену, возле которой я стою, и скользит дальше. Саквояж я незаметно сдвигаю в сторону низкого окошка подвала, его и специально будут искать, вряд ли найдут. Заберу потом, куда он денется.

– Инспектор, вот место убийства! – преувеличенно громко орёт полисмен. Выслуживается? Ну, это не грех. Хотя в ушах звенит от его крика.

Над нами загораются свечи в окнах, размазанными пятнами бродят по мокрым от тумана стёклам; кто-то приподнимает стекло и выглядывает наружу.


– Джимми, перестань стрелять! – командует из кэба некто невидимый. Грубый и незнакомый мне голос, а ведь всех толковых офицеров я знаю, хоть и не решался встречаться лично. – Это дельце будет посложнее убийства на Сатерленд-авеню!


Видели бы вы убийцу вблизи, офицер... Впрочем, можете перелезть ограду и познакомиться, это не так уж сложно.


– Судя по следам, это какой-то зверь, инспектор. И… Здесь какой-то знак!

Надо же. Первое разумное умозаключение, неплохо для полисмена. Тяжёлый кислый запах крови смешивается с пороховой вонью, чесночным духом от кого-то из столпившихся вокруг останков несчастной девушки полисменов и ясной ноткой односолодового виски – это уже от инспектора, рядовым напиток не по карману.


– Послушайте, инспектор… Может быть, сообщить об этом случае мистеру Холмсу? Если газеты не врут, это очень похоже на... Храни нас Бог, уже пять раз встречалось подобное!


Отлично! Я надеюсь, этот молодой человек сделает неплохую карьеру. По крайней мере, он складывает два и два, получая на выходе четыре, а не какую-то иную цифру. Впрочем, посмотрим, что скажет инспектор – теперь я рассмотрел его в лучах фонарей и узнал Лестрейда. Адски упёртый тип, но смел и решителен. Хотя бы это у него есть. Мозги к кулакам и револьверу, увы, приложить забыли.


– Помолчите, Смитсон! Я сам решаю, кому и о чём сообщать. Впрочем, берите кэб и привезите этого умника сюда вместе с его усатым доктором. Последний раз они жаловались, что мы затоптали все следы.

Понятно. Разглядываю начерченную зверем сложную загогулину на темнеющей кровавой лужице и понимаю – по всей видимости, мне придётся дождаться великого сыщика, а потом взять дело в свои невидимые руки, раз уж так встали звёзды.


Топот копыт по булыжнику затихает вдали, Смитсон спешит. Остальной полицейский отряд занимается – на мой взгляд – сущей ерундой, обыскивает тело покойной, осматривает тротуары и мостовую. Лестрейд зачем-то прикладывает к разорванной шее голову, словно надеясь, что она прирастёт обратно. Жильцы дома, потревоженные шумом, торчали в окнах, вид полиции их успокаивал.


© Юрий Мори


Продолжение в комментариях

Показать полностью

Ответ на пост «Ну что же, ихтиандру вместе скажем - бывай...»

Небольшие зарисовки для караоке...))

Ну и ответ на этот комментарий:

Показать полностью 1

Сны президента

Сны президента Картинка с текстом, Юмор, Политика
Показать полностью 1

По обе стороны

– Каску надень, дурик! – Славка усмехнулся, но как-то невесело. – Дырок в башке мало?


Семь штук, как у всех. Лишних не надо.


Макс натянул обратно шлем, глянул в прицел. Позиция у них фуфло, но пока можно и здесь залечь. Оптика показала, что стрелять пока не в кого: кусты по ту сторону прогалины в редком придорожном лесу были неподвижны. Никого крупнее мышей, да и тех не видать. За спиной у них со Славкой насыпь, в которой горизонтальным колодцем темнело пятно водослива, чуть выше – полотно узкой асфальтовой дороги. Вот её и надо держать. Сейчас в этой серой грязной полосе – их смысл жизни.

Весь – и ещё немного.


– Если кто появится, Смирнову сразу доложить надо. «Баофенг» не просри, связи не будет.


Макс ощупал рацию: на месте. Доложит. Жара вот только измучила, потому и каску снял. Протереть рукой бритую наголо голову, пачкая грязью. Воды бы ещё...


– Фляжку дай, Славик.


Вот тут всё и началось. Даже стрекотания движков тяжёлого дрона не расслышали, тетери глухие: он вынырнул со стороны кустов, низко-низко. Зализанный, серо-голубой с пятнами камуфляжа, страшный. Оператору хорошо – сиди себе за километр и кнопки нажимай. Вот и нажал, как только разглядел двух необстрелянных дурачков возле насыпи.

Славка – так и не выпустив фляжку из рук – откинулся назад. Словно поудобнее на диване расположился перед телеком: что там сегодня покажут? Три крупнокалиберных: плечо, грудь, живот. Интересное кино, но последнее в жизни.


Тр-тр-тр! Теперь уже и выстрелы слышно.


Макс нырнул в сторону, не глядя нажал на спусковой крючок. Бог весть, куда стрелял, просто инстинкт. Очередь прошуршала по кустам, если кого и напугав, то только тех самых мышей. Которых не видно.


Беспилотник сунулся было за дорогу, но вернулся, сделав петлю. Макс уронил автомат, дёрнулся в сторону, потом назад. Это всё уже не ползком, на четвереньках, вдруг вспомнив все навыки предков-обезьянок. Пули прошли мимо.


Не попал? Или играется – деваться-то добыче некуда.


Доложить надо. Прорвались, вороги. Но рука не поднималась с рацией возиться, некогда. Потом. Если будет это потом. Стрельбу услышат, сами... А, чёрт, далековато сидят. Не услышат.


Надо.


Надо.


Потом.


Или – сейчас?


А Славке конец. Глаза стеклянные, из дырок кровь толчками плещет. Макс зачем-то схватил его автомат, кувыркнулся назад и понял, что перед ним труба водослива – бетонный дульный срез для пуль-гигантов, откуда воняло чем-то тухлым. Плевать!


Теперь оператор не игрался, но и попасть уже не успел: долбанул по краю трубы, во все стороны камни полетели, земля осыпалась, а поздно – Макс уже под дорогой. В середине трубы, судя по всему. Во весь рост не встанешь, но и так, ползком, нормально.


Только вот – ракеты. Две. На подвесе. Потратит на испуганного человечка под землёй или найдёт другое применение?


Ярко-белое с какой-то ядовитой желтизной в центре пламя вдруг ударило со всех сторон, Макса подбросило, разорвало на части, нечто беззвучно выжгло всё вокруг. Воздух, бетон, сырую полосу земли с плесенью под брюхом. Грохота взрыва он не слышал: тело летело вперёд как из пушки, в нарастающий светлый круг в конце трубы.


– А-а-а! – заорал боец, не слыша самого себя. И всё на время закончилось. Или само время остановилось, удивлённо шевеля усами часов, словно спрашивая: что это было?


– Ты кто есть-то? – проворчал голос над головой. Макс приоткрыл левый глаз, снова зажмурился от яркого света. Потом открыл оба. Залитые солёным потом веки пощипывало, в голове была каша из Славкиного мёртвого лица, белого пламени взрыва, стрекотания и – почему-то – тихого шёпота матери.


«Ты уж вернись живой, а...»


– Макс я. Максим Петров. Вторая рота батальона имени...


– Погоди, погоди. Понял я всё. Встать можешь?


Мужичок над ним наклонился напрочь незнакомый. Одет в потёртое всё, застиранное. Лицо в морщинах, глаза такие... выцветшие уже, стариковские. Но смотрит участливо, без злости. Макс разжал сведённые пальцы: так и держал чужой автомат, не выронил.


Герой, практически. Тьфу...


Мужик подал руку, помог подняться. За оружием пришлось наклониться, закинуть на плечо. А вот каски не было: бритую голову обдувал летний ветерок. Унесло шлем-то, сорвало. Одежда вся в дырах. И берцы казённые так разнесло, что пальцы торчат. Проще босиком дальше идти. А рация на месте, пора сообщить уже.


Теперь точно пора. Трусливая ты скотина, Макс, их уже накрыло, небось.


– Макс, значит... Имя важное, гм.


Дороги рядом не было. И трубы водослива, и насыпи. Они стояли на пригорке: Петров обернулся налево, направо – незнакомое место. Дорога одна внизу змеилась, и та грунтовая, с хорошо видными следами колёс и почему-то копыт. Глушь, однако.


– Имя как имя. А ты кто будешь?


– Эт-та хороший вопрос. Да кто скажешь, тот и буду, – старик пожевал узкие бескровные губы. – От тебя всё зависит.


– Это почему?! – растерялся Макс. Снял с пояса «Баофенг», пробежался по диапазонам. Тишина. Раз назвался, два, три. Глухо со связью-то. Сидят ребята и не знают, что дрон на подлёте. Хреново, что сразу не вызвал... – Как ты от меня зависишь, дед?


Старик почесал затылок.


– Так, это... Ты ж – Создатель. Кроме тебя здесь и нет никого. Всё здесь – ты.


Вот те новости! Первый же селянин – и сразу псих. Не иначе, молиться сейчас начнёт, а то и жертвы приносить. Богу Максу, ага.


– Войска где поблизости?


– Да опять же: как скажешь. Хочешь – здесь, а нет – так и нигде.


Что он несёт, пень старый...


– Хочу я воды чтобы много было. Такая моя создательская воля, – схохмил Макс, только тут же так и сел. На белый песок, не загаженный, в отличие от родных черноморских пляжей, ни мусором, ни вынесенными на берег щепками, сухими водорослями и прочим морским добром. Идеальный такой песочек, как на фотошопной рекламе Мальдив.

Автомат брякнулся с плеча, да и чёрт уже с ним.


– Воды... Немало воды в руках Создателя. Хоть весь мир залей. – Старикан был предельно серьёзен. Так и стоял рядом, будто охраняя. – Или ты питьевой хотел? Так только скажи, будет море пресное.


– Лучше б пивка ведро...


Упс! Хорошо не на голову вылилось. Брякнуло ручкой, уйдя до середины в песок. Макс заглянул внутрь и где-то в глубине пены, в янтарных просветах разглядел своё отражение. Короткий пушок волос, запавшие глаза, туго обтянутые кожей скулы с трёхдневной щетиной.


– А кружку? Не по-собачьи же из ведра...


Через полчаса жизнь слегка наладилась. И стол, и стулья, и ветерок с моря способствовали. Да и дед, так и оставшийся безымянным – лень было придумывать ему погоняло – оказался отличным собеседником. Собутыльником. Соведёрником даже.


– А если я умереть захочу? – полез в глубины местного мироздания Макс.

– Умрёшь.


– А потом ожить?


– Тоже запросто. – Кивнул старик.


Гм. На всё ответы есть – и ведь простые! И пиво чудесное, сколько пили не нагрелось, не выдохлось.


– А девки в этом раю есть?


– Так от тебя зависит.


– Ну... Пусть будут.


Пляж наполнился смехом, щебетанием, стуком волейбольных мячей, шуршанием фантиков и одетыми в нескромные купальники девушками. Видимо, в меру его, Макса, фантазии – похоже на то, блондинок больше, чем остальных. А вон та, фигуристая, на Наташку Самойлову как похожа, из параллельного класса!


– Недурно. А как ты понял, что я – Создатель?


– По имени. Все знают, что это твой мир.


– А почему рация не работает? Мне надо сообщить было...


– Захочешь – заработает. Только это всё иллюзия, Макс. Нет здесь никого, кроме тебя. Стало быть, и сообщать некому. Но тебе покажется, что поговорил с кем-то.


Девушки в беседу не лезли, но глаз радовали. Что ещё нужно?


– Сойка, Сойка! Я – третий. Приём.


– Сойка на связи, что у вас там?


Смирнов? Или морок это? Иллюзия, как сказал дед? Слышно чисто, голос похож, но вот теперь Макса накрыли сомнения с головой.


– Атакованы. Сергиенко погиб. Дрон взорвал дорогу, может идти в вашу сторону.


– Принято, третий. Ждём. Спасибо, Создатель!


Нет, ну бред. Предсмертный или посмертный, а, может, ведь – и правда это всё.


– Дед, а дед? А на той стороне... Ну, где я раньше был – там люди настоящие?


– А ты всегда был только здесь. Не знаю я ничего про другую сторону. Нет её.


Солнце приятно припекало. Сидеть в драном камуфляже и рваных ботинках Максу давно надоело, он разделся до трусов и цепочки с солдатским медальоном. Лепота!


– А если я вернуться захочу?


– Куда?


– Туда!


– Раз хочешь – вернёшься. Только это тоже иллюзия. Ты один и всегда был один, остальное тобой же и выдумано.


– Но как?!


– Тонкая материя создаёт миражи из смертного вещества. Но это как пластилин: слепил, поиграл, смял. И лепишь иное.


Макс кивнул. Объяснение как объяснение, чем оно хуже других.


Над морем, изменившим цвет с приторной лазури на нечто угрюмо-зелёное, зажглось второе солнце. Третье. Ради разнообразия, все светила перекрасились в алый, синий и фиолетовый, придав пейзажу тревожный оттенок. Девушки куда-то пропали, повинуясь подсознательным приказам, а сам Создатель – лень было вставать – облачился мысленно в длинную соболиную мантию с запятыми меха. Жарковато, но сойдёт. Как на какой-то картине – всплыло же невесть что из памяти.


На голове криво сидела тяжеленная золотая корона. Чашка для пива стала сперва оловянной, с чеканкой, после золотой, а напоследок – хрустальным кубком, мрачно сиявшим отсветами фиолетового солнца, самого маленького и шустрого из трёх.


– Ты мне не веришь? Или просто осваиваешь силу?


– И то, и другое. Не мешай.


Над морем летела музыка. Тяжёлые риффы, мощный вокал – нечто пауэр металлическое. Мир сошёл с ума и центром этого безумия был он сам, Макс Петров.


– И всё же другая сторона есть, дед. Не может её не быть – каждый человек равен миру, но миров много.


– Опять же – тебе решать.


Макс встал, мантия зашелестела и превратилась в натовский пиксельный камуфляж – такая одёжка лучше, если выживет – пацаны обзавидуются. Берцы совсем новые, целые, никакие пальцы не торчат врастопырку. Автомат на плечо. Рацию в руку. И – последний тост, до дна.


Только что бы такое сказать для вечности? А, плевать, молча можно выпить. И назад. В тот же момент. В ту же нору под узкой грязной дорогой, соединявшей трижды никому не нужные деревеньки.


Можешь, значит обязан.


Славку нашли сразу. Как лежал за насыпью, так остался с фляжкой в руке. А вот Макса группа Смирнова, предупреждённая вовремя, поискала. Постаралась. Иди раскопай сапёрными лопатками завал, заберись в мешанину воронки посреди изувеченной дороги, раскидай бетонные обломки.


Но, конечно, справились – наши своих не бросают даже мёртвых. Особенно, мёртвых.


Кто его знает, Петрова, как он умудрился их вызвать из-под земли, ни один сигнал, по идее, пробиться не мог. Но вызвал и предупредил перед смертью, было же. Было...


Непонятно только, почему вокруг тела всё осколками хрусталя засыпано, но над такими загадками времени не было голову ломать. Враг наступал. А миров – много.


«Я вернусь, мама. Обязательно. Только не знаю, куда...»


© Юрий Мори

Показать полностью

Убежище 215

Рюкзак неплохой. Крепкий. И нести удобно. Сперва Михаил предпочёл бы рамный, а не эту поделку для студентов, но выбирать не приходилось. А сейчас привык. Да и сколько тех вещей-то с собой, чтобы таскать туристский...

- Дядя Миша, нам долго ещё идти? - Светка похожа на грушу в огромной взрослой куртке, обвисшей на узких плечах. Сверху торчит увенчанная зелёной шапкой с помпоном голова. Так наряднее, что ли? Или чтобы шрам, стекающий от макушки через лоб почти до правого глаза, скрыть?

Кто их, девок, разберёт.

- По плану восемнадцать километров. Шестнадцать точно прошли, считай сама, - строго отвечает Михаил. Нога перестала болеть и теперь просто опухла, напоминая о себе жжением где-то под кожей, от колена и ниже. - Устала?

Светка вздыхает, высовывает из слишком длинного рукава кончики пальцев и поднимает воротник, почти спрятав лицо.

- Ну да... - жалобно тянет она оттуда, из глубины. - И есть хочу.

- Скоро деревня, судя по карте. Озерки какие-то. Там поедим.

- А дадут? - Светка высовывает любопытную мордочку наружу. - Даже не верится.

- А мы заплатим! - в тон ей отвечает Михаил и через силу улыбается. Идти ещё километра полтора, а нога как бревно. Не чувствует, как наступает, только щиплет изнутри. Он удобнее перехватывает палку, опирается всем телом и ковыляет дальше. Светка идёт следом, иногда оборачиваясь на оставшиеся позади кусты, растущие вдоль лесной дороги.

С момента их встречи уже неделя. Семь суток. Раньше она отмеряла дни как привыкла в школе - по дневнику: три дня столбиком слева, три - справа. Воскресенье в уме. Теперь о дневнике пришлось забыть, как и о многом другом, но привычка осталась.

Михаил нашёл Светку в подвале разрушенного дома. Над землёй торчали послевоенные абстрактные скульптуры - бунтующий железобетон a la naturel, а внизу было прилично: лежанки, сбитые из остатков мебели оттуда, сверху. Почти целый стол с неведомо как уцелевшей керосиновой лампой. Очаг, аккуратно выложенный из кирпича. Даже дым наверх уходил не через дверь, а в огрызок трубы в потолке.

По дымку он и нашёл убежище.

Внутри были проблемы: два парня лет по двадцать, точнее Михаил определить не смог. Да и не сильно хотел, потому что пришлось почти сразу стрелять. Добрым словом и пистолетом можно добиться больше, чем только словом... Как обычно, в общем. Особенно когда ты немолод, крепко хромаешь на левую ногу и просишь просто ночлега, а в ответ рискуешь быть напластанным двумя ножами сразу. Хорошо, ствол достал ещё за дверью. И патрон дослал.

- Дядя Миша, там впереди есть кто-то! - Светка прижимается к нему сзади, выглядывая из-под руки. - Переждем?

Вот лучше бы да. Переждать. Пистолет, аккуратно почищенный и завёрнутый в промасленную тряпку, лежал в рюкзаке. Выкинуть жалко, патронов в магазине уже нет. Один в стволе, но это не вариант. Если что, отбиваться палкой, то есть, считай, ничем.

- У тебя зрение получше, Светка, кто там есть-то? - он щурится, оттягивая пальцем край глаза, но смиряется: с минус четыре без очков видимость никакая. Шевелится кто-то метрах в ста, а кто и зачем - загадка.

- Три мужика. Без оружия, вроде. И тётенька. Похоже, дерутся, но сама не разберу.

«Тётенька»... Впрочем, с высоты Светкиных тринадцати лет все, кто старше - тётеньки. И дяденьки. Кроме тех двух уродов, что насильно держали её в подвале за прислугу и подстилку. Тех она так и назвала тогда - уроды. Когда помогала трупы оттащить в развалины.

- Если без оружия... - Михаил задумывается. - Пошли поближе, может, договоримся.

Пока они дошли, двое мужиков уже прилегли отдохнуть после метких ударов «тётеньки». Судя по лужицам крови, прилегли надолго. Без медпомощи, скорее всего, навсегда. Третий держится - то ли сильнее остальных, то ли просто осторожнее. Толстый, но быстрый. Оружие, кстати, у обеих сторон конфликта есть - мясницкого вида тесак у мужика и узкий, видимо, военный нож у девушки. Толстяк сопит и время от времени с надеждой оглядывается на павших друзей - не помогут ли?

Вряд ли. Михаил, хоть и не врач, но насмотрелся за эти полгода всякого. Если бы раны были легче, хоть уползти бы попытались. А они лежат кулями, один, похоже, и не дышит уже.

- Пошли вон! - шипит им со Светкой девушка, умело оттесняя оставшегося врага к деревьям. Похоже, третий проигравший на подходе, вопрос времени.

- Мы мимо, мимо... - мирно говорит Михаил. - Не наше дело. Светка молча сопит рядом. Видно, что манера обращения девушки с ножом её зацепила. Понравилась.

- А меня научите? - вдруг спрашивает Светка. Девушка на мгновение отвлекается и тут же получает резаную рану на руке. Неглубоко, но неприятно.

- Вот ты, сука! - Мужик, ударив, чуть расслабляется и сразу платит за это: прямой в грудь, с огромной силой, даже хрустнуло что-то под лезвием.

Девушка выдергивает нож и сразу отскакивает, настороженно глядя, но волноваться не о чем. Сперва падает тесак из разогнувшихся пальцев. Потом и сам толстяк тяжело заваливается вперёд.

- Ты, вонючка, чего отвлекла меня? - ворчит девушка на Светку. - Чуть не прирезал...

Она аккуратно вытирает нож о спину павшего воина и суёт в обнаружившиеся на поясе ножны.

- Вы можете меня научить? - повторяет Светка, зачарованно глядя на победительницу. Михаил чувствует себя лишним здесь и сейчас, но молчит. Пусть спросит.

- Зачем это мне? - спрашивает девушка. Вблизи она даже для Светки не тянет на тётеньку. Двадцать три. Четыре?

- Мы вам заплатим, - уверенно отвечает Светка. - Да, дядя Миша?

Михаил пожимает плечами. Сама спросила, сама решает, посмотрим, чем дело кончится.

Девушка подтягивает ремень с ножнами, топает ботинками, стряхивая с них комья грязи после танца с ножом, застегивает доверху «молнию» на короткой куртке. Движения быстрые, привычные.

- Вы двое - дурачки, да? Блаженные? Таких и грабить жалко. А придётся! - она подходит вплотную к Михаилу. Чёрт, даже палкой не ударишь, замаха нет... - Давай, что есть ценного, и уматывайте!

Глаза у неё страшные. Серые, прозрачные, немного навыкате. Обычные девичьи глаза, но внутри ощутимо плещется безумие. Михаил понимает, что этой - он ничего не сделает. Не успеет. И отдать-то нечего, Светка же не то имела в виду...

- Тётенька, да у нас нет ни хрена, - Светка скользит из-за плеча и встает рядом с ним. - Мы зато маршрут знаем. До Убежища.

«Ох ты ж, коза! Кто тебя за язык тянул...».

- До какого? - явно разбираясь в вопросе, спрашивает девушка. Сумасшествие в зрачках сменяется лёгким интересом. - Номер знаете?

- Двести пятнадцать, - тихо говорит Михаил. Лёгкий интерес сменился активным. - Но я только на память, карты нет...

Это сразу надо сказать, чтобы не забрала все шмотки в надежде дойти самой. С неё станется. Такие по трупам не то, что ходят - танцуют.

- Кодированный? - спросила как сплюнула. С пренебрежением. Ну и чёрт с ней, не важно. Он не обидчивый.

- Да. Я, собственно, и не военный. Я бухгалтер. Просто так получилось...

- Не имеет значения. Далеко идти? - тон армейский, командный. Кто ж ты есть такая?

- Девяносто километров. Плюс-минус. - Михаил осторожно выдыхает, поняв, что весь разговор почти не дышал. Напугала она его, напугала, что тут говорить. - Я направление знаю и расстояние. Остальное... Ну, по мере приближения. Всплывает в голове, само по себе как-то.

- Знаю такую технологию. Пошли вместе, - приказывает девушка и суёт ему узкую твёрдую ладонь. - Виктория. Спецназ генштаба ВВС.

- Михаил, - он жмёт ей руку. Как кусок доски, обтянутый шершавой кожей. Рукопашница, сто процентов, жал он уже такие руки. В прошлой жизни. С тех пор насмотрелся и военных всех видов. Танкистов без танков видел, ракетчиков без ракет тоже. Спецура от летчиков в лице милой барышни посреди леса уже не удивляет.

- Светка, - представляется его спутница и шмыгает носом. Нос розовый, кроличьего оттенка, острый как морковка.

- В Озерках отряд стоит, эти вот... - Виктория машет в сторону лежащих. - Оттуда. Обойдём по лесу, и ночевать там придётся, есть одно место. Плюс транспорт, если повезёт завести.

- А чего - отряд? Самооборона? - растерянно спрашивает Михаил.

- Охотники, - плюёт Виктория. - Вёртышей ловят, придурки. Ни оружия, ни ведуна своего... А тут я. Нет оборотней, так хоть потрахаемся, мне этот жирный так и сказал. А у меня настроения что-то не было с крестьянами валяться, да ещё с тремя сразу. С головой что у тебя?

Она смотрит на Светку. Та стягивает за помпон шапочку, открывая шрам. Привет от тех самых уродов на всю оставшуюся.

- Ясно... Повезло, глаз цел.

Светка кивает и молча натягивает шапку обратно. Несмотря на июнь, холод стоит собачий. Но к этому уже все выжившие притерпелись, не самая большая проблема.

- А чего вдруг здесь вёртышей ловят? Они ж в городах, вроде? - Наивно спрашивает Михаил, цепко следя за Викторией. Сам не встречал, но историй ходит тьма. И все одна другой страшнее...

После активного обмена ядерными ударами по городам и военным базам воевать стало особо некому. Да и не с кем. Заключительный аккорд взаимных пинков через океан пришелся по мирному населению. Отечественная «мёртвая рука» отослала остаткам населения штатов букет из боевых бацилл, а вот в ответ... Чёрт его знает, что это было. Учёных теперь не сыщешь, а вариантов в народе масса. Некие сверхбактерии. Газ, меняющий ДНК. Нано, прости Господи, роботы. Вплоть до применения боевой магии - почему бы и нет, чем чёрт не шутит?

Творец зла не шутил совершенно...

- Говорят, ходят, - равнодушно пожимает плечами Виктория. - Да наплевать. Сейчас я сумку заберу и пошли-ка в лес.

Она отходит от места схватки, выдергивает из кустов длинную армейскую сумку, подходящую для переноски оружия и прочих бытовых и боевых нужд. Расстегивает «молнию» и её попутчики видят, как из сумки высовывается любопытная кошачья морда. Михаил успокаивается - кошки вёртышей на дух не переносят, раз таскает с собой - всё в порядке. По крайней мере в этом вопросе.

Результат последней атаки не порадовал. В атакованных заключительной волной ракет городах люди начали меняться. Месяц. Два. После, оставаясь внешне неотличимыми от соседей, они приобретали самые разные качества, исторически не присущие homo sapiens. Скорость. Сила. Умение дышать под водой. Слышать и передавать мысли. Теле- и пирокинез. Никто не знал, что ещё. Самая разнообразная чертовщина, одним словом.

Но эти модификации стали только первым шагом. Перевёртыши, сразу сокращённые гласом народным до нынешнего названия, тянулись к себе подобным и как-то уж очень быстро переставали контактировать с обычными людьми. Могли, но не имели желания.

Они собирались вместе.

Они обживали города и медленно, но верно изгоняли оттуда жителей.

Вёртыши не боялись радиации, что и вовсе пугало. Последние слухи говорили, что на обычных людей они открыли охоту, активно, впрочем, собирая технику и прочие остатки цивилизации. Распознать одинокую особь могли только ведуны - некоторые люди как-то чувствовали вёртышей. Или кошки. Как вариант.

- Михаил, вы ранены? - Он отвлекся от грустных мыслей, с трудом перебираясь через завал из упавших деревьев. Рюкзак цеплялся за ветки, хотелось плюнуть на всё, сесть на бревно и часок отдохнуть. Жаль нельзя.

- Нет. Это... Травма, в общем. Я дойду куда надо, Вика...

- Виктория! - строго поправляет девушка. Она-то легко лезет через самый бурелом, с каким-то даже удовольствием. Сумка, довольно увесистая на вид, висит у неё на плече, никак не замедляя передвижение. Кроме кота, иногда выглядывающего с видом пресыщенного жизнью аристократа, там что-то негромко позвякивает. Металлический такой звон, характерный.

- Травма... - Михаил запретил себе вспоминать, как голыми руками стаскивал с себя рухнувшую кирпичную стену. Как орал, стараясь пробиться через завал, ломая ногти, чтобы вытащить жену и близнецов. Как...

Ладно. Хватит. Достаточно.

- До точки минут двадцать. Справишься? - Виктория смотрит на Светку. Та совсем расклеилась, чихала, вытирая нос рукавом, покрытым уже блестящей коркой. Но идёт исправно, уж не хуже Михаила.

- Да, Виктория! - чётко отвечает девчонка. - А как кису зовут?

- Не важно, - резко бросает спецназовка и лезет в очередной завал. Вроде, не тайга, а еле идут. Даже есть приходится на ходу: Михаил вытаскивает сделанные на предыдущем привале бутерброды из хлеба с холодным мясом. Никто не благодарит, но и не отказывается.

Дальше топают молча, пока в ровном частоколе деревьев не становится виден разрыв. На поляне, рядом с домиком из почерневших от времени бревен обнаруживаются колодец, небольшой сарай и - совсем уж неожиданный здесь - небольшой вертолёт. Чёрная двухместная машина, без опознавательных знаков, затянутая сверху сеткой. С воздуха и не разглядеть, хотя - кто сейчас летает-то?

- Офигеть! - не сдерживается Светка. - Вот это да...

Виктория сердито глядит на неё через плечо, но молчит. Кот одобрительно осматривает место назначения, облизывается и больше в сумку не прячется. Так и оглядывается вокруг, пока вся группа не заходит в дом.

Михаил поднимается по скрипучим ступеньками последним. Обернувшись на вертолет, понимает, что перед глазами всплыл завершающий кусок карты. Как ломтик паззла вложили в финальную свободную ячейку. Убежище обозначено звёздочкой. Да, отсюда по прямой восемьдесят семь километров. Забавная психотехника... Надо же было так попасться под руку полковнику тогда, перед последним ударом по городу. Им, семерым выжившим в штабе, включая гражданских, карту в голову и всунули. Вспышка света и гуляй, вспомнишь по мере приближения. Дошли остальные, нет - кто ж их знает...

- Михаил, вы в технике разбираетесь? - Виктория аккуратно кладёт сумку на низкий самодельный стол, вытаскивает кота, оказавшегося довольно крупным зверем, и начинает что-то искать, звеня железками.

- Ну... На уровне «почини выключатель», - отвечает он. - В детстве с отцом машину чинил, кое-что помню. Но тут специалисты по «жигулями», наверное, ни к чему?

- Да хрен его знает... - роясь в сумке, говорит Виктория. - Я умею пилотировать вертушку, но меня предупредили, что сперва надо проверить. Движок глохнет. Не хотелось бы взлететь и грохнуться. Пошли!

Она вытаскивает из сумки небольшой прибор со свисающими щупами проводов и толстый мануал с броской надписью Robinson.

Через полчаса тестирование закончено. С точки зрения Михаила, помогло выкручивание свечей. Мнение Виктории осталось неизвестным, но движок работает как часы. Пора бы и лететь. Заодно Михаил подумал, что, наконец, посидит, иначе завтра на ногу не наступить - нагрузка чересчур велика.

- Направление? - щёлкая стартовыми тумблерами, деловито спрашивает Виктория. Сетка свернута и спрятана в багажнике, кот и девочка уже в салоне.

- Северо-северо-запад, триста сорок градусов, - чётко, как у доски на уроке, отвечает Михаил и сам удивляется. Откуда ему знать? Часть кодирования, не иначе.

- Ориентиры?

- Впадение небольшого ручья в реку, затем левее русла реки двойной холм. Дистанция восемьдесят семь.

- Принято! - кивает Виктория. Дальше разговаривать невозможно, лопасти грохочут над самой головой. Пассажирская гарнитура - вот она, только руку протяни к стойке, но пользоваться ей Михаил не умеет, а учить тут никто никого не собирается. Остаётся смотреть на плавно уходящую вниз поляну, верхушки сосен и удаляющиеся крыши домика и сарая.

Вертолет девушка ведёт уверенно, что успокаивает. Внизу лес, потом проскакивает небольшая деревенька - видимо, те самые Озерки. Снова лес. Начинается река. Виктория держит маршрут по компасу, не над руслом, поэтому река то появляется внизу, то уходит в сторону, виляя как змейка.

Виктория показывает рукой вниз. Да, вот тонкая нитка ручья вливается в речку. Почти на месте. Вертолет забирает левее и скоро показывается двойной холм. Ни дорог к нему, ни каких-то признаков жилья вокруг. Холм и холм, только почти у подошвы удивительно удобная для посадки площадка. Неправильной формы, даже со спутника не поймёшь, что деревья специально убраны. Впрочем, спутники пожгли в самом начале всей заварухи, некому теперь с небес смотреть.

- Садимся! - по губам угадывает Михаил. Нога немного прошла, что ж, можно и продолжить. Тем более, цель - вот она.

Вертолёт замирает точно в центре площадки. Двигатель остановлен, но лопасти, замедляясь, ещё нарезают воздух на ломти.

- Вход где? - деловито спрашивает Виктория. Несмотря на напускное равнодушие, вид у неё довольный. Наверное, медаль дадут, или что там у них в цене в спецназе? Наградной рюкзак с автографом командира?

- Вон там, у левого от нас холма, внизу темное пятно, видите? Это на самом деле дверь. Подойду ближе, вспомню код.

- Шагай! - девушка забирает из салона сумку, достает нож и, оглядываясь, идёт следом за ковыляющим Михаилом. Светка, путаясь в своей взрослой куртке, спешит за ними.

Дверь вблизи - камень камнем. Только небольшая коробочка справа от валуна намекает на большее. Михаил поднимает крышку и уверенно набирает семь цифр. За камнем слышен нарастающий скрип механизма, какое-то гудение, потом щелчок и вся глыба легко поворачивается вокруг оси, открывая узкую щель. Человек, даже толстый, пройдёт запросто, а вот тот же мотоцикл не закатишь. Да и чёрт с ним, нет у них мотоцикла.

Михаил идёт первым, Светка за ним, держа за рукав и словно боясь потеряться. Виктория шагает последней, так и держа в руке нож. Привычка или боится кого-то?

Коридор заворачивает почти под прямым углом и упирается в дверь. Опять кодовый замок. Классическая военная паранойя или что-то большее - теперь уже не узнать. Строители убежища в лучшем случае сидят по подвалам или стали вёртышами. В худшем от них остались тени на бетонных стенах, возле которых людей испарило близкой вспышкой.

- Код тот же?

- Нет, другой. Сейчас наберу.

За этой дверью после набора кода снова слышен гул двигателя и лязганье чего-то металлического. Но сама дверь заперта, Михаил безуспешно дергает за ручку, потом перестаёт.

- Ждём, это лифт, - внезапно вспоминает он ещё кусок кода. - Нам на минус шестой, в командный пункт.

- А там? - внезапно спрашивает Светка. Лицо у неё странно озабоченное, словно разом повзрослевшее.

- А там мы узнаем, для начала, есть ли тут ещё люди, - подбадривающе улыбается Михаил. Хотя и через силу, слишком уж устал. - Если есть, знакомимся. Опять же, душ не помешает и поспать минут шестьсот. Да, пожрать бы ещё не на бегу! Всё остальное завтра.

- Что - остальное? - жёстко уточняет Виктория. Кот молча выглядывает из сумки, как будто соглашаясь с вопросом хозяйки.

- Как жить дальше, вот что остальное... - устало отвечает Михаил. Дверь перед ним наконец-то щелкает замком и приоткрывается. По-военному аскетичная кабина, крупная надпись «Не более 8 человек», ряд кнопок, на единице горит красный светодиод.

«Где бы ещё набрать эти восемь человек», - грустно думает он. Обе девушки заходят внутрь, Виктория захлопывает за собой дверь. Михаил жмёт кнопку «-6» и лифт медленно опускается вниз, куда-то в толщу земли. Кнопки, кстати, размечены до минус десятого, наверное, там склады или что-то подобное.

По командному пункту сразу ясно, что никого больше здесь не было. Слой пыли на креслах у погасших экранов, приглушённый аварийный свет - да и тот вспыхнул только, когда они вышли из лифта. И тишина. Вязкая, давящая по краям сознания тишина.

- Прекрасно! - говорит Виктория, осматриваясь. Ставит сумку с котом к одному из экранов на стол, прямо на клавиатуру. - Какой код полного доступа?

- Давай, это останется моей маленькой тайной? - внезапно отвечает Михаил. Или это говорит часть кода, требующая сохранения тайны изнутри? Не поймёшь.

- Светка, отойди к дальней стене, и стой там, хорошо?

Девочка пожимает плечами и идёт, куда сказано. Виктория перехватывает в руке нож, провожая её глазами. Потом снова смотрит на Михаила.

- Догадался? Но зачем тогда приволок меня сюда?

- О чём догадался? - растерянно спрашивает Михаил, но потихоньку осознает, что происходит. - Так ты что, вёртыш?! Но... кот же?

Он суёт руку в снятый и расстёгнутый рюкзак, закрывая его от Виктории телом. Вёртыш смотрит на него своими бешеными глазами и медленно говорит, не поворачиваясь:

- Я обещала тебя, Светлана, научить работать ножом... Первый урок.

Её спортивная фигура, затянутая в военную форму, словно размазывается в воздухе. Доля секунды - и она уже за десяток метров, возле Светки. Почти невидимое движение – и у смешной груши словно срезают верхушку вместе с шапочкой, отрубленная голова падает на пол и остается лежать неподвижно. Тело, ещё не знающее, что умерло, дергается, почти взмахивает руками и валится рядом с изувеченной шрамом головой.

Михаил смотрит на умершую Светку, а видит почему-то жену.

Как её тогда по частям достали из-под завала. На близнецов упала плита, это было страшно, но, вроде бы, сразу, а она… Она немного прожила ещё. Наверное, когда он ломал пальцы о бетон, она звала его с другой стороны.

Наверное…

- Урок номер два. Уже для тебя, обычный, - эта стерва просто телепортируется с места на место, никто не может так быстро ходить. Бегать. Даже летать – и то сомнительно.

Виктория уже стоит рядом с ним, держа нож упертым в бок Михаила. Острое лезвие прокололо и куртку, и свитер и упирается под ребро. От лезвия сладко тянет свежей кровью. Кровью еще одной девочки, которую он не смог спасти.

- Код – и ты свободен. Иначе мне придется порезать тебя на ремни, мой малыш.

Сколько злости в голосе, чёрт бы её побрал. Сколько злости…

Михаил нажимает на спусковой крючок, даже не вынув руку из рюкзака. Даже не размотав тряпку. Пистолет заклинит, конечно, гильзе вылететь некуда. Но он должен выстрелить. И надеется попасть.

Никакие способности не помогут, когда стреляют в упор. Виктория могла бы успеть зарезать его трижды и ускользнуть от выстрела, если бы предполагала это. Но тут уж у каждого своя судьба. Он выдернул обожженную после выстрела руку и дул на неё, пока вёртыш медленно, но неотвратимо подыхал. Виктория стояла на коленях, выронив нож и пытаясь зажать дыру в груди, из которой торчали обломки костей и проглядывало через кровь что-то розовое, пузырящееся, всё ещё дышащее, надувающее и опадающее наружу. Кот спрыгнул со стола и подбежал к хозяйке, оборачиваясь и шипя на Михаила.

Наплевать.

Наконец тело медленно наклонилось вперёд и распласталось на полу. Кот подскочил ближе, но Михаил был настороже. Стрелять больше нечем, но никто не мешает просто свернуть ему голову. Вообще никто не мешает. Даже совесть.

Кот остановился, словно обдумывая ту же мысль, потом резко развернулся и выскользнул в коридор. Предстоял долгий путь, мимо лифта, по шахтам вентиляции. Как-нибудь выберется на поверхность, выберется. Без помощницы он почти беспомощен, а его мысленный призыв из-под земли никто не услышит. Значит, придется выбраться.

Михаил сел за главный пульт и сказал основной пароль. Аварийный полусвет заменило нормальное сияние ламп, экраны ожили. Он внимательно посмотрел на отметку мечущегося по коридорам вёртыша. Потом уточнил у компьютера дальнейшие действия. По всему выходило, что сегодня ему везёт больше, чем противнику. Неторопливо сходил на склад, взял автомат, патроны и немного консервов. Для начала хватит, а там разберемся. В жизни появилась уверенная цель – мочить этих тварей. Где угодно. Как угодно.

Метка кота приблизилась к входу в шахту вентиляции, но охранная система сработала на «отлично». Михаилу не особо интересно было – мина-ловушка или лазер, но что-то порубило эту тварь на фарш.

Дороговато всё обошлось. Пора оттащить труп вертолетчицы к мусоропроводу, а Светку нужно похоронить на земле. Непременно там, на вершине одного из холмов. А потом вернуться сюда, за пульт, и подумать, какими силами дальше воевать с тварями. Техники в убежище немало, но и противник… К тому же, на кошек теперь рассчитывать нельзя.

Да, не забыть - рюкзак нужен новый. Взамен простреленного.


© Юрий Мори

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!