DimaMarsh

До столицы он добрался за час. Темнота поглотила город. Заторы и пробки не уменьшились. Громов начал трезветь, головная боль усиливалась. Он с трудом добрался до своей улицы. Перед въездом на парковку его подрезал незнакомый седан и влез перед ним. Ворота открылись, но седан продолжал стоять на месте. Громов несколько раз посигналил; машина не двигалась. Громов выматерился и вылез. Он был готов к драке. Подойдя к двери седана, он почувствовал сильный удар по затылку. Ноги подкосились, в глазах потемнело. Он попытался удержаться за кузов, но рукам не хватило сил, чтобы уцепиться. Громов почувствовал под собой мокрую холодную землю. На мгновение помутнённый рассудок к нему вернулся. Он почувствовал, что руки крепко связаны за спиной, во рту – кляп. Было темно и тесно, ноги согнуты в коленях. Он пытался сохранить сознание, но снова вырубился. Через какое-то время он снова пришёл в себя, на это раз – от сильной встряски. Громов попытался поднять голову, но ударился о крышку багажника. На минуту он запаниковал, начал бить ногами и коленями обо всё, что можно. Поняв, что толку от этого нет, перестал. Ему начало казаться, что всё происходящее – сон.

Машина остановилась. Громов услышал, как люди выходят и хлопают дверьми. Багажник открылся, Громов увидел чёрное небо. Показались двое высоких мужчин, их лица были закрыты чёрными балаклавами. Они вытащили Громова из машины и потащили в сторону. В темноте мелькали красные задние фары автомобиля. Громов не понимал, где он находится и что происходит. Он попытался упереться локтями в землю, но только испачкал рукава пальто, его брюки собирали на себя чёрную грязь. Мужчины бросили Громова на землю. Он поднялся на колени, осмотрелся. Вокруг стояли несколько заброшенных казарм, на них висели тусклые фонари, освещавшие облезлые стены. За казармами было темно до черноты. Рядом стояли два армейских грузовика без номеров. От включённых фар света было немного. Вокруг ходили мужчины с закрытыми лицами, время от времени переговариваясь о чём-то. Из грузовика вытащили длинный, в человеческий рост чёрный мешок; двое, держась за каждый конец, потащили его за казармы, в темноту. Громов понял, что это такое. Один из мужчин подошёл к Громову, вынул изо рта кляп. Громов подвигал челюстью, немного размяв её. У него было столько вопросов, что он не знал, с какого начать.

– Вы кто такие? – Спросил он, несмотря на уверенность в том, что никто не скажет ни кто они, ни что им от него нужно. В контексте происходящего за последние несколько десятков часов, Громов примерно представлял, что будет дальше. Но ему всё-таки было очень интересно, кто стоит за его похищением, а также, зачем и кому это надо: у него ещё была надежда выбраться живым.

Ответы не заставили себя долго ждать. Со стороны, из темноты, медленно, абсолютно беззвучно, выплыл длинный чёрный кузов седана с двумя узкими прямоугольными белыми фарами и огромной квадратной хромированной решёткой. Широкие колёса остановились, пассажирская дверь открылась в сторону, противоположную от двери водителя. Громов узнал британскую марку машины. В темноте показался длинный силуэт, он приближался к Громову. Прищурившись, Громов пытался рассмотреть его. На секунду ему показалось, что это был вовсе не человек: за его спиной Громов рассмотрел две чёрные дуги, идущие из плеч вверх и потом загибающиеся вниз, к земле. За плечами у приближающегося существа было два сложенных, высоких, чёрных крыла. Громов зажмурился. Только этого ему сейчас не хватало. «Пожалуйста, ну, пожалуйста, не надо», – повторял он про себя, сам не понимая, что именно не надо и у кого он всё это просит. Он открыл глаза, когда человек уже подошёл; никаких крыльев за его плечами не было. Громов в темноте рассматривал его: черты, вроде, знакомые. Он что-то сказал одному из рядом стоящих мужчин, тот кивнул, быстро подошёл к автомобилю, в котором привезли Громова, и, не закрывая багажник, завел его и развернул так, что фары осветили Громова и стоящего перед ним мужчину. Увидев его лицо, Громов перестал понимать, что вообще означает всё происходящее: в свете автомобильных фар Громов узнал Дмитрия Афанасьевича. Высокий мужчина в длинном синем пальто холодным взглядом смотрел на Громова сверху в низ.

– Какого хера.., – спросил Громов яростно.

– Ну, здравствуйте, Александр Сергеевич, – со злобным спокойствием сказал Дмитрий Афанасьевич.

Громов абсолютно не понимал, что говорить.

– Чувствуете, – спросил Дмитрий Афанасьевич, снимая пальто, – теплеет? Дело к весне, наконец. А то затяжная зима даже на мои нервы начала действовать. – Дмитрий Афанасьевич сложил пальто пополам и передал одному из мужчин, стоявших рядом. – Отнеси в машину, пожалуйста, – вежливо попросил он.

На нём был чёрный пиджак и белая рубашка без галстука.

– Что вам надо? – Выдавил Громов.

– Мне? – Удивился Дмитрий Афанасьевич. – Конкретно мне ничего не надо, у меня всё есть.

– Тогда, что происходит? Вы меня похитили? Вы так же избавились от Трясогузки? Начальника? Где они? – Громов начал истошно выплевывать вопросы. – Кто устроил взрыв? Кто поджёг здание Комитета?

– Александр Сергеевич, – громко прервал его Дмитрий Афанасьевич, – пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Я ничего не поджигал. Но с ликвидацией всего руководства той кавказской республики вы нам, и правда, очень помогли.

Громов онемел.

– Вы для нас собрали их всех в одном очень удачном месте.

– Для вас? – Переспросил Громов.

– Понимаете, – начал объяснять Дмитрий Афанасьевич, скрестив руки на груди, – есть люди, которые полны сил и энергии, которые хотят жить и радоваться жизни. – Громов абсолютно не понимал, что имел в виду Дмитрий Афанасьевич. – Но, осознав, что никакой возможности применить себя в своей собственной стране у них нет, они решили взять ситуацию в свои руки. Поначалу, их не воспринимали всерьёз. Но я заметил в них потенциал. Ребята, и правда, очень неглупые. А главное, – он сказал, слегка повысив голос, – у них есть мечты, идеи. Они – романтики, не то, что мы с вами, – он усмехнулся, – и работают они во имя этой идеи. Их не интересуют деньги, им не нужна власть. Они просто хотят спокойно и нормально жить, как и все нормальные люди в любых других местах. Это – их самая сокровенная мечта. Разве это так много, Александр Сергеевич?

Громов медленно начинал понимать, о чём говорит Дмитрий Афанасьевич.

– Совсем не много, как мне кажется. Как же нужно довести простых, добрых людей, чтобы они стали профессиональными диверсантами, анархистами, революционерами и саботажниками? – Громов покорно слушал.

– Столица погрязла в хаосе, – выдавил Громов, – сколько ещё людей вы убили? Представляете, что происходит из-за вас?

– Александр Сергеевич, теперь вы начали говорить о людях? Стоя в грязи, на коленях? – Саркастически ухмыльнулся Дмитрий Афанасьевич. – Не прикидывайтесь святым. Скольких людей перебили вы только в одиночку? А сколько ещё умерли из-за ваших прямых действий. Система сгнила. Её нужно уничтожить, сравнять с землёй. И поверьте, это не моя инициатива. Вы как думаете? Я один бегал по центру с канистрой бензина, от дома к дому, и поджигал? – Он засмеялся. – Я, Александр Сергеевич, бенефициар. У меня есть деньги, и, так уж получилось, что я полностью разделяю взгляды этих молодых людей, – он кивнул на двух рядом стоящих мужчин. – Я всего-то обеспечил их средствами, и немного помог в организации, совсем чуть-чуть. Всё остальное – они сами. – Он улыбнулся.

– А они вам что? – Рявкнул Громов. – Что вы хотите в замен? Паханское кресло?

– Тьфу, Паханское кресло, – нахмурился Дмитрий Афанасьевич. – Я уже в возрасте, Александр Сергеевич. – Он начинал злиться. – Я устал. Очень устал. Особенно от бреда, от глупости. Глупости абсолютно всех. От вашего цинизма, лжи. Невероятного уровня коррупции. Это я погрузил столицу в хаос? Да дай бы вам ещё год, тут камня на камне не осталось бы. Этот, как вы выражаетесь хаос, необходим. Как профилактика. Не переживайте, он будет ровно столько, сколько нужно. Пока мы не провели капитальную зачистку от таких кадров, как вы. Он не затянется, но его конца вы уже не увидите.

Громов хотел попытаться вырваться, освободить руки, но они были туго связаны. Он бы попробовал начать отвечать, спорить, приводить какие-то аргументы, но абсолютно ничего не приходило в голову. Всё стало ясно. Он не хотел себе признаваться, но Льезгин оказался прав.

– Где Пахан, вы его убили? – Спросил он.

– Да что вы всё «Пахан», да «Пахан».., – отмахнулся Дмитрий Афанасьевич. – Мне докладывали, что Трясогузка то же самое бубнил.

– А ему вы что сказали? – Громов плевался слюной.

– Ему я ничего не говорил, – холодно ответил Дмитрий Афанасьевич, – с ним я не виделся. Но вас перед вашим концом я захотел увидеть. На таких, как вы, Александр Сергеевич, вся система и строилась. Просто взглянуть в последний раз. На яркого представителя уходящего времени.

– Ну, что, посмотрели? – Огрызнулся Громов. Его начало трясти. Он не понимал, от чего: это не был страх, нет, скорее предчувствие конца.

– Вы, Александр Сергеевич, себя изжили лет этак двадцать назад. Но какой-то странный ход судьбы удлинил ваше существование. Освободил для вас место, и дал воздух, чтобы дышать. Но сейчас даже не нужно прилагать особенных усилий. Маленький толчок, и всё разваливается. Видели, как все побежали?

– А Алексей Алексеевич? – Продолжал задавать вопросы Громов. – Его вы куда дели?

Дмитрий Афанасьевич улыбнулся и молча покачал головой.

– Вот Алексей Алексеевич почувствовал настроение. Учуял, что что-то не так. Не знаю, как, не знаю где. В воздухе, наверное, – Дмитрий Афанасьевич пожал плечами, – но Алексей Алексеевич оказался совсем не тем, кем вы думали. Он сумел во время переориентироваться. Он мне неплохо помог.

Громов пронзительно заорал. Его голос понёсся по тёмной пустоте, рвя её на части. Он упал на бок в грязь, ещё раз попытался высвободиться; верёвка впилась в запястье, пошла кровь. Лицо уткнулось в мягкую холодную грязь. Но Громов не обращал на это внимания. Он бился, как рыба, выброшенная на берег. Это, и правда, был конец.

– При нём было оружие? – Спросил Дмитрий Афанасьевич одного из мужчин, стоявших рядом, не обращая внимания на крики. Один из мужчин в перчатках достал чёрный громовский «глок».

– Прекрасно, – сказал Дмитрий Афанасьевич, – заканчивайте всё это. Прощайте, Александр Сергеевич, – сказал он торжественно. Громов перестал орать, он лежал в грязи, тяжело дышал. – Пожелайте нам удачи в наших начинаниях. В светлое будущее же вступаем! – Он рассмеялся и пошёл к своему лимузину.

Прямо в лицо Громова смотрело дуло «глока». Сердце забилось. Вспышка.

* * *

В течение следующей недели исчезли или погибли в результате несчастных случаев ещё с десяток высокопоставленных чиновников.

О Просвине и Лизоньке впопыхах, в кровавом бардаке и вовсе забыли. А когда все улеглось, о них никто больше и не вспомнил.

На следующий день после смерти Громова, пропал и Алексей Фёдорович Покрошин. Его жена подняла тревогу, пыталась связаться с высокопоставленными знакомыми. Но никого не было: кто-то уехал, кто-то пропал. В истерике она бросилась в полицию, но там было ни до неё и её пропавшего мужа.

Останки Лизогуба нашёл алкаш-охранник. Началось расследование. Но его очень быстро закрыли: за последнее время исчезло столько людей, что расследования могли растянуться на годы.

Тело Громова в чёрном пиджаке, брюках, чёрной рубашке и сером пальто с помятой пачкой импортных сигарет в кармане закопали за заброшенными казармами рядом с тремя охранниками Юрия Трясогузки. Самого Юрия Трясогузку специально зарыли на другом конце столицы, под берёзой. «Кадиллак» почётного работника Комитета, так же как и «джип» Тварина, нашли сожжённым в лесу.

Церберева похоронили за тысячу километров от любимой столицы на скромном сельском кладбище. На похороны никто не пришёл, семья уже как неделю была за границей и узнала о смерти Виктора Павловича только через пол-месяца.

В следующую ночь загорелась Лубянка, причём, таким же непонятным образом, как и остальные здания, похоронив в себе Ивана Здорина.

О Кислове информации не было вообще. Вероятнее всего, он вовремя выбрался за границу.

Что стало со старым, плохо соображающим Паханом, знали только Дмитрий Афанасьевич и Начальник.

* * *

Кресла в высоких министерских кабинетах, на которые Начальник хотел посадить своих знакомых, пустовали недолго и вскоре начали заполняться людьми, которых Громов даже представить себе не мог бы: молодыми, с неплохим образованием, нередко полученным за границей.

События, закончившие жизнь Громова, почти не затронули жизни обывателей. Они, по началу, удивлялись новому правительству, новым лицам, их новым выступлениям с новыми, совершенно другими повестками, но не сопротивлялись. Они всё также заполняли проспекты столицы и вагоны метро по утрам и вечерам. Шли на работу и возвращались с неё. Когда снова начали вещать телеканалы, смотрели свои любимые развлекательные телепередачи. Там тоже стало появляться всё больше и больше новых людей. Разница между федеральными и нефедеральными новостными источниками информации пропала. О произошедшем говорили открыто, ничего не скрывая. О Пахане упоминали только иногда и всегда в недопустимом ранее тоне. Многие признались, что так всё время и думали и совсем не удивились. Кто-то всё ещё не хотел верить в обличительные слова о Пахане, но выражал своё недовольство на кухне, однако, вскорости вовсе замолчал – забыл. Все плакаты с ним в одну ночь исчезли. Его повторяемые всеми цитаты сразу стали неуместными, а на следующий день и вовсе забылись. Его портреты оставили белые квадраты на выцветших стенах. Абсолютно никто не проронил и слезы по поводу его исчезновения. Никто даже не задавался вопросом, куда так внезапно сгинул незаменимый, талантливейший лидер и отец народа, якобы, так его любивший и потративший на него всю свою жизнь. Народ не оценил его стараний или же никогда и не верил в слова о любви и заботе. Как призрак, Пахан исчез из повседневной видимости граждан страны, оставив за собой только выжженную землю.

Вскоре люди привыкли к новым устоям, даже начали принимать участие в некоторых решениях, когда поняли, что если начать отвечать на вопросы правительства, то появляются изменения в жизни. Поначалу было сложно, пришлось многое восстанавливать, заново отстраивать различные институты управления. Новоиспеченные министры, хоть и не всегда соглашались друг с другом, но действовали уверенно и компетентно, набираясь опыта по пути.

Здание Комитета по Надзору за Органами Порядка и Безопасности не восстанавливалось. Так, разрушенное, оно простояло несколько месяцев, резало глаза всем проходящим мимо, портя внешний вид столицы. Потом было снесено – за ненадобностью. Комитет, как инстанцию, так же, за ненадобностью, не восстановили, посчитав его частью репрессивного аппарата прошлой эпохи.

* * *

Начальник в синих джинсах и полосатой рубашке стоял посреди номера «люкс» в пятизвёздочном отеле в Швейцарии. События в его родной стране стали предметом заголовков всех новостных западных каналов. Кто-то называл это революцией, кто-то – результатом антигосударственного переворота. И только Начальник знал, что произошло на самом деле. В один миг он разрушил всю свою жизнь. Оторвал себя от родных мест, где он сформировался как человек, стал тем, кто он есть. Ему было очень тяжело смотреть, как всё сгорело. Но так же Алексей Алексеевич знал, что ностальгией жить нельзя. Он прекрасно понимал, что это – один из лучших исходов из тех, на которые он мог рассчитывать.

Переключая телеканалы и не понимая, о чём говорят дикторы на иностранных языках, он смотрел на грязные улицы некогда своей столицы. Иногда показывали сгоревшее здание Комитета. Тогда его сердце кололо; или красные стены и башни Кремля, тогда сердце замирало. Он прокручивал в голове один из давнишних разговоров с Дмитрием Афанасьевичем, ещё задолго до того, как всё началось.

– Я должен быть уверен в тебе, Алексей. Говорил ему Дмитрий Афанасьевич, – Если ты слаб, или тебе физически сложно, я постараюсь убедить их оставить тебя в живых. Но никаких привилегий. Средняя пенсия, дом в деревне далеко за городом. Придётся ездить на электричках, стоять в очередях, считать деньги.

– Дмитрий, я всё прекрасно понимаю. Не волнуйся, я и сам всё знаю. Я готов. Мне не нужно твоё снисхождение. Просто не обращай внимания.

– Понимаю. Но вы тут наворотили не мало. То, что ты сделаешь, это всё – на благо твоей страны. Ей уж ты очень много обязан. Больше, чем всем нам.

Дмитрий Афанасьевич был прав. Алексей Алексеевич переключил канал. Там, показывали старую запись Пахана. Летом, под голубым безоблачным небом, он прогуливается по Красной площади, ещё до болезни, уверенно ступая по брусчатке. Он шёл между расступающимися, радостно улыбающимися ему людьми, приветственно машущими руками и бросающими цветы под лакированные туфли. Пахан – уверенный, довольный, взгляд добрый, плечи – расправлены. Он скромно улыбается и иногда поднимает руку, чтобы помахать в ответ. Алексей Алексеевич отчётливо помнил эту запись. Захлестнули ностальгические чувства. «Но нет, – одёрнул себя он, – не положено человеку такого уровня и такой закалки плакать». Он стал гнать воспоминания: грусть пройдет, настанет спокойствие.

Пахан. Кремль. Кабинеты. Чёрные лимузины. Мигалки. Дачи. Власть. Решения. Привилегии. Всего этого теперь, как будто и не было. Все это прошло и закончилось. Началось что-то новое и светлое, но уже без Начальника и Громова. Места им там больше не было.

КОНЕЦ

24.12.2016

------------------------------------------------

P.S.

Я прекрасно понимал, что Пикабу малоподходящая платформа для подобного творчества. Но здесь, в отличии от той же Прозы, появляется прямая реакция читателей почти сразу. Я ни в коем случае не ожидал позитивной реакции, и многое количества негатива предвидел. Так что, совершенно не удивился, и не обиделся. В конце-концов, обижаться на интернет - это очень контрпродуктивно.

Все же, всем кто читал, спасибо за внимание. Уважаю и ценю.

Ваш, либералистичный графоман (уж очень мне понравился этот отдельный комментарий), Дмитрий С. Марш.

Выехав с парковки Следственного Комитета, Громов отправился в сторону дома. Он понял, что пьян. Соблюдать какие-либо правила, даже если бы он захотел, то не смог бы. Столица встала в пробки. Медленно двигаясь по улицам, Громов осматривал происходящее вокруг себя. Граждане продолжали заниматься своими делами. Хаос в институтах власти их не касался. Некоторые возмущались отсутствием связи, но большинство были рады тому, что появилась возможность остаться дома и не идти на работу. Неработающее телевидение так же не вызвало никакой паники. Жизнь простых людей продолжала течь своим чередом. Громов резко вывернул руль и надавил на газ. «Кадиллак», взревев, забрался на бордюр и поехал по тротуару; свернул вправо, на прилегающую к проспекту улицу, и вернулся на мостовую. Проехав метров двести, он увидел в стороне, на встречной полосе чёрный лимузин и джип сопровождения; обе машины – с мигалками. Охранники, выйдя из машины сопровождения, орали на водителей стоящих впереди автомобилей, видимо, не дающих им проехать вперёд. Водители в долгу не оставались и, опустив стёкла, хамили в ответ охранникам.

– Теперь мы тут все равны! – Брызгая слюной, ругался водитель малолитражки, не дающей проехать представительским автомобилям.

– А куда мне тут, блядь, отъезжать? – Спрашивал водитель второй машины, указывая на вереницу машин, стоящих впереди. – Ты сам посмотри.

Один из охранников подошёл к задней двери лимузина, стекло опустилось, и он быстро что-то сказал. Из лимузина выскочил мужчина в дорогом костюме и, громко крича, подпрыгнул к машине, стоящей впереди.

– Ты что, не видишь мигалки?! – Орал он, его лицо наливалось краской. – Ты какого хера, такой борзый?! Я на самолёт опаздываю! – Он начал дёргать ручку двери.

Громов не узнал орущего чиновника. Из малолитражки вылез такой же раздражённый мужчина и со всей силы дал чиновнику в нос. Тот схватился за лицо. К водителю малолитражки подпрыгнули охранники; началась потасовка. Вдруг, как ниоткуда появилась длинноногая блондинка на высоких каблуках в короткой юбке и маленькой курточке. Она бегала вокруг борющихся мужчин и что-то кричала. Потом обернулась к ползущему мимо по встречной полосе чёрному «кадиллаку», и забила ладонями с длинными ярко-зелёными ногтями в стекло с криками о помощи. Громов опустил стекло.

– Что вам, девушка? – Устало спросил он.

– Помогите, разнимите же их! – Кричала она. – Что они дерутся?! Мы опаздываем!

Громов высунул голову из окна и посмотрел на валяющихся на земле, вцепившихся друг в друга мужчин. Чиновник и два его охранника никак не могли справиться с водителем малолитражки; тот не хотел сдаваться. Пиджаки и брюки всех дерущихся были мокрые и чёрные от грязи. Ничего не ответив, Громов поднял стекло и продвинулся дальше на несколько метров. Мимо в пробке ползли пожарные машины и кареты скорой помощи. Никто их не пропускал, включая Громова. «Куда они едут? – Думал он, – видимо, их вызвали ещё до того, как связь отрубили. Тот, кто это устроил, сделал всё очень быстро». Через час Громов въехал на парковку у своего дома. За ним въезжал чёрный седан. Припарковав машину, Громов вылез и наткнулся на словно выросшего из-под земли Лизогуба.

– Что за чёрт? – Громов чуть не упал от неожиданности, но удержался за машину.

Весь взъерошенный, Лизогуб стоял с широкой улыбкой, оголяя сомкнутые зубы. Его глаза, казалось, ввалились в глазницы, окруженные чёрными кругами.

– Что тебе, нахер, надо, – спросил Громов.

– Саша, ты только не волнуйся, – сказал Лизогуб, не моргая. Он не отрываясь смотрел на Громова, улыбка не сползала с его лица.

– Мы тебе такой Комитет отстроим, о-го-го, – сказал он.

– Ты это приехал мне сказать? – Громов рассматривал Лизогуба и не узнавал его.

– Да ещё и здание Администрации, знаешь какое забацаем? Самая большая администрация в Европе будет. – Сказал Лизогуб.

Громов заставил себя не обращать внимания на странное поведение Лизогуба. Он решил вытерпеть его трёп, наверное, последний раз в жизни. У него появилась идея.

– Пошли-ка, Витя, выпьем, – предложил Громов, проходя мимо.

– Ты представляешь, сколько денег это будет? – Лизогуб запрыгал вокруг Громова, как маленькая собачонка вокруг вернувшегося хозяина. – Это же нереально! Всю Москву заново отстроим! Какой город будет!

– А, может, это ты всё и поджог? – Спросил Громов, войдя в лифт и нажав на кнопку этажа. – Лизогуб, ты же всё знаешь. Вот ты мне и скажи, кто полстолицы сжёг этой ночью?

– Ну, Громов, – с удовольствием хрюкнул Лизогуб, – я много-много знаю, – странная улыбка не слезала с его лица, – но тут помочь не могу.

Они пили. Лизогуб пьянел быстрее, чем Громов. Говорил – непонятно о чём. Он рассказывал о будущих проектах с такой уверенностью, как будто спокойная жизнь продолжала идти своим чередом, и за окном ничего не происходило.

«Да что с ним такое?» – Подумал Громов и решил сменить тему.

– А Лизонька где? Ты её видел? – Спросил он, выпив водки и налив Лизогубу. Лизогуб выпил и сморщился.

– Не придется больше об этой бляди беспокоиться, – стальным тоном сказал Лизогуб и хрюкнул. Громов насторожился.

– Это что значит, не беспокоиться? – Спросил он.

– А то и значит. Не увидим мы с тобой её больше. Заебала! Она с этим Просвиным спала. Представляешь? Что это за фамилия, вообще, такая? Про-свин. Но всё-таки дела с ним делать можно, – сказал Лизогуб, взявшись за бутылку. Его глаза прикрылись тяжёлыми веками, пухлые щёки и лоб покраснели.

– Что ты с ней сделал?! – Вдруг заорал Громов, сам удивившись нахлынувшей волне агрессии.

К ещё большему удивлению Громова, Лизогуб не только не испугался, но даже не изменился в лице.

– А что ты так кричишь, Саша? – Спросил он, держа в руке рюмку с водкой. – Нахер она вообще нужна была. Жена из неё дерьмовая. Истерила постоянно, бабки растрачивала.

Стресс и утомление от последних нескольких дней сыграли свою роль, и Громов, контролируя себя всё меньше и меньше, впадал в пьяную истерику.

– А что ты, Лизогуб, – сказал он, прищурившись, глядя на него, – имел в виду, когда говорил мне, что знаешь, где я был, когда расстреляли группу тех приезжих?

– Да не волнуйся об этом, – выдавил из себя Лизогуб, – я так просто. Ты лучше представь, какой размах будет. Какие, блядь…

– Ну-ка, Витя, – Громов его строго перебил. – Ты что это?..

– Как заживём, а? – Расхохотался Лизогуб. – Ещё ты в Администрации, у нас проблем, вообще, по минимуму будет.

– Витя!!! – Заорал Громов, – Администрация сгорела! – Он лил водку в рюмки, проливая на стол, одну за другой опрокидывал в рот. Лизогуб следовал его примеру.

– А ты что так волнуешься? – Захрюкал опьяневший Лизогуб. – Неужто это ты ту компанию завалил? – Расхохотался он. – Я всё знаю. – Он погрозил пальцем, – всё-ё-ё!

– Что ты знаешь, сука? – Полез через стол Громов.

– Всё знаю! Всё знаю! – Визжал Лизогуб, в промежутках между криками вливая водку из бутылки в свою распахнутую пасть.

Лежа на столе Громов, вдруг увидел, как нос Лизогуба превратился в розовый пятачок; он уронил бутылку и вытирал пасть копытами.

– И ты туда же, мразь! – Заорал Громов в горячке. Он кинулся на пол, схватил упавшую пустую бутылку, вскочил, подпрыгнул к еле державшемуся на стуле визжащему Лизогубу и, что было сил, ударил его по затылку. Посыпались осколки. Лизогуб, стукнувшись головой о стол, упал на пол, издав звук опрокинутого мешка с картошкой. Громов, весь грязный, в помятой и мокрой от водки белой рубашке, с взъерошенными волосами и стеклянными глазами, абсолютно не понимал, что происходит. Он пошёл к сейфу и достал оттуда «глок». Потом натянул чёрный пиджак и влез в своё серое пальто.

Следующий час он потратил на транспортировку тела Лизогуба к автомобилю. Особенно сложно оказалось его поднять и подтащить к лифту. Спустился на первый этаж. Охранники на парковке помогли Громову донести Лизогуба до «кадиллака» и уложить его на заднее сиденье.

– Поскользнулся и упал, – попытался объяснить Громов, когда охранник косо посмотрел на тонкую струйку крови, бегущую по лбу Лизогуба. Громов вынул и дал ему несколько банкнот – за хлопоты – и уселся в машину.

Опьяневший до скотского состояния Громов решил, что смыслом его новой жизни будет избавляться от подобных людей. И начнёт он с Лизогуба. С трудом, через заторы, игнорируя все мыслимые правила дорожного движения, он выехал на трассу, ведущую из города, и гнал машину на предельной скорости. По дороге дико матерился на всех и, в особенности, на Лизогуба, чья медленно текущая из головы кровь пачкала кожаное сидение. Громов метался из полосы в полосу, не обращая внимания на гудки клаксонов обгоняемых и встречных автомобилей и пытаясь вспомнить дорогу. Поначалу, ему казалось, что он на правильном пути. Лизогуб замычал на заднем сиденье. Громов даже не обернулся. Он узнавал проносящиеся мимо дома, перекрестки, перелески. Потом он сбавил ход. Волна беспокойства нахлынула на него. Он перестал понимать, где он находится и куда, вообще, едет. Всё в один момент стало незнакомым, чужым. Он остановил машину на обочине, у леса. Вылез, обошел её. Его вырвало оранжево-белой жидкостью на коричневую, холодную землю. Постояв, согнувшись, минут пять со слюной, висящий изо рта, он выдавил из своего желудка всю скопившуюся там жидкость. Голова закружилась; руки ослабели, ноги еле держали тело, колени сгибались. Он медленно, стараясь не потерять равновесие и не упасть, держась за кузов машины, дошёл до водительской двери. Мимо на скорости проносились автомобили. Трасса шумела. Громов забрался в салон. Он попробовал сфокусировать взгляд на экране навигатора на приборной панели. Маленькая красная стрелочка показывала, что он всё-таки на правильном пути. Нужно ехать быстрее, скоро начнёт темнеть.

Через тридцать минут, не думая о возможном уроне для машины, Громов гнал по просёлочной дороге к испытательно-тренировочной станции Лизогуба. Голова раскалывалась. Он решил, что снова заедет к Покрошину, попросит у него какое-нибудь средство, которое поможет ему справиться с ощущением трещины в голове.

Он остановил машину у ворот. Из будки вышел охранник, видимо, недавно проснувшийся после сильной попойки. Громов сунул в его руку купюру и, ничего не сказав, поднял стекло. Тот посмотрел на деньги, пожал плечами и открыл ворота.

Громов остановил «кадиллак» перед знакомым ему загоном. Из бардачка достал «глок» и засунул его за пояс. Теперь оставалось самое сложное – дотащить Лизогуба. Громов открыл дверь, вцепился в ноги Лизогуба и, что было сил, дёрнул их на себя. Тело немного продвинулась. Лизогуб что-то заныл и заворочался.

– Ну, нет, – сказал Громов, – тут ты не останешься, – и дёрнул Лизогуба ещё раз.

Тело наполовину вылезло из салона. Лизогуб теперь как будто сидел на земле, опершись спиной о кузов машины и уткнувшись носом в колени. Кровь на его голове запеклась. Громов ухватился за запястья Лизогуба и начал его тянуть на себя, от «кадилака». С невероятными усилиями, с трудом делая каждый шаг, Громов протащил Лизогуба по земле к ограждению загона. На воротах висела цепь. Громов достал пистолет, отошёл на шаг и выстрелил в замок. Замок разлетелся на несколько кусков. На звук выстрела из ближнего дома выбежали два работника станции, по виду тоже после попойки: в резиновых грязных сапогах, потёртых штанах и замызганных куртках. Громов узнал их. Они остолбенели, широко раскрыв глаза и уставившись на человека в сером пальто с пистолетом и лежащего на земле рядом с ним мужчину с окровавленным лбом.

– Выводите собак, – приказал им Громов, тяжело дыша и выдыхая клубы пара, смешанного с перегаром.

Оба работника стояли в оцепенении.

Громов поднял пистолет и направил на того, что стоял чуть дальше.

– Выпускай собак, – стальным тоном повторил он.

Тот поднял руки и закивал.

– Хорошо, хорошо,– пробубнил он и скрылся.

Громов перевёл пистолет на второго.

– Ты. Тащи его, – он указал на Лизогуба. – В загон.

Глаза второго работника раскрылись ещё шире. Такого он не ожидал. Переводя взгляд с Громова на тело, он медленно приблизился, держа руки перед собой.

– Давай быстрей! – Рявкнул Громов. Он чувствовал себя лучше, чем только что, на трассе. Но слабость всё ещё, время от времени, окутывала его рассудок, накатывала на тело. Мужик – от него шёл отвратительный запах перегара и немытого тела – приподнял тушу Лизогуба, и с трудом потащил в загон. Вдруг послышался громкий выстрел; от деревянной стены загона, рядом с Громовым, отлетели щепки. Он повернулся. Там, в стороне, в облаке синего дыма стоял первый мужик с двуствольным ружьём. Он с испугом начал перезаряжать оружие, дрожащими руками пытаясь вытащить гильзу. Громов вытянул руку и дважды нажал на курок. Работник, ухватившись за живот, упал на землю. Потом Громов перевёл пистолет на второго. Тот присел рядом с телом Лизогуба, снова выставив вперёд обе руки.

– Нет-нет-нет-нет… – Он дрожал.

– Где собаки? – Спросил Громов.

– Они там, – проскулил он, показывая пальцем в сторону.

– Давай тогда, быстрее, – уставшим голосом сказал Громов. Опустив пистолет, он последовал за трясущимся от страха работником в помещение, где содержались собаки. Те узнали работника и подняли страшный вой и лай. Он выпустил четырёх псов, по очереди взяв их на поводки. Они вышли обратно в загон. Работник прошел мимо своего лежащего собутыльника, грустно на него взглянул. Голодные собаки, идя мимо лежащего на земле работника, почувствовали запах крови и начали рваться к нему. Но живой работник их шуганул и вошёл с ними в загон. Громов закрыл за ним ворота. Тот с испугом на него посмотрел. Громов поднял руку и несколько раз выстрелил. Работник выпустил собак, те бросились к телу Лизогуба. Работник упал. Одна собака осталась у него на поводке, она начала разгрызать одежду, пытаясь добраться до тела. Одежду на Лизогубе собаки разорвали за несколько секунд и принялись за его жирную плоть: толстые конечности и круглый, раздутый живот. «Наверное, они приняли его за свинью», – подумал Громов. Он не стал ждать, пока тушу раздерут на куски. Убедившись, что ни у кого из двух лежащих в загоне выжить нет никаких шансов, он подошел к работнику с ружьём. Тот не дышал, но Громов, на всякий случай, сделал контрольный выстрел в голову. Потом разрядил пистолет и вернулся к «кадилаку».

Пока высокопоставленный сотрудник Комитета по Надзору за Порядком и Безопасностью и, возможно, будущий руководитель Администрации Пахана мирно сопел на диване у себя в гостиной, под покровом ночи произошло то, что с утра окончательно погрузило столицу в хаос. Вокруг взорванной мечети продолжались работы. Из-под обломков, освещаемых прожекторами пожарных машин, продолжали доставать тела. По версии пожарных экспертов, под трупы в гробы положили взрывчатку. Гвардия Пахана заполонила столицу, дабы обеспечить гражданам безопасность. Но около двух часов ночи в пожарные отделения стали поступать один за другим экстренные вызовы. Первый – из самого центра города. Дым тонкими струями просачивался из окон сразу на нескольких этажах здания Государственной Думы. С каждой минутой дыма становилось всё больше, в окнах показались маленькие танцующие язычки пламени. Прибывшие пожарные машины заняли всю служебную парковку. Когда насосы начали качать воду, несколько этажей уже охватило пламя, карабкавшееся наверх, к крыше.

Начиналась страшная ночь. Пожарные только приступили к тушению пожара в огромном здании на Охотном ряду, как вдруг эфир заполнился вызовами на адрес Администрации Пахана. В пяти минутах езды от быстро сгоравшей Госдумы, пламя бушевало сразу в нескольких частях здания, где скоро планировал начать служить отечеству Громов. В следующий час пожарным показалось, что столица к утру утонет в пламени. Загорелся телецентр с той стороны, где располагался канал Пахана; загорелись несколько зданий, принадлежащих госкорпорациям; горел Верховный Суд. К середине ночи стало ясно, что пожарных не хватает (пару лет назад пожарный департамент подвергся сильным кадровым сокращениям), и к борьбе с огненной стихией, как могла, подключилась Гвардия Пахана. Уже под утро, к большому сожалению Громова, здание Комитета по Надзору за Органами Порядка и Безопасности, такое ему знакомое и родное, осветило столбом огня начинающее синеть небо. Немногочисленным уставшим пожарным оставалось только смотреть, как, обжигая им лица нестерпимым жаром, сгорает семиэтажный особняк.

Рано утром Громова разбудил звонок Покрошина, который, в свою очередь, был разбужен своими коллегами.

– Громов, – быстро говорил Покрошин, – скорее включай телевизор.

Половина каналов не работали и выдавали телевизионные тест-таблицы, сопровождая их противным пищащим звуком. Вещали только несколько каналов, помещения которых пожарным удалось спасти от огня.

– Саша, и самое плохое, – Покрошин говорил, тяжело дыша, как будто только что сошёл со спринтерской дистанции, – твой Комитет сгорел. Почти дотла. И Администрация – тоже.

После этого Покрошин ещё что-то говорил, но Громов его уже не слышал. Вот так просто. В одно утро. Громов узнал, что за ночь сгорело его настоящее и его будущее, и никто ничего не смог сделать. В этот момент он почувствовал: конец. «Странное чувство», – признался он себе. Громов прошёл в коридор и из пальто достал пачку сигарет. Он закурил в квартире, впервые за четыре года. «Куда теперь?», – подумал он, выдыхая дым.

– Я поеду на работу, – сказал Покрошин,– срочно. Оттуда наберу.

– Давай, – еле слышно протянул Громов.

* * *

Громов, абсолютно потерянный, стоял на пустой, залитой грязной водой с ещё не осевшей пожарной пеной, парковке перед обугленными стенами Комитета по Надзору за Органами Порядка и Безопасности. Выбитые сильными напорами воды окна чёрными глазницами смотрели на Александра Сергеевича Громова. Пламя добралось до крыши, и она обрушилась на седьмой этаж, а весь седьмой этаж – на шестой. Не было больше ни кабинета Начальника, с портретом Пахана и молью, ни кабинета Громова. На парковку приехали ещё несколько сотрудников Комитета, посмотреть на место, где ещё вчера они трудились на благо Родины.

Телефон Начальника, по-прежнему, не отвечал. Громов поехал в Следственный Комитет к Покрошину. Там был полный бардак. Работники носились по этажам и кабинетам, не понимали, за что браться.

Покрошин ходил по кабинету со стаканом коньяку. По виду Громова он понял, что тот уже ездил к зданию КНОПБа.

– Пиздец, у меня башка кругом идет, – сказал Покрошин.

– Полстолицы подожгли, – без тени эмоций сказал Громов, снимая пальто. Он повесил его на стул. Налил себе коньяку и тяжело вздохнул.

– Поджоги. – Сказал Покрошин. – Нужно срочно двигаться.

– Куда? – Грустно спросил Громов. – Мне-то куда двигаться?

– Некуда. Нужно решать что-то. Срочно.

– Что решать? – Спросил Громов, – И Начальник хер знает где, может, с Паханом? Пахана тоже не видно...

– Может они нас кинули? – Вскипел Покрошин. – Поняли, наконец, какую кашу заварили. Когда им по репе стучать начали, вот и съебались.

Громову не хотелось верить в то, что Начальник слился и даже ничего ему не сказал.

– Да нет, – сказал Громов.

– Да-да, – отрезал Покрошин, – пиздец полный.

Громов плохо понял, что Покрошин имел в виду. Поскольку Начальник и Пахан стояли на самом верху, то не понятно, кто мог стучать им по голове.

Зазвонил телефон. Покрошин взял трубку.

– Понятно. – Отрезал он после нескольких секунд тишины и со злостью бросил трубку на телефонный аппарат, залпом выпил коньяк и налил себе ещё. – К новостям ещё готов?

Громов тяжело вздохнул и пожал плечами: он устал от плохих новостей, а хороших, как-то, не предвиделось.

– Трясогузка до офиса не доехал. – Сказал Покрошин.

Юрий Трясогузка, и правда, не доехал до офиса. Этим утром его лимузин и машину сопровождения нашли в одном из подмосковных кюветов. В двадцати метрах на дорожном полотне были чётко видны следы тормозящих покрышек и несколько клякс крови. Бронированный лимузин «мерседес» раскурочило взрывом. Ни пулевых отверстий на машинах, ни гильз не было. Как не было и никаких следов Трясогузки или его охраны.

– Что за чёрт.., – сказал Громов потирая лицо. – Может, Начальника тоже?.. – Неуверенно сказал он сам себе. – Набери-ка на Лубянку, – попросил Громов, – спроси, что там у них.

Здорин узнал новость о Трясогузке примерно в это же время. Окончательно ополоумев от страха, он увеличил свою охрану в четыре раза. Все здание заполонили гвардейцы Пахана. Сам Здорин спустился в подвал и, окружив себя автоматчиками, заперся там. На телефонные звонки отвечал, только если видел, что звонит, так сказать, свой человек. Узнав телефон Покрошина, он дрожащим голосом стал причитать, что Начальника уже нет на свете, и что он – следующий. В припадке паранойи Здорин утверждал, что Церберева тоже убили, и все разговоры о несчастном случае – только отговорки. Ещё он рассказывал о своих попытках найти Начальника, также безуспешных. По его догадкам и имеющейся у него информации, Кислов уже выехал из страны. Повесив трубку, Громов решил набрать Кислова. Его не было на месте уже несколько дней.

– Что за херня? – Громов кричал, уже не в силах сдерживать эмоции. Подбежав к пальто и достав из кармана сигареты, он нервно закурил.

– Дай одну, – попросил Покрошин. Он сидел, развалясь в кресле и положив ноги на стол.

Оба курили в тишине.

Федеральные новостные телеканалы не работали. Неподконтрольные властям интернет-сайты наперебой обсуждали произошедшие события и сходились во мнении, что это – попытка государственного переворота. Эта новость разлетелась и заполонила почти все ресурсы. Единственное, о чём спорили, так это о том, кто всё инициировал и кто придёт после. Новости о смерти Церберева и пропаже Трясогузки быстро распространились и вызвали ещё больше вопросов. Все ждали реакции Пахана, но тот не появлялся. Из областей приходили фотографии и видео губернаторов и бизнесменов, пакующих вещи и на дорогих автомобилях несущихся в ближайшие аэропорты.

Как же Громов им всем завидовал! У него были деньги, которые могли бы ему обеспечить безбедную жизнь в любом уголке планеты, но уехать из страны он не мог. Гвардейцы Пахана разбирали обломки сгоревших зданий, охраняли Здорина и, разбившись на группки по несколько человек, шастали по столице, делая вид, что охраняют покой граждан. На самом деле, они тоже были не только напуганы, но и предоставлены сами себе: рации молчали, не отвечали и телефоны начальников, приказов никто не отдавал; что надо делать, кого охранять, кому противодействовать – не понятно. Покрошин выключил монитор, Громов набрал номер Льезгина.

– Ты где? – Спросил он.

Льезгин, видимо, очень куда-то спешил. Особенного желания говорить у него не было, он был явно удивлён, что Громов ему позвонил.

– Ты слышал, Комитет сгорел? – С ноткой грусти спросил Громов.

– Я в аэропорту, Александр Сергеевич, – признался Льезгин. Судя по шуму, аэропорт был переполнен.

– А что ты там делаешь? – С наигранным удивлением спросил Громов.

Льезгин замялся, не понимая, как можно задавать такой вопрос.

– Улетаю. – Ответил он резко. – Всё к чертям летит, Александр Сергеевич.

– Ты с Начальником связывался? – Вдруг спросил Громов.

– Нет. – Отрезал Льезгин. – прости, Александр Сергеевич, посадку объявили, мне пора.

– Ну, давай. – Сказал Громов и повесил трубку. – Вот сучёнок, – сказал он без злобы, – улетает тоже.

– Да уже половина разлетелась, – сказал Покрошин, выпив коньяк. – Митлуха ещё вчера свалил. Они, как про Церберева узнали, все на уши встали.

– Не удивлён. Только вот половина из них хер уедет.

– Это да-а-а, – протянул Покрошин. Он налил себе ещё.

– Ну что, – сказал он, протянул свой стакан через стол и слегка ударил им о стакан Громова, – за нас с тобой, за хер с ними со всеми.

Они чокнулись. Стаканы издали тонкий звон. Выпили.

Вдруг дверь кабинета распахнулась, на пороге стоял молодой взъерошенный мужчина.

– Алексей Фёдорович, – он запыхался и говорил с трудом.

– Что? – Недовольно спросил Покрошин.

– Связи нет. Все телефонные линии отключены. Никуда не могу дозвониться. – Его лицо было перекошено от стараха.

Громов достал свой мобильник, в углу голубого экрана, где располагался индикатор связи, было пусто. Покрошин поднял трубку городского телефона – вместо гудков там стояла гробовая тишина.

– Что происходит, Алексей Фёдорович? – Почти плача, спросил парень.

– Что? Апокалипсис. – Как-то слишком спокойно сказал Покрошин.

– Как, Апокалипсис?.. – Еле слышно переспросил парень, не веря своим ушам.

– А так. – Покрошин выпил коньяк, – конец всему, что было.

– Да не волнуйся ты, – сказал он с отеческой заботой, увидев, что парень вот-вот расплачется. – Не переживай ты так, всё – по плану. Езжай домой, отдохни. – Парень начал приходить в себя. – Да и вообще, знаешь что, скажи всем, чтобы домой ехали. – Он махнул рукой куда-то в сторону.

– Как скажите, Алексей Фёдорович. – Через мгновение его уже не было в кабинете.

– Я, наверное, тоже поеду, – грустно сказал Громов, осушив стакан. – Домой поеду, лягу спать. Надоело мне всё это…

– Уверен? – Спросил Покрошин.

– Ага.

Они пожали друг другу руки. Покрошин одобрительно кивнул.

– Ты, давай, осторожней, – предостерёг он приятеля.

– Да, ладно, – махнул рукой Громов.

Он вышел из здания Следственного Комитета и сел в «кадиллак».

Громов следил за длинной очередью тех, кто пришёл проститься с покойными. Он стоял в стороне, откуда открывался вид на перекрытую для автомобильного движения улицу, белоснежное здание мечети, украшенное голубыми мусульманскими узорами, с золотым куполом и минаретами.

Последние двадцать часов Громов пытался придумать, как избежать вооружённых конфликтов местных органов правопорядка с приезжими, если последние начнут расправы. Покрошин предположил, что пара дней в запасе у них ещё есть, а потом нужно будет срочно действовать. Громов всерьёз рассматривал вариант сознаться во всем Начальнику: тот поорёт, помашет руками, но хоть какую-нибудь помощь, да окажет. Хотя бы предложит, куда спрятаться. Громов уже воображал, как следующие несколько лет ему придётся провести где-нибудь очень далеко от столицы. Он морщился только от одной мысли о прозябания в провинции, но жизнью он дорожил больше. Громов достал пачку сигарет, закурил. Он вспомнил ещё раз вчерашний визит Лизогуба и его слова о том, что он, якобы, следит за ним, Громовым. И хотя он, уже в который раз повторял себе, что Лизогуб болтун и трепач, волнение его не отпускало.

Длинную улицу, ведущую к мечети, перекрыла гвардия Пахана. Мечеть – самая большая не только в столице, но и во всей стране, была построена несколько лет назад не без участия того же Лизогуба. Она вмещала несколько тысяч человек, но сегодня в неё не поместились бы все желающие проститься с убитыми, рядом с ней на тротуарах стояли тысячи и тысячи. Похоронная процессия тянулась на километр, конца скорбного человеческого потока не было видно. А в самом его начале шёл Глава Республики, окруженный одиннадцатью сыновьями. Невысокий, широкоплечий, с длинной козлиной бородой, в чёрных очках, он шёл, не спеша, иногда останавливаясь и взмахом руки приветствуя собравшихся на тротуарах, большая часть которых – приезжие с гор. За ними следовала охрана, потом – уважаемые в республике люди, главы тейпов, чиновники высокого ранга, отцы других погибших, их родственники и друзья. Здесь же, в начале процессии Громов заметил несколько знакомых лиц. Вот министр культуры, траурно опустив голову, брёл, поддерживаемый под локоть байкером, размазывающим тушь на покрасневших от слёз глазах. Вот к главе республики пробился репер, которого Громов видел на приёме у Пахана, он что-то шептал главе на ухо, тот медленно кивал. За ними длинной вереницей ползли восемь катафалков; на капотах – флаги республики. Потом – люди. Рядом со зданием мечети стояли автомобили, оборудованные аппаратурой для кино- и телесъёмки – от мечети велась прямая трансляция.

Площадка перед высокими ступенями входа в мечеть была огорожена металлическими барьерами, за ними толпились репортёры. Когда Глава Республики, окруженный охраной, приблизился к зданию мечети, несколько особо бойких репортёров попытались взять у него интервью. Он говорил на своём родном языке и всего две минуты. Переводчики, ждавшие его на месте, явно замешкались, не зная, как переводить сказанное. Через какое-то время перевод всё-таки прозвучал в эфире, но он был каким-то очень коротким. Получилось, что Глава Республики надеется, что все виновные будут найдены и наказаны. Однако, как выяснилось потом, он позволил себе очень нелицеприятно высказаться в адрес Пахана, который, по его мнению, ничего не предпринимал, дабы найти убийц. Некоторые даже поговаривали, что Пахан вовсе отказался принять Главу Республики.

Длиннобородые мужчины в чёрных пиджаках снимали с катафалков гробы и относили их в мечеть.

Первыми к мечети для прощания с убитыми подошли руководители республики, родственники и друзья покойных. Они вошли внутрь. За ними стали медленно закрываться огромные, богато украшенные двери. Через час они должны были снова открыться, и тогда уже все желающие смогут попрощаться с покойниками. Громов внимательно следил за всем происходящим: вот двери закрылись окончательно, скрывая за собой спины в чёрных пиджаках. На мгновение воцарилась полная тишина. А ещё через долю секунды Громов и все присутствующие услышали громкий хлопок, за которым последовал оглушительный, похожий на раскат грома, грохот, идущий из мечети. Из-под дверей повалили клубы серо-коричневой пыли, заполонив всё пространство вокруг здания. Трещины чёрными змеями пронизали белоснежные стены; куски стекла и камни падали на мраморные ступени, на плиты, которыми была выложена площадь. Люди, давя друг друга, бросились врассыпную, поднялась паника. Купол мечети раскололся надвое и начал падать вниз, извергая ещё больше пыли и дыма и погребая под собой всех недавно вошедших. Последовал ещё один громкий раскат, и рухнули три башни минаретов. Местами из пыли вырывались языки оранжевого пламени. Еле заметные в пыли стены обрушились, всё здание сравнялось с землёй.

На всё это ушло всего несколько секунд. Громов замер, не отрывая взгляд от места, где только что стояло грандиозное и, одновременно, ажурное строение. Он оцепенел, уставившись на серые, пыльные развалины.

Из рассыпающейся толпы раздались крики: мужчины что-то причитали, женщины – визжали. Поняв, что стоять на месте больше нельзя, а то толпа может и смести, Громов развернулся и быстрым шагом направился прочь от улицы, к машине. С каждый секундой он ускорял шаг. Навстречу ему бежали встревоженные люди, услышавшие взрыв, но не понимающие, что произошло. Они рассматривали что-то в небе, уставившись на огромное пыльное облако, поднимавшееся в серое небо.

Сев в машину, Громов трясущимися пальцами первым делом набрал номер Начальника. Тот не отвечал. Потом – Покрошина, он взял трубку. Громов молчал, не зная, что говорить; сердце быстро билось где-то в районе горла, в глазах потемнело.

– Что случилось-то, в конце концов?! – Спросил Покрошин после того, как Громов не ответил на несколько его вопросов.

– Пиздец, Леха, пиздец полный, – выдавил Громов тонким голосом и сильно закашлялся.

– Так что, блядь, случилось? – Покрошин уже кричал.

– Взрыв… – Сквозь кашель выдавил из себя Громов. – Все погибли, все…

– Что значит «взрыв»? – Не веря тому, что он услышал, спросил Покрошин.

– Да, они, как зашли… Все.., – Громов наконец откашлялся, – двери закрылись, и всё здание, как с лица земли, стёрло. Телек включи, срочно.

Покрошин молчал, обдумывая сказанное. Секунды ему потребовались, чтобы включить на компьютере канал Пахана; на мониторе шёл прямой репортаж с траурного мероприятия. Репортёрша, покрытая пылью, со слезами на глазах охрипшим голосом кричала в микрофон, что произошла страшная трагедия. На заднем плане прибывали пожарные машины и кареты скорой помощи.

– Там все погибли, Леша. Выжить никто, наверное, не смог…

– Да, я вижу.., – Покрошин был ошеломлён. – Полный пиздец.

Мимо «кадиллака» Громова с воем сирен пронеслись две пожарные машины и одна скорая.

– Я не понимаю, что это.., – Громов расстегнул несколько верхних пуговиц белой рубашки.

– Если они все погибли, – тихо сказал Покрошин, – то нам с тобой беспокоиться больше не о чем.

– Что значит «не о чем»? – Громов повысил голос, – если они на нас вообще всё повесят, как на лохов последних, а?

– Ты что, Громов? – Злобно прошипел Покрошин. – Что повесят? Вешать-то больше нечего. Ты же там сам был, вроде? Нет? Я вот тут смотрю и не представляю, чтобы там вообще кто-то живой остался. Ты хочешь сказать, что кто-то поверит в то, что два мужика устроили такой кипиш. Ты знаешь, сколько говна нужно, чтобы расхерачить такое здание? Никто, блядь, не поверит, если кто-то решит нас подставить. К тому же, я, блядь, не последний лох, чтобы меня так разводить. Кого-нибудь другого найдём, в крайнем случае.

– Что делать? Что делать?.. – Запричитал Громов, – нужно до Алексея Алексеевича доехать. Срочно.

– Зачем? – Удивился Покрошин. – Ты думаешь, он знает что-то об этом?

– Он всё знает. – Громов достал сигарету. Он понемногу начал приходить в себя, во всяком случае, руки дрожали всё меньше. Он закурил. – У него точно должны быть хоть какие-то ответы.

Увы, Начальника в кабинете не было. Его секретарша не знала где он, несколько дней уже не появлялся на месте. Узнав о взрыве, она испугалась и решила уйти с работы домой: там безопасней. Но Громов строго-настрого велел ей не покидать рабочего места. Если вдруг появится Начальник, то срочно дать знать ему, Громову. Она закивала и медленно опустилась в кресло.

«Да куда он делся?», – думал Громов. В коридоре на него напоролся Льезгин. Он был в панике и тоже искал Начальника. Как выяснил Громов, это он по своей обычной глупости сказал секретарше, что в здании Комитета может быть небезопасно. У Льезгина начиналась истерика. Чтобы хоть как-то привести его в чувство, Громов дал ему пару пощёчин и, решив, что от Льезгина нет никакого толку, отправил его домой.

Секретарша Громова Машенька держалась спокойнее, только голос иногда подрагивал. Она сообщила, что с утра его искали какие-то мужчины. Раньше она их не видела и толком описать не могла. Только сказала, что они – молодые, высокие, широкоплечие. Сказали, что они от Алексея Алексеевича.

– Я не поняла, как они прошли в здание, – она нервно сжимала и разжимала пальцы, – потом позвонила на охрану. Там сказали, что у них были временные пропуска. Видимо, они, и правда, от Алексея Алексеевича.

– Они что-нибудь передали? – Громов насторожился.

Она, молча, покачала головой.

На столе Громов не нашёл никаких записок. Писем и сообщений в почтовом ящике тоже не было. Громов решил во что бы то ни стало найти Начальника. Он позвонил в Администрацию Пахана, явно погрязающую в панику. Там никто не имел представления ни о том, что происходит, ни где Начальник. Более того, на вопрос Громова, не в Кремлёвском ли кабинете они, один высокопоставленный чиновник поспешил ответить, что вообще не видел Пахана в последнее время: «если только они с Начальником там вдвоём не заперлись и не отрезали все контакты с внешним миром». Громов не очень понял, что это значит, хотел переспросить, но не успел, тот повесил трубку.

– Громов, я сваливаю на неопределенное время. – Сказал ему другой знакомый в Администрации. Он явно спешил и не был настроен на разговор. – И тебе, Александр Сергеевич, советую. Слышишь Здорин, сука! – Он вдруг заорал в трубку. – Мне насрать на вас всех! Мрази! Лови меня в аэропорту! – Он ударил трубкой о телефон с такой силой, что пластмасса треснула.

«Вот и у этих крыша поехала. Хорошо ему. В аэропорт он поедет», – подумал Громов.

Трясогузки не было в офисе, но Громов легко нашёл его дома. Трясогузка говорил спокойно, его голос был усталым и немного грустным. Как будто бы он принимал весь окружающий хаос, как что-то неизбежное. Он охотно отвечал на все вопросы, но Громов очень быстро понял, что Юрий Трясогузка знает о происходящем столько же, сколько и он сам, и, видимо, в ситуации просто не разобрался. На работу Трясогузка сегодня не пойдёт. По голосу стало ясно, что тот немного выпил.

Громов подумал, что, и правда, лучше ему тоже поехать домой. Однако, забравшись в «кадиллак», он решил всё-таки доехать до дома Начальника.

По радио передавали одни и те же новости: из-под завалов достали несколько тел, включая Главу Республики; ни одного выжившего. Пожарные и МЧС пока отказывались говорить о причинах взрыва. В столицу, для обеспечения безопасности граждан, было решено ввести дополнительный контингент из числе Гвардейцев Пахана. Громов слушал всё это с тяжёлым сердцем. Он пытался найти логическую связь между позавчерашним расстрелом и сегодняшним взрывом. И никак не мог понять, кому это было нужно. Громов почти уверил себя в том, что это – несчастный случай, когда вдруг промелькнула мысль: «а вдруг это Покрошин? Но зачем?». Но он себя сразу же оборвал: «если Покрошин как-то связан с утренним взрывом, он точно сказал бы об этом ему, Громову».

Подъехав к особняку Начальника и поговорив с его охраной, Громов выяснил, что Алексей Алексеевич уехал ещё вчера рано утром и больше домой не возвращался. Громов попросил охранников связаться с Начальником по своим каналам. Но и на звонки охранников Начальник не отвечал. Это было совсем странно и непривычно.

Раздосадованный, Громов отправился домой. Войдя в квартиру, он понял, как сильно, просто смертельно, устал. Выпив водки, он почувствовал, что напряжение последних часов его чуть-чуть отпустило, и уснул на диване в гостиной.

На следующий день все телеканалы рассказывали о страшной находке: восьми расстрелянных кавказцах. Как оказалось, несколько бомжей накануне вечером пришли к старому, давно заброшенному причалу, где иногда ночевали в одной из полуразвалившихся построек, и увидели ужасающую картину. Они тут же подняли тревогу, сначала, конечно же, обчистив карманы застреленных и сняв с автомобилей всё, что только можно потом продать. Вскорости всю территорию заняли работники Полиции и Следственного Комитета. Громов, сильно волнуясь и судорожно прыгая по каналам, не смог заставить себя дослушать до конца ни одного репортажа. Из обрывков сообщений разных корреспондентов он понял, что есть несколько версий произошедшего: от обычной разборки из-за передела сфер влияния до зачистки столицы от нежелательных этнических землячеств. Большинство репортёров, так или иначе, склонялись к выводу о том, что основная, глубинная причина – непонятная обстановка в Кремле. Громов перестал прыгать по каналам только тогда, когда на экране вдруг появилось спокойное лицо Покрошина. Громов глубоко вздохнул, успокоился и выключил телевизор. Через пятнадцать минут зазвонил телефон.

– Смотрел новости? – Спросил Покрошин.

– Ты хорошо смотрелся, – спокойно ответил Громов.

– Я что-то не понимаю, что ты такой спокойный? Ты слышал, что я там сказал?

– Нет, – честно признался Громов, – так, щёлкал по каналам.

А Покрошин в тот момент, когда Громов выключил телевизор, привел следующие факты: тот кавказец, который показался Громову знакомым, был одним из двенадцати сыновей главы одной кавказской республики. «Одного очень воинственно настроенного и опасного главы», – пояснял Покрошин. Накаченное тело любителя бросаться кремовыми тортами тоже принадлежало при жизни не простому «овцепасу» – это был сын другого уважаемого в республике человека, главы одного из древнейших кавказских тейпов. Отцы, кстати сказать, были родом из одного аула, между собой крепко дружили и теперь вместе спешили в Москву, чтобы не только забрать тела своих сыновей домой и похоронить по своим обычаям, но и разобраться в их убийствах и, конечно, найти и наказать убийц. Подробно рассказывать об отцах остальных шести расстрелянных Покрошин не стал. Но упомянул, что они тоже весьма состоятельные и влиятельные в республике люди: бизнесмены, друзья и охранники главы, крупные чиновники. И вот все они, представительной делегацией, направляются теперь в столицу. В этой республике, где и до столичного побоища не жаловали русских и прочих «иноверцев», теперь уровень агрессии по отношению к ним зашкаливал. По ожиданиям Покрошина, кортежи с автоматными очередями в воздух – это наименьшее, что переживёт столица в ближайшие несколько дней.

– Ты же теперь главный следак, – протянул Громов, – сделай что-нибудь.

– Я-то сделаю, – перебил его Покрошин. – Но теперь и ты в курсе, так что тоже разузнай, что да как.

«Если всё так серьёзно, то почему ещё не звонил Начальник, – подумал Громов. – Если случилась такая трагедия, то Пахан срочно должен выступить с обращением. Где-то там, рядом, должен быть и Начальник. К тому же делегация захочет встретиться с ними обоими, и с Громовым, наверняка, тоже… Но почему же Начальник не позвонил?».

Громов оделся, выскочил из дома и, уже заводя, «кадиллак» набрал номер рабочего телефона Начальника. Тот не отвечал. Погнав автомобиль на предельной для столицы скорости, Громов жалел лишь об одном, что на машине не было мигалок. Он несколько раз набирал номер мобильного телефона Начальника. Всё безуспешно, никто не поднимал трубку. «Что за херня?», – подумал он. Но через минуту Начальник позвонил сам. Громов, чуть не выронив телефон под сиденье, ответил и обрушил на Начальника шквал вопросов: куда ему ехать, что делать и, вообще, что происходит и чем это может обернуться. Начальник говорил быстро, но спокойно. Сказал, что пока не видит причин для волнений. Он уточнил, что в этот момент они вместе с Паханом обдумывают ситуацию, и скоро будет принято решения о дальнейших действиях. Предложил через полчаса посмотреть экстренное сообщение с выступлением Пахана.

Громов кое-как припарковал машину и быстро вошёл в Комитет. Обычные люди, как всегда, заполняли собой вестибюль здания Комитета по Надзору. Они были поглощены своими проблемами и, казалось, или не смотрели новостей, или просто не проявили особенного интереса к ситуации. Громов проскочил через толпу и прыгнул в лифт. Войдя в кабинет, он захлопнул за собой дверь. Он, думая, что делать, если за ним вдруг придут, очень пожалел, что не держит у себя в кабинете алкоголя: рюмка-другая сейчас были бы очень кстати. «А кто, собственно, может за ним прийти? – Думал Громов, – Следственный Комитет, практически, похерен, Здорин без ведома Начальника не явится. А, судя по его тону, он не в курсе, что произошло на самом деле».

Из телефона послышался голос секретарши Машеньки, и в кабинет вдруг вплыл широко улыбающийся Лизогуб. У Громова появилось плохое предчувствие, Громов собрался с силами: нужно бы его как можно быстрее выдворить.

– Слава стражам спокойствия народа, – проскандировал Лизогуб, проходя через кабинет к столу Громова.

– И тебе того же, – сказал Громов, откинувшись на стуле. Он пристально следил за каждым движением Лизогуба, не отдавая себя отчёта в том, как напряжённо выглядит со стороны.

– Короче, Громов, дело к тебе есть, – сказал Лизогуб, положив локоть на стол. – Тут такие движения намечаются, ну, ты в курсе, я думаю.

– Ну-ка, напомни, – сказал он.

– Новость пришла, я чуть со стула не упал. Значит-ся, Господь наш, Христос, – он трижды мелко перекрестился, – скоро на Землю во второй раз спустится. И прямо к нам в Россию.

– А-а-а, – протянул Громов – слышал.

Громов не представлял себе, откуда такая секретная и свежая информация появилась у Лизогуба. Но одно для него стало очевидно: если Лизогуб в курсе этого, то и всё правительство – тоже. Значит, вообще все в стране скоро будут в курсе. Но сейчас ему было не до этого.

– Так вот, – продолжал Лизогуб, – нужно будет огромный Храм возвести на том месте, куда он спустится с небес. Чтобы встретить. Народ собрать. Ну, там вокруг всё обустроить. Чтобы там всё ВО было. – Он поднял большой палец.

Громов продолжал пристально и с недоверием смотреть на Лизогуба.

– И вот угадай, кто будет строить этот Храм? – Широко улыбаясь и раскрыв рот, оголяя жёлтые зубы, спросил Лизогуб.

Громов неуверенно отрицательно покачал головой.

– Я, Саша! – Воскликнул он, – ну, ещё несколько людей. И, конечно, совместно с церковью и Патриархом Всея Руси. На неделе с ним встречаюсь, надо всё обдумать. Времени мало, действовать надо быстро. Я слышал, бабки на это нереальные выделят! – Лизогуб засиял.

– А от меня-то тебе что нужно? – Недовольно спросил Громов.

– Дело в том, – Лизогуб понизил голос и зачем-то осмотрелся, – что местные могут быть против этого Храма. А Храм-то надо построить именно по тем координатам, которые дали от Пахана.

– Ты знаешь, откуда они у него? – Перебил его Громов.

– Не знаю, – задумался на секунду Лизогуб, – но это не важно. Сказали, нужен Храм, значит, будет Храм. Половину местных можно будет под предлогом борьбы с богоборцами успокоить. Это, если их будет совсем уж много; всех-то не пересажаешь. Ну, за самой стройкой Гвардия Пахана следить будет, а они ребята жёсткие. Если что вдруг, то дела на всех несогласных в Комитет передадут. Так ты разрули, по-братски, сделай одолжение, – попросил Лизогуб после своих сбивчивых объяснений.

– Витя, я же на новую должность перехожу. Больше этим заниматься не буду. Лейбман вместо меня будет.

Лизогуб на секунду растерялся, но быстро пришёл в себя.

– Это тот, которого арестовывали? – Спросил он.

– Он этажом ниже, – кивнул Громов. – Вот по всем вопросам теперь к нему. Давай-давай.

Лизогуб встал, подтягивая брюки под толстым круглым животом.

– Этажом ниже, значит, – улыбнулся он, – спасибо за информацию. – Пойду знакомиться. А Храм-то отстроим, – продолжал он. – Высоченный, многоэтажный, с куполами золотыми, огромными. Вот увидишь. Может, даже самый большой в Европе отхерачим.

– Херачь, херачь, – сказал Громов. Он сейчас был очень далеко от этих проблем.

– Что-то ты задумчивый какой-то, – заметил Лизогуб. – Что случилось? Работы много?

– Не мало.

– А вчера опять бухал? – Усмехнулся Лизогуб. – Ты, кстати, где вечером был?

У Громова замерло сердце. Он молчал, понимая, что срочно надо что-то ответить. Руки непроизвольно вцепились в деревянные подлокотники кресла.

– По делам, – откашливаясь, прохрипел он.

– По каким это? – Спросил Лизогуб, упершись руками в стол. – Слышал, что вчера произошло?

Тревожные мысли опять заставили Громова нервничать. Причём, к его удивлению, привёл его к такому состоянию… Лизогуб. Громов не понимал, блефует Лизогуб или хочет его шантажировать, использовать в каких-то своих целях. Громов оцепенел. «Если Лизогуб в курсе того, что произошло вчера, то уже завтра будут знать все, а если узнают все, то ему, Громову, конец», – мысли судорожно путались в голове.

– Ну, слышал, – с трудом выдохнул он.

– Ну, так вот, – продолжал Лизогуб, гнусно усмехаясь, – я всё знаю. Так что ты осторожней…

Громов побледнел: «Надо срочно действовать. Но как? Убрать Лизогуба? Звонить Покрошину?».

– Что ты знаешь? – Спросил Громов сдавленным от сильного волнения голосом.

– Всё. – Ответил Лизогуб. – Я, Саша, за тобой слежу. – Он подмигнул и рассмеялся.

Громов не чувствовал под собой кресла. Казалось, что он падает, летит в бездну.

– Да ладно, я же шучу, Громов, – Лизогуб хлопнул ладонью по столу, – ты что замер? На тебе аж лица нет. Это ты что ли вчера всех покрошил? Вот там кто-то месиво устроил.

Сердце снова забилось. Громов сделал глубокий вдох. Положил ладони на стол, на подлокотниках кресла остались потные отпечатки.

– Да, подустал чуть. – Громов искривил улыбку. – Говорю же, работы много.

– Ну, ты, давай, Саша, отдохни, что ли.

Лизогуб ещё посмеялся и вышел из кабинета.

Громов потёр лицо потными ладонями. «Начинать действовать? Но как? Или просто ждать, пока Покрошин сам что-то решит? А может, самому, пока не поздно, признаться Начальнику в надежде, что он простит и защитит? Если всё вскроется, то на должность главы Администрации можно и не надеяться…», – мысли бегали в голове, как тараканы на помойке. Громов посмотрел на часы. Телеэфир с прямым включением обращения Пахана начнётся через десять минут. Громов встал и, поправив пиджак, направился в холл этажом ниже, где на стене висел огромный монитор. «Надо бы себе в новый кабинет монитор повесить», – подумал он.

* * *

Пахан выглядел свежо, румянец играл на гладких щеках. Он был чёрном костюме и белой сорочке с чёрным, траурным галстуком. В камеру смотрел серьёзно, стоял прямо, говорил размеренно, жёстко.

– Дорогие граждане, друзья, соратники. Вчера было совершено страшное преступление. Это невосполнимая потеря для семей и трагедия для всей страны.

Он описал все произошедшее.

– Выводы пока делать рано, но я скажу одно: убийцы будут найдены и строжайшим образом наказаны.

Громов смотрел выступление Пахана в окружении коллег. Он чувствовал себя очень уставшим. Иногда, отвлекаясь от трансляции, снова думал о словах Лизогуба. «Что если тот всё-таки не шутил, и правда всё знает. Но откуда?», – чем больше он об этом думал, тем сильнее волновался.

– Следующие три дня я объявляю днями траура, – говорил Пахан. – Проведите это время со своими близкими, в круге семьи. Будьте рядом, ведь никто никогда не знает, что будет завтра; цените каждую минуту, проведённую с близкими людьми.

Стоявшая рядом сотрудница КНОПБа с четвертого этажа, молодая женщина в белой блузке и чёрной юбке, кивала головой каждому слову Пахана, слеза выкатилась из-под очков в строгой чёрной оправе и поползла по её упругой щёчке.

– Простите меня, пожалуйста, не могу сдержаться, – сказала она, шмыгнув носом и вытирая слезу, когда заметила взгляд Громова. Тот ничего не ответил и снова устремил внимательный взгляд на Пахана.

Пахан сообщил, что в Москву час назад прибыло всё руководство республики, отцы погибших. На завтрашнее утро в главной мечети столицы было намечено прощанье с погибшими. Все сочувствующие могут придти, чтобы почтить память молодых сынов отечества.

Днём Громов снова попробовал дозвониться до Начальника. С четвертого раза Алексей Алексеевич поднял трубку. Он вкратце рассказал, как вместе с Паханом встречался с руководителями республики. Начальник говорил на удивление спокойным, размеренным, немного уставшим тоном. Он рассказал Громову, что глава республики взбешён, все его одиннадцать оставшихся в живых сыновей рвутся в столицу, мстить убийцам брата, обещают, наплевав на все законы, начать поиски убийц, чтобы перерезать их и их семьи, как баранов. Сам же глава республики рвётся в ближайшее время собрать пресс-конференцию, в противном случае обещал прислать свой, местный ОМОН, который «как надо» займётся поисками убийц.

Начальнику понадобилось немало сил, чтобы отговорить его от обеих затей. Дело в том, что любая пресс-конференция, в которой в последнее время принимал участия глава этой республики, чаще всего заканчивалась потасовкой. А корреспонденты и правозащитники, рискнувшие задать главе неудобные вопросы, и вовсе бесследно исчезали. Республиканскому ОМОНу смогла бы противостоять только Гвардия Пахана. Но тогда бы вся столица погрязла в войне. Все они там, в этой республике, безбашенные. Как бы ни пришлось найти каких-нибудь бедолаг и бросить их на растерзание, если вовремя не найдутся виновные. Иначе вся эта ситуация могла бы привести к страшным последствиям.

Громов срочно перезвонил Покрошину и повторил слова Начальника. Идея найти «козлов отпущения» Покрошину понравилась, хотя он и не исключил того, что всё-таки придётся признаться Начальнику: он был единственным, кто мог всё решить мирным путем. Громову последняя часть плана совсем не понравилась. Если Начальник всё узнает, может не только накрыться его новое назначение, но и с нынешней должностью в Комитете придётся распрощаться. А что делать? Перспектива того, что столица погрузится в хаос от рук не знающих закона сынов глав республики, не радовала.

Покрошин сказал, что, как может, сбивает коллег-следаков с толку. Хотя никому в Следственном Комитете даже в голову не приходило, что один сотрудник СК и один КНОПБовец, вдвоём, расстреляли восьмерых детей высокопоставленных кавказцев из-за пьяной стычки в ресторане. Покрошин уверял, что им волноваться не о чем, во всяком случае, пока основная версия – разборки двух группировок. Однако проблема всё-таки может возникнуть, если наружу всплывёт тот факт, что побоище случилось аккурат наутро после вечерней стычки в ресторане. А это было вполне возможно, стоило только кому-нибудь просмотреть видеозапись этой самой стычки. Тогда-то и выйдут на них двоих: профили Громова и Покрошина, хоть и с некоторым трудом, но разобрать можно. А если такое произойдёт, то приятелям останется только одно: уйти в монастырь и отмаливать грехи; отстреливаться никаких патронов не хватит. У Громова заныло сердце.

Покрошин отправился обратно на место преступления, оставив Громова придумывать план дальнейших действий, в зависимости от того, как будут развиваться события.

Тем временем, телефоны столичных отделов полиции раскалились от звонков пострадавших от действий приезжих с Кавказа, буквально заполонивших Москву. Однако полиция бездействовала: кто-то от страха, кто-то, выполняя приказ не вмешиваться. В результате взбешённые жители кавказских гор носились по городу на чёрных внедорожниках, люксовых седанах и эксклюзивных спорткарах. Эти автомобили легко было узнать издалека по флагам республики или фотографиям убитых, закреплённым на капотах. Вели они себя на дороге откровенно по-хамски, не обращая внимания ни на полицейских, пытавшихся хоть как-то регулировать движение, ни на пешеходов, ни на другие автомобили, выезжая на встречные полосы, пролетая на красный свет, оглушительно гудя клаксонами и даже угрожающе стреляя в воздух. Громову пришлось два раза останавливаться, давая проехать таким кортежам. Выматерившись, он подумал, что ни капли не жалеет о содеянном, и, раз эти козлы не умеют себя нормально вести, то даже бы повторил всё ещё раз. Но, вспоминая о последствиях, к которым привели его действия, он сам останавливал себя.

Приехав домой, Громов первым делом выпил полстакана водки. Потом включил телевизор и снова стал прыгать по каналам. Родные и друзья убитых, сквозь слезы, в истериках рассказывали, какими те были прекрасными людьми: честными, добрыми, почти безгрешными. Иногда в кадре попадался Покрошин, он рассказывал о ходе следствия и достигнутых успехах. Врал, конечно. Несколько раз повторили выступление Пахана. Показывали репортажи из республики: все местные жители в чёрных траурных одеждах, флаги приспущены. Громов выключил звук и полистал новостные интернет-страницы неконтролируемых государством сайтов. Там всё-таки всплыла проигнорированная государственными новостными каналами история с тортом. Громов просмотрел видео не менее двадцати раз, пытаясь рассмотреть своё лицо и лицо Покрошина, узнать их было действительно, очень трудно, почти невозможно. Чтобы успокоиться, он выпил ещё. На тех же сайтах показали и ещё несколько сюжетов, на сей раз, связанных с убитыми. Один из них оказался серийным насильником. Несмотря на доказанность его преступлений, он всегда избегал наказания, более того, ни одно из многочисленных дел даже не дошло до суда. В родной республике у него были три жены – все несовершеннолетние девочки. Другой регулярно попадал в поле зрения столичных полицейских, когда пьяным гонял по улицам. Он тоже ни разу не был осуждён, даже пару лет назад, когда в ДТП по его вине погибли две переходившие улицу женщины: мать и дочь. Оппозиционно настроенная публика откровенно радовалась расстрелу банды приезжих. Радовалась тихо, сидя по углам, почти незаметно. Показывая пальцем на заслуженное, внезапно настигшее наказаЛитература, ние. Всё это не предвещало ничего хорошего.

Громов выключил телевизор, погасил монитор компьютера.

Оба с трудом проковыляли двести метров до престижного ресторана. Заказали графин водки и дорогие закуски.

Пьяный Покрошин презирал и ненавидел всех: хачей, хохлов, прибалтов, ненавидел жидов и негров; ненавидел пиндосов и пидропейцев. Но, как истинный русский, Покрошен больше всех ненавидел и презирал именно русских.

И вот перед ним сидела большая компания. Во главе её – респектабельный мужчина, скорее уже пожилой, чем средних лет, седой, в очках. Покрошин узнал в нём известного, одного из ещё немногих остававшихся на свободе, оппозиционеров.

В какой-то момент своей карьеры, Покрошин, как и некоторые его коллеги, сделали целью своей жизни пересажать как можно больше тех, кто не разделял официальных взглядов и установок. Арестовали и осудили очень многих. А этого – нет.

У мужчины было явно хорошее настроение, и он совсем не замечал сидящего за соседним столиком Покрошина. Такое пренебрежительное, как казалось Покрошину, отношение к нему его бесило. Покрошин, вспомнив некоторые высказывания оппозиционера, решил, что именно сейчас он должен с ним поквитаться и, как минимум, начистить ему морду.

Громов уплетал салат, роняя его на скатерть, на колени и на пол.

Покрошин уже собирался встать, как его опередила вошедшая в помещение группа людей. Это была группа из шести, как называл их Покрошин, «овцепасов». Покрошин пристально следил за ними. Один из группы что-то нёс в пакете. Они подошли к компании; над столиком повисла тишина. Двое из группы что-то сказали седовласому мужчине. Один достал из пакета торт с кремом и, как шапку, нахлобучил его на голову мужчине. Крем размазался по седой голове, лбу; кусок торта упал на лицо и сбил очки. Подошедшие засмеялись, достали телефоны и начали снимать всё на камеры. Покрошина подобное поведение гостей столицы взбесило ещё больше, чем встреча с оппозиционером. Да, он не выносил этих, как он считал, беспринципных, продажных мразей. Но «овцепасов» он ненавидел ещё больше за их наглое, безнаказанное поведение. Пьяный Покрошин был уверен, что он – хозяин своего города, и только он мог решать, кому и как себя здесь вести, а не какие-то овцеёбы, еле-еле говорящие по-русски.

Громов оторвался от салата, но толком не понял, что произошло.

– Прикрой меня, – сказал Покрошин, направившись к группе.

Сжимая кулаки, он прошёл через вдруг смолкнувший зал. Один из «овцепасов» с сильным акцентом посоветовал ему «идти куда подальше». Потом сказал ещё что-то своим спутникам, уже на их, непонятном остальным языке. Видимо, что-то обидное, судя по тому, как засмеялись остальные «овцепасы», повернув головы в сторону разъяренного Покрошина. Пьяному Громову показалось, что Покрошин понимал их язык.

– Молодой человек, – вытирая торт с лица, обратился к Покрошину измазанный тортом мужчина спокойным, немного грустным тоном, – не надо. Нам с вами будет хуже.

– Сиди, – огрызнулся на него Покрошин, – я с тобой потом поговорю. А вы суки, какого хера тут устраиваете?

У Покрошина чесались кулаки; во взгляде читалась ярость, граничащая с безумством.

– Слышь, сука, – он вплотную подошёл к лидеру группы, – пошли на улицу; я вас всех перевалю.

Тот засмеялся ещё громче и, обернувшись к собратьям, что-то сказал. Этого Покрошин уже не выдержал и со всей силы толкнул обидчика. Тот не упал только потому, что его удержали стоящие сзади «овцепасы». Все перестали смеяться и обступили Покрошина. Стали раздаваться короткие, агрессивные реплики. Громов понял, что до драки – страшной и кровавой – осталось совсем немного, поднялся из-за стола. Сделав ещё одно усилие, он подошел к группе. Все «овцепасы» тут же перевели взгляды на него. Несколько секунд всем, кто наблюдал за этим инцидентом со стороны, показались вечностью.

– Всё нормально, Саша, – Покрошин слегка оттолкнул Громова, – я всё разрулю.

«Овцепасы» перестали смеяться. Их лидер на своём языке что-то сказал Покрошину. Тот довольно резко ответил, как показалось Громову, на том же, непонятном Громову, языке, что его очень удивило. Вся компания быстро покинула ресторан. Не обращая внимания на мужчину, продолжавшего вытирать испачканные кремом лицо и волосы, Покрошин вернулся к своему столику; Громов последовал за ним.

– Ну, что, Саша, – сказал он, усевшись, – давай выпьем. Нам послезавтра ехать на стрелку с этими обезьянами.

Громов ничего не понял. А на следующий день на всех негосударственных сайтах рассказывалось о нахальной шутке над одним оппозиционером и бывшим высокопоставленным членом правительства. Упоминаний о двух пьяных посетителях ресторана, пытавшихся вразумить шутников, почти не было, а, если и были, то, буквально, в одно-два предложения.

Громов проснулся с больной головой. О ночных приключениях он ничего не помнил. Только полистав в интернете новости, он ужаснулся, увидев мужчин, очень похожих на себя и Покрошина, на фоне оппозиционера с тортом на голове. Он громко выматерился и позвонил Покрошину. Тот морально готовился к предстоящей встрече.

– Ты не волнуйся, – решил успокоить он Громова, – я с ними вчера побазарил. Мы их уделаем.

Громов с трудом отодвинул кухонный стул, присел.

– Какой «уделаем»? – Голова болела нестерпимо. – Ты видел? Мы запалились во всех этих сраных новостях.

– Да мы там чуть-чуть совсем, – отмахнулся Покрошин, – по херу, не парься. Лучше послушай, что я узнал. Короче, один из этих овцеёбов мне вчера имя своё назвал. Я его пробил. А он упоминается рядом с ещё одним «козопасом». На того, второго, дело недавно завели, причем, по глупости какой-то, срока даже не давали. Ты же знаешь, они сами все как овцы – стадом держатся. Приехали восемь человек на двух машинах, избили следователя у его же подъезда. – Покрошин злобно усмехнулся. – Это у нас, в Москве! Эти чёрножопые что-то пробурчали ему, он бедный ничего не понял. Пришёл потом в Комитет весь избитый, говорит, домой идти боится. Я посмотрел камеры наблюдения, там, на записи аккурат наш вчерашний «овцепас». Ну и на группку мы набрели, братан! – Покрошин был явно воодушевлён предстоящей разборкой. – Да мы их завтра всех в порошок сотрём!

– Что значит «мы»? И кого это «всех»? – Спросил Громов осипшим после пьянки голосом. Чувствовал он себя отвратительно.

– Ну, я сказал, типа, ты и я против их шестерых. Ты не парься, если что, я с ним – один справлюсь. У меня план есть.

– Покрошин, какой же ты, нахер, отмороженный, – простонал Громов. – Как тебя вообще пустили в Следственный Комитет... Нас же положат обоих...

– Громов, не ссы. Эти «овцепасы» – уёбища полные. Кого нам бояться?

На следующее утро Громов с Покрошиным ехали за город в «кадиллаке». В бардачке лежал «глок».

– Слышал, что сегодня по новостям сказали? – Спросил Покрошин.

– Не-а, – Громов поднёс зажигалку к сигарете. – Не смотрю я новости. – Соврал он.

– А вот и зря, – с мальчишеским задором начал его друг, – там, за океаном-то, Белый Дом чуть не сгорел! У этих, ну, тех, пиндосов сраных.

– А почему только «чуть», – Громов выдохнул дым и с серьёзным видом продолжал следить за дорогой, давая понять, что не придаёт особого значения болтовне Покрошина. Тот, как всегда, не замечал отстранённости Громова.

– Так приехали пожарные и потушили. Но как потушили? – Покрошин сам задал вопрос в расчёте на то, что Громов заинтересуется его рассказом.

– Ну как?

– А вот так. Сказали, дом их-то, Белый, загорелся с какой-то такой стороны, как-то между крышей и потолком, я не запомнил, что им пришлось тушить огонь по нашей методике и использовать технику для борьбы с пожаром, которую мы, – он тыкнул себя пальцем грудь, – придумали, понял? И технологию в пожарных машинах использовали ту, которую мы запатентовали и им продали! О как! – Радостно заключил он.

– Да, уж, – безучастно хмыкнул Громов, – сгорели бы они без нас там, за океаном, сами-то бы никак не справились.

– А то! – Подхватил возбужденный Покрошин. – Вот они нас обливают грязью, настраивают всех против нас, всякие там заговоры плетут каверзные, шпионов подсылают. А сами бы так и сгорели дотла. – Он свято верил в свою непререкаемую правоту и в то, что все остальные всегда ошибаются. Громов решил поменять тему.

– Ты мне, Алексей Фёдорович, лучше скажи, – Громов затянулся сигаретой, – сколько этих невоспитанных молодых людей там будет.

Покрошин вдруг поменялся в лице и даже немного занервничал.

– Да, это, эти, «козопасы», сукины дети. Ну, человек шесть, сколько в ресторане.

Громов опустил окно, выбросил бычок.

– Значит сейчас две машины этих обезьян со стволами приедут и закопают нас. – Громов сказал это с тенью отчаяния. Не из-за возможности быть похороненным уже этим вечером, а из-за глупости, наивности и безрассудности своего рядом сидящего приятеля. Но настроение Покрошина вдруг переменилось. На его лице появилась широкая улыбка, показались короткие желтоватые зубы; глаза сузились.

– Ну, Саня, ты думаешь, я не подготовился? – Он хихикнул. – Что, думаешь, в этой спортивной сумке? – Он указал большим пальцем левой руки на заднее сиденье.

Кадиллак остановился на красный свет светофора, и Громов обернулся, чтобы посмотреть назад. И правда, на заднем сиденье лежала тёмно-синяя потрёпанная спортивная сумка. Громов даже и не заметил, как Покрошин её туда закинул.

– Надеюсь, не твоё нестиранное белье, – буркнул он сердито.

Покрошин улыбнулся ещё шире и тонко хихикнул. Он дотянулся до сумки и, схватив её как провинившуюся кошку, перетащил к себе на колени. Дёрнув за молнию, он раскрыл её.

– Утром из арсенала спиздил, – прошептал он, как будто в машине ещё кто-то был.

В спортивной сумке лежали два автомата Калашникова с коричневыми деревянными прикладами; два блестящих чёрных ствола выглядывали из-под синей материи.

Громов поднял брови и выдохнул.

– Покрошин, какой же ты ебанутый. – Он потёр лицо ладонью.

Встречу назначили в тридцати километрах от Москвы; «кадиллак» Громова нёсся по одной из не очень загруженных подмосковных трасс. В тёплом кожаном салоне – два потенциальных трупа, два «калаша» и «глок» в бардачке.

Громов, в который раз за годы знакомства с Покрошиным, признался себе: большая часть действий его приятеля была абсолютно необдуманной. То, как закончится тот или иной день, предугадать было невозможно. И зависело это, в основном, от того, разозлит ли кто-нибудь Прокрошина до состояния слепой ярости. Место для встречи с противниками «овцепасами» Покрошин

На земле лежали покрытые сетью трещин бетонные плиты, одиноко ржавели два автокрана с погнутыми стрелами, вокруг стояли заброшенные строения непонятного назначения с выбитыми стеклами и открытыми настежь дверями, заполненные мусором, оставшимся ещё с советских времен. Громов остановил свой «кадиллак» рядом со спуском к воде, припарковав его передом к въезду, чтобы видеть въезжающих оппонентов. Он предложил Покрошину проверить кабины кранов, заглянуть в заброшенные строения: не спрятался ли там кто.

– Это мы обычно засаду расставляем, а не они, – Покрошин рассмеялся, – ещё предположи, что они в бронежилетах приедут.

– Федь, как бы нас не завалили. – Сказал Громов, закутываясь в пальто.

– Ты, что, Сашка, струхнул? – С задором спросил он, доставая сумку с заднего сидения.

Он положил её на капот, расстегнул молнию. Громов почувствовал где-то глубоко внутри лёгкое волнение.

– Пусть тут лежит. А ты, Саш, так встань, – попросил Покрошин, – чтобы её не видно было. Спиной, что ли, заслони. Если кипиш начнётся, сам знаешь, что делать.

Громов опёрся на капот, заслоняя собой сумку с автоматами. Рядом стоял его друг. Из кармана он достал маленькую колбочку с белым порошком, отвинтил крышку, высыпал дорожку на ту часть тыльной стороны кисти, которая идёт от большого пальца к запястью, и быстро вдохнул; сначала одной ноздрёй, потом – другой.

– На, – он протянул колбочку Громову – зарядись. Нас ждёт не хилое представление.

Ничего не ответив, Громов потянулся за колбочкой, повторил все действия приятеля, правда, по дороге всё-таки рассыпав половину порошка. Волнение исчезло. Оба закурили.

– Ну, что? – Спросил Громов, выдыхая дым, – давно я на стрелках не был. Хотя, вроде, вырос из подобных развлечений.

Покрошин, в нетерпении, нарезал круги вокруг «кадиллака». Энергия так и пёрла из него.

– Я им, блядь, покажу! – Он настраивался на конфликт. – А то нахера я такие стволы с собой потащил?! Они заряжены, кстати, – он повернулся к Громову, тот одобрительно кивнул.

Из-за поворота раздался агрессивный, бурлящий рык двигателей, и появились три больших чёрных кубообразных внедорожника. На хромированной прямоугольной решётке, между круглых фар – трёхконечная звезда в тонком круге. Приятелей на мгновение ослепил свет фар. Громов внимательно осмотрел автомобили. Первый – тонированный, матово-чёрный, с дорогим обвесом и хромированным кенгурятником. Два за ним – попроще, без тонировки и обвеса. Фары погасли, смолк и рык двигателей.

– Подъехали твои «овцепасы», Алексей Фёдорович, – усмехнулся Громов. – Пиздец нам. Ты ж посмотри, сколько их.

Покрошин вышел на пару шагов вперёд, отошёл от «кадиллака». Но не далеко, чтобы, при необходимости, иметь возможность быстро кинуться к сумке. Громов стоял, облокотившись на капот, заслоняя собой сумку. Двери подъехавших машин открылись. Из кабин повылезли нелюбимые Покрошиным «козопасы». Все – коренные жители одной кавказской республики. Двое – из того, что с дорогим обвесом, по трое – из двух остальных. Все приехавшие встали шеренгой, спинами к своим машинам, напротив Громова и Покрошина. Как он понял, все переговоры будут вести двое из тонированного внедорожника. Первый – тощий, сутулый, невысокого роста и хлипкого телосложения, был в чёрном спортивном костюме с двумя белыми полосами по рукавам и штанинам. Второй – повыше, широкоплечий, накаченный держал руки в карманах чёрной кожаной куртки. На головах у всех – чёрные вязанные шапки, натянутые по самые брови, из-под которых злобой горели карие глаза. У большинства – чёрные густые бороды и заросшие щетиной лица.

Тощий, не спеша, в раскачку, держа руки в карманах, подошёл к Покрошину почти вплотную, и посмотрел на него в упор злым взглядом. Он начал что-то эмоционально ему объяснять, второй в это время глазами сверлил Громова. «Это тот, который нахлобучил торт на голову седого мужика в ресторане», – узнал его Громов. Обведя взглядом остальных, Громов остановился на одном: его лицо было отдалённо знакомо, только вот он никак не мог вспомнить, где видел его раньше?

Громов отвёл взгляд и стал прислушиваться к разговору, в который вступил и тот, что был выше и плотнее первого; он перестал сверлить глазами Громова и подошёл в Покрошину. Как Громов ни пытался понять, о чём говорили эти трое, он слышал только какие-то непонятные звуки: то похожие на птичий крик, то походящие на повизгивание, то на рявканье или вообще, не поддающиеся описанию высокие горловые звуки, какие издают экзотические животные. Покрошин же, судя по всему, понимал, что ему говорят кавказцы, то кивал, то хамил в ответ. Громов прислушался ещё старательнее. Вот начали проскальзывать знакомые: «ты», «это», «оно», «нет», «вообще», «на». Но, вырванные из разговора, они смысла не имели, а уловить слова между ними у него никак не получалось. В какой-то момент ему вообще показалось, что это он воображает, что понимает отдельные слова, что это его воображение вставляет в незнакомую речь русские слова. Приезжие явно злились, нервничали. Их голоса то, усиливаясь, били по ушам, то становились совсем тихими и переходили на зловещий шёпот. Тощий в спортивном костюме, экспансивно жестикулировал руками, размахивал ими прямо перед носом Покрошина. Тот, что был покрупнее первого, клал ему на плечо большую волосатую руку, и что-то тихо говорил. Громов заметил, что никогда раньше не видел такого количества волос на чьей-либо руке. «Прямо как звериная лапа», – он подумал.

Покрошин поначалу всё больше молчал, давая возможность высказаться приехавшим на «стрелку». Иногда он, оглядываясь, смотрел на Громова, и тогда тот замечал дикую злобу в глазах приятеля. Потом он снова отворачивался к кавказцам. Рыжая бородка Покрошина, как-то подёргивалась в сторону тощего в спортивном костюме, а руки сжимались в кулаки. В неуклюжей пуховой куртке, которая висела мешком, Покрошин выглядел совсем не грозно, а наоборот – неуклюже. «В такой куртке драться неудобно, – подумал Громов, – рукава толстые, не дадут развернуться, капюшон ещё этот дурацкий, трясётся постоянно; да и сам Покрошин мотается в этой куртке, как…», – мысль внезапно оборвалась, когда разговор превратился в сплошной крик. Накаченный что-то воскликнул, возведя глаза к небу, и толкнул Покрошина. Покрошин отлетел назад, прямо на руки к Громову. Напавший с недоумением взглянул на свои руки, видимо, в замешательстве от силы толчка и от расстояния, на которое тот отлетел. «Ну, начинается», – промелькнуло в голове Громова.

– Ехал бы ты в свою чучмекию, овец пасти да коров доить, – Покрошин выдавил это сквозь свои короткие зубы с таким ядом и с такой агрессией, какую Громов очень редко слышал в его голосе. – Козлоёб долбанный! – Он взревел и потянулся к сумке за автоматом. Громов, надеясь на некоторое замешательство приезжих, отвернулся от них к сумке и схватился за торчащий из неё приклад автомата. Оглушающие звуки автоматной очереди послышались с той стороны, где стоял Покрошин, в тот момент, когда Громов, направлял дуло на группу приехавших на «стрелку». Доля секунды, и он нажал на курок. Оба главных переговорщика, как наиболее близко стоявшие к Покрошину, уже получили по несколько пуль и лежали на земле, не служа больше преградой на пути автоматных очередей, выпускаемых Покрошиным. Громов заметил, что остальные, стоявшие напротив него, уже потянулись за пистолетами, и направил автоматную очередь на них. Их кожаные куртки покрылись маленькими дырочками, из которых выливалась кровь; тела автоматной очередью отбросило назад. Автоматы послушно плевались пулями, поливая очередями всё, что попадалось на их пути. Лобовые стекла трещали, стекольная пыль выстреливала из дыр от пуль и тут же уносилась ветром. Стёкла из круглых фар падали и бились о цементные плиты. Пластик отлетал от решёток радиаторов. А падающие, как в замедленной съёмке, тела всё собирали и собирали пули от автоматных очередей. Покрошин опустил автомат. Тяжело дыша, он обвёл взглядом картину. Никто из приехавших на встречу и ещё несколько минут назад с ним споривших, так и не успел выстрелить. Даже те двое, которые всё-таки попытались схватиться за пистолеты.

– Какие-то хлипкие они все стали, – сказал Покрошин и плюнул на цемент.

Громов глубоко вздохнул и положил автомат на сумку.

– Ну и пиздец, – адреналин бил по венам, расплываясь по телу, – ну и пиздец мы тут устроили.

Покрошин громко захохотал.

– Убираться отсюда надо, – сказал Громов.

– Да, ладно тебе, – сказал Покрошин и тоже положил автомат. – Надо бы их осмотреть, может, кто живой остался.

– Да какой там «живой»? – Возмутился Громов. – Что тут смотреть? Ясно же…

– У тебя пистолет с собой? – Спросил Покрошин, обходя «кадиллак». Не дожидаясь ответа, он достал из бардачка «глок».

Громов забыл, куда он положил пачку сигарет, и шарил по карманам. Оба подошли к лежавшим на земле. Никто из них не дышал.

– Так им и надо, уёбкам. Будут знать, как замечания мне делать, жизни меня учить… – Злобно сказал Покрошин, осматривая тела.

Громов наконец достал пачку сигарет и остановился напротив того, которого узнал ранее. Тот лежал на спине с несколькими дырками в груди и одной в шее, кровь вытекла на плиты и, просачиваясь в трещины, впитывалась в землю.

– Это тебе за то, что на следователей нападаешь, мразь. – Громов услышал резкий голос Покрошина и выстрел. Он обернулся. Покрошин выстрелил в голову невысокого, тощего приезжего. Пуля разбила череп, мозги забрызгали холодные плиты.

– А ты не подумал, – вдруг разозлено спросил Громов, – что, когда пулю вынут, она из моего ствола будет?

– Ой, да кто этим заниматься будет? – Махнул рукой Покрошин.

– А что, если теперь на нас охоту начнут? – Громов зажёг сигарету и закурил. – Мы даже не представляем, какие тут могут быть масштабы. Кто за ними стоит?

– Масштабы? – Спокойно спросил Покрошин и пожал плечами. – На кого-нибудь точно начнут. На нас – вряд ли.

– Почему ты так уверен? – Спросил Громов, подойдя ближе к Покрошину.

– Во-первых, они даже моего имени не знали, – начал объяснять тот. – Твоего уж и подавно. Даже если эти восемь херов – участники большой группировки, то те, – он показал пистолетом вперёд, – которые остались, всё равно не знали, кого эти, – он указал на лежащих, – поехали валить. Сказали своим, что на «стрелку». А с кем? Хер знает. В ресторане поцапались с лохами какими-то. Дело-то житейское. Могли ещё сказать куда, но это большой роли не играет.

– Они не знали, что ты следак? – Спросил Громов, затягиваясь.

– Нет, конечно. Откуда? Говорю, даже имени моего не знали.

– А телефон. Телефон ты им давал? – Продолжал выпытывать Громов.

– Ну, давал. Но неправильный, нарочно. Да они даже и проверять его не стали.

Громов подумал, что бы ещё спросить у Покрошина, но в голову ничего не приходило.

– Слушай, я вот этого, – он кивнул в сторону одного из лежащих, – откуда-то знаю.

Покрошин подошёл и, нахмурившись, посмотрел в лицо.

– Может, сынок чей-то, – протянул он. – Не уверен. Хотя я его тоже где-то видел. Ладно, поехали отсюда. – Он быстро запихнул автоматы в сумку, туда же отправился «глок». Громов выбросил бычок и залез в машину. «Кадиллак» тронулся, объезжая простреленные внедорожники, и направился к выезду.

На следующий день Громов не застал Начальника в Комитете. Он прошёлся по этажам и опросил нескольких сотрудников – никто не был в курсе. Секретарша Начальника развела руками и сообщила, что тот ещё вчера попросил отменить все встречи на ближайшие несколько дней, сказал, чтобы его не искали. Что же касается Громова, то для него Начальник у себя на столе оставил записку. Александр Сергеевич, и, правда, обнаружил на столе Начальника маленький жёлтый стикер. Не отрывая его от полированной столешницы, он прочитал: «Уехал по делам. Приеду – расскажу. Ты – за главного. Начальник». Громов кивнул и включил монитор.

А Начальнику в это время в лицо бил сильнейший ледяной ветер; казалось, он царапал кожу до крови. Натянув, насколько это было возможно, меховой капюшон оранжевого пуховика и поправив шарф вокруг рта, он, утопая по колено в снегу, обернулся к Пахану. Они стояли под голубым небом посреди белой, бескрайней пустыни. Солнце играло отблесками на снегу, но совсем не грело. Горизонт был открыт на десятки километров, только далеко-далеко впереди виднелась полоса сине-серого леса. Пахан, укутанный в тёплую куртку и комбинезон, напоминал маленького ребёнка, выведенного в зимний день погулять во двор. Он неуклюже переставлял ноги, проваливаясь в глубокий снег, иногда терял равновесие и падал; тогда Начальник подхватывал его и поднимал.

За ними следовали с десяток охранников: все в таких же меховых куртках-комбинезонах и с оружием. За охранниками медленно ехали несколько грузовиков с арктической экипировкой, кухней, туалетами и медицинским оборудованием. Над головами идущих, с оглушающим шумом, летали два вертолёта, отслеживающие продвижение экспедиции. Начальник помахал рукой пилотам.

– Михаил Иванович, – сказал он Пахану, держал его за локоть после очередного падения, – давайте сядем в грузовик, намного быстрее доедем.

– Нет, Алёша, – уверенно возразил Пахан, – так нельзя, так неправильно, надо пешком.

Начальник выматерился про себя, и они пошли дальше. Начальник был уверен, что рано или поздно Пахан сдастся и пересядет в грузовик, а то и в вертолёт, тогда время путешествия могло бы сократиться вчетверо. Но пока Начальнику приходилось идти на поводу у Пахана, как у упрямого, избалованного ребёнка. И преданный Начальник шёл – на поводу и утопал в снегу.

Несмотря на свою истовую Православную религиозность, раз в год Пахан исчезал из поля зрения всех своих подчинённых и пешком отправлялся в приполярную Сибирь, к гадалке-колдунье. Та на протяжении двух десятков лет предсказывала ему все победы и поражения, все взлёты и падения.

Ни для кого в стране не было секретом, что очень многие высокопоставленные чиновники пользовались услугами ясновидящих и экстрасенсов. Некоторым везло, и они действительно находили людей с невероятными способностями и пророческим даром, но у большинства из них такие лже-пророки лишь выкачивали огромные деньги.

Пахан поначалу весьма скептически относился к подобным персонажам. Но потом, услышав о двухсотлетней ведьме-гадалке, живущей в Сибири, решил её навестить и послушать её предсказания. Когда первые же пророчества начали сбываться, Пахан запретил кому-либо ещё обращаться к ней, стал регулярно её навещать и взял на счёт государственной казны её полное обеспечение. У гадалки не было имени, никто не знал места и даты её рождения. Люди, населявшие эти глухие места, рассказывали, что когда-то, очень давно, её изба выросла здесь, как бы сама собой. Что же касается гадалки, то предания о ней рассказывали несколько поколений аборигенов – она была старше, чем те, чьи пра-пра-правнуки обитали в этих местах сейчас.

Безымянная гадалка поставила Пахану несколько обязательных условий. Первое: он должен идти до её избы пешком. Якобы, для укрепления духа перед сеансом. Второе: за месяц до сеанса не пить алкоголя и не смотреть телевизор, дабы очистить ауру. Пахан и так пил по минимуму, а телевизор ему смотреть было незачем, ему и так сообщали всю информацию. Третье: платить за сеансы он должен был только золотыми монетами.

С каждым годом Пахану становилось всё сложнее преодолевать пешком огромные Сибирские расстояния, тем более, как сейчас, по снегу и в мороз. Он всё быстрее уставал. Недавний инсульт его почти разбил; и в этом году Пахан шёл с большим трудом.

Надо заметить, что в прошлом году ведьма-гадалка предсказала Пахану инсульт. Но выдала предостережение столь завуалировано и обтекаемо, что Пахан сначала и не понял, о чём идёт речь. После удара она советовала ему лечиться травами и настойками, натирать лоб и виски специальными мазями. Но он об этом забыл. А, поскольку никому из сопровождающих не разрешалось присутствовать на сеансе, то и напомнить никто не смог.

Как и предполагал Начальник, Пахан вскоре так устал, что уже еле-еле передвигал ноги. Пересели на грузовики и доехали намного быстрее.

Огромная по нынешним меркам трёхэтажная изба издалека напоминала чёрную пирамиду и больше походила на какой-то внеземной объект, приземлившийся на опушке леса и извергающий столб дыма из прямой трубы, нежели на человеческое жилище. Её деревянная крыша шла от самой земли и устремлялась в небо. Шесть небольших окон, одно в самом верху пирамиды, два посередине и три на первом этаже, были похожи на иллюминаторы космического корабля.

Грузовики подъехали к крыльцу. По условиям гадалки, Пахан мог войти только один. Начальник придержал Пахана, когда тот взбирался по скрипучим ступенькам. Дверь открылась сама собой, из нутра избы потянуло теплом. Пахан вошёл. Дверь закрылась. Вдалеке, в небе снова послышался шум – вертолёты делали очередной облёт.

– Всё, парни, по местам, – скомандовал Начальник охране. Ждать придётся от полутора часов до суток, точного времени ожидания заранее не знал никто.

* * *

Громов долго раздумывал прежде, чем решился позвонить Лизоньке: под предлогом поздравить с освобождением. Однако нигде не мог её найти. Ни один из её мобильных телефонов не отвечал. Просвин тоже не знал где она, да и, как он сказал, знать не хотел. Ничего не знал о месте её пребывания и ни один из её сотрудников, впрочем, их почти не осталось, она уволила половину из них. Громов даже позвонил её адвокатам, но и они были не в курсе. Оставался ещё один вариант: позвонить Лизогубу. Но Громову уж очень не хотелось с ним общаться. Разговор мог бы снова затянуться на час. Кроме того, не смотря на откровенную тупость Лизогуба, ему всё-таки может показаться странным такой интерес Громова к его жене. В душе Громова боролись два противоречивых желания: с одной стороны, оставить на время поиски, а с другой – продолжить их и найти свою новую любовницу. Поразмыслив, Громов склонился ко второму. Александр набрал номер Лизогуба. Тот, на удивление быстро, протараторил, что ничего не знает, и поспешил повесить трубку. «Обрабатывает снова кого-нибудь», – подумал Громов.

Весь остальной день он просидел в кабинете Начальника, просматривая новости на мониторе компьютера. На каком-то неконтролируемом госструктурами сайте мелькнула Реверансова, снова с этим отрывком из книжки, который так её взволновал. На другом – оппозиционеры-либералы выступали против очередного задержания нескольких шпионов, по их мнению, конечно, незаконного. Главной темой были многочисленные увольнения министров. Никто не мог понять, что это значит. Однако все заметили интересные совпадения: как только министра увольняли, их моментально арестовывала Федеральная Служба Безопасности и отправляла под домашний арест без права использования приборов связи с внешним миром. «И Здорина подключил, какой молодец», – подумал Громов. Так же вдруг исчезли несколько губернаторов. Как заметил Громов – все из списка Начальника. По сообщениям из новостей, они просто не явились на рабочие места, и теперь никто не мог их найти: их не было ни дома, ни у друзей – нигде. Следственный Комитет к этому моменту практически перестал существовать, старых его сотрудников не осталось, а новых ещё не назначили. Поэтому до пропавших губернаторов руки ни у кого не доходили. Да и аппарату правительства было не до работы: кто знает, как сложится ситуация уже завтра-послезавтра? К тому же, кто-то сообразил, что так называемые свежие телекадры с Паханом были записаны за несколько дней до их показа. Начались вопросы: куда же на этот раз делся Пахан.

«Начальник приедет – расскажет», – подумал Громов.

И, правда, через три дня, ближе к вечеру, Начальник появился на своем месте и сразу потребовал Громова к себе. Громов вскочил с места и бросился в кабинет, этажом выше. Он вошёл, когда Начальник вешал пальто в шкаф.

– Тут Пахана все обыскались, – сказал Громов, – это он с тобой пропал куда-то?

– Не куда-то, а в Сибирь. – Сказал Начальник. Он был взвинчен и, как показалось Громову, даже как-то неряшлив. Он сел за стол и начал рыться в ящиках.

– Какая ещё, нахер, Сибирь? – Спросил Громов, усаживаясь в кресло напротив стола Начальника, – а-а-а, опять к ведьме? – Он усмехнулся.

– Я тебе советую в церковь пойти и начать грехи замаливать. – Сказал Начальник, не успокаиваясь.

– Да? – Громов принял за шутку этот совет Начальника.

– Да, – серьёзно сказал Начальник и перестал рыться в столе, – он у этой гадалки столько времени просидел, ты не представляешь. – Глубоко вздохнув, он покачал головой.

– И что она сказала? – Громов понял, что Начальник не шутит и подсел к столу поближе.

– Не много. – На его лице, как казалось Громову, промелькнула тревога, – она вообще больше молчала. На его вопросы о самом себе не отвечала. Пахан в замешательстве. На все вопросы о будущем она сказала одно.., – он замолчал, сосредоточившись на чем-то.

– Что? – Спросил Громов.

– Только, Саша, – серьезным тоном сказал Начальник, – никому. Понятно? Никому ни слова.

– Да, понятно-понятно, – отмахнулся Громов. – Так что случилось?

– Ну, короче. Эта гадалка ему сказала, что скоро будет Второе Пришествие. – Начальник сделал драматическую паузу, – и что оно произойдёт в России.

Громов застыл, не отрывая взгляда от Начальника, ожидая, что тот в любую минуту зальётся громким, хриплым смехом. Но Начальник оставался серьёзным и пристально смотрел на Громова, как бы ожидая его реакции.

– Второе Пришествие? – Неуверенно переспросил Громов. – В смысле, то самое? Господне?

– Да, Громов, – Начальник нервничал. – Господне. В этом своём магическом шаре она увидела Второе Пришествие Христа. В мир. В Россию. И очень-очень скоро.

– Как скоро? – Спросил Громов, всё ещё не веря, что он серьёзно обсуждает что-то подобное с Начальником.

– Буквально через несколько месяцев. – Ответил Начальник. – Она объяснила, как он появится. Описала, как спустится с небес. Куда именно спуститься. Во сколько времени.

Громов хотел было ещё раз переспросить Начальника, серьёзно ли он всё это говорит, но язык не поворачивался. Если то, что говорил Начальник, было правдой, то у Громова возникало огромное количество вопросов.

– А где именно он спустится? – Еле выдавил из себя он.

– Она дала координаты, – сказал Начальник. – Они у Пахана. Где-то в самой середине страны.

– Подожди-подожди, – Громов резко остановил Начальника, потирая лоб. – То есть, ты говоришь мне, – он сделал акцент на «ты» и на «мне», – что Пахан, наш Пахан, попёрся с тобой в Сибирь к какой-то ведьме-гадалке, и вы с ним у неё там сидели…

– Я с ней не сидел, – перебил его Начальник – Пахан сидел.

– Ну, не важно, – продолжал Громов, – и ты, на полном серьёзе, говоришь мне, что она в стеклянном шаре увидела Второе Пришествие Христа в Россию? – Он специально проговорил последнюю фразу с расстановками, пытаясь увидеть хоть оттенки смысла в своей собственной речи.

– Да! – Вскипятился Начальник, он не любил повторять одно и то же по нескольку раз. – Саша, – сказал он, – я понимаю, что это звучит как полный бред. Но это правда.

– Да, Алексей Алексеевич, – сказал Громов, откинувшись в кресле, – звучит, как полный бред. – И что теперь?

– Будем с Паханом решать. Посмотрим, чем закончится... – Сказал он чуть растеряно. – Надо будет готовиться как-то… Народ собрать…

Весь остаток дня Громов думал о словах Начальника, которые показались ему чрезвычайно странными. Он знал Начальника, как человека не особенного верующего, презирающего любое поклонение и послушание во всех их проявлениях. К тому же, человека совсем не глупого. Человека, которого чрезвычайно сложно, даже невозможно было обмануть, обвести вокруг пальца. Громов не мог припомнить, когда в последний раз Начальник говорил о чём-нибудь таким серьёзным, встревоженным тоном, голосом, полным волнения. Он даже к приёму у Пахана так серьёзно не отнесся. А тут… Сидя у себя в кабинете Громов ещё раз произнёс всё сказанное ему Начальником вслух, и ещё раз убедился в том, что всё это звучит, как полный бред. «Может, гадалка заколдовала Начальника, охмурила как-нибудь, – думал Громов, – притупила его рассудок? Ну и бредятина...». Через два часа после встречи с Громовым Начальник, не предупредив никого, уехал из Комитета домой.

Громов с работы ушёл рано, настроение было совсем паршивое. Слегка улучшилось оно, когда через час ему позвонил Покрошин.

– Заебался я, блядь, работать, – злобно сказал он в трубку, – поехали бухать.

Громов согласился не сразу. Во-первых, ему не хотелось ничего, даже просто двигаться, куда-то ехать. А, во-вторых, ведь Начальник сказал никому не говорить, а если он вдруг напьётся и случайно проболтается? Но Покрошин настаивал, сказал, что у него появился повод. Громов согласился.

После первого пол-литра Громов почувствовал себя намного лучше. Покрошин рассказывал новости. Пока об этом знает верхушка Следственного Комитета, но скоро, как всегда, информация расползётся по новостям. Церберева, наконец-то, отыскали, но не в том состоянии, в каком хотелось бы. Охранник обнаружил тело шефа, распластавшееся на холодном полу кухни пентхауса в далёкой губернии. Церберев не выходил на связь несколько дней и, как потом установили патологоанатомы, сильно пил. Допился до того, что прямо, как был, в белой майке и домашних синих трусах, уснул прямо на полу. Уснул и захлебнулся собственной блевотиной. Покрошина это происшествие сильно расстроило. Громов слушал молча, разливая по рюмкам водку. Промелькнула мысль: а не извиниться ли ему? Он тут же её прогнал: а за что ему извиняться? Он-то ни в чём не виноват. И уж тем более не виноват в глупости шефа Покрошина. Они расплатились по счёту и, вдохнув по паре дорожек в припаркованной машине Покрошина, отправились в следующий ресторан. После того, как они покинули второе заведение, Громов решил ехать домой. Стоя посреди улицы, Покрошин тряс его за рукав пальто и просил продолжить. После недолгих уговоров Громов согласился. И, схватив Громова в охапку, Покрошин потащил его к третьему за этот вечер ресторану. Пить.