Bromoon

У каждого из нас бывают бессонные ночи. Я не про выходные, наполненные клубной музыкой и пьяным угаром. Не про работу, которая отнимает у нас драгоценные часы. Сейчас я говорю про время, когда тревожные воспоминания наполняют твое сознание, и не дают мыслить спокойно и размеренно. Когда ты минута за минутой, час за часом переживешь самые неприятные моменты из своей жизни.

Выключив свет и укутавшись в одеяло, я жду, когда придет сон. Но ожидания и реальность кардинально различаются в эти дни. Вместо сладкого чувства дремоты я получаю укол под сердце. Весьма болезненный, и эта боль преследует меня с семилетнего возраста.

После развала советского союза мой отец постоянно находился в поиске работы, за которую хотя бы платили. Не стоит рассказывать о том, как тяжело всем было в то время. Я сразу перейду к той части, когда мы с мамой уехали на лето в деревню к бабушке. Там было спокойно, и пока старшие занимались по хозяйству, я с соседскими ребятами искал приключения на свою пятую точку. За месяц мы изучили все окрестности, облазили все заброшенные дома, истоптали все леса вокруг.

И в периоды безделья и скуки мы собирались во дворе, и смотрели, как дядя Гриша, наш сосед сорока лет, возился с мотоциклом в своем гараже. Знали бы вы, что это был за гараж. Да, нас интересовал именно гараж, а не техника. Огромные ворота, второй этаж с маленьким балконом, и лестница прямиком на крышу. Каждый раз, глядя на него, я представлял себе, как мы, отважные бойцы Красной армии, отстреливаемся от мерзких фашистов.

Не в силах противостоять заинтересованным мальчишкам, дядя Гриша пускал нас на первый этаж, разрешая поиграть там, пока он сам ковырялся в технике на улице. Но чем больше мы находились внизу, тем сильнее нам хотелось попасть наверх. Но вход на лестницу был под строжайшим запретом. Это сейчас, будучи взрослым мужчиной, я прекрасно понимаю, откуда разносился запах спирта, и почему нам не разрешали подниматься наверх. Но тогда, в детстве, любопытство брало верх над здравым смыслом. И командиром роты Красноармейцев было решено подняться за заветную дверь, во что бы то ни стало.

Операция была назначена на вечер субботы, когда взрослые со всего хутора собирались дома у самого дяди Гриши, и «отмечали праздник». На этих сборах всегда играла громкая музыка, пелись песни и звенели стаканы. Не имея желания в очередной раз слушать, как дедушка Толя затягивает патриотические песни под аккомпанемент аккордеона, мы с ребятами выпросили у моей мамы разрешение выйти во двор, якобы половить летучих мышей. Но настоящей нашей целью был заветный гараж.

Дядя Гриша никогда не запирал дверь на балконе, и этим путем легко можно было попасть на второй этаж. Мы рассредоточились по периметру здания, расставив караул, а мне с Витей предстояло соорудить из белой простыни, предназначенной для охоты, веревку.

Гараж располагался возле высокого забора, залезть на который не представляло никакого труда. После того, как караул дал сигнал о том, что взрослые заняты своими делами, я с товарищем поднялся на забор, откуда Витя подсадил меня на балкон. Я осмотрел покосившуюся деревянную дверь, убедился в том, что она не заперта, и, скрутив простыню в подобие каната, спустил ее вниз.

Пока ребята по очереди карабкались наверх, я с трепетом отворил скрипучую дверь. В лицо мне ударил сильный, резкий запах. Так пахло дома, когда все ложились спать, и один дедушка Толя оставался на кухне.

Когда все друзья поднялись вслед за мной, мы с замирающим сердцем зашли внутрь. Наш восторг было не описать словами. Вдоль стен на полках красовались инструменты непонятного происхождения, отдаленно напоминающие оружие. Вооружившись им, наш отряд отправился вглубь помещения. Пыльные ящики времен Второй мировой, под отказ забитые ржавым хламом, канистры с жидкостью, покрышки и детали от автомобилей. Все это напоминало важный тактический склад, который мы обязаны были захватить.

Но самое интересное ждало нас в дальнем углу комнаты. Там, среди хлама, стоял таинственный агрегат, состоящий из различных колб и трубок. По ним текла прозрачная вода. Секретное оружие фашистских захватчиков, и никак иначе.

Я выглянул с балкона, чтобы еще раз удостовериться в том, что никто за нами не следит. Было решено начать боевые действия. Открыв дверь на лестницу, мы с Витей и Андреем вышли на улицу, и приготовились к штурму. Мы – элита Красной Армии, и только от нас зависит исход войны. Я прихватил с собой плотные бумажные свертки, смахивающие за динамитные шашки. Пригодятся, на войне все средства хороши.

Ворвавшись внутрь, мы начали активный бой с захватчиками, оттесняя их на второй этаж. Моя детская фантазия отчетливо рисовала в голове треск автоматных очередей, свист шальных пуль, крики раненых товарищей. На верхнем этаже завязался нешуточный рукопашный бой. В ход пошли палки, словно саперные лопатки. Когда последний враг был зажат в угол, мы с друзьями торжественно расстреляли его из импровизированных пистолетов, и проигравшая сторона ушла вниз, занимать позиции для нового штурма со сменой ролей. Оставшись один на один со складом, я решил, что победа недостаточно показательная. Подойдя к лестнице, я развернулся вполоборота, словно герой фильма, молча поджег «динамитную шашку», и бросил вглубь комнаты. Следующие секунды, а может, и минуты, я вспоминаю с судорогой в груди. Сверток бумаги, имея форму цилиндра, покатился по полу, объятый огнем, прямиком в сторону загадочного изобретения фашистов. В один миг пламя вспыхнуло, осветив всю комнату, самогонный аппарат и канистры. Дальнейшие события как в тумане. Помню страшный хлопок, и осколки стекла, посыпавшиеся мне на голову, помню, как я скатился кубарем по лестнице, и как бежал не оглядываясь на улицу.

Мы с друзьями бросились в рассыпную, а я сломя голову понесся к окну в мою комнату, и с ходу влетел в открытую форточку. Скинул с себя всю одежду, трясущимися руками затолкал под кровать, споткнулся, но упал на кровать и залез под одеяло с головой. Чтобы не слышать те безумные крики с улицы, весь этот шум и дикую ругань за окном. Плотная ткань огородила меня от всего, я зажмурил глаза и замер. Не знаю, сколько времени я унимал дрожь во всем теле, но в итоге незаметно уснул.

А теперь я хочу спросить тебя. Ты знаешь что-нибудь о безысходности? О кошмарной, абсолютной безысходности? Я испытал ее тем утром. Казалось, что воздух вокруг пропитан не только гарью. Весь мир казался необъемным, тяжелым, черно-белым. Как только я открыл глаза, в груди мгновенно все сжалось, к горлу подступил крик, но не вырвался. А вот слезы полились ручьем. Я боялся выйти из своей комнаты. Вдруг, мама с дедушкой уже знают о том, что я сжег гараж? Вдруг мои друзья всем рассказали об этом, и сейчас меня будут бить? Еще час я просидел на кровати, перебарывая панику. Но все же собрался с силами, и нетвердыми ногами вышел в коридор.

Мама позвала меня. Я опустил голову, и подошел к ней. Она обняла меня, прижала к себе и начала плакать. Я не понимал, почему же плачет она? Так не должно быть, она обязана ругать меня, кричать, и, возможно, бить. И тут она сказала. Сказала то, отчего у меня почернело в глазах. «Ночью произошел пожар, сынок. Сладкий мой, как же хорошо, что ты спал. Я очень испугалась, что ты окажешься там».

Мне стало не по себе, но сразу отпустило. Значит, никто не знает о том, что я виноват. Что это мы с друзьями баловались, и по нашей… Нет, по моей глупости, произошел пожар. Я поднял глаза на маму, оглядел людей на кухне. Дедушка, бабушка, соседи.

«Сынок. Понимаешь, дядя Гриша. Он первым кинулся к гаражу, чтобы выкатить оттуда свой мотоцикл, будь он неладен». Мама громко сглотнула, и добавила – «дяди Гриши больше нет».

Я провалился в пустоту.

Сейчас я лежу на кровати, на часах четыре утра. И, как и огромное множество раз до этого, я не могу уснуть. По моему сердцу скребут раскаленным ножом, и я держу эту ношу в себе. Когда дядя Гриша, он же Григорий Витальевич, кинулся на первый этаж гаража, еще не объятый пламенем, перекрытие обвалилось. Нашего соседа нашли под завалами только утром. А я так и не сказал никому. Я был просто перепуганным мальчишкой, совершившим самую большую ошибку в своей жизни.