В школе Митька скучал, и эту его скуку никак не удавалось развеять. Он вообще не хотел идти в третий класс.
Его, конечно, никто особо не спрашивал.
- Все равно учиться придется, Митенька, – сказала однажды вечером бабушка, и только поэтому он перестал вздыхать.
Обычно Митька сидел на уроках с чуть приоткрытым ртом и задумчиво, не отрывая взгляда, смотрел, как за окном по пузырящимся лужам свинцового цвета барабанят капли дождя. Иногда учительница делала ему громкое замечание:
- Ионов! – после чего почти весь класс поворачивался к нему, сидящему за последней партой в тихом одиночестве, и молча осуждал – ай-ай, нехорошо, мы, так как делаешь ты, не делаем.
Митька, краснея, поднимал смущенный взгляд на доску.
- Продолжаем, – говорила, наконец, учительница, и ребята дружно отворачивались, чтобы забыть о виновнике до следующего замечания; тот же продолжал любоваться дождем, но теперь украдкой.
На переменах ничего интересного не происходило, и Митька скучал еще больше, чем на уроках. Одни мальчишки рубились в игры на смартфонах, другие немыми болванчиками выстраивались вокруг первых в тесный кружок и завороженно смотрели. Девчонки водиться с Митькой, ясное дело, не хотели – только смеялись над его дырявой рубашкой, которую некому было зашить.
Потому порой Митька просто слонялся по коридорам, издали обходя высоченных старшеклассников, и думал – очень много думал обо всем на свете, о чем знал и о чем мог только догадываться. Например: почему папа каждый вечер так поздно приходит с работы? Мальчик помнил, что в первом классе отец возвращался домой не позднее шести, чем был очень доволен. Теперь же появлялся всегда после заката, по пятницам обязательно пьяным, чтобы всю субботу лежать, не вставая. В такие субботы Митьке самому приходилось стряпать себе завтрак и обед. А еще, конечно, кормить бабушку, которая сама не вставала с постели уже полгода. Митьку давно уже не мучал вопрос, встанет ли однажды бабушка с кровати; взамен он почему-то иногда представлял, как они с папой будут жить, если бабушка умрет.
Из-за таких мыслей Митьке становилось неуютно. Рюкзак с тетрадками, пеналом, учебниками и дневником начинал казаться ему неподъемной ношей, намертво приклеенной к спине. Мысли превращались в черных змей и долго ползали по мозгам, своей чешуей медленно подтачивая мечты и надежды, желание вставать по утрам, куда-то идти и что-то делать...
Больше всего было жалко воспоминаний о маме. За последние несколько месяцев мысли-змеи понемногу вытравили из его головы цвет маминых глаз, ее голос и запах волос, и теперь Митька чувствовал себя одиноким постоянно.
Потому-то однажды, на третьей неделе сентября, Митька вышел из школы с ощущением, будто весь мир ему опостылел, и никто вокруг не хочет, чтобы он жил. Слезы, которых он не видел уже давно, закипели в груди. Чтобы не увидеть их и дальше, Митька побежал – понесся опрометью через школьный двор, прямиком к огромной рыжей куче листьев. Два последних дня та лежала и напоминала ему костер, что они с отцом развели позапрошлым летом в деревне – большущий костер, пламя его взмывало высоко и было жарким, будто июльское солнце.
Митька представлял: вот павшая листва обернулась огненной пастью, вот он в нее запрыгнул, а горькие слезы моментально испарились, не успев пролиться. Но этого не случилось; мальчик просто рухнул на мягкую, пахнущую пылью древесную ржавчину, как он сам мысленно ее называл. А потом заплакал.
Перевернувшись, окинул мутным взглядом небо. Там, беспокойные, бежали куда-то тучки – длинные, похожие на рваные полоски газет, которыми папа каждое воскресенье затыкал щели в окне на кухне.
- Скоро починим, – говорил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
- Да, пап, – на всякий случай подтверждал сын, после чего уходил в комнату к бабушке, которая либо спала, либо что-то едва слышно, словно сломанное радио бормотала – и даже шипела иногда, отчего Митьке делалось жутко, и тогда он уходил обратно к отцу, смотреть вместе с ним телевизор. Там, в телевизоре, какие-то дядьки в дорогих костюмах поочередно друг на друга кричали, и папа под эти крики очень быстро засыпал. А Митька продолжал смотреть, потому что делать было больше нечего, и потому что знал – как только переключит, папа сразу проснется сердитым.
Обо всем этом и думал Митька, лежа в куче листьев, вдыхая осенние запахи распада, слушая, как изредка шумит за забором школы проезжая часть своими вечно живыми и энергичными колесами, выхлопными трубами, двигателями...
- Машинам хорошо, – прошептал себе и рыжей куче Митька, – они не живые, плакать не умеют.
А потом встал, не отряхнув спины, и хотел уже пойти домой, как вдруг заметил среди листьев что-то странное. Рука сама нырнула вниз, к любопытной находке, и даже сердце забилось быстрее – неужели и впрямь что-то интересное?
- Портфель, – разочарованно буркнул Митька и вздохнул.
Набитый заплесневелыми листьями, почти развалившийся из-за влаги, коричневый старый портфель дождался своего часа быть найденным. Но что с ним делать, Митька не знал, и теперь чувствовал себя как-то глупо.
- Ладно, – сказал он себе и засунул руку прямиком в гнилое листвяное нутро.
Вытащив все почерневшие липкие листья наружу разочарованно вздохнул. Портфель опустел, а рука стала грязной.
- Ну и находка, – сказал он и только тогда заметил маленькую пуговицу, а под ней вымазанный грязью – и оттого незаметный – внутренний карман-отсек.
- Эй, дурачок! – крикнул кто-то неожиданно позади него. – Что это у тебя?!
От неожиданности Митька испугался. Крепко держась за пахнущий плесенью портфель, он изо всех сил припустил со школьного двора и ни разу не оглянулся, хотя вслед ему смеялись и даже что-то кричали.
***
Вечером, когда папа уснул перед телевизором, Митька решил, что пора вытащить свою находку и осмотреть, как следует.
Портфель он запихнул в пакет и спрятал за шкафом, куда отец точно не стал бы заглядывать, ведь кроме пыли и старой сломанной швабры там никогда ничего не лежало.
- А соседка наша, тетя Клава, живая еще? – сказал вдруг кто-то, и Митька вздрогнул. Обернувшись, увидел: бабушка сидит на кровати и смотрит прямиком ему в лицо на редкость осмысленным взглядом.
- Да, – только и сказал он.
Бабушка хотела сказать что-то еще, но закашлялась. В груди у нее что-то сипело и клокотало, и Митька заволновался: вдруг именно сейчас голова почетного ветерана труда Ионовой Антонины Степановны станет ясной и чистой, как новехонькое стекло? А вдруг раздирающий горло кашель может этому помешать?
- Принести воды? – дрожащим голосом спросил внук, припомнив, как мама каждый вечер ставила на тумбочку рядом с кроватью бабушки полный стакан.
- Не надо, – сквозь кашель ответила старая женщина.
Наступила тишина.
Митька замер, чтобы не спугнуть момент просветления, которого так давно ждал. Мама часто ему говорила: бабушка поправится, ей станет лучше, нужно в это верить – вот только без нее самой смысла в этом было немного, ведь верить одному было очень сложно. Папа ничего конкретного насчет бабушки не говорил, и иногда Митьке казалось, будто отцу абсолютно все равно, что с ней будет.
Тишина продлилась секунд пятнадцать, и всю эту вереницу скоротечных мгновений Митька балансировал на тонкой, едва заметной грани между кромешным крохотным отчаянием и надеждой величиной с небесный купол.
- А муж Клавкин умер, так ведь?
- Что?
- У тети Клавы муж ведь умер? Машина его сбила. Черная, большая.
Что-то тяжелое внутри Митьки оборвалось и полетело вниз.
- Да нет, нет, – каким-то другим голосом вдруг перебила себя бабушка, – он на той машине в Москву уехал, на заработки. Там и остался. Бросил Клавку с детьми, сволочь этакая.
Митька хотел что-то сказать, и уже открыл было рот, но тут же его закрыл. Потому что сказать, в сущности, было нечего.
- Стой! – крикнула вдруг бабушка нервно, да так громко, что Митька подпрыгнул. – Клавка мне сама рассказывала, как его хоронила. Она… она…
В этот миг что-то внутри черепной коробки бабушки надорвалось и замерло.
- Бабуль? – с тревогой сказал Митька, глядя на морщинистые щеки, бледный высокий лоб и взлохмаченные пряди седых волос. В нос ударил противный и, увы, знакомый запах старческой мочи. Бабушка вздрогнула, заплакала, а затем медленно, всем телом дрожа, легла на обмоченную кровать и отвернулась к стене, словно бы стыдясь своего положения, постоянно терзающего разум непонимания и парализующего волю страха.
Небесный купол над головой Митьки сжался и почернел. Медленно, но ноги все-таки потянули его, не желающего никуда идти, в гостиную – к дивану, на котором дремал отец.
- Пап, – Митька говорил тихо. – Пап, там бабушка описалась.
- Так убери за ней! Твоя же бабушка, – проворчал тот сквозь сон.
Митька отпрянул и замер, точь-в-точь как когда Антонина Степановна начала с ним говорить, но на этот раз никакой надежды внутри себя не обнаружил. Зато нашел подтверждение неприятной правды, думать о которой не хотелось.
«Папе и правда все равно, что станет с бабушкой».
***
Упершись лбом в холодное стекло окна, Митька смотрел вниз, на глухой и уродливый двор. Там ничего толком не происходило, но это мальчика устраивало – взгляд его спокойно блуждал в темноте между старыми кривыми тополями и поросшими мхом ивами, ни в чем и ни в ком не нуждаясь.
Темные мысли снова ворочались внутри головы. Митька пугался их, но поделать ничего не мог: появлялись они будто по своей воле. Точнее, выползали из той части мальчишеской фантазии, что даже прилежного отличника может уговорить на какую-нибудь пакость. Например, дать пинка ни в чем не повинному младшему брату. Или отрезать усы домашней кошке. Или к хвосту доверчивой дворовой псины привязать огромный бумажный бант и поджечь его, чтобы потом со смехом наблюдать, как бедолага носится и истерично лает.
Но Митька боялся совсем не таких порывов.
«Папе все равно, что будет с бабушкой. Бабушка скоро умрет, или будет медленно сходить с ума дальше. Снова будет пугать меня по ночам криками. Снова будет марать простыни, и только мне будет не все равно».
«Но почему я должен за ней убирать? Почему должен надеяться, что она выздоровеет? Так говорила мама, но мама умерла. Ничего из того что она обещала не исполнилось».
«Может, она на небе? Смотрит оттуда на меня, и знает, о чем я думаю. Знает, что я думаю о таких штуках… таких…»
Думать стало совсем трудно. Отлепив лоб от окна, Митька повернулся, взглянул на спящую бабушку. Отец переодел ее, но не сразу, а лишь когда сын напомнил об этом в третий раз и услышал в свой адрес несколько нехороших слов.
Теперь Митька и сам не понимал, любит он свою семью или нет. Раньше это точно знал, но теперь в нем скопилось слишком много обиды. Но на кого? На бабушку, которая ничего не могла делать сама и ничем не могла помочь ему? На папу, который со смертью мамы так сильно изменился? На маму, обещавшую выздороветь, но обманувшую?
Или на себя – маленького, слабого и ни на что не способного повлиять?
Чтобы отвлечься от снедающих его гадких змей, Митька вспомнил про находку.
Портфель до сих пор ждал, припрятанный за шкафом.
***
«Секретный» карман открылся без особых проблем.
- Фотография.
Очень старый – потому что черно-белый – снимок был явно сделан задолго до рождения Митьки. Фотография удачная, можно даже сказать, красивая: две миловидные девочки в сарафанах и с бантами сидят за школьной партой и улыбаются в камеру так, словно бы кто-то сказал им, что они обе никогда не умрут и будут дружить вечно.
Митька смотрел на фотографию долго. Тихая кусачая зависть проснулась внутри. Не выдержав, мальчик вернул карточку в портфель, а его с силой пихнул обратно за шкаф.
- Вы, наверное, тоже уже умерли!
Думать больше совсем не хотелось. Митька повалился на кровать и слезы его снова нашли дорогу наружу.
***
Утром Митька неожиданно столкнулся на лестничной клетке с дядей Мишей – мужем тети Клавы, о котором говорила бабушка.
- Привет, сосед, – подмигнул ему дядя Миша, после чего они вместе поехали на лифте.
Все восемь этажей с девятого по первый Митька вспоминал, как бабушка говорила сама с собой, а он напряженно слушал, глядя на болезненно бледное лицо, желтые белки глаз и потускневшие от времени зрачки.
Стало грустно.
На выходе из подъезда дядя Миша весело с ним попрощался, и Митька с удивлением обнаружил, что сосед ему не нравится.
- Зато он живой, – сказал себе Митька, будто бы это что-то меняло.
***
Уроки шли один за другим, а Митька все также, как и раньше, скучал. Лишь раз он позволил себе оторваться от парты и окинуть взглядом класс, полный живых, но не нужных ему людей.
«А может, в этом и дело? Может, умирают только нужные? И если я скажу бабушке, что она мне не нужна, она выздоровеет?»
Прозвенел звонок, и голова его вернулась на учебник.
Следующий урок, окружающий мир, был последним. На нем Митька скучал больше обычного, а потом вдруг услышал чей-то шепот.
- Дима… – тихонько говорил кто-то совсем близко. – Дима, поиграй с нами.
Не понимая, что происходит, Митька, которого ни разу в жизни никто не называл Димой, опустил глаза к полу и обомлел.
Под партой у него сидели девочки, которых он видел на фотографии. Выглядели они точь-в-точь, как на снимке, состояли только из черного и белого, тени и света; никакого объема в них не было.
- Когда-то на этом месте стояла наша парта, – сказала одна из девочек едва слышно и усмехнулась, – вот так совпадение, правда?
Митька не знал, что делать, не знал, что сказать. Беспомощно оглядываясь, он понял, что никто кроме него их не видит и не слышит.
- Уходите, – шепнул незваным гостьям, – вы тут не нужны!
- Ионов! – учительница строго зыркнула на Митьку, и тот вскочил со своего места.
- Мне надо выйти! – чуть ли не крикнул он и, не дожидаясь разрешения, кинулся к двери.
- Это что за поведение? Сначала спроси разрешения! – гневный голос раздавался ему вслед, пока мальчик мчался по коридору к гардеробу, белый как простыня, будто сам шагнул со старинной фотографии.
«Нет, пора домой. Это глупо. Портфель, учебники, дневник – пусть остаются вместе с этими галлюцинациями!»
Всю спешную дорогу до дома – по лужам, слякотному асфальту, гниющей палой листве – Митька убеждал себя, что никаких девочек под партой он не видел.
***
Дома Митька успокоился, хотя сердце его еще долго продолжало колотиться как ненормальное. Бабушка лежала на кровати и молча смотрела в потолок, будто бы о чем-то думала, но на это внук не обратил никакого внимания.
- Знала бы ты, бабуль, что сейчас было, – сказал Митька, просто чтобы сказать об этом хоть кому-то, – кажется, я начал с ума сходить, вижу всякую фигню.
Бабушка молчала.
- Я нашел старую фотографию с какими-то двумя девочками. Черно-белая фотография двух девчонок, сидящих за одной партой. И они пришли ко мне на урок сегодня, залезли под парту и…
Неожиданная мысль напугала его.
- Сейчас, я кое-что проверю, – сказал он уже скорее себе, для храбрости. – Если они действительно вылезли из фотографии…
Он знал, что такого не бывает, но возможность оказаться сумасшедшим его устраивала еще меньше. На негнущихся ногах подойдя к шкафу и нашарив за ним портфель, Митька трясущейся рукой вытащил его, а затем второй трясущейся рукой полез внутрь.
«Но что если…»
Прежде, чем взглянуть на фото, Митька чуть ли не до боли сжал веки.
«Сейчас».
Открыв глаза, он увидел тех же самых девочек за той же самой партой, и в голове легким облаком пронеслось облегчение. Но…
Фотография полетела на пол, ведь девочки на ней больше не улыбались. Зато показывали языки – ему, Митьке, за то, что убежал.
Не в силах больше терпеть происходящее, мальчик сел на кровать и схватился за голову. Только теперь до него дошло, что виски все это время разламывала дикая боль.
- Я так больше не могу, - завыл он глухо. – Почему все так? Почему? Почему-у-у…
- Митя.
Губы бабушки слабо шевельнулись.
- Бабушка?! – Митька от неожиданности сказал это громче, чем хотел. Затем всхлипнул, утер слезы и встал с кровати, глядя на старушку.
- Митя, послушай. Ты хороший мальчик, – голос ее был сухой и тихий, будто шуршание в песочных часах, – добрый и умный.
Завороженный таким количеством осмысленных слов, Митька застыл на месте; даже слезы больше не смели течь из его глаз, а только скапливались в их уголках и на ресницах.
- Не сердись на свою маму. Она тебя любит и очень за тебя переживает.
Пол начал уходить из-под ног Митьки, но он устоял. В голове зазвенели тихие морозные колокольчики… но откуда они взялись?
- И на меня не сердись, – бабушка повернула к нему голову, и он увидел слезы, стекающие по ее впалым щекам. – Я ведь тоже тебя люблю.
После этих слов шея ее ослабла, голова упала на подушку, а взгляд стал каким-то странным, словно бабушка смотрела не на Митьку, а сквозь него, и видела необозримо больше, чем еще минуту назад.
- Бабушка?
Воцарилась тишина. Комната вдруг перестала пахнуть старостью и лекарствами: Митька словно шагнул в первый день зимы и потянул носом свежий воздух, наполненный хрустом снега и треском льда.
- Бабушка… – проговорил мальчик тихо, и что-то гадкое навалилось на него – гадкое, черное и вязкое, будто осенняя грязь – залепило глаза, связало руки и ноги, набилось в глотку…
Тогда Митька упал на пол, не в силах терпеть эту вязкую черноту.
***
- Эй, вставай, дурачок!
- Давай, не придуривайся, вставай!
Голоса казались знакомыми. Не понимая, что происходит, Митька осторожно поднялся с пола и увидел двух своих знакомых.
- Вы больше не черно-белые? – тупо спросил он, глядя на коричневые сарафаны и яркие ленточки, вплетенные в темно-русые волосы.
Девочки с фотографии рассмеялись, и их смех показался Митьке странным, похожим на перезвон колокольчиков – от него вставали волосы на затылке, и в груди что-то сладко щемило.
- Сам ты черно-белый, – демонстративно насупилась одна из девочек. – Мир намного сложнее, чем ты думаешь, дуралей.
Тут же она шагнула ближе, и Митька увидел, как в руках девочки сверкнул нож, а на шее проступила тонкая красная линия.
- Мы рады, что ты поиграешь с нами. Сами мы играли совсем недолго, – жалобно протянула она. – Потому что нас убил мальчишка, очень похожий на тебя. Он тоже был все время один, ни с кем не дружил, и все над ним смеялись. И мы тоже смеялись.
Леденящий смех наполнил комнату, выхолодил сердце Митьки ужасом. Кинув последний взгляд на мертвую бабушку, мальчишка кинулся к двери, но его опередила вторая девчонка; у нее в руке тоже был нож.
- Никуда ты не уйдешь, – прохрипела девочка злобно – кровь так и пузырилась на ее вспоротом когда-то давным-давно горле – и с силой всадила острие в грудь мальчика.
Его собственная кровь оказалась настоящей – как и боль.
- Мы не ушли, и ты не уйдешь!
С диким криком Митька кинулся в коридор. Нож торчал из его груди, плясал туда-сюда, волны боли расходились по всему телу, словно его объяло жаром.
Девочки злобно хохотали, их мерзкие голоса звенели где-то позади. Митька насилу распахнул дверь квартиры и вывалился на лестничную площадку.
- О, сосед!
Подняв глаза, мальчик обнаружил дружелюбную громаду, дядю Мишу – лицо его так и искрилось добродушием. Но, едва он заметил нож и кровь, все в нем сменилось озабоченностью и непониманием.
- А ты что, уже… – начал было сосед, но Митька его перебил:
- Помогите мне! Там две чокнутые девчонки хотят меня убить!
Дядя Миша покачал головой и окинул дверь квартиры удивленным взглядом. А потом своим дружелюбным спокойным голосом задал странный вопрос:
- До сих пор хотят?
Приглядевшись, Митька, наконец, увидел торчащие из-под рваных штанов кости и раздавленные ошметки мяса, когда-то служившие соседу ногой.
«Значит, большая черная машина никуда его не отвозила. Разве что на тот свет».
Митьке от этого откровения стало только хуже, но сдаваться без боя он не желал. Подскочив, отшатнулся вправо, ударился плечом и пулей помчался к лифту.
- А бабушке твоей, кстати, повезло! – услышал он голос дяди Миши прежде, чем двери кабинки захлопнулись. – Она теперь отдохнет!
Спускаясь вниз, Митька думал лишь о том, как поскорее бы встретить с работы отца и все ему рассказать. И пусть тому будет плевать, пусть он ни единому слову не поверит – главное, что папа оставался единственной частью его жизни, которая связывала его с прошлым… с мамой.
На улице стоял густой туман. Митька нырнул в него без оглядки и быстро-быстро зашагал по мокрому асфальту, искренне надеясь не угодить случайно под машину. Рана в груди кровоточила и сильно болела, но вытаскивать нож мальчик не собирался – знал, что от этого может стать еще хуже.
…и вот, наконец, в водяной мути тумана проявились очертания автобусной остановки. На сердце вдруг стало свободно и легко, и даже жгучая боль в груди как будто отступила.
Сев на скамейку, Митька решил, что точно дождется отца.
Дождется отца.
Дождется…
***
Ночь молотом упала на землю, разорвала туман в клочья, всклубила и развеяла тучи. В какой-то миг Митька вдруг очнулся… а потом увидел нечто прекрасное и невозможное.
С чистого черного неба, усеянного россыпью серебряных звезд, ровно и ласково струился свет, сквозь который к земле стремилась сверкающая круговерть снежинок, устилала ее собой, будто периной. Митька вновь слышал тихий перезвон морозных колокольчиков – теперь он не казался ни страшным, ни чарующим. Только очень давно знакомым.
- Смерть – новая зима, – вспомнил он не то свои, не то чужие слова и устало улыбнулся.
Наконец, автобусный гудок разорвал сонный морок ночного города. Огромный и белый, автобус подъехал к остановке словно корабль, входящий в бухту – величественно, плавно. А затем, как и положено, остановился, чтобы выжидающе глядеть на Митьку большими светлыми окнами.
В одном из них была мама. Ее тонкий силуэт, слабые плечи и шея.
Мальчик встал на ноги, и нож выпал из раны, которой больше не было.
Мама за окном улыбнулась, ласково поманила к себе. Не веря счастью, Митька со всех ног кинулся к автобусу, до слез боясь, что тот вот-вот исчезнет и оставит его на остановке в темном холодном одиночестве. Но этого не случилось.
- Я так скучал, – сказал Митька в объятиях мамы… а потом разревелся, совершенно не стесняясь слез.
Мама, улыбаясь, не проронила в ответ ни слова. Слова больше не были им нужны.
Большой белый автобус тронулся, и они вместе поехали туда, откуда – Митька это совершенно точно знал – уже никогда не вернутся.
https://vk.com/mythable (группа автора в ВК)
