talvant

Часы в кабинете раздражали: «Тик-так, тик-так», – слишком громко для того, кто, чтобы сдать вовремя статью, уже несколько ночей не спал нормально. А главный редактор был подозрительно доброжелателен:

– Соня, а ты молодец, да! Новый материал вполне годный. Я думаю, в свежий номер – будет в самый раз! Напечатать, я имел в виду, да. Ты там вроде бы хотела взять отпуск на недельку?

Соня кивнула.

– Хотела. Ты против? Не отпускаешь?

– Да! То есть я имел в виду – нет! Я хотел сказать: не хочешь совместить приятное с полезным? Мы тебя отправим на побережье. В командировку, да. За наш счёт, конечно. В общем, – редактор собрался, – журнал просит тебя взять интервью у Николая Григорьевича Редько. Что ты о нём знаешь?

– Вы так «просите», что ты уже решил, будто я согласна?

«Очень надо мне в январе на побережье», – подумала Соня. Она только что завершила очередную огромную статью о старом фильме и ощущала себя совершенно вымотанной.

Их город славился своей киностудией, которая получила немало наград на множестве фестивалей, и жизнь тут крутилось вокруг кино. Вот и Соня работала в журнале посвященном историям о съемках старых шедевров. Сбор и обработка материалов к последней статье занял не одну неделю, и она справедливо хотела отдохнуть, но когда редактор говорил: «Журнал просит» – это означало действительно срочную и важную работу.

«Что ж», – вздохнула про себя Соня и ответила редактору:

– Редько – это кукольник и мастер спецэффектов. Я видела его фильмы в детстве.

– Да! – обрадовался редактор. – У него в этом году юбилей – семьдесят пять лет. Журнал хочет его в спецномер, да! Интервью с ним напечатать, я имел в виду. Берешься? Там разговоров на пару часов, а потом отдыхай, сколько хочешь. С нас трансфер до его города, гостиница, все расходы. Почти отпуск будет. Я имел в виду – Редько сейчас живёт в коттедже на ривьере…

– Да я уж поняла, – прервала редактора Соня. – Ладно, я согласна.

– Прекрасно, – заулыбался редактор, – подробности задания возьми у секретаря, да.

***

На самом деле коттедж старого кукольника оказался не на побережье, а в горах в часе пути от города. Утром в гостинице, перед выездом, Соня освежила знания о Редько: Николай Григорьевич был известен своими кукольными фильмами, для которых он сам изготавливал кукол. Его персонажи отличались необычайной сложностью и реалистичностью: куклы двигались в кадре, как живые. Соня с самого детства помнила некоторые фильмы мастера: «Волшебник страны Оз», «Винни-Пух», «Буратино». Добряк Железный Дровосек был её любимым персонажем.

Журналистка вела арендованную машину по узкой горной дороге и удивлялась, как Редько вообще мог жить один в такой глуши в его-то возрасте? В городе она узнала, что кукольник редко выезжал из дома, родственников у него не было, продукты ему доставлял магазин по договоренности – раз в месяц, в основном консервы. Последняя доставка была три недели назад. В общем, Редько вёл жизнь типичного затворника. Как редакция смогла договориться с ним об интервью – загадка. Соня подозревала, что, скорее всего, никак, и старый мастер очень удивится, увидев её на своём пороге.

Бревенчатый коттедж Редько выглядел слишком большим для одинокого старика, небольшой сад у дома неухожен, на дорожках не убран снег, у машины кукольника, стоящей под навесом, спущено одно колесо. У коттеджа была пристройка, соединенная с основным домом застекленным переходом. В окнах горел свет, это обнадёживало.

Журналистка поднялась на крыльцо – входная дверь была завалена снегом снаружи – и позвонила в дверь.

– Николай Григорьевич! Меня зовут София Петрова, я представитель журнала «Вестник Кино», не будет ли вам удобно дать интервью в честь юбилея? – Соня решила, что сразу дать знать, кто она такая и зачем приехала, – это правильно.

Дом в ответ на звонок молчал. Соня снова нажала на кнопку.

– Николай Григорьевич! Вы дома?

Внутри было тихо. «А ведь Редько уже не молод, – подумала Соня. – А вдруг с ним что-то случилось?»

Журналистка толкнула дверь – она оказалась не заперта. Соня чуть помедлила, но вошла.

– Николай Григорьевич! Прошу прощения, с вами все в порядке?

Входная дверь сразу – в доме не было прихожей – вела в большой зал. Окна в нём занавешены плотной тканью, одну стену занимал киноэкран, у противоположной стоял старый проектор. Напротив экрана – полукругом, с пустым пространством посередине – стояли несколько детских стульчиков и низкий столик со шкатулкой на нём. А ещё в зале было пыльно.

Тишину нарушало отчётливое тиканье. Соня взглянула на большие часы, стоящие на камине: двадцать минут пятого – время было неправильным.

– Николай Григорьевич! – позвала журналистка, ответа снова не было. «С Редько явно что-то случилось, – подумала журналистка, – надо найти его».

Соня решила, что логично будет начать поиски кукольника со спальни, но её тоже ещё предстояло найти. В зале было несколько дверей, и очевидно, они вели в разные части дома. Журналистка наугад выбрала ближайшую, за ней оказалась кухня.

Огромный очаг Соня заметила ещё до того, как вошла в комнату. В нем догорал огонь. «Значит, в доме все-таки кто-то есть», – обрадовалась журналистка и шагнула внутрь.

У противоположной от очага стены стоял Пьеро и возился с чем-то на столе. Соня вздрогнула и попятилась от неожиданности, но никаких сомнений быть не могло: перед ней находился невысокий – по грудь девушке – мальчик, в узнаваемом белом одеянии с длинными рукавами и в чёрном колпаке с нашитыми крупными пуговицами. Точь-в-точь Пьеро, как в старом мультфильме Редько.

Соня, удивлённо выдавила из себя:

– Мальчик, извини, а где Николай Григорьевич? Он твой дедушка, да? Ты же не один тут?

Пьеро не ответил. Соня подошла поближе, тронула его за плечо – он не отреагировал. И вдруг догадалась:

– Да ты кукла!

Да, перед ней стояла кукла, судя по всему заводная: откуда-то из глубин её тела доносилось отчётливое тиканье часового механизма. Кукла пыталась открыть консервную банку, но похоже, в её маленьким ручкам недоставало силы, а может нож оказался слишком тупой, но дело у Пьеро шло плохо.

Вдруг в кухне раздался резкий звонок, механический голос произнес: «Огонь», – и за спиной у Сони раздались быстрые шаги. Она резко обернулась и успела заметить только нечто невысокое и блестящее с топором в руках стремительно приближающееся к ней. От неожиданности девушка взвизгнула и толкнула ногой это «нечто». Оно оказалось неожиданно легким и отлетело прямо в горящий очаг. «Да это же Железный Дровосек!» – запоздало поняла Соня и ринулась вытаскивать его из огня. Но было слишком поздно – кукла оказалась сделана совсем не из железа, а из дерева покрытого тонкой фольгой и уже была полностью испорчена.

– Бедняга, наверное, это ты поддерживал огонь? А звонок был сигналом для тебя? Надеюсь, Редько простит мне мою оплошность и сможет починить тебя. – Соня вынула остатки Дровосека из очага и подкинула в очаг несколько свежих поленьев.

Тем временем Пьеро завершил свою борьбу с банкой, выложил её содержимое на тарелку, поставил на поднос, а поднос – на тележку, и двинулся с ней куда-то прочь из кухни.

– Хм, малыш, а ты сейчас приведешь меня к хозяину, не так ли? – Соня двинулась вслед за куклой. – Получается, Редько сделал тебя, чтобы ты ему помогал по дому? – размышляла вслух журналистка. – Интересно, а еще куклы есть?

Пьеро вышел из кухни и медленно пошёл через кинозал. Вдруг снова раздался уже знакомый звонок, голос произнёс: «Уборка завершена», и из-за одной из дверей зала вышла тикающая девочка с голубыми волосами. Кукла несла в руках метёлку и совок – видимо Мальвину мастер использовал, как горничную. Соня заглянула за дверь, откуда она вышла. Там оказалась спальня, и в ней не было ни души. На тумбочке у кровати стояло несколько нетронутых стаканов с водой.

Пьеро остановился в центре кинозала около столика со шкатулкой. Видимо, мастер предпочитал есть здесь. Мальвина встала рядом с Пьеро.

– А где ваш хозяин? Неловкий же разговор мне с ним предстоит: я и десяти минут в доме не провела, а уже сломала игрушку.

Разговаривать с куклами казалось глупым, но это успокаивало. Они, конечно, не отвечали. Соня решила, что, скорее всего, механические куклы подчиняются жесткой программе, заложенной в них Редько, и неспособны на взаимодействие с человеком.

– Но кто-то же вас заводит? А, ну конечно Николай Григорьевич! Кто же еще? – Воодушевленная этой мыслью журналистка пошла дальше обследовать дом.

Еще за одной дверью в зале была вторая, тоже пустая, спальня. Соне показалось, что когда-то эту комнату начали переделывать в детскую, но ремонт в ней был будто брошен на полпути. За последней дверью оказалась длинная галерея – тот переход между двумя частями дома, который журналистка видела снаружи. Он был не в лучшем состоянии: остекление разбито в некоторых местах, внутрь намело снег.

Комната на другом конце галереи была, похоже, мастерской. Вдоль стен стояли станки, столярные и слесарные, под потолком висело несколько заготовок для кукол, в углу – склад материалов. Помещение наполняло множество несинхронных тикающих звуков от десятка кукол, выстроенных вдоль стен: Буратино, Страшила, Винни-Пух и другие персонажи из старых фильмов мастера замерли, будто стражи. Посреди мастерской стоял большой верстак, перед которым в кресле на колесах сидел человек.

– Николай Григорьевич! Наконец-то я вас нашла! – обрадовалась Соня, радостно подскочила к Редько и тут же резко отшатнулась: человек в кресле определённо был мёртв уже несколько дней. Он сидел, неестественно наклонив голову вперед, его челюсть отвисла, он не падал на стол только потому, что был пристегнут к спинке, колени были заботливо укутаны пледом.

На верстаке перед Редько стояли большие замысловатые часы с барабаном, утыканным штырьками. Один из них зацепил пластину, раздался звонок, голос оповестил: «Ужин». Соня решила, что это было последнее, над чем работал старый мастер: программа управления куклами. Повинуясь сигналу, куклы, стоявшие вдоль стен, пришли в движение. Заводные Страшила и Винни-Пух подхватили коляску, развернули её, голова у тела болталась, как у тряпичной куклы, и двинулись к выходу из мастерской. Остальные игрушки выстроились за ними в процессию.

Соня заворожено наблюдала за шествием. Игрушки выкатили коляску с телом старого кукольника в кинозал, аккуратно поставили её у столика в центре полукруга детских стульчиков. Десяток трогательных персонажей расселись вокруг мастера. Механический Лев принёс бобину с пленкой, зарядил проектор. Пьеро включил фильм, на экране появилась первая лента Редько – «Буратино». Сам деревянный мальчик и кукольные Артемон с Мальвиной сидели здесь же в зале и, казалось, с интересом и живостью откликались на происходящее на экране, как и остальные игрушки. Один стульчик остался пустым.

Звонок – голос оповестил: «Зарядка», – и Буратино и Айболит поднялись со своих мест, встав перед мёртвым Редько. Буратино открыл шкатулку на столике и достал оттуда фигурный ключик. Айболит повернулся к Буратино спиной и, приподняв халат, обнажил скважину. Буратино вставил ключ, повернул его несколько раз, затем достал, передал Айболиту, и сел на стул. В этот момент поднялась следующая кукла – Мальвина. Она встала перед Айболитом, подождала, пока её заведут, и приняла ключ. Но навстречу ей не поднялся никто. Кукла автоматически совершила те же действия, что и её предшественники, будто бы перед ней кто-то есть: воткнула ключ в невидимую скважину, повернула его и отдала невидимому соратнику – ключ упал на пол. Дальше кукол уже никто не заводил: они вставали по очереди, совершали бессмысленные без ключа жесты и садились обратно.

Последним поднялся Буратино. Он подождал пока его «заведут», взял невидимый ключ, сходил к часам на верстаке кукольника – Соня проследила за ним – сделал жест, будто заводит их, и вернулся в зал. Его механическое сердце замерло еще до того, как он успел сесть обратно на свой стул: игрушка остановилась, не завершив шаг, и рухнула ничком на соседа. Пружины того уже тоже замерли и он повалился на пол, как кегля, увлекая за собой тех, кому не повезло оказаться рядом.

Наверное, Редько настраивал свою систему самостоятельного завода игрушек второпях и не успел ее, как следует наладить. Без Железного Дровосека последовательность завода кукол сломалась, и наследие великого мастера погибло. Управляющие часы кукольника остановились.

***

– Чудесный материал! Чудесный, да! – редактор был в восторге. – Милиция тебя не сильно беспокоила? А материал мы прямо, как и обещали, в спецномер пустим, да.

Соня устало ответила:

– Милиция всю неделю, что я была командировке, гоняла меня по следственным экспериментам да по допросам. Никаких признаков насильственной смерти у Редько не обнаружили, но, как единственного свидетеля, меня не хотели отпускать. Всю неделю я сидела в номере, писала статью и ходила в отдел. Так что никакого обещанного вами «почти отпуска» не было. Я хочу в отпуск! Ясно вам?

– Хм, да, кончено, – редактор смутился, – иди конечно. В отпуск, я имел в виду. Что-нибудь ещё?

– Да, часы уберите куда-нибудь – тиканье раздражает.

Чем выше солнце забирается на небо, тем меньше становятся тени. Бывают дни, когда оно забирается настолько высоко, что тени почти исчезают. Если оставаться на таком солнце слишком долго, то сначала становится неуютно. Потом в ушах появляется шум. Сердце начинает колотиться в груди, будто пытается сбежать, как птица из клетки. Дальше только хуже – высокое солнце бьет лучами, как молотком по голове, вызывая тошноту и сбивая дыхание. Глаза застилает пелена. Время растягивается, как патока, в воздухе прекращается всякое движение, и человеку кажется, что он застывает в нём, будто комар в янтаре.

Обычно, в этом состоянии у человека уже нет сил на какие-то сложные мысли, у него остается единственная цель – добраться до спасительной тени. В такие моменты на перекрестках и железнодорожных переездах нужно быть особенно внимательным.

Чем выше солнце забирается на небо, тем меньше и меньше становятся тени. И наступает момент, когда они становятся совсем маленькими. И тогда тому, что живёт в твоей тени, делается в ней настолько тесно, что ему становится страшно, и оно может попытаться убежать.

Тому, что живёт в тени, подойдет не любая тень: оно не любит сидеть на месте. И ты редко найдешь его в тени дерева или дома – там для нет еды. Потому что оно питается твоим временем – оно съедает время между ударами сердца, между вдохами и выдохами. Между мыслями. А чем больше оно боится, тем больше ест, заставляя твоё сердце бешено стучать, а дыхание срываться, будто бежишь кросс. А мысли ускоряются настолько, что все вокруг кажется замедленным. Чтобы сбежать из твоей тени, оно может съесть всё твоё время.

То, что живёт в тени, очень боится покидать твою тень, и оно кричит от страха. Его крик стоит в ушах, заслоняя собой звуки окружающего мира. То, что живёт в твоей тени, умеет не только кричать – наевшись, оно поёт. Тогда человек начинает слышать звуки в голове – иногда это гул, иногда – шипение, или щелканье, или жужжание. Когда то, что живёт в тени, достаточно старое, это могут быть голоса – не все могут отличить их от собственных мыслей.

Тому, что живёт в твоей тени, на тебя наплевать: оно не настолько сложное, чтобы переживать о своём носителе. Оно умеет просто есть и выживать. Ради выживания оно может попытаться управлять своим носителем, как кучер лошадью, с помощью шор. Ему ничего не стоит скрыть из твоего поле зрения всё, что угодно, и оно этим пользуется, оставляя перед твоими глазами лишь то, что ему надо.

То, что живёт в твоей тени, тянет к двигающимся теням – оно любит путешествовать. Ему нравятся тени от транспорта – от машин или поездов. Особенно от поездов – в них много людей, а значит, и еды. Чтобы перейти из тени в тень ему не нужно много времени, ему нужно лишь коснуться другой тени.

Когда тому, что живёт в твоей тени, страшно, оно может попытаться убежать туда, где ему будет хорошо. Оно не будет считаться с твой жизнью – ты для него просто носитель и еда. И если в знойный яркий полдень тебе не повезло оказаться рядом с железнодорожным переездом, то ты можешь и не увидеть то, что движется по нему.