shum2620

shum2620

Пикабушник
поставил 18654 плюса и 817 минусов
отредактировал 0 постов
проголосовал за 0 редактирований
Награды:
10 лет на Пикабу
5588 рейтинг 40 подписчиков 45 подписок 74 поста 9 в горячем

Экзистенциальный терминатор

Экзистенциальный терминатор Философия, Комиксы, Симона де Бовуар, Федор Достоевский, Джереми бентам, Питер Сингер, Терминатор, Вагонетка, Длиннопост
Экзистенциальный терминатор Философия, Комиксы, Симона де Бовуар, Федор Достоевский, Джереми бентам, Питер Сингер, Терминатор, Вагонетка, Длиннопост
Экзистенциальный терминатор Философия, Комиксы, Симона де Бовуар, Федор Достоевский, Джереми бентам, Питер Сингер, Терминатор, Вагонетка, Длиннопост
Экзистенциальный терминатор Философия, Комиксы, Симона де Бовуар, Федор Достоевский, Джереми бентам, Питер Сингер, Терминатор, Вагонетка, Длиннопост
Экзистенциальный терминатор Философия, Комиксы, Симона де Бовуар, Федор Достоевский, Джереми бентам, Питер Сингер, Терминатор, Вагонетка, Длиннопост
Экзистенциальный терминатор Философия, Комиксы, Симона де Бовуар, Федор Достоевский, Джереми бентам, Питер Сингер, Терминатор, Вагонетка, Длиннопост
Экзистенциальный терминатор Философия, Комиксы, Симона де Бовуар, Федор Достоевский, Джереми бентам, Питер Сингер, Терминатор, Вагонетка, Длиннопост
Показать полностью 7

Кант об одиночестве

К теме поста https://pikabu.ru/story/artur_shopengauyer_ob_odinochestve_5...

"Довольствоваться самим собой, то есть не нуждаться в обществе, не будучи при этом нелюдимым, то есть не избегать общества, есть нечто приближающееся к возвышенному, подобно каждому преодолению потребностей. Напротив, избегать людей из мизантропии, ненавидя их, или из антропофобии (боязни людей), опасаясь их как врагов, скверно и достойно презрения."
Иммануил Кант "Критика способности суждения"

Кант об одиночестве Философия, Кант, Одиночество

Не все философы оторваны от реальности

Не все философы оторваны от реальности Философия, Гносеология, Мейясу, Спекулятивный реализм, Необходимость контингентности

Квентин Мейясу "После конечности"

Проблема свободы воли

Проблема свободы воли Философия, Свобода воли, Детерминизм, Длиннопост

Проблема свободы воли связана с проблемой причины и действия, а также с проблемами философии религии и морали.


Говоря приблизительно, свобода воли означает свободу выбора. Отрицание свободы воли есть детерминизм – теория, согласно которой ни один индивид не может контролировать собственные действия.


По мнению детерминистов, все действия людей обусловлены неподконтрольными им факторами. Человеческие поступки обусловливаются не свободным выбором, но генетическим кодом, инстинктами, переживаниями раннего детства или социальной средой. Железный закон причинности гласит, что будущее в некотором смысле уже написано и не подлежит изменению.


В повседневной жизни мы чувствуем, что можем выбирать. С другой стороны, мы видим господство закона причинности в природе в целом и знаем, что мы сами составляем часть природы.


Проблема свободы воли тесно связана с вопросами о моральной ответственности, и потому она встает перед многими людьми. Например, они спрашивают: «Могут ли преступники не делать то, что они делают?» Ведь кажется, что подлинная нравственность возможна только в том случае, если мы действуем свободно. Если мы не свободны, то не можем отвечать за свои поступки, а значит, по отношению к нам неуместны ни обвинения, ни похвала.


Некоторые философы настаивают на существовании свободы воли отчасти потому, что, по их мнению, отрицание ее приведет к вредным последствиям для нравственности.


Причина и случайность


Допустим, человеческие действия являются исключением из закона причинности. Не означало бы это, что они совершаются случайно? Ведь отсутствие причины, безусловно, и есть случайность. В таком случае является ли человек, чьи действия случайны, более свободным, чем человек, чьи действия обусловлены? Видимо, нет.


Для защиты теории свободы человеческой воли недостаточно просто опровергнуть детерминизм, поскольку свобода воли не есть простое отсутствие причинности, не есть случайность.


Перед нами дилемма, которую необходимо разрешить. Она состоит в следующем.


Если человеческие действия беспричинны, являются результатом случая, то индивид не свободен. Человека, чье поведение определяется случаем, следует назвать не свободным, а безумным. Как бы то ни было, действия, являющиеся результатом выбора, не случайны. И если я сделал выбор посетить Богнор, то едва ли могу сказать, что оказался там по чистой случайности.


С другой стороны, если все человеческие действия причинно обусловлены, то индивид опять-таки не свободен. Ведь если все действия человека причинно обусловлены, то так же обусловлен его выбор. Выбор не может ускользнуть от господства причинности. Чаще всего выбор определяется инстинктом или социальной средой.


Итак, в любом случае оказывается, что свободы воли не существует.


Мы можем предположить, что в наше рассуждение вкралась ошибка, поскольку два противоположных тезиса привели к одному и тому же заключению о не-существовании свободы воли.


Совместимы ли свобода воли и детерминизм?


Юм пытался разрешить данную дилемму, доказывая, что свобода воли и причинность не являются противоположностями. Свободная воля, говорит он, совместима с причинностью, более того, зависит от причинности. Мы можем сделать свободный выбор только в мире, где правит причинность. Иначе мы не могли бы знать, что произойдет после того, как мы сделали свой выбор, а потому наш выбор был бы бессмыслен. Сам выбор как таковой есть причина: в мире без причинности выбор не имел бы никаких последствий.


В качестве примера рассмотрим движение плечевой кости руки в плечевой ямке. Если вы не страдаете ревматизмом и т.п., то рука может свободно двигаться.


Допустим, кто-то жалуется: «Она не движется свободно, потому что ограничена формой ямки». Можно ли считать это замечание разумным? Нет, поскольку оно предполагает, что движения вашей руки были бы полностью свободны только в том случае, если бы она была отделена от плечевой ямки. Но это не так. Рука, свободно парящая в пространстве, вообще не способна двигаться.


Следует ли заключить отсюда, что свобода воли возможна благодаря причинности? Мы вполне могли бы согласиться с тем, что выбор возможен благодаря причинности. Но раз уж мы заговорили о причинности, то должны сказать, что сам выбор является причиной. Тем самым мы покончили с выбором, но не со свободным выбором.


Возможно, эта проблема возникает отчасти от того, что термины «свободная воля», «свобода» и «детерминизм» могут пониматься в разных смыслах.


Желание и выбор


Похоже, свобода воли не имеет ничего общего со случайностью. Тогда, может быть, свобода воли лишь означает, что человек способен удовлетворить свои потребности в еде, сигаретах, мести и т.д.? Такая свобода была бы совместима с детерминизмом. Вы хотите хлеба; вы способны выйти из дома и купить хлеба, что вы и делаете. Согласно этому объяснению, неважно, что вы захотели хлеба главным образом потому, что проголодались, испытываете невротическую жажду, побуждаемы вредными пристрастиями или скверной социальной средой.


Если принять данное обоснование свободы воли, то последовательности ради придется признать, в частности, что наркоман вполне может действовать свободно, употребляя свой любимый наркотик.


Пытаясь отразить такие возражения, некоторые философы предложили теорию желаний второго порядка. Свободу воли следует понимать в том смысле, что человек действует свободно, только если он желает иметь желания, которые фактически имеет. Таким образом, наркоманы не обязательно действуют свободно, если хотят наркотик и принимают его, поскольку, возможно, они не желают желать наркотик. Они отличаются от людей, которые желают чего-то невинного вроде хлеба. Они не свободны.


Но разве обычные люди действительно имеют желание желать хлеба? Звучит это весьма неестественно. Желание хлеба хорошо известно, но предполагаемое желание желать хлеба кажется плодом воображения.


Далее, не составляет труда вообразить наркомана, желающего желать наркотик, к которому он пристрастился. Это возможно, по крайней мере логически. В таком случае мы, не знающие пристрастия к наркотикам, вынуждены целиком положиться на свидетельство самого наркомана.


Тем не менее возможно, что даже наркоманы, которые хотят хотеть наркотик, действуют не свободно. Ведь у них выработалось пристрастие, а это значит, что они не могли бы остановиться, даже если бы захотели. Если бы их хотение хотеть изменилось и они не хотели бы хотеть наркотик, зависимость все равно сохранилось бы.


Этот пример показывает, что свободная воля – нечто большее, чем просто способность удовлетворять свои желания, даже желания второго порядка.


Позитивный и негативный детерминизм


Детерминизм можно рассматривать, с одной стороны, как позитивный и негативный; с другой – как жесткий и нежесткий.


Даже самые упрямые защитники свободы воли должны признать, что во многих случаях наш выбор и действие детерминированы в слабом, или негативном, смысле слова. Например, теоретически возможный выбор может быть негативно детерминирован, т.е. исключен, тем фактом, что мы не рыбы, а человеческие существа. То, что мы не рыбы, естественно накладывает на нас определенные ограничения. Так, у нас нет жабр, поэтому мы не можем выбрать подводный образ жизни, если не обзавелись специальным аппаратом. Но негативная детерминированность обычно не воспринимается как ограничение или уменьшение свободы. Тот факт, что вы не можете прыгнуть через Луну, не означает, что вы не имеете свободы выбора. Вы не можете выбрать невозможное, поэтому вопрос о выборе (свободном или несвободном) не возникает.


Человеческие существа детерминированы также позитивно, хотя часто в очень общей форме. Обычно мы действуем по-человечески просто потому, что являемся человеческими существами. Но эти человеческие рамки допускают многообразные действия.


Юм говорит о единообразии в действиях всех людей любых наций и возрастов, а также что человеческая природа остается одной и той же во всех ее принципах и действиях. Говоря более современным языком, одинаковые действия производятся одинаковыми причинами, и человеческие существа детерминированы равным образом общей биологической программой.


Наличие общечеловеческой биологической программы вполне совместимо со свободой действовать многообразными способами. Простое наблюдение показывает, что общая биологическая программа не мешает людям весьма по-разному развивать (или губить) свои человеческие способности или наклонности. Поэтому в мире есть и были разные люди – Сталин и Флоренс Найтингейл, Иван Грозный и Франциск Ассизский.


Жесткий и нежесткий детерминизм


Вообще говоря, жесткий детерминизм имеет две разновидности – религиозную и научную.


Суровый кальвинизм учит, что божественное всеведение несовместимо со свободой человеческой воли. Коли Бог знает все, он должен знать о всяком человеческом поступке, бывшем и будущем. Кальвинисты заключают отсюда, что человеческие поступки предустановлены заранее, их невозможно изменить или избежать доступными человеку средствами. Поскольку Бог знает, какие поступки хороши, а какие дурны, он заранее знает, кого из людей ждет Рай, а кого – Ад.


Однако исповедующие другие формы христианства доказывают, что Писание и опыт неопровержимо свидетельствуют: Бог наделил человека свободной волей и, больше того, воздаяние Господне, его Рай и Ад не имели бы смысла, если бы мы, не были свободны выбирать между добром и злом.


Примером научного детерминизма являются идеи математика Пьера Симона Лапласа (1749 – 1827). По общему мнению, Лаплас верил, что все в физическом мире можно объяснить с помощью законов механики.


Великая вера в детерминистскую науку дожила до нашего столетия, хотя сегодня уповают уже не на математику и механику. В наши дни некоторые сторонники детерминизма уверены, что наши поступки в последующей жизни предопределены генетическим кодом, заложенным в эмбрионе. Другие считают, что наши действия и характеры определены событиями, имевшими место в детстве. Предопределены не только наши неврозы, но и способность преодолевать эти неврозы. А некоторые философы соединяют эти две точки зрения. Так, американец Б. Ф. Скиннер доказывает, что всякое человеческое действие есть результат или генетической программы, или повторяющихся (подкрепляемых) переживаний. Как многие детерминисты, Скиннер утверждает, что вера в свободу воли не основывается на разуме, но есть примитивный пережиток.


Современные защитники свободы воли отвергают религиозный детерминизм в форме кальвинистского предопределения, поскольку являются либо агностиками, либо верующими, далекими от кальвинизма. Надо признать, что все бремя доказательства лежит здесь на кальвинистах.


Кто же должен предоставить доказательства в пользу научного детерминизма? Не сами ли детерминисты? Нехорошо вслед за Скиннером обвинять противоположную сторону в предрассудках. Жесткие детерминисты должны предъявить доказательства. Они должны показать, каким образом все поступки жестко детерминированы и действительно ли это так. Общего указания на ценность науки здесь недостаточно. Прежде всего, в нынешнем столетии характер научного объяснения претерпел серьезные изменения. Детерминизм, основанный на методологии старых естественных наук, таких как астрономия, сегодня кажется менее правдоподобным, чем во времена Лапласа. Сегодня не все ученые говорят, что наука открывает строгие и вечные законы, жестко определяющие необходимый порядок вещей во вселенной. Те же, кто хочет понять людей, обращаются за разъяснениями скорее к биологии, чем к физике, механике или химии. И часто говорят, что, быть может, нам придется довольствоваться расплывчатыми объяснениями, отсылающими к целым биологическим комплексам и взаимодействующим системам. Мы не можем надеяться, что сможем открыть простые законы механики, которые объяснят каждое индивидуальное человеческое действие, поскольку таких законов скорее всего не существует.


Складывается впечатление, будто сама причинность не является очень жесткой. Не все причинно обусловленное жестко детерминировано. Во многих случаях причинная связь имеет вероятный, неопределенный характер. Поэтому нам не надо допускать, что не жестко детерминированный означает случайный. И, наоборот, нам не нужно говорить, что если событие не случайно, то оно полностью детерминировано.


Разъяснения


Теории свободной воли и детерминизма применяются для объяснения человеческого поведения. Поэтому, пытаясь решить, которая из них верна, имеет смысл сравнить их как возможные объяснения. Какое же понятие – свободной воли или детерминизма – лучше согласуется с фактами нашего опыта?


Если бы люди не были свободны, то они не отвечали бы за свои поступки. Но если бы никто не отвечал за свои поступки, то в мире не было бы места для эмоций, таких как благодарность или жажда мщения. Глупо пылать жаждой мщения по отношению к существам, не обладающим возможностью выбора, скажем, к бактериям. Больше того, не имело бы никакого смысла прощение. Если бы человеческое существо, которое решило причинить мне вред, было принуждено к своему выбору неподконтрольными ему факторами, если бы оно было всего лишь инструментом в жестко детерминированной вселенной, то разве я мог бы прощать? С равным успехом я мог бы простить силу тяготения, которая послужила причиной моего падения.


Наши человеческие реакции – жажда мщения, благодарность, прощение, похвала, обвинение и т.д. – имеют смысл только в том случае, если мы сами и другие человеческие существа ответственны за наши действия (если не за все, то за многие).


Предположение, что наши действия полностью детерминированы, противоречит нашей интуиции. В обычной жизни мы выстраиваем сложную систему объяснения, которая включает представления о жажде мщения, благодарности, прощении, похвале, обвинении, ненависти и т.д., не говоря уже о самой идее выбора. Эти идеи играют слишком важную роль в объяснении человеческого поведения, и мы не можем отказаться от них ради последовательно детерминистического объяснения.


Рассмотрим пример. Философ Мэри Миджли рассказывала (по телевидению) о дневниках Дениса Нилсена, совершившего не одно убийство. Эмоционально бедное детство Нилсена полностью отвечало представлениям психологов о характере прошлой жизни человека, приводящей к определенному преступлению. Однако на основании дневников Нилсена Мэри Миджли приходит к выводу, что он не считает себя лишенным свободы выбора. Создается впечатление, что у него, как у всех нас, есть совесть. Он боролся с собой, когда раздумывал, стоит ли совершать убийство. Дурная сторона в конечном счете взяла верх, но складывается впечатление, что вполне могла возобладать и хорошая сторона.


Мэри Миджли допускает, что определенного рода прошлое действительно предрасполагает человека уступить своему злому началу, однако подчеркивает, что, если доверять фактам, злодеи не являются автоматами, лишенными свободы воли. Нилсен не чувствовал себя автоматом, не чувствовал, что у него нет выбора. Он верил, что после некоторых колебаний свободно принял решение совершить убийство.


Можно подумать, будто Мэри Миджли нашла в его дневниках то, что искала. Однако ее объяснение человеческой деятельности психологически правдоподобно. Этого нельзя сказать об объяснении, предлагаемом жестким детерминизмом. Все мы переживали муки совести, о которых говорит Миджли. Каждый индивид считает себя свободным от жесткой детерминации. Даже если человек склонен винить во всех своих несчастьях судьбу, в глубине души он все же уверен, что по крайней мере иногда имеет свободу выбора. Все наши обычные суждения и, чаще всего, само наше поведение показывают, что мы не можем не верить в свою способность к свободному действию. Нилсен тоже верил, что он свободен выбирать, хотя тяжелый детский опыт и влиял на его поведение.


Мысль о возможности недерминированного выбора не является всецело непротиворечивой. Она противоречива, если интерпретировать ее не в смысле случайного характера нашего выбора, но в смысле его полной и жесткой детерминированности факторами, не поддающимися нашему контролю. Мы сами суть причины своего выбора. Наш выбор причинно обусловлен нами самими.


Свобода воли обнаруживается в том, что мы действительно выбираем между поистине альтернативными способами действия. Альтернативные варианты действия должны быть реальными; например, мы не можем принять свободное решение о дыхании посредством жабр, если у нас нет жабр. Реальная альтернатива, по крайней мере минимальная, возможна для человеческих существ. И здесь надо вспомнить, что человеческие существа поразительно изобретательны.


Что делает выбор реальным? Подлинный выбор инициируется и причинно обусловливается человеком, который его совершает. А человеческие существа не неодушевленны, а живы, энергичны и активны. Этим определяется их способность служить причиной собственных действий.


Разумеется, реальный выбор должен производиться в рамках более общей причинной связи, иначе он будет бессмысленным.


Реальный выбор также предполагает, что личность понимает собственную ответственность за собственный выбор.


Мы считаем, что данное нами объяснение свободы воли удовлетворительно. Наше понимание свободы воли не предполагает, что вселенной правит случай, но и не допускает возможности, что наш выбор всегда продиктован внешними обстоятельствами. Мы прокладываем третий путь к пониманию свободы. Мы утверждаем, что, когда сложные активные живые существа (люди) имеют реальные альтернативы, они делают выбор и действуют как порождающие причины тех действий, которые они осуществляют. Именно из этого факта, из простого факта сложного динамизма и активности, факта порождающих причин и вытекают идеи ответственности, заслуженных обвинений и похвалы, благодарности, жажды мщения и прощения - идеи, необходимые для объяснения человеческого поведения.


J. Teichman and K. Evans. Philosophy: a Beginner’s Guide. Oxford University Press, 1995

Показать полностью 1

Философия музыки от Rammstein

Философия музыки от Rammstein Философия, Музыка, Rammstein, Эстетика, Длиннопост
Философия музыки от Rammstein Философия, Музыка, Rammstein, Эстетика, Длиннопост
Философия музыки от Rammstein Философия, Музыка, Rammstein, Эстетика, Длиннопост
Философия музыки от Rammstein Философия, Музыка, Rammstein, Эстетика, Длиннопост
Философия музыки от Rammstein Философия, Музыка, Rammstein, Эстетика, Длиннопост
Философия музыки от Rammstein Философия, Музыка, Rammstein, Эстетика, Длиннопост
Философия музыки от Rammstein Философия, Музыка, Rammstein, Эстетика, Длиннопост
Философия музыки от Rammstein Философия, Музыка, Rammstein, Эстетика, Длиннопост
Философия музыки от Rammstein Философия, Музыка, Rammstein, Эстетика, Длиннопост
Философия музыки от Rammstein Философия, Музыка, Rammstein, Эстетика, Длиннопост
Философия музыки от Rammstein Философия, Музыка, Rammstein, Эстетика, Длиннопост
Показать полностью 11

Что такое "хорошо" и что такое "плохо"? Витгенштейн. Лекция об этике

Что такое "хорошо" и что такое "плохо"? Витгенштейн. Лекция об этике Витгенштейн, Этика, Философия, Аналитическая философия, Логика, Лекция об этике, Длиннопост

Возможно ли осмысленно говорить об этике? Выразимы ли в языке абсолютные ценности? На эти вопросы отвечает один из самых влиятельных философов ХХ века - Людвиг Витгенштейн. Рукопись "Лекция об этике" представляет собой подготовительный материал для выступления в Кембриджском университете в 1929 или 1930 г. Написана она одним абзацем, и из уважения к философу (а совсем не от природной лени;) я не стал разбивать её для удобного чтения.

Перевод - А.Ф. Грязнов.  


Прежде чем начать говорить непосредственно по теме моего выступления, позвольте сделать несколько вводных замечаний. Я предчувствую, что у меня возникнут немалые затруднения в изложении своих мыслей, и потому полагаю, что некоторые из трудностей можно устранить, если упомянуть о них заранее. Первая из них та (впрочем, о ней я мог бы и не упоминать), что английский не является моим родным языком, и поэтому моей форме выражения недостает точности и утонченности, которая желательна, когда говорят на сложную тему. Все, что я могу сделать, — это попросить вас облегчить мою задачу и попытаться понять смысл, несмотря на нарушения английской грамматики, которые я наверняка буду постоянно допускать. Вторая трудность, которую упомяну, состоит в том, что, вероятно, многие из вас пришли на эту лекцию движимые не совсем адекватными ожиданиями. Для того чтобы правильно ориентировать вас в данном отношении, скажу несколько слов о причине выбора мною данной темы. Когда прежний секретарь оказал мне честь, предложив выступить с докладом перед вашим обществом (обществом «Еретики» Кембриджского университета.—А. Г.), то моя первая мысль была — я обязательно сделаю это, а вторая — если у меня окажется подобная возможность, то это будет тема, о которой мне самому интересно говорить. Не стану, однако, злоупотреблять данной возможностью и читать лекцию, скажем, по логике. Я говорю «злоупотреблять», ибо для объяснения чисто научного вопроса потребуется целый курс лекций, а не часовой доклад. Другой альтернативой было бы прочитать лекцию, которую обычно называют научно-популярной, а именно лекцию, предназначенную для убеждения вас в понимании того, чего вы на самом деле не понимаете, и также для удовлетворения того, что я считаю одним из самых низменных желаний современных людей, — противоестественного любопытства в отношении последних научных открытий. Я отверг данные альтернативы и решил побеседовать с вами на тему, которая мне представляется в целом важной,при этом, что лекция будет способствовать прояснению ваших собственных мыслей (даже если вы окажетесь совершенно несогласны со мной). Моя третья и последняя трудность относится к типичным для большинства продолжительных философских лекций, когда слушатель становится неспособным увидеть одновременно и ту дорогу, по которой его вели, и ту целъу к которой эта дорога ведет. То есть, либо думают: «Я понимаю все, что он говорит, но для чего это делается?», либо: «Я понимаю, к чему он клонит, но как же он собирается этого достичь?» Все, на что я способен, так это еще раз попросить вас быть терпеливыми и надеяться, что в конце концов вам удастся увидеть и сам путь, и то, куда он ведет.


Итак, я начинаю. Моя тема, как вы знаете, — «Этика», и я позаимствую объяснение данного термина из книги профессора Мура «Принципы этики». Он говорит: «Этика — это общее исследование того, что есть добро». Я же собираюсь использовать термин «этика» в несколько более широком смысле, а именно в смысле, включающем то, что считаю наиболее существенной частью эстетики. И чтобы вы ясно увидели (насколько это возможно) то, что я понимаю под предметом этики, приведу несколько более или менее синонимичных выражений, каждое из которых может подменить вышеприведенное определение; перечислив их, я собираюсь вызвать тот же эффект, что и Гальтон *, когда он расположил на одной фотографической пластинке ряд фотографий различных лиц для получения образа типичных черт, присущих этим лицам. И показав такое коллективное фото, я смогу помочь вам увидеть, каковым является, скажем, типичное лицо китайца. Сходным образом, если вы просмотрите ряд предложенных вам синонимов, то,надеюсь, сможете обнаружить характерные общие черты, относящиеся к этике. Итак, вместо того, чтобы сказать: «Этика — это исследование того, что есть добро», я мог бы сказать, что этика является исследованием того, что ценно, или же того, что важно. Либо же я мог сказать, что этика — это исследование смысла жизни, всего того, что делает жизнь стоящей, или же исследование правильного образа жизни. Надеюсь, что когда вы рассмотрите все эти фразы, у вас появится приблизительное представление о том, чем занимается этика. При этом первое, что привлекает внимание во всех данных выражениях, заключается в том, что каждое из них в действительности употребляется в двух сильно различающихся смыслах. Один из смыслов я назову тривиальным или относительным, а другой — этическим или абсолютным смыслом. Если я, к примеру, говорю, что это хороший (good) стул, — это означает, что стул служит определенной, заранее известной цели, и слово «хороший» здесь имеет только одно значение, поскольку данная цель уже была установлена. Фактически слово «хороший» в относительном смысле просто означает соответствие определенному установленному стандарту. Так, когда мы говорим, что этот человек хороший пианист, мы подразумеваем, что он может играть вещи разной степени сложности, проявляя при этом определенное умение. Сходным образом, если я скажу, что мне важно не простудиться, я буду подразумевать, что простуда вызывает в моей жизни определенные, доступные описанию последствия; и если я скажу, что это правильная дорога, то буду иметь в виду, что данная дорога правильна по отношению к определенной цели. Используемые подобным образом, эти выражения не создают каких-либо сложных или глубоких проблем. Но в этике они употребляются иначе. Предположим, что я способен играть в теннис и один из вас, увидев меня играющим, говорит: «Ну, Вы играете очень плохо». И представьте, что если я отвечаю: «Я знаю, что играю плохо, но отнюдь не хочу играть лучше», то все, что он может на это сказать, будет: «А тогда все в порядке». Но представьте, что я откровенно соврал одному из вас, и он, подойдя ко мне, сказал: «Вы ведете себя, как скотина». Я же на это отвечаю: «Я знаю, что веду себя плохо, но тем не мене ене хочу вести себя лучше». Смог ли бы он в таком случае сказать: «А тогда все в порядке»? — Конечно, нет. Он сказал бы: «Но Вы должны стремиться вести себя лучше». В данном случае перед вами суждение об абсолютной ценности, в то время как в первом случае было относительное суждение. В сущности, это различие, очевидно, таково: каждое суждение об относительной ценности есть просто суждение о фактах и его можно сформулировать так, что оно вообще перестанет казаться суждением о ценности. Вместо того, чтобы сказать: «Это правильный путь к Гранчестеру», я мог бы также сказать: «Это правильный путь, который вам предстоит пройти, если вы хотите добраться до Гранчестера в кратчайшее время». «Этот человек хороший бегун» — просто означает, что он пробегает определенное количество миль за определенное количество минут и т. д. Итак, я собираюсь настаивать на том, что хотя все суждения об относительной ценности можно представить просто утверждениями о фактах, никакое утверждение о фактах никогда не может быть (или же означать) суждением об абсолютной ценности. Позвольте мне пояснить это следующим образом. Вообразите себе, что кто-то из вас стал всеведущей личностью и потому познал все движения всех тел в живом или неживом мире, и что он также познал все состояния сознания всех когда- либо живших человеческих существ, а потом представьте, что этот человек написал обо всем, что он узнал, в большой книге, содержащей полное описание мира. А теперь я хочу сказать, что в этой книге не будет ничего такого, что бы мы назвали этическим суждением, или же того, что логически подразумевает подобное суждение. Конечно, она будет содержать все относительные суждения о ценностях и все истинные научные предложения, да и вообще все возможные истинные предложения. Но все описанные факты будут как бы находиться на одном и том же уровне — то же самое произойдет и с предложениями. Нет таких предложений, которые были бы в абсолютном смысле возвышенными, важными или тривиальными. Возможно, некоторые из вас согласятся с этим и вспомнят слова Гамлета: «Ничто само по себе не является ни хорошим, ни плохим, но лишь мысль делает его таковым». Однако эти слова могут привести к недоразумению. Гамлет, по-видимому, подразумевает то, что хорошее и плохое, хотя они и не являются свойствами внешнего мира, суть атрибуты наших состояний сознания. Я же хочу сказать, что любое состояние сознания, поскольку мы под этим подразумеваем факт, который может быть описан, в этическом смысле ни хорошо, ни плохо. Если, к примеру, мы в нашей книге-о-мире найдем описание убийства, содержащее все физические и психологические подробности, то само описание этих фактов не будет содержать ничего, что мы могли бы назвать этическим предложением. Данное убийство окажется на том же самом уровне, что и любое другое событие — падение камня, например. Безусловно, знакомство с этим описанием способно вызвать у нас с вами сострадание, гнев или любую другую эмоцию. Или же мы можем узнать из книги о том сострадании или гневе, что были вызваны данным убийством в других людях, услышавших о нем. Но все это будут лишь факты, факты и факты, а не этика. Должен сказать, что когда я размышляю, чем же могла бы быть этика, если бы имелась такая наука, то указанный результат представляется вполне очевидным. Для меня очевидно, что ничто из того, о чем мы могли бы подумать или сказать, не будет этикой; что мы не сможем написать научную книгу, предмет которой окажется внутренне возвышенным и потому будет превосходить все другие предметы. Свое чувство я могу описать только с помощью метафоры, а именно, если бы человек был способен написать настоящую книгу по этике, то эта книга, подобно взрыву, уничтожила бы все другие книги в мире. Наши слова, используемые по-научному, — это просто сосуды, способные сохранять и передавать значение и смысл, естественное значение и смысл. Этика же, если таковая возможна, сверхъестественна, в то время как слова могут выражать лишь факты. Это похоже на случай, когда в чайную чашку, рассчитанную на ограниченный объем воды, я бы захотел залить целый галлон. Как я сказал, пока мы рассматриваем факты и предложения, имеется только относительная ценность и относительное добро, правильность и т. д. И позвольте до того, как я пойду дальше, проиллюстрировать сказанное одним достаточно очевидным примером. Правильная дорога — это дорога, ведущая к заранее определенной цели, и нам совершенно ясна бессмысленность разговоров о правильной дороге отдельно от такой цели. А сейчас давайте посмотрим, что же мы, вероятно, могли бы подразумевать под выражением «абсолютно правильная дорога». Полагаю, что это будет дорога, увидев которую каждый с логической необходимостью либо пойдет по ней, либо же будет стыдиться, что по ней не пошел. Сходным образом абсолютное добро, если это некоторое описуемое положение дел * будет тем, что каждый независимо от его вкусов и пристрастий с необходимостью попытается делать (в противном случае он почувствует вину за то, что этого не делает). Но я, однако, должен сказать, что подобное положение дел есть химера. Никакое положение дел не обладает само по себе тем, что я хотел бы назвать принудительной силой абсолютного судии. Тогда что же все мы (включая и меня самого), до сих пор склонные использовать выражения типа «абсолютное добро», «абсолютная ценность» и т. д., имеем в виду и что пытаемся выразить? Итак, всегда, когда я стараюсь прояснить это самому себе, я вполне естественно вспоминаю случаи, в которых наверняка употребил бы данные выражения. В результате я оказываюсь в ситуации, в которой оказались бы вы сами, если бы я собирался прочитать вам лекцию о психологии удовольствия. В этом случае вы попытались бы вспомнить типичные ситуации, в которых вы всегда чувствовали удовольствие. Если иметь в виду подобную ситуацию, то все, что я вам скажу, станет конкретным и как бы поддающимся проверке. Вероятно, в качестве типичного примера можно было бы избрать ощущение, получаемое от прогулки в прекрасный летний день. В подобной же ситуации я нахожусь, когда стараюсь зафиксировать в сознании то, что понимают под абсолютной, или этической, ценностью. В моем случае всегда идея одного определенного опыта представляется мне так, словно это мой опыт par excellence, и поэтому, разговаривая с вами, я буду прибегать к данному опыту в качестве первого и главного примера. (Как я уже говорил, это сугубо личный вопрос и другие найдут более поразительные примеры.) Я опишу этот опыт для того, чтобы вы, насколько возможно, вспомнили такой же или похожий опыт, так что у нас появилось бы общее основание для исследования. Полагаю, что лучшим способом описать опыт было бы сказать, что когда он имеет место, я удивляюсь существованию мира. Я тогда склоняюсь к использованию фраз: «Как необычно, что нечто должно существовать» или: «Как необычно, что мир должен существовать». Сейчас же я упомяну и другой известный мне опыт, с которым вы должны быть знакомы, — его можно было бы назвать опытом переживания абсолютной безопасности. Я имею в виду то состояние сознания, находясь в котором обычно склонны говорить: «Я в безопасности и ничто происходящее не может мне повредить». Итак, позвольте рассмотреть указанные виды опыта, ибо, полагаю, им присущи как раз те характеристики, которые мы пытаемся понять. И первое, что мне хочется сказать, так это то, что само словесное выражение подобного опыта есть бессмыслица. Если я говорю: «Я удивляюсь существованию мира», то просто неправильно пользуюсь языком. Позвольте это объяснить. Вполне правильный и ясный смысл будет иметьдение о том, что я удивляюсь существованию чего-то, имеющего место. Мы все понимаем, что означает сказать, что я удивляюсь размеру собаки, которая больше любой другой, виденной мной до сих пор, или же вообще удивляюсь любой вещи, которая в общепринятом смысле слова необычна. В каждом подобном случае я удивляюсь чему-то, имеющему место, и что я в то же время могу представить себе не имеющим место. Я удивляюсь размеру этой собаки, ибо способен представить собаку другого, а именно, обычного размера, который не вызывает удивления. Слова: «Я удивляюсь тому-то и тому-то, имеющему место» — будут осмысленными лишь тогда, когда я смогу вообразить, что это может и не иметь места. В подобном смысле некто способен удивляться, скажем, существованию дома, созерцаемого после лолгого перерыва, в продолжение которого он воображал, что дом уже снесен. Но бессмысленно говорить, будто я удивляюсь существованию мира, ибо не могу вообразить его несуществующим. Конечно, я мог бы удивляться тому, что мир вокруг меня именно таков, каков есть. Если, к примеру, я приобрел подобный опыт, наблюдая голубое небо, то мог бы удивляться голубизне неба в настоящий момент в противоположность тому моменту, когда небо было затянуто тучами. Но отнюдь не это я имею в виду. Я-то удивляюсь небу, каково бы оно ни было. Появляется желание сказать, что то, чему я удивляюсь, есть всего лишь тавтология: небо голубое или не голубое. И тогда оказывается просто бессмысленным говорить, что кто-то удивляется тавтологии. Подобное относится и к другому упомянутому мной опыту — опыту абсолютной безопасности. В нашей повседневной жизни мы все знаем, что означает находиться в безопасности. Я в безопасности в своей комнате, когда меня не может переехать омнибус. Я в безопасности, если ранее переболел коклюшем, — ведь теперь я больше уже не заболею этим недугом. Быть в безопасности в сущности означает, что в отношении меня физически невозможны определенные вещи, и потому абсурдно говорить, что я в безопасности, что бы ни произошло. Так что это образец неправильного использования слова «безопасный», равно как и в предшествующих случаях были неправильно употреблены слова «существование» и «удивление». И сейчас я постараюсь убедить вас, что характерное неправильное употребление нашего языка присуще всем этическим и религиозным выражениям. Прежде всего эти выражения представляются лишь сравнениями. Так, представляется, что когда мы употребляем слово правильный в этическом смысле, то хотя подразумеваемое нами и не есть правильное в обычном смысле, все же это нечто на него похожее. А когда мы говорим: «Это хороший парень», то хотя слово «хороший» здесь и не обозначает того же самого, что и в предложении «это хороший футболист», однако кажется, будто имеется сходство. И когда мы говорим: «Жизнь этого человека была ценной», мы имеем в виду не тот же самый смысл, который был бы присущ нашим разговорам о ценных ювелирных изделиях, но все же нам представляется, будто имеет место определенная аналогия. В этом смысле кажется, что все религиозные термины употребляются как сравнения или аллегории. Ибо, когда мы говорим о всевидящем боге, становимся на колени и молимся ему, то все наши слова и действия представляются частью великой и тщательно разработанной аллегории, которая показывает бога как человеческое существо огромной силы, чью благосклонность мы надеемся завоевать, и т. д. и т. п. Но эта аллегория также описывает опыт, на который я только что указал. Итак, первый опыт подобного рода — это как раз то, на что люди указывают, говоря, что бог сотворил наш мир. А опыт абсолютной безопасности описывался ими как ощущение безопасности в руках божьих. Третий вид опыта подобного рода — это чувство вины, которое опять же обозначалось фразой, что бог осуждает наше поведение. Таким образом, представляется, что в этическом и религиозном языках мы постоянно используем сравнения. Но любое сравнение должно быть сравнением чего-то. И если я могу описать факт с помощью некоторого сравнения, то я также могу быть способен отбросить данное сравнение и описать факт без него. Но в нашем случае как только мы попытаемся отбросить сравнение и прямо утверждать стоящие за ним факты, то обнаружим, что таких фактов нет. И то, что вначале показалось сравнением, теперь окажется просто бессмыслицей. Итак, три вида опыта, о которых я упомянул (а мог бы добавить и другие), покажутся тем, кто их пережил (мне, например), обладающими в некотором смысле внутренней, абсолютной ценностью. Хотя я и назвал это опытом, речь, конечно же, идет о фактах: они происходили тогда-то и там-то, продолжались определенное время и, следовательно, они описуемы. Поэтому отталкиваясь от сказанного несколько минут назад, я должен признать бессмысленными попытки утверждать, что факты имеют абсолютную ценность. Я еще более заострю это, сказав: «Парадоксально, когда некоторый опыт, некоторый факт должны, казалось бы, обладать сверхъестественной ценностью». К разрешению данного парадокса ведет определенный путь. Позвольте мне вначале еще раз рассмотреть наш первый опыт — опыт удивления существованию мира, — но описать его несколько иным образом. Мы все знаем то, что в повседневной жизни назвали бы чудом. Очевидно, что это событие, подобного которому мы еще никогда не видели. И представьте себе, что подобное событие произошло. Взять, скажем, случай, если бы у одного из вас неожиданно выросла львиная голова и он стал бы рычать. Конечно, это будет самой необычной вещью, какую я только могу вообразить. И как только мы отделаемся от удивления, я бы сразу же посоветовал привести врача и исследовать данное происшествие научным образом. Если это не повредит человеку, я бы подверг его вивисекции. Но куда же в таком случае денется чудо? Ибо ясно, что когда мы взглянем на чудо подобным образом, все чудесное исчезнет. Если только мы не называем словом «чудо» то, что некоторый факт еще не был объяснен наукой, а это, в свою очередь, означало бы, что мы до сих пор не сумели сгруппировать данный факт с другими фактами в научной системе. Это свидетельствует об абсурдности фразы «наука доказала, что нет чудес». Истина в том, что научный взгляд на факт совсем не есть способ рассмотрения факта в качестве чуда. Ибо какой бы вы ни вообразили факт, сам по себе он не является чудесным в абсолютном смысле этого слова. Итак, мы сейчас видим, что ранее использовали слово «чудо» в относительном и абсолютном смысле. И теперь я опишу опыт удивления существованию мира, сказав, что это опыт видения мира как чуда. Я склонен считать, что верным обозначением в языке чуда существования мира будет само существование языка (хотя это и не является предложением в языке). Но тогда что же означает быть осведомленным об этом чуде в одно какое-то время и быть неосведомленным в другое? Ибо все, что я сказал, перенося описание чудесного [опыта] из выражения «с помощью языка» в выражение «благодаря существованию языка», — это опять же сводится к тому, что мы неспособны выразить все, что хотим. Все, что мы говорим об абсолютно чудесном, остается бессмысленным. Так вот ответ на этот вопрос покажется многим из вас совершенно ясным. Вы скажете: «Ну, если определенные виды опыта постоянно склоняют нас к приписыванию им того качества, которое мы называем абсолютной, или этической ценностью, то это просто свидетельствует о том, что под данными словами мы отнюдь не подразумеваем бессмыслицу; что в конце концов, говоря об обладании опытом абсолютной ценности, мы подразумеваем, что это есть лишь факт, подобный другим фактам, и что мы до сих пор не преуспели в обнаружении правильного логического анализа того, что подразумеваем в наших этических и религиозных выражениях». И когда на этом настаивают, я сразу же, как будто при вспышке света, начинаю ясно видеть, что никакое описание не окажется способным выразить то, что я подразумеваю под абсолютной ценностью; и что я постольку ab initio отвергну любое описание, поскольку оно обладает значением. То есть сейчас я понимаю, что данные предложения оказались бессмысленными не в силу того, что я не подобрал для них правильного [лингвистического] выражения, а потому что бессмысленность была самой их сущностью, и все, что я хотел сделать с ними, так это просто выйти за пределы мира, т. е. за пределы обладающего значением языка. Мое основное стремление, да и стремление всех, кто когда-либо пытался писать и говорить об этике или религии, — вырваться за пределы языка. Этот прорыв сквозь решетку нашей клетки абсолютно безнадежен. Этика, поскольку она проистекает из стремления сказать нечто об изначальном смысле жизни, об абсолютно добром и абсолютно ценном, не может быть наукой. То, что она говорит, ни в коем случае ничего не добавляет к нашему знанию. Но она все же является свидетельством определенного стремления человеческого сознания, которое я лично не могу перестать глубоко уважать и которое никогда в жизни не стану осмеивать.

Показать полностью

Когда логика - это твоя профессия

Был поставлен вопрос, можно ли действительно семантическую концепцию истины рассматривать как точную форму старого, классического истолкования этого понятия.

В первой части этой статьи были приведены различные формулировки классической концепции. Должен повторить, что, по моему мнению, ни одна из них не является вполне точной и ясной. Поэтому единственный надежный путь решить поставленный вопрос состоит в том, чтобы предъявить авторам упомянутых утверждений нашу новую формулировку и спросить их, согласуется ли она с их намерениями. К сожалению, этот метод неприменим, поскольку все они давно умерли.


Альфред Тарский "Семантическая концепция истины" 1944г.

Поппер о Канте (часть 2)

Поппер о Канте (часть 2) Философия, Просвещение, Кант, Иммануил Кант, Длиннопост

Вторая и заключительная часть статьи Карла Поппера под названием "Иммануил Кант: философ Просвещения". Первая часть:

http://pikabu.ru/story/popper_o_kante_chast_1_4524352


4. Пространство и время


Какой же урок извлек Кант из этих антиномий? Он пришел к выводу, что наши идеи пространства и времени нельзя применять к универсуму в целом. Конечно, понятия пространства и времени можно применять к обыденным физическим вещам и событиям. Однако сами пространство и время не являются ни вещью, ни событием: их нельзя наблюдать, они неуловимы. Они представляют собой нечто похожее на рамку, в которую вставляются вещи и события, или на корзину, в которую укладываются наблюдения. Пространство и время не принадлежат реальному эмпирическому миру вещей и событий, это скорее часть нашего умственного багажа, инструмент понимания мира. Наблюдая некоторое событие, мы интуитивно помещаем его в пространственно-временные рамки. Пространственно-временная структура не опирается на опыт, напротив, она служит для формирования опыта. Поэтому когда мы пытаемся применять понятия пространства и времени в той области, которая выходит за рамки всякого возможного опыта, как, например, в рассуждениях об универсуме в целом, то запутываемся в противоречиях.


Кант избрал для обозначения своей позиции двусмысленное и неудачное название «трансцендентальный идеализм». Однако вскоре он пожалел об этом, поскольку такое название внушало мысль, будто он отрицает реальность физических вещей и считает их лишь идеями. Кант поспешил пояснить: он отрицает лишь, что пространство и время являются эмпирическими и реальными — в том смысле, в котором эмпирическими и реальными являются физические события и вещи. Однако тщетно он протестовал. К тому же на его судьбу повлиял сложный стиль его сочинений, и он был провозглашен отцом немецкого идеализма. Я думаю, пришло время исправить это недоразумение. Кант всегда настаивал на том, что физические вещи, существующие в пространстве и времени, реальны. Что же касается диких и туманных метафизических спекуляций немецких идеалистов, то само название кантовской «Критики» говорило о его решительной атаке на все подобные спекулятивные рассуждения. В «Критике» подвергается критике именно чистый разум, эта работа направлена на всякое рассуждение о мире, который является «чистым» в том смысле, что никак не связан с чувственным опытом. Кант критикует чистый разум, показывая, что чистое рассуждение о мире всегда вовлекает нас в антиномии. Испытав влияние Юма, Кант написал свою «Критику» для обоснования тезиса о том, что границы чувственного опыта являются границами всякого корректного рассуждения о мире.


5. Коперниканская революция Канта


Вера Канта в его теорию пространства и времени как чистых априорных созерцаний нашла подтверждение, когда с ее помощью он решил свою вторую проблему. Это была проблема общезначимости ньютоновской теории, в абсолютной истинности которой он был убежден вместе со всеми своими современниками. Слишком невероятно, чтобы столь строгая математическая теория была результатом накопления наблюдений. Но на что в таком случае она опирается? Кант подходит к решению этой проблемы, рассматривая сначала статус геометрии. Евклидова геометрия, говорит он, опирается не на наблюдение, а на наше априорное созерцание пространственных отношений. Аналогично обстоит дело и с наукой Ньютона. Она подтверждается наблюдениями, однако является не результатом этих наблюдений, а наших способов мышления, наших попыток внести порядок в наши чувственные восприятия, понять их и освоить интеллектуально. Нет, не чувственный опыт, а наш собственный разум, структура нашего мышления рождает наши теории. Таким образом, природа, которая нам известна, с ее порядком и ее законами в значительной мере является продуктом ассимилирующей и упорядочивающей деятельности нашего мышления. Как сам Кант формулирует эту точку зрения, «наш разум не выводит из природы ее законы, а налагает свои законы на природу».


Эта формула кратко выражает мысль о том, что сам Кант гордо назвал «Коперниканской революцией». Когда оказалось, что гипотеза о вращении всех звезд вокруг наблюдателя недостаточно хорошо объясняет движения небесных тел, — пишет Кант, — то он попытался установить, не достигнет ли он большего успеха, если предположить, что движется наблюдатель, а звезды находятся в состоянии покоя. Точно так же следует решать проблему научного познания — как возможна точная наука, подобная теории Ньютона, и как ее можно было бы сформулировать. Следует отбросить ту точку зрения, что мы являемся пассивными наблюдателями, ожидающими, когда природа предъявит нам свои регулярности. Вместо этого мы должны допустить, что в процессе переработки наших чувственных впечатлений мы активно налагаем на них порядок и законы нашего разума. Наш космос несет на себе отпечаток нашей мысли.


Подчеркивая роль наблюдателя, исследователя, теоретика, Кант оказал глубокое влияние не только на философию, но также на физику и космологию. Он создал духовную атмосферу, в которой только и могли появиться теории Эйнштейна или Бора, а Эддингтона можно назвать большим кантианцем, чем самого Канта. Даже те из нас, кто, как я, не хочет во всем следовать Канту, должен согласиться с ним относительно того, что экспериментатор не может ждать, когда природа раскроет ему свои секреты, а должен ставить перед ней вопросы. Он должен подвергать ее допросу в свете своих сомнений, предположений и теорий, идей и догадок. Мне кажется, это была великолепная философская находка. Она позволила увидеть в теоретической и экспериментальной науке продукт человеческого творчества, а ее историю рассматривать как часть истории идей, похожей на историю искусства и литературы.


У кантовского варианта коперниканской революции имеется еще одно и даже более интересное значение, которое, может быть, говорит о его двойственном отношении к ней. Коперниканская революция Канта решает гуманистическую проблему, порожденную революцией самого Коперника. Коперник лишил человека центрального положения в физическом универсуме. Революция Канта смягчила этот удар. Кант показал, что наше положение в физическом универсуме не имеет большого значения: наш универсум в некотором смысле попрежнему вращается вокруг нас. Мы сами — по крайней мере отчасти — вносим в него порядок, мы создаем наше знание о нем. Мы открываем, а открытие есть творчество.


6. Учение об автономии


От Канта — космолога, философа познания и науки я обращаюсь теперь к Канту — моралисту. Не знаю, замечали ли раньше, что фундаментальная идея этики Канта во многих отношениях напоминает ту коперниканскую революцию, о которой мы говорили выше. Кант делает человека законодателем нравственности точно так же, как он сделал его законодателем природы. Таким образом, он возвращает человеку его центральное место и в морали, и в физическом универсуме. Кант гуманизировал этику, как гуманизировал и науку. Кантовская коперниканская революция в области этики заключалась в создании им учения об автономии — учения о том, что мы не можем принять предписания какого бы то ни было авторитета, сколь бы возвышен он ни был, в качестве основы этики. Всегда, когда мы сталкиваемся с предписаниями какого-то авторитета, мы сами решаем, нравственны эти предписания или безнравственны. Конечно, авторитет может обладать властью заставить нас выполнять его предписания. Однако если мы имеем возможность выбирать, ответственность ложится на нас. От нашего собственного решения зависит, выполнять ли предписания, подчиняться ли авторитету.


Кант смело вносит эту революционную идею и в область религии. Вот, например, он пишет:


"Даже если мои слова пугают вас, вы не должны осуждать меня, говоря, неужели каждый человек создает себе Бога? С точки зрения нравственности... вы даже должны создавать своего Бога, чтобы почитать в Нем своего создателя... Даже если Божество откроет вам Себя, то вы сами должны решить, верить ли Ему, почитать ли Его."


Этическая теория Канта не ограничивается утверждением о том, что сознание человека есть его нравственный авторитет. Она говорит также о требовании, которое предъявляет нам наш разум. Моральный закон Кант выражает в различных формулировках. Одна из них гласит: «Относись к каждому человеку как к цели и никогда только как к средству». Дух кантовской этики можно кратко выразить в следующих словах: будь свободен и уважай свободу другого.


Опираясь на этику, Кант создает важнейшее учение о государстве и теорию международного права. Он высказал идею создания лиги наций и объединения государств, которое в конечном итоге должно обеспечить вечный мир на земле.


Я попытался дать краткий очерк философии человека и его мира, созданной Кантом, и указать на то, что его вдохновляло — космология Ньютона и этика свободы Именно об этом говорят его слова о звездном небе надо мной и о моральном законе во мне.


Оценивая историческую роль Канта, мы могли бы сравнить его с Сократом. Обоих обвиняли в извращении государственной религии и в дурном влиянии на молодежь. Они оба отвергали это обвинение и отстаивали свободу мысли. Свобода означала для них нечто большее, чем просто отсутствие принуждения, она была для них образом жизни.


Защита Сократа и его смерть породили новую идею свободного человека — человека, дух которого невозможно подчинить, который свободен, ибо самодостаточен, который не нуждается во внешних ограничениях, ибо способен сам управлять собой и свободно подчиняться закону.


Мысли Сократа о самодостаточности человека, которая вошла в наш западный менталитет, Кант придал новое значение и в отношении познания, и в отношении морали. Он добавил к ней идею объединения свободных людей — всех людей. Он показал, что каждый человек свободен — не потому, что он рожден свободным, а потому, что он рождается с ответственностью за свободное решение.

Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!