Первое, что вспоминается при словах «советская стоматология» - это боль. Нет, не так – БОЛЬ. Боль страшная, неизбежная, и особенно страшная своей неизбежностью. Звук «дзззззз» до сих пор заставляет старых людей покрываться холодным потом.
Нынешний прорыв в зубном деле связан в первую очередь с этим. Неприятные ощущения, которые можно испытать в зубоврачебном кресле, по сравнению с советским временем просто несерьёзны. Самая болезненная процедура, которую я испытывал в новое время – это пропускание электрического тока через зубной канал с целью истребления заведшейся там заразы. Это была пыточка, конечно, но не шло ни в какое сравнение с теми ощущениями, когда мне пришлось идти к зубному с острым пульпитом и при рассверливании канала нерв намотался на бор.
Вопрос: а почему, собственно, не раньше? В конце концов, советские хирурги владели не только общим наркозом, но и умели делать местный, по крайней мере местами и временами.
Связано это было с общей концепцией лечения. Про существование лидокаина знали, он даже закупался за рубежом, но использовался только для лечения зубов начальства того уровня, которое могло себе позволить «чего-то требовать» - или по большому блату. Что касается народа попроще, то его обезболивающими не баловали по двум причинам. Во-первых, из экономии (всего всегда не хватало), а во-вторых (точнее сказать, именно во-первых) советская стоматологическая школа исходила из того, что боль – лучший диагност. Так, длительное ковыряние в больном дупле изогнутой металлической иглой с вопросами «больно? а тут? а когда сюда нажимаю?» было стандартной диагностической процедурой, ну а стоны пациента и болевое расширение зрачков при работе бора – полезной информацией, позволяющей понять, что, наконец, добрались до здоровой ткани… Называлось это «болевая диагностика», если мне не изменяет память. Стоматологи старой школы до сих пор исповедуют эти принципы. Как сказала при мне одна старая врачиха - «нас учили в первую очередь думать о здоровье пациента, а не про капризы клиента». Такое явное противопоставление «пациента» и «клиента» меня аж пробрало – по сути, речь шла о противоположных представлений о субъекте, по сути – о разной антропологии… К счастью, даже старые кадры теперь вынуждены считаться с рыночными реалиями.
Впрочем, не стоит и преувеличивать вменённый садизм системы. Вовсе без обезболивания только сверлили и ковыряли. В тяжёлых случаях – например, при удалении зубов, особенно когда можно было ожидать, что придётся возиться с корнями, «долбить» и т.п., отчего пациент может грохнуться в обморок, а то и скопытиться – использовали отечественный новокаин. Однако толстенная игла и отсутствие навыков делало саму процедуру обезболивания мучительной, к тому же анестезирующий эффект достигался далеко не всегда: новокаин вообще анестетик довольно слабенький, и не на всех действует. Связано это, помимо всего прочего, с его сосудорасширяющим действием, из-за которого он довольно быстро уходит из тканей. Чтобы продлить действие, в закалываемую в десну смесь добавляли сужающий сосуды адреналин. Смешивали на глазок, опасаясь адреналиновой передозировки. Так что толстые краснорожие дядьки с повышенным, сердечники и прочие сосудисто-неполноценные граждане страдали больше. Проблему пытались решить, увеличивая дозу новокаина, с понятными последствиями. После качественной новокаиновой блокады нижнюю часть лица буквально парализовывало часов на шесть.
Ещё была такая техника – убивать нерв мышьяком: сначала рассверливали зуб и клали мышьяковистую пасту, закупоривая это дело временной нашлёпкой, потом нужно было снова прийти через несколько дней. Как мне рассказывал знакомый зубной врач, на Западе этот метод не применялся вообще – но, возможно, это легенда, не берусь судить. Так или иначе, у нас его преспокойно ставили и взрослым, и детям.
Нормой для мышьяка считался трёхдневный срок, но при суровой занятости врачей приходилось гулять и дольше – четыре, пять дней, а то и «на следующей неделе», чтобы завершить процедуру. Эти дни обычно бывали мучительными, не говоря уже о том, что мышьяк не только убивает нерв, но и разрушает зуб и отравляет ткани. А иногда его просто забывали вынуть – такое тоже случалось, мышьяк в таком случае начинал всасываться в десну, постепенно разрушая челюсть.
С другой стороны, мышьяк не всегда действовал, да и не всегда было время убивать нерв. Тогда начинался хардкор: нерв накручивался на специальную спиралевидную иголочку (ме-е-едленно) и потом резко выдёргивался. От полноты ощущений даже суровые взрослые мужики плакали как дети.
ТЕХНИЧЕСКОЕ ОСНАЩЕНИЕ
Про рабочие характеристики советской бормашины-«цапли» на ременной передаче лучше не вспоминать. Но придётся, раз начали.
Бор вращался медленно, сильно вибрировал (то есть разбивал зуб, добавляя боли), сверлить приходилось до-о-олго, и это при ограниченном времени приёма (стоматологи, повторяю, были всегда перегружены и работали «на нервах»), что сокращало время для предварительных процедур и сильно увеличивало шансы на врачебную ошибку. Бор не охлаждался, так что запах дыма и горелой кости запоминался надолго. Как и вкус костяной пыли во рту и текущую слюну – слюноотсосов не было, глотать слюну, чаще всего, запрещали – не знаю почему… Не будем говорить о таких мелочах, как нерегулируемое кресло, или про автомобильную фару, освещающую рот пациента и заодно убивающую ему глаза. Боль помогала не замечать подобных мелочей.
Несколько более продвинутыми были бормашины из соцстран – уж не помню, где их делали, в ГДР или в Венгрии. Там была регулировка кресла, лампа была яркой, но глаза убивала не до такой степени, имелась удобная полоскательница, куда можно было сплюнуть кровавые слюни или воду с красными разводами. Тем не менее, основа конструкции была той же – ременная передача, технология конца восемнадцатого века, ну разве что без ножного привода.
Впрочем, о советских машинах с ножным приводом я слышал: якобы таковые выпускались с довоенных времён и до конца шестидесятых, а в отдалённых местностях использовались даже в восьмидесятые. За правдивость этих сведений не поручусь, так как сам это чудо техники не видел, но ничего невероятного я в этом не вижу: в конце концов, вывезенные из Германии (а то и ввезённые оттуда же в сороковые) немецкие станки работали на советских заводах работали вплоть до наступления эпохи приватизации.
Так или иначе, всё держалась на ремешочках. Импортные «турбинки» на сжатом воздухе стояли в двух-трёх московских ведомственных поликлиниках и где-то в недрах «кремлёвки», о них ходили легенды.
МАТЕРИАЛЫ
Качество советских материалов оставляло желать лучшего везде и всюду, но вот в зубном деле это проявлялось как-то особенно ярко и выпукло.
Например, цемент для пломб, особенно если его плохо замешивали (что при вечной спешке было скорее правилом, чем исключением), держался от нескольких часов или дней до полугода. Два-три года для советской цементной пломбы считались хорошим, годным сроком.
Я слышал также истории ещё о каких-то пластмассовых пломбах, которые обладали свойством неизвлекаемости – если зуб под такой пломбой снова начинал гнить (что случалось почти всегда), то вытащить пломбу было уже невозможно – под буром пластмасса начинала плавиться и наматываться липкими нитями на сверлящее жало. Так что зуб приходилось выдёргивать.
Нормально держалась в зубе только серебряно-ртутная амальгама, которая, правда, смотрелась довольно-таки страшно. Но «это бы ничаво», а вот возможность не ходить к зубному технику ещё десять лет – было по-настоящему ценно.
Однако амальгаму в семидесятые официально запретили - кажется, из-за вредной ртути, - и перешли обратно на цементы. Злые языки утверждали, что настоящая причина запрета амальгамы была иной: надо было создать дополнительный источник дохода для т.н. «хороших специалистов» (о которых речь пойдёт ниже). Во всяком случае, в семидесятые-восьмидесятые заделать зубы амальгамой можно было почти исключительно по блату.
Зубные коронки делали из железа и золота. Были ещё некие «фарфоровые», о которых ходили легенды. Помню фельетон в «Литературке», описывающий реалии суперверхнего уровня жизни «блатных», где распонтованный посетитель Ресторана (о! Ресторана! да знаете ли вы, чтО в советское время был Ресторан!?!?) пытается расплатиться с Официантом (о! Официантом! тут просто слов, слов не хватает) запиской «этому клиенту сделай как мне». В дальнейшем выяснялось, что – помимо прочих бонусов – предлагался и визит к «хорошему стоматологу» (см. ниже), который способен поставить Фарфоровые Зубы.
Но это был айс и скилл верхнего уровня. Официальными зубными материалами был Булат и Злато.
Булат – то есть железные коронки - были страшны, особенно на передних зубах. Особенно впечатлялись редкие иностранцы. Я слышал от одного киномана, что двухметровый русский громила со стальными зубами по кличке Челюсти, преследовавший Джеймса Бонда в паре фильмов, обязан своим появлением именно советским стальным коронкам, поразившим воображение сценаристов.
С золотом были другие проблемы. Легально поставить себе рыжьё было можно, но очень сложно – драгметалл выдавался под страшенным контролем: советская власть относилась к этому металлу нервно, приравнивало его к валюте и за «незаконные операции» с ним могла и шлёпнуть в патоку. Тем не менее, известная часть (откровенно говоря, бОльшая) золотых пломб и коронок изготавливалось и ставилось полу- или нелегально, уже помянутыми «хорошими специалистами» - разумеется, за приличный прайс. О чём мы поговорим ниже.
ОТНОШЕНИЯ ВРАЧА С ПАЦИЕНТОМ
Психологические проблемы, с которыми сталкивались зубные врачи, отчасти напоминали проблемы советских работников торговли: задёрганность и постоянное ощущение негатива, исходящего от жертв пациентов, которые зачастую шалели от страха и боли. И взрослые, и особенно дети, которые орали как резаные, вырывались, могли укусить стоматолога за руку и так далее.
Кстати о детях. В советских школах в обязательном порядке сверлили и пломбировали даже молочные зубы. Называлось это «санацией полости рта» и проводилось в принудительном порядке. Зачем – не понимаю до сих пор, всё равно ведь выпадут. Но, возможно, это всё-таки зачем-то нужно, не знаю уж зачем… Так или иначе, лечение запоминалось навсегда. Мне самому сверлили молочные зубы, и я это помню до сих пор.
Возможно, это аберрация памяти, но детские зубные врачи отличались, как бы это сказать, своеобразным складом психики. То есть они были способны изображать ласковую маму, бегемотика, птичку, если надо было уговорить ребёнка лечь в страшное кресло. Но когда он уже был в кресле, отношение менялось – на него начинали орать, запугивать, требовать терпения и даже героизма. «Ну больно, но ты же пионер!» Помнится, одна пожилая врачиха в аналогичной ситуации рассказывала мне про то, что претерпела Зоя Космодемьянская, которой «фашисты сиськи штыками отрезали, а она молчала и никого не предала». Подразумевалось, что перед лицом такого героизма я должен был устыдиться, молчать и не мешать тёте делать мне больно.
Со взрослыми же вообще не церемонились, поскольку предполагалось, что эти-то уже знают, куда пришли и что их ожидает. Максимум, на что мог рассчитывать пациент в плане психологической помощи – это на равнодушную ложь «совсем не больно будет» или «будет слегка больно». Второе означало, что боль будет адской.
Неудивительно, что подавляющее большинство советских людей страдало на этом месте тяжёлым ятрогенным психрасстройством. И предпочитали перетерпеть даже самую лютую зубную боль (которую пытались утишить всякими домашними средствами, начиная от полосканий водкой и кончая заговорами), чем идти в клинику.
