serafim619

Пролог

Когда Доран пришел в себя, первым, что он почувствовал, была боль. Острая, жгучая боль, словно ему в затылок вонзили раскаленную кочергу и проворачивали при каждом движении, вздохе, дрожании ресниц. Он попытался не двигаться, сосредоточиться, понять, что с ним происходит, но мысли словно бы задевали некие струны пыточного инструмента, и истязания возобновлялись с еще большей силой. Стоило только прислушаться к боли, как она распадалась из единого центра на множество очагов, и теперь каждый источник мучений боролся за право быть самым острым и сильным.

Кроме затылка, где все горело огнем, где кипела кровь и будто бы полыхали волосы, - кроме этого болели челюсти. Доран чувствовал себя так, будто он проглотил капкан на взводе, и теперь тот разрывал ему рот. Он не мог сжать зубы, не чувствовал языка, лишь ощущал, как до предела натягивается кожа на щеках, готовая вот-вот лопнуть. Рот забивал вкус металла, такой же медный запах наполнял ноздри. В ушах звенело так оглушительно, что Доран не мог понять, снаружи этот звон или изнутри.

Остальное тело сводило судорогой. Доран не чувствовал ни рук, ни ног. Он не мог и пальцем пошевелить без того, чтобы кровь не продиралась по сплющенным артериям сотнями игл, царапающих кожу изнутри.

Казалось, все силы ушли на то, чтобы разлепить присохшие к глазам веки. Когда зрение восстановилось, Доран увидел копье, что пронзило его насквозь, вышло изо рта и теперь торчало перед глазами ржавым столпом, заслонявшим обзор.

Он сразу его узнал, потому что наблюдал такие много раз. Эти копья вырастали у гвардейцев короля из спины, прямо из позвоночника, торчали уродливым костяным гребнем, пока не приходила пора ими воспользоваться. Сметники вырывали их у себя из хребта и метали во врагов или использовали в ближнем бою, чтобы колоть.

Такое ни с чем не спутаешь. Ребристое древко, напоминающее рыбий скелет, костяные наросты, шипы и зазубрины. Доран не мог понять, день сейчас или ночь, но даже в полумраке кромки лезвий маслянисто поблескивали, отсвечивая небывалой остротой. Смертоносность копья не ограничивалась одним наконечником. Все древко было усыпано колющими и режущими выступами. Пронзив врага, такое оружие наносило рваную рану столь ужасного вида, что пораженный им противник истекал кровью, куда бы ни пришелся удар. А даже если и не истекал, то мало кому удавалось вытащить копье из раны, не превратив ее в смертельную. Броня сметников покрывала их с ног до головы и до кончиков пальцев, а потому им было нипочем держать такие копья. Но вот простому человеку стоило только схватиться голой рукой за древко, как его ладонь превращалась в ошметки, изрезанные до кости, пронзенные ядовитыми шипами, что прошивали мясо насквозь и выходили с тыльной стороны.

Доран болтался на этом копье как жук, проколотый булавкой. Лицом он был обращен вверх, ноги едва доставали до земли, а руки болтались за спиной, почти выворачиваясь из ключиц.

Безвольными ладонями он схватился за древко копья и, не обращая внимания на порезы, начал тянуть. Каждая попытка оставляла новые раны на руках, каждое движение отзывалось костяным скрежетом в горле. Будто глотаешь битое стекло, проталкивая его еловым веником.

Ноги скользили по земле, не находя точку опоры, из ладоней и рта хлестала кровь, мешая дышать, мешая смотреть. Некоторое время казалось, что он лишь смертельно изувечил себя, но спустя бесконечность Дорану удалось упереться стопой в камень. Копье вышло из почвы, и Доран упал на колени, потянул оружие вперед, протаскивая древко сквозь рану. Поток из кровавой мешанины кусков мяса и лоскутов кожи лился на землю.

Наконец Дорану удалось избавиться от копья в ране. Он оттолкнул его и повалился набок. Он лежал, глядя, как под ним растекается багровая лужа, как она пожирает пыль и заглатывает песчинки. Он слушал, как свистит воздух сквозь дыру в затылке. Доран завел руку за голову и попытался ощупать то место, где начиналась линия волос. Его пальцы провалились внутрь, не встретив сопротивления. Он погружал ладонь все глубже и, казалось, вот-вот достанет пальцами до корня языка. Но прежде его ладонь коснулась краев раны, и затылок пронзила такая боль, что Доран отдернул руку и лежал, корчась и ожидая, когда ощущения утихнут.

Постепенно он начал слышать кое-что еще. Сначала ему показалось, что это завывает ветер, но звук воспринимался только тем ухом, что было прислонено к земле. Глухой непрекращающийся вой, перемежаемый вскриками. Доран оторвал голову от земли, и звук прекратился. Он снова прильнул к земле, и снова услышал стоны и крики, и всхлипы, и визг.

Доран сел. Он был еще слишком слаб, и тут же закружилась голова, но лежать и думать, будто слышишь ад, было невыносимо. Он не знал, в чем дело, сколько времени прошло, что с ним. Он посмотрел в небо, пытаясь понять хотя бы, день сейчас или ночь.

В небе шевельнулась огромная тень. Перебирая исполинскими лапами, из марева дали выполз Павук. Его силуэт был сизым, полупрозрачным, словно видишь что-то на горизонте. Он сидел на огромной высоте посреди своей небесной паутины и вращал глазами, разбросанными по всему телу, лишь изредка подергивая ногами или жвалами. Паутина, раскинувшаяся от горизонта до горизонта, подрагивала под его весом. Павук казался настолько огромным, что должен был раздавить и паутину, на которой сидит, и все, что под ней, когда упадет. Но он двигался по небу легко и беззвучно, будто тень на стене.

Небосвод от края до края словно бы накрыли черным куполом. Не видно ни солнца, ни луны, ни звезд. Только светлая проплешина в зените, да и ту почти заслонял силуэт Павука.

Силы постепенно возвращались. Рубашка Дорана и так истлела, превратилась в лохмотья, но он оставил от нее еще меньше, оторвав снизу лоскуты и замотав ими израненные ладони. Еще одну повязку он наложил на шею. Ткань мгновенно набухла от крови.

Он попытался встать. В ногах все еще стояли дрожь и покалывание, кружилась голова, череп раскалывался при каждом движении. Но Доран сумел оглядеться.

Позади был лес. Когда-то он состоял из елей и сосен, но теперь в нем остались лишь покореженные стволы и переплетенные ветви. Древесину раздуло и исказило от опухолей, выступивших на поверхности каждого ствола, что попадался на глаза. Верхушки деревьев были замотаны в паутину настолько густую, что та казалась снежным покровом. Кое-где виднелись полупереваренные трупы ворон, застрявших в паучьих сетях.

В древесине, в корнях и в почве вокруг мерцали оранжевые жилки. Доран присмотрелся и понял, что все вокруг тлеет. Он ступал не по земле, а по пеплу. Серая зола тянулась всюду, куда ни кинь взгляд. И треск - это не деревья стонали под ветром и не звери продирались сквозь чащу. Этот звук напоминал трещание дров костра. Им он и являлся. Все, что мог видеть Доран, медленно тлело, не давая ни тепла, ни света, словно сгорела вся страна, а он очнулся в центре пожарища. Даже запаха дыма не было, лишь першило в горле от пепельных хлопьев.

Справа и слева тянулся королевский тракт. Доран сразу его узнал по камням. Такие камни были только на дороге, по которой ездил король-колдун. Их специально доставляли из других государств. Камень потускнел, его затянуло сухим лишайником, но Доран все еще мог разглядеть белые плиты с золотистыми прожилками.

Он вышел на дорогу и посмотрел вдаль. То, что раньше заслоняли сухостой и дорожная насыпь, теперь предстало перед его глазами во всей своей отвратительной жестокости. Вдоль всего тракта, и впереди, и позади, с обеих сторон дороги, тянулись ряды воткнутых в землю копий. Таких же, как то, на котором он сам недавно болтался. И на каждое из этих копий был нанизан один из Девяноста Семи.

Доран бросился вперед. Он хватал своих бывших соратников за руки, заглядывал им в глаза, прижимал ухо к груди в попытке найти хоть одного, оставшегося в живых. Хоть кого-то, кто подобно ему, несмотря на зияющую дыру в голове, не погиб. Но тщетно. Высохшие, полуразложившиеся, истлевшие тела не подавали признаков жизни.

Доран пытался стащить своих друзей с копий, но лишь вновь изрезал руки и выбился из сил. Он повалился на землю, хватая ртом воздух, и содрогался в конвульсиях. Это должны были быть рыдания, но глаза его пересохли и не выдали ни капли влаги.

Он встал и пошел вдоль этой ужасной экспозиции, считая тела. Девяносто шесть. С окончанием подсчета он словно потерял часть той жизненной силы, что еще теплилась у него в груди. Девяносто шесть - он пересчитал дважды. Доран надеялся, что кто-то сумел скрыться, избежал попадания на кол, но нет. Их было девяносто шесть, и все лица были ему знакомы, несмотря на разложение. Вот Белх и Ольс, сестра с братом, что подобно Сыну Человечьему, могли накормить целую армию из одной корзинки со снедью. Вот Ялмяз, который давал им всем силу и стойкость, не позволяя уступить ни пяди. А вот Ялов, что вдохновлял на победу каждую душу, которой касался.

Доран шел и вспоминал имена, лица, слова и жесты. Как, почему, когда все это случилось?

У него не было ответов. Он ничего не помнил. Последнее его воспоминание возвращало Дорана на поле боя. Все бежали или были убиты. Остались лишь они - Девяносто Семь. Их было не сломить. Сколько бы сметников на них ни насылал король-колдун, они стояли. Стояли, пока... Пока что? Доран не помнил. Но что бы ни произошло, теперь все его товарищи здесь, мертвы, поруганы и не восстали вновь, в отличие от него.

Нужно было предать останки достойному погребению. Доран поднял с земли сук и принялся рыхлить им землю. Потом выгребал мешанину из пепла и почвы, снова рыхлил, снова выгребал, пока не помутилось в глазах.

Его отвлек топот копыт. Доран нырнул в придорожную канаву и затаился. Из-за леса выехали двое сметников верхом на синих конях с черными гривами. С ног до головы заключенные в доспехи смоляного цвета, они недвижимо застыли в седлах, словно плыли по воздуху. Лишь качались вырастающие из спин копья. Не было разглядеть ни лиц, ни даже глаз. В немом молчании они проплыли мимо, только фыркали кони да цокали копыта. Вскоре они скрылись, оставив после себя запах паленой шкуры. Замерев у обочины, Доран размышлял, осталось ли внутри этих существ хоть что-то человеческое.

Сметники проехали, и он возобновил работу. Но Доран был слишком слаб, и вырытая им ямка не вместила бы даже одного тела, не говоря уже о девяносто шести. Еще несколько раз проезжали патрули, и Доран прятался от них. Время шло, он выбился из сил и едва шебуршил своей палкой, а работа почти не продвинулась.

Он оперся на сук, и тот надломился под его весом. Доран рухнул в земляную кучу и не смог подняться. Он лежал, упираясь дрожащими руками в землю, и от беспомощности слезы текли по его щекам. Лишь спустя некоторое время он нашел в себе силы подняться.

Доран вышел на дорогу, посмотрел на павших товарищей. Он дал себе слово вернуться сюда, когда окрепнет, и похоронить их поруганные останки. Он - последний из Девяносто Семи, и Девяносто Семи он должен дать хотя бы забвение, если больше ни на что не способен.

Стоя посреди тракта, он посмотрел налево, направо, выбирая путь. Патрули прибывали с востока, потому Доран направился на запад. Он брел, волоча ноги, и прятался, когда слышал цокот копыт, пока не нагнал группу людей.

Они точно так же тащились, едва перебирая ногами, свесив головы и оставив руки безвольно болтаться, одетые в лохмотья и казавшиеся безучастными ко всему. При желании Доран мог бы затеряться среди них. Он обратился к одному из встреченных:

- Вы мне не поможете?

Тот не ответил. Он продолжил шаркать ногами, глядя в землю и покачиваясь. Доран схватил его за плечо и потянул на себя. Незнакомца развернуло, и его голова словно бы перекатилась с одного плеча на другое. Взору последнего из Девяносто Семи предстало зеленовато-серое изможденное лицо, покрытое сетью сиреневых вен. Взгляд смотрел в сторону, из полуоткрытого рта стекала слюна. Человек мычал и упирался, пытаясь продолжить путь.

- Что с тобой? - Доран встряхнул его за плечи.

Но его собеседник лишь сопел и таращился в пустоту мутными глазами. Доран отстранил его и нагнал другого. Это была женщина. Слипшиеся от грязи волосы закрывали лицо, но в остальном она не отличалась от своего спутника.

- Да что здесь произошло? - спросил Доран.

Он переходил от одного из толпы к другому, пытался с ними заговорить, заглядывал в глаза, ища там искру сознания, но тщетно. Люди не реагировали ни на него, ни на события вокруг.

Несколько раз мимо проехали сметники. Последний из Девяносто Семи постарался слиться с толпой. Это было несложно: в своем рванье, едва бредущий, он не сильно отличался от остальных. Сметники не обратили на него внимания.

На развилке часть людей повернула, отделившись от основного потока. Доран последовал за ними. Вскоре они набрели на деревушку. Грязная дорога, покосившиеся избушки, большинство из которых сгорели или развалились. Дымящиеся огороды, древесные скелеты, кости домашней скотины во дворах. И к каждому дому, даже к тем, от которых кроме печных труб ничего не осталось, с неба тянулись жгуты паутины с застывшими каплями зеленоватой смолы на них.

Попутчики Дорана разбредались по домам. Некоторые из них сворачивали в руины и пристраивались в уголке, так что он мог их видеть с улицы. В каждом доме, мимо которого он проходил, под потолком висел прозрачный бурдюк, наполненный серо-зеленой жижей. Доран проследил, куда тянутся нити паутины, и решил, что бурдюки с ней соединены. Люди собирались вокруг них и по очереди сосали жижу, как телята вымя. Насытившись, они отваливались от бурдюка и замирали в своих углах.

Это было жалкое зрелище. Все встреченные им люди выглядели совершенно безвольными. Они бесцельно шатались, сосали жижу, мычали. Что бы ни произошло в Вейшнории за то время, пока последний из Девяносто Семи был мертв, стало во сто крат хуже чем когда он жил. Все, за что они сражались и погибали - все пошло прахом. Сгорела его страна, растворился его народ, разрушились поселения и погибли друзья.

Доран не чувствовал в себе сил бороться с этим. Он не знал, в чем причина столь пагубного бытия его родины и некому было ему объяснить. Он не знал, с чего начать, и слишком устал, чтобы подумать над этим.

На небе не появились ни солнце, ни луна, но стало заметно темнее. Силуэт Павука почти растворился в вышине. Доран нашел заброшенный дом, в котором никого не было, надрал сена с крыши и постелил в кровати, от которой остался лишь каркас. Он был голоден, и в углу этого дома тоже висел бурдюк, но притрагиваться к нему Доран не собирался, даже если бы умирал от голода. Впрочем, несмотря на урчание в животе, он очень скоро забылся сном, тревожным и полным ночных кошмаров.

Король Пепелища, еще до того, как стал так называться, был безумным и жестоким колдуном, правившим Вейшнорией. Когда случился неурожай, он пировал, звал гостей и устраивал игрища. Когда пришла чума, он запретил говорить о ней и бросал в темницу всех, кто пытался лечить людей помимо его воли.

Подданные короля-колдуна не желали больше мириться с тиранией. Они выбрали лучших среди них, числом девяносто семь человек, и отправили к королю с требованием отречься от престола. Но правитель не стал слушать посланников. Его стражники подкараулили пришедших и убили их ударами копий в спины. Тела же отправили обратно для устрашения.

Но посланники действительно были лучшими из лучших. Они оказались столь чисты и непорочны, а людская вера в них была столь сильна, что души девяносто семи вернулись в тела, и те ступили на землю и повели за собой людей. В белых одеяниях с багровыми полосами от вытекшей из ран крови, они шли по людским поселениям, и народ шел за ними. Люди наносили красные полосы на одежды в подражание своим вожакам, и с тех пор так и называли себя - Красные Полоски.

Было их так много, что правитель и его стражники спрятались в замке и не осмеливались высунуться за его стены. Король-колдун одно за другим насылал проклятья на осаждающих, но вера людей отражала его ворожбу.

В миг величайшего триумфа, когда защита замка дрогнула, и казалось, что стены вот-вот падут, король произнес страшное запрещенное заклинание. Он заключил союз с великим Небесным Павуком. Тот оплел паутиной всю Вейшнорию и послал по нитям своих отвратительных отпрысков. Они спустились и изрыгали на стражников черную слизь, заключая их в непробиваемые панцири, что срастались с плотью, пока солдаты окончательно не теряли разум и человеческое обличье.

Черным морем гвардейцы короля выплеснулись из замка и убивали Красных Повязок везде, где только видели. Они не разбирали ни друзей, ни родных, карая всех по воле безумного правителя. Вид солдат короля был столь отвратителен, будто они вылезли из выгребной ямы, и люди прозвали их сметниками.

Броня гвардейцев была непробиваема, а превратившиеся в лезвия руки косили противников, словно траву. Люди дрогнули и отступили, и рассеялись по городам, скрывшись в своих жилищах. Остались лишь изначальные девяносто семь героев, что сопротивлялись до последнего. Но как бы ни были они сильны, их мощи было недостаточно, чтобы остановить черное воинство. Девяносто семь пали и не восстали вновь, ибо больше никто не верил в них.

Но ничто не проходит бесследно, и Небесный Павук в уплату долга стал вытягивать жизнь из короля-колдуна. Правитель, дабы продлить свое бытие, произнес другое запрещенное заклинание, и Вейшнория сгорела дотла. Вознесшееся пламя король посвятил Павуку, и тот, удовлетворившись столь великим подношением, на время оставил колдуна. Так кровавый тиран стал Королем Пепелища.

Люди, у которых сгорели дома и поля, оставшись без крова и пищи, молили короля-колдуна о милосердии, и тот для каждой семьи спустил по нитям паутины прозрачные бурдюки, наполненные жидкостью. Люди присосались к ним, дабы насытиться, но это оказалось лишь очередным злодейством Короля Пепелища. Вместе с пищей в их тела и умы проник яд, и кто поглотил его слишком много, превратился в рабола - существо без разума, что бездумно трудится на благо короля-колдуна.

Происходящее в Вейшнории было столь ужасно, что правители соседних стран обратили на нее свои взоры и открыли границы для сохранивших разум беглых вейшнорцев, и стали грозить королю-колдуну. Дабы прекратить это, Король Пепелища произнес третье запрещенное заклинание, и накрыл страну черным куполом, сквозь который нельзя было ни пройти, ни что-либо разглядеть. Лишь на самой верхушке купол бледнел, и в полдень сквозь него тускло проглядывало солнце.

Столь много запрещенных заклинаний наложили след на тело короля-колдуна, изменив его до неузнаваемости. Теперь он был похож на огромное насекомое, и лишь искаженное, перевернутое лицо на жучьем панцире напоминало о его прежнем облике.

Сметники носились по стране, выискивая тех, кто сохранил верность Красным Полоскам, и убивали их или бросали в Краты - подземное царство-тюрьму, вырытое раболами. В Кратах люди голодали, истекали кровью, не видели солнечного света и вопили от пыток так, что, приложив ухо к земле в любой области Вейшнории, можно было услышать их крики. Сметники отыскали на полях сражений тела девяносто семи, насадили их на колья и выставили вдоль королевского тракта в назидание остальным.

Здесь, среди сумрака под черным куполом, среди пепла и золы сожженной Вейшнории, среди мычания рабол и подземных стонов, под сетью Небесного Павука и меж патрулей сметников - здесь начинается история Дорана, последнего из девяносто семи, не самого смелого и не самого сильного, но единственного, кто выжил.

Уильям Стокс (правильнее Стоукс, англ. William Stokes; 1 октября 1804, Дублин, — 10 января 1878, Хоут) — ирландский врач, профессор Дублинского университета.

Учился медицине в госпитале Мит в Дублине. Его перу принадлежат несколько важных работ о сердечных и лёгочных заболеваниях, в том числе «Трактат о диагнозе и лечении грудных болезней» (A Treatise on the Diagnosis and Treatment of Diseases of the Chest, 1837), и «Болезни сердца и аорты» (The Diseases of the Heart and Aorta, 1854), а также одно из первых руководств по использованию стетоскопа. Стокс подчёркивал важность клинического осмотра в установлении диагноза и значимость для студентов-медиков клинической практики.

В честь Стокса названо дыхание Чейна-Стокса. Описал болезнь Стокса-Адамса (или синдром Морганьи-Эдемса-Стокса), связанный с аритмией сердца. Известны также два симптома Стокса.

В 1858 году был избран членом Королевской шведской академии наук. В 1874—1876 годах был президентом Ирландской королевской академии.

Джон Чейн (англ. John Cheyne; 3 февраля 1777, Лейт, Шотландия — 31 января 1836, Бакингемшир, Англия, Великобритания) — британский медик, в настоящее время известный благодаря тому, что его именем названо дыхание Чейна-Стокса — симптом, который он описал одним из первых.

Чейн родился и вырос в семье врача, поступил в Эдинбургский университет в 15-летнем возрасте, а в 18 лет получил диплом доктора. Затем он поступил на армейскую службу в качестве военного врача и участвовал в подавлении Ирландского восстания 1798 года. С 1799 года Чейн был ассистентом своего отца, а с 1809 г. самостоятельно практиковал в Дублине. В 1820 г. он занял должность главного медика Британских вооружённых сил в Ирландии. В 1831 г. по состоянию здоровья вышел в отставку.

Среди трудов Чейна — книга «Очерки о детских болезнях» (англ. Essays of Diseases of Children; 1801), исследование «Патология связок и бронхов» (англ. Pathology of the Membrane of the Larynx and Bronchia; 1809) и др.

Сегодня, 5 марта, вот уже на протяжении 68 лет, люди по всему миру отмечают день Чейна-Стокса. С праздником, товарищи!

Я прочел все произведения, относящиеся к Ереси Хоруса, которые смог найти, в официальном порядке. И мне этот порядок не понравился. Одни романы забегают далеко вперед, другие отсылают читателя к далекому прошлому. Рассказы сгруппированы в сборники по общим темам, но не по общим событиям, и вносят еще больше сумятицы.

Истинная вера не знает оправданий.

Чтобы исправить путаницу, warhammer-коммьюнити создало множество таблиц и схем с целью упорядочить произведения. И эти данные мне тоже не понравились. Одни группируют литературу скорее по общим темам, чем по датам, другие содержат слишком много ошибок, третьи заброшены и не обновляются годами.

Истинно мудрый всегда полон опасений.

Поэтому я решил создать собственную таблицу, с регицидом и слаанешитками, по правилам, которые устраивают меня. Теперь, когда я прочел все эти произведения, мне такая информация вряд ли пригодится (маловероятно, что я решусь повторить это путешествие), но, возможно, кто-то из вас окажется заинтересован читать "Ересь Хоруса" по тем же правилам, что и я. Вот они:

1. Произведения идут в хронологическом порядке.

2. Если произведения происходят в один и тот же промежуток времени или время их действия неизвестно, то они группируются по общим темам.

3. Если произведения существенно растянуто во времени ("Первый Еретик", например), то в хронологии оно размещается в соответствии с последними событиями, описанными в нем.

4. Если произведение обрамляется более поздними событиями, но основная его часть описывает более ранние (например, "Леман Русс: Великий Волк"), то учитывается только основная часть, но добавляется примечание, описывающее, какие события спойлерит это произведение.

5. В оставшихся случаях произведения следуют официальному порядку выхода.

Благословен разум слишком малый, чтобы вместить сомнение.

Мой порядок не претендует на ультимативность. Я наверняка где-то допустил ошибки. Где-то возможны различные толкования. Буду рад, если вы укажете на эти расхождения, чтобы я мог внести изменения.

Служи Императору сегодня, ибо завтра ты будешь мёртв.

Кроме того, этот порядок чтения я бы не рекомендовал тем, кто ничего не знает о вселенной Warhammer 40000 или о Ереси Хоруса. Хронологически первые произведения не являются вводными или поясняющими, а сразу бросают в гущу событий, и вы вряд ли поймете, что в них происходит, без предварительной подготовки. Но если вы хотите начать читать Книги по вселенной и вас интересует один из самых грандиозных межавторских циклов в истории литературы, то в качестве введения я бы посоветовал вам начать с 8 редакции книги правил Warhammer 40000. А если не боитесь спойлеров - то добавить к этому артбук "Видения Ереси".

Знание — сила, скрой его.

Мой хронологический порядок чтения (ссылка)

Источники информации:

Таймлайн

Летопись Великого Крестового Похода

Блок-схема

Неси волю Императора как факел, разгоняй им тени.