На дороге, ведущей к Владивостоку вдоль моря, никогда не бывает солнечно. Я говорю «никогда», потому что ни в один из разов, что я здесь был, небо не отливало голубизной. Может, природа не желает, чтобы твердь соперничала с морем, которое здесь безраздельно властвует, в сочности красок.
Промозгло, туманно и сыро, но грех жаловаться. Так, напротив, дышится легче. Слева вода, по правому боку лес; с обеих сторон однообразие, завораживающее, как ни странно, многоликостью: если растительность, то всех мыслимых оттенков зеленого, если волны, то от лазури до серебра. Меня никогда не утомляет эта трасса, сморенная туманом и тонущая в беспрерывном шелесте – крон друг о друга или катящихся на гальку валов.
Это сродни гипнозу – подолгу смотреть на природу. Любая иная картина, будь она тысячу раз живописной, однажды вызовет у меня пресыщение, но не пейзаж.
Путь до объекта выдался непростым; проезжая по грунтовой дороге, чувствуешь задницей каждый камешек, попавший под колесо. Мне, с моей недостаточной массой, выпал едва ли не курс массажа: мало того, что подкидывало на сидении, так и отдавало дребезжанием в спину. Как на отбойном молотке едешь, право слово.
Зато хоть плечи затекшие размялись. И шея, которую на днях продуло…
Тернистый путь, впрочем, лучше вылизанной тропы: в глубинке леса куда выше вероятность найти по-настоящему интересные руины. Больше, чем покинутые людьми: тронутые временем. Одно дело – прогуляться по заброшенному зданию и сделать несколько фотографий, совсем другое – прикоснуться к чему-то совершенно забытому, стертому из памяти настолько, что кажется неизведанным.
Объект, на котором я побывал, был когда-то радиотехнической школой. Обойдемся без подробных исторических вставок, все это множество раз освещалось википедией и подобными ей ресурсами, я же пишу с намерением поделиться чувствами. Расформировали славное заведение в 2002 году; ни зданиям, ни территории до сих пор не могут отыскать применение – на том и завершим познавательную вставку.
Живописный абандон, злачный на интересности, самое главное – атмосферный. Большую роль сыграла погода: пасмурное небо с ярко выраженными, очерченными густой серостью облаками, ненавязчивая морось – та, что слишком мелкая для порчи кадра, но достаточная, чтобы прибить к земле пыль и навязать меланхолию; вкупе с изогнутыми деревьями, почки на ветвях которых еще не налились, и вечной палой листвой, оголившейся под жухлым будылем, картина представляется удивительно осенней.
На территории стоит сторожка, оснащенная сигнализацией, реагирующей на движение; камер, впрочем, нет, а сторож большую часть времени курирует двор. Земля в ведении школы обширная: нет ничего удивительного в том, что охранник, отчалив к самому дальнему корпусу, пропадет на полчаса.
Попал в один из корпусов через разбитое окно. Внутри тихо: глушится даже рокот дождя. Кажется, я впервые понял, что значит «поймать тишину»; ее чувствуешь, ею дышишь, она осязаема кончиками пальцев, густая и матовая, вовсе не звенящая, а скрадывающая любые шаги и возвращающая эхо в самое сердце.
Напоминает готические истории про пансионы с призраками, свободно проходящими сквозь перегородки классов… и причиной тому не только общее настроение. Но о духах речь пойдет позже.
Сумрачно. На разбитый в труху паркет коридоров ложатся квадраты света, пробивающегося сквозь окна в кабинетах. Двери нараспашку, большинство держатся на одной петле, но они есть, не распилены на дрова местными варварами суетливыми гражданами и предприимчивыми дачниками. В фойе и на лестничной клетке абсолютное безмолвие уступает ветру, воющему в щелях.
Шел с чувством трепета на грани благоговения, пальцы, сжимающие телефон, сводило и немилосердно покалывало: и от волнения, и от холода. Какими бы плотными ни были перчатки, а малейший сквозняк – даже заморозков не надо – приводит к тому, что кисти рук покрываются сыпью, теряют всякую чувствительность и лишаются элементарной подвижности. Что уж там, ключ в замке двумя руками поворачивать приходится, а кипяток ощущается не горячее теплой водицы.
На третьем этаже вода выбила на площадке углубление, и на дне лужи образовался толстый зеленоватый слой погани; удары капель о камень затхлый нанос, впрочем, не амортизирует. Как будто огромный зверь пришел полакать, и я, поднимаясь по ступеням, ненадолго замер: вдруг и правда пес какой забрел от непогоды укрыться?
Сперва я не распылялся на кабинеты, сразу взяв курс на крышу. Лестницы захватывают дух: с коваными витыми перилами, мхом на стыке пола и стен, с ячеистыми, напоминающими витражи окнами, что отбрасывают синеватые тени… они панорамные и сделаны из плотного пористого стекла, ребристого, плывущего от редких проблесков солнца, и выглядит это потрясающе. С крыши открывается отличный вид на окрестности, а заросли выглядят так, будто незримый садовник разбил полудикую оранжерею. Вряд ли изначально школа задумывалась с садом под чердачными балками, но пролетающие птицы принесли в перьях коробочки цепкого репея, а дыхание моря заложило в трещины вездесущие споры ковыля. Откуда, впрочем, взялись березы – вопрос на порядок сложнее и требует более глубоких размышлений, производить которые я не хочу. Пускай это останется одной из тайн загадочной школы.
…которая полнится и трагическими историями. Трое матросов этого заведения умерли от истощения и дезинтерии. Летальный исход произошел в стенах не радиотехнической школы, а госпиталя, но тем не менее. Мне трудно представить, как организация с мощным, по тем временам, оснащением, внушительная и выполняющая стратегически важную задачу, могла допустить подобное издевательство над учениками. Это жутко – идти вдоль классов, мимо спален и тренажерных залов и понимать, что по ночам здесь загибались от пустоты в желудке, а днем, вероятно, валились с ног от бессилия.
Особенностью этой заброшки был мох; паразитарная растительность на здании – как витилиго у человека, я считаю. Плесень расцветает на отсыревшей штукатурке самая разнообразная, от махровой светлой, похожей на ягель, до густой фиолетовой, напоминающей налившийся синяк, отдающий чернотой, или маргаритки, насыщенные и пестрые. Причиной тому приятный сумрак и влажность среды: благодатный климат, установленный близостью моря. Зелень буйствует на потолке, пожирает половицы, перекидывается, неспешно и неуклонно, на рассохшиеся парты, пористой структурой вбирающие в себя, подобно губке, капли дождя.
В этом видится торжество самобытного над рукотворным, дикого над обузданным, горделивая властность природы над человеком.
И это по-настоящему околдовывает.
Письма и сочинения, начертанные от руки, надежно скрытые от вездесущего Времени по шкафчикам уцелевших тумб. Я не вчитывался — чужие откровения должны остаться негласными, — но держать в руках эту бумагу, прикоснуться к чужим переживаниям было приятно. В одной из комнат нашел шинель – черную, потому как военно-морская, и с одним рядом застежек, ибо матросская, - рисунок на пуговицах которой забился пылью. Взял одну на память (:
На выходе из корпуса меня встретил охранник, возвращающийся с обхода. Увидел он, к счастью, как я выхожу с территории школы, а не вылезаю из здания тем же черным ходом, каким забрался в оное. Наговорил, что собираю фотоматериал для учебной статьи, прохожу мимо и вообще не ведаю, что проход на объект закрыт.
На этой бесшабашной ноте и завершу свой рассказ.
