В ответ на: http://pikabu.ru/story/zhazhda_zhizni_muzhik_4_dnya_polz_po_...
Перелом.
Сезон 1982 года, как ни странно, для Владислава Дягилева, штатного охотника совхоза «Буркандья», начинался неплохо. «Как ни странно» - это потому, что три предыдущих года на открытие промысла что-нибудь да случалось. В 1979 сломался вездеход, которым забрасывался сам Влад и его ближайший сосед по участку, Лёха Гуканов. Пришлось восемь дней сидеть на фактории у Налимчанских озёр, хлебая брагу вёдрами, ждать, пока привезут необходимые катки и торсионы. После этого их на тех же Налимчанских озёрах прихватил трёхдневный буран, который завалил всё таким снегом, что они пробивались до участков ещё дня четыре. В итоге сезон отодвинулся чуть ли не на месяц, были потеряны золотые деньки начала промысла, и наверстать упущенное так и не удалось. В августе1980 директор госпромхоза вывез Дягилева и ещё трёх промысловиков на рыбалку в устье реки Конаныги, да так и оставил их там – сторожить склад готовой продукции – практически до декабря месяца. Результат тот же самый – заброска по снегу, начало сезона потеряно, охотник еле-еле наскрёб нужное количество соболей сверх плана, чтобы можно было продать их перекупщикам. В 1981 – большой и настырный медведь разорил его основную избу и подгрыз подпорный столб лабаза – восстановление разрушенного хозяйства заняло практически всю оставшуюся зиму, правда, без особого ущерба для соболевания.
Поэтому беспроблемная заброска, неразорённая изба, относительно чистые путики наводили Дягилева на всякие сумрачные мысли. Чувствовалось, что подобная благодать не к добру. Указывало на это решительно всё – и долго не выпадающий снег, и мягкая осень, которая дала возможность заготовить дров, соорудить к базовой избе пристройку-мастерскую, хорошо обставиться капканами, а также построить переходное зимовьё в одном из глухих, и ранее неопромышляемых углов участка.
И когда выпал первый снег, и Слава начал охотиться по первопутку – тоже всё складывалось хорошо! Возле переходной избы ему удалось застрелить одиночную важенку, что дало возможность обеспечить себя мясом на половину промыслового сезона. Мышей – основной пищи пушного зверька - почти не было, и соболь лез в капканы как оглашённый.
Долго так продолжаться не могло, ибо совсем скоро соболь должен был двинуться в какую-то одному ему понятную миграцию на поиски кормных мест. Поэтому Дягилев, следуя железному промысловому принципу «так не доставайся же ты никому»! старался взять как можно больше зверька, пробираясь с капканами в самые труднодоступные урманы.
Он как раз возвращался из одного такого «рейда» в только что построенную «зимушку», как увидал взлетающего среди деревьев глухаря. Дягилев снял с плеча малокалиберную винтовку – ТОЗ-11, прицелился и уже почти выжал спуск, как огромная птица снялась с сучка и перемахнула на полтораста метров в сторону. Не отрывая глаз от птицы, охотник, с мелкашкой наперевес двинулся по рыхлому снегу, начал перелезать валежину, неудачно наступил на сук, тот подломился, и Слава полтел вниз, лицом в сугроб, с застрявшей между стволами деревьев ногой. Раздался резкий треск в голени, жуткая боль, отдающаяся в бедре – и … пришёл ужас.
Со Славой случилось то, что всю историю таёжного промысла составляет главный кошмар охотника – перелом ноги на тропе в самой середине зимы. До ближайшего жилья – сто восемьдесят километров, до соседа с рацией – около восьмидесяти, базовая изба – в тридцати, а переходное зимовье с минимальным запасом дров и продуктов – в трёх.
Содрогаясь, Слава снял валенок и осмотрел повреждённую ногу. Она синела и распухала, впрочем, видимых повреждений не наблюдалось. Стало быть, закрытый перелом…
Было холодно. В принципе, не столь холодно, как может быть в это время в венрховьях Колымы, но, по ощущениям Дягилева, температура явно вертелась возле минус тридцати градусов по Цельсию. Нога наливалась жаркой болью, почти физически красного цвета и холода не чувствовала.
Надо было что-то делать. Причём – совсем срочно.
Владислав дотянулся до ближайшей тонкой лиственницы, срезал её ножом. Снова опустил штанину, одел валенок, приложил с обеих сторон голени по палке. Подумал-подумал, и вырезал ещё две палки из другого деревца неподалёку. Примотал палки верёвками к ноге, так, чтобы они обхватили голень снаружи, как опалубкой. Получилась простейшая шина, причём устроена она была так, чтобы Владислав мог при движении опираться не на ступню, а на торчащие ниже уровня ступни палки.
Теперь надо было дойти до путика и встать на лыжи. Пятьдесят метров до брошенных лыж Дягилев шёл около получаса.
- Иногда просто не помню каких-то шагов. Боль целиком захлёстывала, аж глаза не видят. Шаг сделаю – стою. Шаг сделаю – стою. Потом понимаю – нехрен стоять-то, замёрзну. Дошёл кое-как до лыж и поняги. Думаю – как же на лыжи-то встать, Господи? Посмотрел вокруг, нашёл две сухие листвянки, поставил их под мышки как костыли – и крохотными такими шажочками двинулся вперёд. Не шёл, а вообще – еле полз. До избушки добрался уже затемно. Две вещи меня выручили: я, когда эту зимушку строил, лабаз ещё не доделал, потому все продукты в избе лежали. И дрова я приготовил заранее, вместе с растопкой, сложил у печки. Если б не это, я бы в первую ночь замёрз. Развёл я огонь, вскипятил чай, и снова к ноге. И страшно мне на неё смотреть – и что-то делать надо. Иначе кранты, это я совершенно однозначно понимаю.
Я спросил Славу, не проще ли было просто ползти по лыжне к избушке. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего.
- Да ты что? Ползти по снегу в минус тридцать – это промокнуть, выбиться из сил и замёрзнуть насмерть. За полкилометра бы замёрз. Совершенно точно. А так – медленно-медленно, мучительно – но дошёл.
В распоряжении Владислава были лыжи. Пара самодельных, изготовленных из древовидной древесины лыж-голиц. Владислав не успел подклеить их мехом с ног северного оленя – камусом, положившись на то, что сделает это чуть позднее. Сейчас он поздравил себя с этой непредусмотрительностью.
Дело в том, что Дягилев придумал себе очень сложную шину. И одной из лыж в этой конструкции принадлежало весьма важное место. Сперва он приложил вокруг голени по кругу шесть хорошо оструганных лиственничных палочек диаметров в четыре-пять сантиметров. Стянул их бечёвкой, так, чтобы они не сильно сжимали ногу, но при этом – не давали ей шевелиться. После чего обрезал лыжину, изготовив из неё две дощечки сантиметров по 60-70, и заключил свою ногу – уже в шине – в такую же примитивную опалубку из досок. Конструкция получилась громоздкая, и ей ещё предстояло доказать свою эффективность.
Решение пожертвовать лыжей далось Владиславу очень и очень нелегко (вообще, для большинства таёжников решение пожертвовать лыжей выглядит таким же святотатством, как для мусульманина – плюнуть в Коран), но он резонно решил, что если удастся сохранить себе ногу, то лыжи он себе точно выстроит, а если нет – то, скорее всего, ему не понадобятся ни лыжи, ни что-либо ещё в этой жизни.
С этой конструкцией Владислав возился до раннего утра, и, наконец просто вырубился на кровати, закрывшись полушубком. Проснулся он уже глубоко за полдень, когда солнце глянуло в низкое окно, прорубленное в полбревна и затянутое несколькими слоями полиэтилена. В избе было прохладно, но не холодно. Нога болела, при этом пульсировала.
Надо было думать.
Во-первых, Дягилев решил уложить в избу максимальное количество дров, какое он только сможет вытащить с улицы. Здесь ему немного пофартило в том, что при постройке зимовья он максимальное количество чурок изрубил в поленья. Дело в том, что колоть дрова в его нынешнем состоянии было просто невозможно.
- Нога, если её не требушить лишнего – всё равно ж заживать будет, так? – рассуждал Владислав. – То есть, через неделю, когда я дрова уже основательно пожгу, она уже будет поздоровее, чем сейчас. Поэтому надо просто бороться за каждый день покоя. Слава Богу, у меня мяса было в избытке – олений задок, ребровина, шея… Муки килограммов пять, рис, вермишель, банок каких-то десяток – «Завтрак туриста», что ли.
Тем не менее, втаскивая в избу нарубленные дрова, Слава оценивал перспективы задержаться здесь надолго – практически до весны. Окинул взглядом неподалёку стоящие сушины, которые надлежало свалить на дрова, подумал, куда можно было бы ненадолго выползать на охоту – при этом зажмурил глаза от боли – так ответила ему повреждённая нога, перебрал в голове весь возможный инструмент…
Занесённые в избу дрова заняли почти половину зимовья. Надо сказать, что это не очень печалило Дягилева – «меньший объём надо согревать».
Топил печь он с большой осторожностью. По-настоящему он прокаливал её только два раза в сутки – когда грел себе чай и варил пищу. Всё остальное время он предпочитал утепляться одеждой. Ну и спать.
Нога очень болела. Постоянная пульсирующая боль выматывала. Нога, казалось, раскалялась докрасна, и этот жар проникал по всему телу Владислава. Поэтому сон получался не сон, а какое-то очень тяжкое болезненное забытье. Под потолком избы хранилась какая-то потрёпанная аптечка, которая досталась Дягилеву в наследство от его предшественника, Витьки Бубера, который и обустраивал этот участок в начале семидесятых. Дягилев как-то открыл коробку и тут же поморщился от острого запаса полуразложившейся химии… Тем не менее, ещё через день, когда стало очевидно, что начинается жар, Владислав решил разобраться с аптечкой повнимательнее. При тщательном рассмотрении в ней обнаружились: две упаковки аспирина, две – анальгина, бесалол, стрептоцид, коробочка тетрациклина, два пузырька йода, индивидуальный перевязочный пакет, два стерильных пакета и горчичники. Владислав посозерцал этот набор с некоторым недоумением, а затем решил «по здоровью химическим ударом» - как он сам это позднее называл – проглотил с горячим чаем четыре таблетки тетрациклина и добавил две – аспирина. После чего снова заснул на полдня.
На следующее утро его трясло, как от озноба, страшно болела голова. Странное дело – чувствовалось общее улучшение состояния. Нога вроде чуть-чуть стала остывать. Вечером Дягилев повторил приём таблеточного коктейля и снова забылся. Ночью снились кошмары, изба заплывала льдом, вмораживая его в наледь.
Проснулся совершенно ослабевшим, но общая температура снизилась до вполне приемлемого уровня. Нога оставалась горячей, но это почему-то уже не тревожило. Шёл пятый день его заключения в избушке. Почему-то захотелось снять шину и посмотреть что под ней. Разум говорил, что лучше не надо, нездоровое любопытство подбадривало – давай!
Разум победил. Тем более, что пульсирующая боль прошла, осталась только ноющая. С ней можно было жить. По крайней мере, так казалось. На относительно свежую голову Владислав поглядел на гору дров, уложенную в избе – она ощутимо уменьшилась, но если подходить к ней экономно, то её должно было хватить ещё дней на пять- семь. Он затопил печь – что-то подсказывало, что режим экономии горючего можно немного смягчить. Поел дежурного блюда – мясного бульона с вермишелью. Захотелось чего-то ещё. Это порадовало – появился аппетит.
После еды Дягилев достал точильный брусок и трёхгранный напильник. В его распоряжении было всего два инструмента для добывания дров – топор и пила-ножовка, и Владислав решил привести обоих в предельно эффективное состояние. После того, как половина зубцов на пиле приобрела бритвенную остроту, охотник почувствовал усталость. Таблеток (а точнее – тетрациклина) осталось всего на один заход, но откуда-то Дягилев знал, что лекарства пьют «сериями» (слово «курс» было ему неведомо), и потому, давясь, проглотил положенную горсть «каликов».
На следующее утро нога приобрела такую же температуру, что и весь остальной организм. Кружилась голова, во всём теле чувствовалась слабость, но это была та слабость, которая означает начало выздоровления. Человек боролся с болезнью и – победил.
На седьмой день после происшествия Дягилев первый раз вышел на улицу не по нужде, а просто так – присел на пень для колки дров и принялся рассматривать лежащий перед избой кусок тайги.
Снег ещё не до конца присел на ветви лиственниц, но мороз уже уложил ветви кедрового стланика вплотную к земле. Прямо от приизбяной площадки начиналась долина реки Редколесной. По Редколесной шёл основной путик Владислава, и в двадцати пяти километрах ниже отсюда стояла его основная база. Но пока эти двадцать пять километров были для него не ближе чем другая сторона Луны. Сразу за рекой начинались отроги хребта Билибина, летом сплошь покрытые тем же вездесущим стлаником, а сейчас зализанные белым муссом снежного покрова. Иногда с хребта налетал слабый ветерок и шуршал в чёрных лиственничных ветвях в отверстии дымовой трубы. Откуда-то сверху, перепархивая с ветки на ветку прилетела кедровка. Крэкнула несколько раз, оглядела Дягилева круглым чёрным глазом, крэкнула снова и упорхала вниз по реке. Дягилев примерился в неё из малокалиберной винтовки, но кедровка должна была упасть в двадцати пяти метрах от избушки, а это расстояние он пока ещё считал для себя непреодолимым. По крайней мере, не стоило рисковать для того чтобы достать меньше ста граммов птичьего мяса.
Что-то подумалось – сегодня – двадцать первое декабря, «солнцеворот», через десять дней – Новый год.
- Меня как стукнуло – буду я его здесь встречать, в полном одиночестве. Даже не на базе, где у меня и радио есть. А вот так – в тишине, у печки, хлебая бульон. И ещё подумалось – как раз к Новому году у меня и дрова нарубленные кончатся…
Ещё дня через три Дягилев сделал за дровами первую вылазку. Приладил себе под мышку что-то вроде костыля, и подковылял к одной из облюбованных сухостоин. Хорошо наточенная и разведённая ножовка резала лиственницу как нож масло. Владислав откромсал от упавшего ствола четыре кругляка, примерно такого размера, чтобы влезали в топку печки, оставшуюся часть подтащил к избе и положил на «дровяной пень». Нога снова разболелась, и Дягилев дня на два сделал перерыв в своей активной деятельности.
В эти два дня выпал небольшой снег. И Владислав увидал, как вдоль опушки, буквально в десяти метрах от зимовья, словно горсткой пальцев, прочертился след соболя…
- С одной стороны – ничего удивительного. Живу я тише воды, ниже травы, выхожу только по крайней надобности, два раза в день. Опять же, начало зимы, молодые собольки себе места подыскивают, кочуют по тайге, откуда им знать, что человека беречься надо? В общем, поставил я капкан под след. Честно, от нечего делать поставил. Отхряпал ещё три чурбака от лесины – уже потолще, их колоть надо было. Попробовал колоть. Да, больно, в ноге отдаётся, но терпеть можно.
На следующее утро Дягилев протоптал тропинку ко второй сушине. Собственно, так он и решил осваивать окрестности – выбрать точку на местности, не более, чем в ста метрах, мелкими шагами протоптать к ней тропу, и на следующий день, когда снег схватиться – рубить дрова. Или ещё что делать… Что ещё делать было Дягилеву пока не совсем понятно, но тем не менее – безделье томило его очень сильно. В конце концов, ему было всего двадцать восемь лет.
К Новому году Владислав передвигался по избе и в её ближайших окрестностях довольно уверенно – конечно, в шине, и с костылём, но тем не менее – и дрова рубил, и валил небольшие лесины. С целью экономии сил продолжал поддерживать в бритвенном состоянии как топор так и ножовку.
- Только тогда и понял, как удобно всю снасть острой держать. Так, обычно, внимания на это не обращаешь – затупилась ножва – и пёс ней, сила дурная, палку всё равно перегрызёшь. А сейчас я каждую каплю этой силы берёг, и уж на морозе её точно не тратил. Каждый вечер на нары сажусь, керосиновую лампу зажгу, и напильничком по зубьям – вжик-вжик, вжик-вжик…
Кроме того, Дягилев начал валить на дрова сырые лиственницы – те, до которых смог дотоптаться. Гора дров в избе росла, и вылазки из избушки становились всё продолжительнее и продолжительнее.
Наступила новогодняя ночь. Сам момент перемены дат Дягилев, по своему честному заявлению, проспал. Но наутро тайга приготовила ему подарок – в капкан, поставленный буквально возле порога избушки, попался соболь!
- Это было для меня как сигнал – кончай бездельничать! Буквально за три дня я протоптал около километра путиков и поставил ещё три капкана. И надо же – через три дня поймал ещё двоих соболей!
Ничего в этом удивительного не было – Дягилев совершенно случайно поймал то, что принято было называть «ходом» зверя. Надо сказать, что он моментально понял, с чем имеет дело, и перекрыл ловушками всю долину реки – от борта до борта. Этот шаг принёс ему до середины месяца ещё восемь зверьков!
К 15 января Дягилев решил, что пора снять шину. Нога выглядела совершенно как обычно, только при надавливании сильно болела и на кости прощупывался какой-то нарост. Тем не менее, на лыжи охотник вставать опасался. Хотя неподалёку от избы нашёл подходящую сухую чозению, свалил её и изготовил новую лыжу взамен порезанной для изготовления шины. Выручало его, конечно, и то обстоятельство, что по-настоящему глубокий снег так и не выпал.
Поэтому он пробил ещё несколько дополнительных пеших путиков и очень вдумчиво расставил оставшиеся капканы.
Удача продолжала сопутствовать охотнику. Вдумчиво, потихоньку, он на очень небольшом участке (а в период выздоровления ему вряд ли удалось охватить территорию площадью больше трёх квадратных километров) сумел взять полтора годичных плана по пушнине.
Безусловно, с одной стороны ему повезло. Фарт, охотничью удачу, ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов. Однако, лёжа на нарах долгими зимними вечерами, и слушая треск растопленной печки, Владислав анализировал свою нынешнюю охоту и понимал – в этом сезоне он победил «не числом, а уменьем».
Дело в том, что в Колымском регионе у охотников-промысловиков было принято облавливать обширные районы с большим количеством капканов. Грубо говоря – человек проходил десятки километров, разбрасывая на пути сотни ловушек, девяносто пять процентов которых никогда ничего не ловили. То есть, зверя «брали» по методу больших чисел. А вот когда Дягилев в результате травмы был вынужден ограничить район своего промысла непосредственно окрестностями зимовья, то одновременно ему пришлось разгадывать ребусы, которые ему задавали близлежащие оседлые звери, а также решать, какими тропами будут двигаться проходные соболя именно на этом крохотном куске земной поверхности. То есть – приходилось вести промысел не по площадям, а исходя из знания повадок зверя. И этот экзамен, так же как и экзамен на выживание, Дягилев сдал «на отлично».
В конце января Владислав потихоньку, хромая, выбрался на базу, а потом – вышел на зимник, где в балке-переходнушке его уже ожидал Лёха Гуканов. Дягилев похвастался удачным сезоном, а затем, ни к селу ни к городу, заявил, что в начале промысла сломал ногу. Лёха поглядел внимательно на самого Дягилева, на его узел с пушниной, затем снова на Дягилева – и поднял его на смех. Не помогло ничего – даже прощупывание дягилевской голени, на которой продолжала «читаться» костная мозоль. Гуканов клялся и божился, что ни один охотник не сможет выполнить плана, если посреди сезона сломает ногу и будет лелеять её в избушке.
Обозлённый Дягилев предложил поспорить на ящик водки, и по приезду в посёлок добровольно пошёл на обследование.
Когда результаты рентгена были обнародованы, все вышедшие из тайги промышленники пили неделю за здоровье и изворотливость своего коллеги…
(с)
НЕ мое. Автор - Михаил Арсеньевич Кречмар.
http://kiowa-mike.livejournal.com/
