joebwan

С самого раннего своего детства Фёдор ненавидел собственный нос. Но ненависть эта зиждилась не на форме или размере его носа, как часто происходит с другими людьми, невзлюбившими эту часть своего лица. Нос Фёдора, хоть и был несколько великоват, досаждал ему другим своим качеством; он, нос, будто был чужим. Нет, конечно, нос не был пересажен ему от другого человека, что могло бы многое объяснить, коль было бы так в действительности. Отнюдь, именно этот самый нос всегда был на лице Фёдора, вырос на нём, и подменить его незаметно не представлялось Фёдору возможным. То есть это был собственный его, родной нос, вот только жил он на лице Фёдора как бы отдельно, сам по себе. И ладно бы, если бы он и вовсе не подавал никаких признаков своего присутствия на лице, оставаясь как можно менее заметным. Так нет же, наоборот, нос всячески досаждал своему хозяину своим присутствием, беспокоил, мешал ему жить. Да и был ли Фёдор ему хозяином, находилось под большим вопросом. Скорее уж — носителем. Как носит иной человек в своей утробе паразита глиста, так носил Фёдор на своём лице нос.

Непрестанно, не прекращая ни на минуту, ни днём, ни ночью, нос давал знать о себе, напоминал о своём существовании, беспокоил и теребил, привлекая к себе внимание. Его вечно щекотало и оголтело свербило. Он судорожно подёргивался и ритмично пульсировал. Нос то краснел, горя огнём, то покалывал морозными иголочками. Крылья носа сами собой раздувались, и нос водило из стороны в сторону. Он то жутко потел, то яростно зудел. Из него то текла слизь, то вдруг он весь пересыхал внутри или начинал кровоточить. Иногда нос болел или немел. Порой он жалостливо ныл и угрожающе саднил. Периодически трещал и похрустывал хрящами. Нос мешал Фёдору жить. Одним лишь существованием он довлел над Фёдором, как будто хотел показать кто на самом деле главный в этом теле. Так было всегда.

Когда Федя был ребёнком, он часто жаловался матери на свой нос, а та водила его к докторам. Доктора лишь разводили руками — нос как нос, хоть и не по возрасту крупен, но осмотр и анализы никаких патологий не выявляли. «Простите, мамаша, а может быть ваш сынок просто не хочет ходить в школу?». Став старше, Фёдор сам обращался к светилам медицины, надеясь на новые технологии диагностирования заболеваний. «Увы, никаких отклонений. А давайте-ка попробуем ещё и вот это...» — современная медицина позволяет нынешним докторам ещё более эффективно обдирать пациентов. Осознав это и приняв всю тщетность своих усилий, Фёдор смирился с участью и совсем перестал обращаться к врачам. Так и жил — терпел.

Мелькали года. Фёдор смирился, научился не злиться на нос, а тот со временем стал не так уж сильно докучать своему носителю, наверное, успокоился с годами. К слову, нос окреп; он стал мясистее, раздался вширь, налился сизым цветом. Солидный получился нос, внушающий уважение и робость. И вот тогда-то впервые и стал замечать Фёдор некоторые закономерности в поведении носа. Теперь нос, как будто, не просто так давал о себе знать, а действовал по какой-то не выявленной, еле заметной системе. Фёдору иногда казалось, что эта некая система служит одной цели — предупреждать и извещать. Боясь признаться самому себе, что сходит с ума, он стал наблюдать за носом, исподволь следя за ним. Будучи человеком образованным и практичным, Фёдор скоро сообразил, что данных для анализа слишком много, и тогда он стал их записывать. Для удобства он завёл блокнот, из которого ежедневно переносил свои наблюдения в домашний компьютер, систематизируя их и упорядочивая в таблицы. Поначалу это было похоже на хобби, но через несколько недель, внимательно изучив таблицы, Фёдор сообразил, что нос действительно подаёт ему сигналы. И его захлестнуло.

Самым первым сигналом, который распознал Фёдор, был сигнал о лжи. Об вранье всегда сообщала правая ноздря носа; с внутренней её стороны уверенно ощущалось специфическое, легко узнаваемое шевеление, как будто кто-то крохотный завязывал узлами и рвал волоски, растущие там. Поймать лгуна на лжи очень просто, когда уверен, что тот врёт, и Фёдор несколько раз подряд успешно осадил озадаченных лжецов. Те только диву давались быстрому разоблачению.

Сообразив, что нос ему не враг, а союзник и добрый советчик, Фёдор стал быстро учиться распознавать и запоминать поступаемые от носа сигналы. Теперь ему достаточно было подойти к человеку на расстояние вытянутой руки, как нос немедленно выдавал ему информацию: даже умело скрывающий свои чувства человек был перед Фёдором как на ладони. Если тот злился — нос подавал знак похрустыванием перегородки. Когда завидовал — у Фёдора чесалась переносица. Вообще, все негативные человеческие качества нос выражал резкими неприятными способами, а о добрых делах и намерениях извещал более кротко и нежно.

Искреннюю человеческую щедрость Фёдор чувствовал как поглаживание кончика носа. Радость от содеянного добра ощущал потеплением кожи на крыльях носа. От жадности нос морозило изнутри, а от лести у него нестерпимо свербило в самой носоглотке. Теперь, благодаря чутью своего всезнающего носа, он знал как "выглядят" лицемерие и презрение, грубость и уныние, разгильдяйство и эгоизм, заносчивость и мстительность. И в то же время безошибочно определял отзывчивость и трудолюбие, усердие и ответственность, бескорыстие и искренность, обаяние и нежность.

Но сигналов было слишком много, а Фёдор пока научился распознавать лишь некоторую, самую малую их часть. Впрочем, он делал твёрдые успехи в освоении "языка" своего носа и умело использовал своё умение. Повышенное чутьё своё использовал к месту, не злоупотребляя и не бахвалясь им. Бывало, люди его спрашивали, как он умудрился распознать ту или иную грядущую неприятность, на что Фёдор отшучивался, мол, почуял носом, что было искренней правдой.

Так благодаря носу Фёдор продвинулся по службе, опередив на карьерной лестнице весьма достойных кандидатов. Те завидовали его успехам, а Фёдор чуял их зависть и лишь посмеивался про себя, когда слышал, как его обзывают носатым. Он не обижался. «Ну, большой нос, и что? Я один такой что ли?», — размышлял он, разглядывая своё лицо в зеркале. А нос тем временем рос.

Так прошло несколько лет. Фёдор научился определять, когда люди испытывают пусть и совсем лёгкое недомогание — тогда его нос тянет вниз, и тем сильнее, чем больнее их хворь. С помощью носа же, не глядя, он с точностью до месяца мог определить возраст человека или животного — нос просто проецирует ему числа прямо в мысли. Принюхавшись, Фёдор точно скажет, сколько километров до любого названного города. Знает, как приготовить любое блюдо из самых невероятных продуктов, или уверенно сообщит из каких металлов состоит сплав. Носом он может настроиться на прослушивание радиоэфира или просмотр телевизионной передачи. Если спросят, Фёдор с готовностью подсказывает, какого именно пола ждать ребёнка будущей роженице. Мельком понюхав книгу, узнает, о чём в ней повествуется. Может определить группу крови и процент содержания в ней алкоголя.

Шаг за шагом, постепенно, нос помог Фёдору стать весьма преуспевающим предпринимателем и известной личностью. И хотя теперь он был богат, и даже раздумывал над осуществлением политической карьеры, счастливым себя не чувствовал. Да, с носом своим ладил как с лучшим другом, а нет-нет да сокрушался в тайне из-за того, что тот разросся до неприличия. Теперь дети, встретив его на улице, заливались слёзами ужаса. Да и взрослые вздрагивали, увидев его впервые.

«С таким-то шнобелем мне депутатом не стать. Не пройду, останусь с носом», — раздумывая, Фёдор часто рассматривал себя на старых фотографиях, — «Значит ли всё это, что нос растёт не просто так, а как раз потому, что я прибегаю к его услугам?»

С некоторых пор Фёдор стал измерять нос строительной рулеткой, занося показания в старый блокнот. Однажды вечером, когда он старательно вписывал в столбцы размах ноздрей, собираясь произвести расчет прогрессии роста носа по горизонтали, как вдруг почувствовал трепещущий запах сгоревшей серы. «Уныние, хандра, депрессия», — молниеносно констатировал он, и задумался. Через минуту размышлений Фёдор принюхался, определяя расположение и часы работы клиники пластической хирургии. И без расчётов ему было всё ясно — с такими темпами роста ровно через месяц нос станет больше головы. «Отрежу тебя! Будь ты проклят!», — вскочив, он решительно обратился к носу мысленно. Запах серы пропал, сменившись чувством переполненной кровью носоглотки и вкусом крови во рту.

Прошла неделя. Фёдор лежал в одиночной палате класса люкс. Его лицо было туго перебинтовано, несмотря на что, он мог смотреть телевизор с большим успехом, чем тогда, когда обзор ему заслонял его грандиозный нос. Тихо скрипнув на петлях, дверь палаты отворилась, впуская человека в белом халате.

— Здравствуйте, Фёдор Фёдорович. Как вы себя сегодня чувствуете?

— Спасибо, доктор, — гундосо отвечал ему Фёдор, — замечательно. Главное, что я его наконец-то абсолютно не чувствую. Если бы вы знали, как я устал от его присутствия.

— Да-да, я понимаю, — врач равнодушно делал пометки в журнале, — вы не передумаете потом? Обоняние вернуть может оказаться слишком сложным.

— Я так решил. Как бы там ни было.

— Ну, поправляйтесь, — врач покинул палату, оставив пациента в одиночестве.

Фёдор лежал в постели, прислушиваясь к своим ощущениям. Думал о будущем. Как теперь он будет жить без своего друга? Не слишком ли жестоко он с ним обошёлся? И что было бы, не решись он на эту пластическую операцию? Был ли у кого-нибудь такой же вещий нос? Ответов на эти свои вопросы он не знал, и это было ему непривычно и даже странно. «Так вот что такое безмолвие» – Фёдор наслаждался этим ощущением; ощущением отсутствия ощущений. Теперь он был счастлив.

Григорий — художник. Рисует и для души, и для дела. Хорошо рисует. Он работает преподавателем в детской художественной школе и занимается репетиторством.

По выходным, когда общественный транспорт не забит под завязку, как бывает в будние дни, Григорий садится в первый попавшийся автобус, находит в салоне укромный уголок и приступает к рисованию. Рисует людей. Выберет какого-нибудь сидящего неподалёку пассажира и портретирует его.

Григорий старается не привлекать к себе внимание. Работает он всегда только авторучкой, а цвет чернил предпочитает чёрный. На нелинованных блокнотных листах он умело изображает лица пассажиров, тратя на каждый портрет не более десяти минут — метко подмечает и выделяет основные черты.

Нарисовав портрет, Григорий показывает его удивлённому человеку и называет цену своей работы. Покупают у него, конечно, не все рисунки. Кто-то просто мрачно буркает и отворачивается от художника, кто-то расцветает в улыбке и достаёт кошелёк. По-разному бывает.

Когда рисунок отказываются покупать, Григорий удаляется, что-то пишет на оборотной стороне и прячет листок в папку. Если же его творение соглашаются купить, он его подписывает на обороте своим телефонным номером и именем. «А вдруг ваши друзья тоже такой захотят» – он вежливо улыбается и благодарит, после чего отходит в сторону.

Сегодня Григорию не везло: он убрал в свою папку вот уже семь невостребованных портретов подряд. «Люди сегодня все как на подбор хмуры и неприветливы» – думал Григорий, размышляя, не покинуть ли ему салон этого автобуса на следующей же остановке. Людей в салоне было немного и у всех них были лица под стать погоде за окном. Моросило. Выходить из сухого салона на слякотные тротуары Григорию не хотелось.

А на следующей остановке в салон зашла пожилая женщина. Это была сухонькая опрятно одетая старушка. Она села на сиденье в нескольких метрах от Григория, и он принялся украдкой оценивающе рассматривать её: «Ну, не купит, и ладно. Какой, однако, интересный профиль» – он приступил к рисованию. Автобус, кряхтя и покачиваясь на неровностях улиц, неспешно пересекал городские кварталы.

Ежесекундно быстро и внимательно поглядывая на женщину, Григорий умело изображал на листе линии её старческого лица. Бабушка не обращала никакого внимания на художника — слегка повернув голову к окну, она как будто любовалась мокрыми грязными улицами. Кое-где на обочинах ещё не успел сойти снег. Была весна.

«А вот эту морщину я, пожалуй, не стану выражать» — управляемая рукой профессионального художника, авторучка быстро передвигалась по листу, оставляя на бумаге следы, постепенно преображаемые в портрет немолодой, но всё ещё красивой женщины: «Не слишком достоверно, но пусть ей понравится». С того места где стоял Григорий лицо женщины было видно только в профиль — он так и изображал её. Старомодная шляпка, прикрывающая туго стянутые на затылке седые волосы. Руки с проступающими из-под сухой кожи синими венами. Прямой тонкий нос, острый подбородок. Длинная, ещё прямая шея. Полуприкрытые задумчивые глаза, окружённые множеством тонких длинных морщин. «Не удивлюсь, если узнаю, что в молодости ей говорили что она похожа на Нефертити». Портрет был готов.

Григорий убрал авторучку в карман и направился к женщине. Присев на сиденье рядом с ней он протянул ей рисунок:

— Это вам.

Она обернулась не сразу. Наверное, то её мысли не желали отпускать от себя, в реальную жизнь. Так и сидела, глядя в окно, будто не слышала обращённые к ней слова художника.

— Посмотрите, пожалуйста, — чуть громче сказал Григорий, касаясь листом руки старушки.

Женщина отвела глаза от окна, опустила взгляд на рисунок. Улыбнулась уголками губ, рассматривая свой портрет.

— Откуда у вас это? — она удивлённо рассматривала Григория выцветшими глазами.

— Это выпало у вас из сумки, когда вы входили в автобус, — удивляясь своим словам, соврал Григорий, «Что это со мной?» — пронеслась в его голове озадачивающая мысль.

— Спасибо, молодой человек. Я давно потеряла этот рисунок. Его давным-давно нарисовал мой покойный супруг. Я уж решила, что никогда не найду этот портрет... — она поглаживала чернильные штрихи, подслеповато щурилась на рисунок. Вздохнула, полезла в сумку, вынула белый платок, — я вам так благодарна!

Григорий не стал переубеждать, да и не хотелось ему. Ему сделалось очень хорошо на душе, оттого что вот так неожиданно он сделал доброе дело, осчастливил незнакомого человека. «Ну нет, не такой уж это и невезучий день». Он улыбался. И вдруг спросил:

— А о чём вы думали, глядя в окно?

Женщина помолчала. Зачем-то провела платком по сухой щеке. Аккуратно убрала рисунок в сумочку, не сгибая его.

— Я думала о том, что можно прожить долгую жизнь и лишь в самом её конце постичь самые простые вещи. Когда я была совсем юной, моя бабушка однажды мне высказала мысль, показавшуюся тогда очень странной и даже дикой. Я только теперь её поняла.

Она замолчала. Григорий ждал продолжения, поглядывая на старушку. Она, как и до начала разговора, смотрела на движущийся за окном грязный хмурый город. Смотрела и молчала, будто совсем забыла о собеседнике.

— А какая это была мысль? — не вытерпел он, сам удивляясь, почему не встал сейчас же, почему не вышел из салона, а сидит рядом с этой доброй, но странной старушкой и с интересом задаёт ей вопросы, — что сказала вам ваша бабушка?

— Перед моей свадьбой это было. Спроси сама себя, и жениха спроси, когда вы хотите умереть, раньше или позже друг друга? Вот её слова. Поругались мы с ней тогда из-за этих слов. Не понимала я, не слушала. Любила я всю жизнь его одного. Не пережить. Для счастья в один с любимыми день умирать нужно, вот правильный ответ.

Григорий поднялся с сиденья, прошёл к дверям. Дождался остановки. Вышел из автобуса.

«Пожалуй, на сегодня хватит. Пора домой, к жене» — он улыбнулся, вспомнив о супруге.

В небольшом кабинетике, едва вмещавшем пару письменных столов, вели неспешную канцелярскую работу два молодых человека. Негромко клацали кнопки клавиатур и калькуляторов, изредка жужжал принтер, шуршали и шелестели бумажные листы. Тикали закреплённые на стене механические "ходики", ненавязчиво извещающие о скором приближении обеденного перерыва. Один из парней оторвался от работы, бросил взгляд на часы и поднялся из-за стола. Он подошёл к окну, взял стоящий на подоконнике электрический чайник и направился к выходу из кабинета. Когда за ним закрылась дверь, на столе его коллеги металлическим дребезгом зазвонил телефон, беспощадным сухим треском разорвав кабинетную тишину. Служащий снял с аппарата трубку и приложил её к уху, не переставая стучать по клавиатуре свободной рукой.

— Архив. Васильев у аппарата, — он послушал голос в трубке, кивнул, как будто собеседник мог его видеть, — да, Василий Терентьевич, распечатаю и отнесу. Хорошо. Нет, ещё не обедали. Да.

Последнее слово он выговорил с некоторой натугой, после короткой, едва заметной паузы, проговорив его явно нехотя. Повесив трубку, Васильев уставился в монитор отрешённым взглядом, собирая воедино прерванные и разбросанные телефонным звонком мысли. Открылась на скрипучих петлях дверь и в кабинет вошёл отлучавшийся коллега.

— Кулер пуст, мне воды не хватило. Пришлось из-под крана набирать, — он установил чайник и нажал кнопку нагрева.

— Только что Пыреев звонил. Сказал, скоро зайдёт.

— Вот же мудак. Если бы ты только знал, Степан, как он меня утомляет своей пустой болтовнёй. Вот ты умный чувак, скажи, как послать начальника, чтоб он исчез, но при этом не обиделся?

— Ох, Колька, сдаётся мне, неспроста Васька к нам ходит. Обрати внимание; как у нас с тобой время обедать, так и он тут как тут. Ты ничего здесь подозрительного или странного не усматриваешь?

— Да что тут странного? Он обычное трепло мужского рода. Язык без костей, — Николай пожал плечами.

— Не всё так просто, хоть и признаю что болтун он незаурядный. Мне бабка рассказывала, что будто в старые времена жили такие люди, которые умели глазами всю пользу из еды высасывать. Сядет вот такой возле тебя и смотрит, как ты ешь. Он вроде ничего плохого не делает, это якобы так нечаянно совпало, что ему с тобой поговорить нужно и случайно у него получается к тебе в тарелку заглядывать. Сидит рядом или стоит, не важно, языком чешет, отвлекая тебя от еды, а сам из неё всю силу вытягивает. И ладно бы, если бы пища оттого просто становилась пресной и бесполезной, так нет же — хуже нет отравы, чем вот так с упырём с одной тарелки голод утолять. Глаз его на неё невидимый ложится, как гноящаяся язва. Сглазом называется. Ты ешь и думаешь, что любимой лапшой лакомишься — а упырь в то же самое время насыщается одновременно с тобой. Но ему впрок идёт, а тебе во вред. Вот так. Хочешь верь, хочешь нет, а только я от таких людей всегда стараюсь свои харчи прятать, и тебе советую.

— Да сказки это всё. Тебе бабка байку пересказала, а ты и уши развесил! — негромко рассмеялся его напарник, — так не бывает.

— Бывает, Коля. Ты что, ещё не понял, почему он сам на работе никогда ничего не ест? Ты хоть раз видел его жующего? Он и в кафешку не ходит и с собой тормозки не носит. Я не раз уже у него спрашивал, как он умудряется без обеда обходиться. А он в ответ всегда только привычно отшучивается, мол, ему и завтрака хватает. Надеется, что ему поверят, что он вот так с утра на весь день наедается. Так, да не так, потому что ему и в самом деле не нужно есть в течение дня. Он по кабинетам пройдётся, то к тебе в тарелку заглянет, то у другого бутерброд зенками всеядными своими облобызает, и будто отчерпал у каждого по половине пайки. Походит, посмотрит, вот и сыт уже. Нас смотри сколько, — Степан повёл вытянутой рукой, как бы прося у стен кабинета подтверждения, что за ними действительно находится множество обедающих людей, — поступай, как знаешь, а я тебя предупредил.

— Тебя послушать, так от всех нужно во время еды прятаться, в одиночку хомячить. А как же люди в столовых и ресторанах обедают? Что же упыри твои и там охотятся?

— Не знаю, может и так, однако туда люди питаться ходят. У каждого в руках ложки да вилки. Если кто сядет просто так смотреть, его там сразу заметят. Он же одними глазами жрёт. И вот ещё что бабка мне говорила; упыри эти сами не знают, что они упырями являются.

— А это как так?

— А так. Он думает, что у него такая индивидуальная особенность организма. Ему и в самом деле обычной пищи много не нужно, если есть на кого посмотреть во время трапезы.

Закипел стоящий на подоконнике чайник. Горячий пар, вырываясь из носика струёй, затуманил оконное стекло. Щёлкнула, отскочив, кнопка. Кипяток постепенно затих и вновь стало слышно тиканье часового механизма. Тишину нарушил Николай, и сейчас в его голосе слышались нотки сомнения:

— Чёрт его знает. А ведь и я вспомнил одну странность. Вот придёт он бывало к нам в кабинет, поспрашивает о работе и так невинно поинтересуется, мол, вы уже пообедали, ребята? Ответишь если утвердительно, мол, мы уже поели, он тут же и уходит. И вот уже слышно как он в соседнем кабинете своим помелом машет, — Колян задумчиво потёр выбритый до зеркального блеска подбородок, — действительно, он что, вот так весь обеденный перерыв по кабинетам и ходит?

— Ну вот, Коляша, стало быть, и до тебя наконец-то доходит. А в среду, помнишь, мы решили отложить обед? Я тогда Ваське неосторожно сказал об этом, после чего он с нами ждать остался, делая вид будто припёрся только для того, чтоб языком потрепать. Права была бабка, земля ей пухом. Пожрать он приходил и в итоге пожрал ведь.

— А у меня тогда сразу же после обеда голова разболелась и тошнило слегка. Я тогда решил, что руки плохо вымыл. Хм. Хотя, у меня от его болтовни часто голова трещит. Терпеть его не могу, а куда деваться? Начальник. В рот ему ноги.

— Упырь он. Ещё бабка рассказывала, что против них в народе придумано средство распознавания. Придёт к тебе упырь питаться, а ты ему сразу в лоб говори; когда я ем, я глух и нем. Может быть и не с первого раза, но обычный человек обязательно перестанет отвлекать от приёма пищи, но упыря так просто не прогнать и этим он себя с потрохами выдаёт. Так что, Коля, поверь, и не такое бывает.

Парни некоторое время посидели молча. Когда на одном из мониторов включился скринсейвер, Степан поднялся со своего стула и обратился к коллеге:

— Пойдём, Коля, в столовку у автобазы сходим, там поедим. Оставь свой Бигланч на потом.

— Давай. Успеем, — Николай поднялся и проследовал за сослуживцем. Выйдя из кабинета последним, он запер дверь на ключ.

Парни бодрой рысцой сбежали по ступеням офисного здания, преодолев несколько лестничных пролётов. Из коридоров до них доносились едва уловимые запахи пищи; то бродящие по зданию сквозняки увлекали за собой приметы готовящихся к обеденному перерыву клерков. Подойдя к турникету, молодые люди вдруг замешкались у него, увидев что навстречу им в здание вошёл высокий, слегка полноватый мужчина. Он шёл прямо к ним:

— Вы куда? Я как раз собирался вас проведать. Нужно обсудить несколько рабочих моментов.

Николай сделал вид, будто этот вопрос его никоим образом не касается. Его растущей волной наполняло чувство раздражения и негодования: «И в законный перерыв покоя не даст, гад. Никакой он не упырь, а обыкновенный мудак».

— Мы в магазин, Василий Терентьевич, за булочками к обеду. Купим и сейчас же вернёмся, — когда было нужно, Степан умел лгать очень правдоподобно, — а вы сами, разве не будете обедать?

— Обязательно буду, — шеф набрал полную грудь воздуха, не скрывая того что принюхивается. Не всякому наблюдателю этой сцены пришло бы в голову, что в этот момент успешный руководитель среднего масштаба Василий больше всего был похож на волка, учуявшего кровоточащую израненную жертву, — вот прямо сейчас и приступлю.

«Что б ты подавился», хотел ответить ему Степан, но вместо этого толкнул в бок напарника и они торопливыми шагами направились к выходу из здания, намереваясь впредь обедать всегда только в расположенной неподалёку столовой.

«Но почему же вы так медленно растёте?» – с досадой думал Василий, состригая со своих, тонких как у пианиста пальцев и без того не слишком длинные ногти. Орудуя маникюрными ножничками, он тщательно обрабатывал палец за пальцем, начав это незатейливое занятие с мизинца левой руки. Когда он закончил с ногтями на руках, а точнее, разобрался с большим пальцем на правой руке, то принялся за пальцы на ногах. Точно так же, явно следуя некоему ритуалу, он переходил от мизинца к большому пальцу.

Если бы сейчас за Василием наблюдал кто-нибудь хоть сколько-нибудь наблюдательный, то он в первую очередь обратил бы внимание, как внимательно следит Василий за обрезками своих ногтей — ни один, даже самый крохотный кусочек не оставался без его внимания. Все обрезки были самым аккуратным образом собраны и сложены в золочёное чайное блюдце; Василий не просто состригал ногти — он собирал их, как долгожданный урожай.

Когда стричь стало абсолютно нечего, на стол рядом с блюдцем легла пачка сигарет. Распечатав пачку, Василий вытащил из неё все сигареты, уложив их двумя ровными рядами. Задумчиво улыбнувшись, он извлёк из нагрудного кармана тонкий пинцет, придвинул ближе стоящую на столе лампу и принялся за работу. Подхватывая тонкими губками пинцета кусочки сложенных на блюдце ногтей, Василий с ювелирной точностью проталкивал обрезки своей плоти в табак сигарет. Каждую обработанную таким образом сигарету он возвращал в пачку и сноровисто подхватывал со столешницы следующую.

«Жаль, мало. Взять, что ли, потерпеть, не стричь месяц?» – мысленно сокрушался Василий ногтевому дефициту, стараясь поровну распределить начинку. Но, как он ни старался, на последнюю пару сигарет ногтей не хватило, и тогда Василий поднялся из-за стола, подошёл к настенному зеркалу и, прицелившись, отстриг от своей шевелюры небольшой торчащий вихор. Вернувшись к столу, он долго сопел, стараясь пропихнуть волосы через табак, потом махнул рукой, выпотрошил сигареты на стол. Мелко нарезал волоски, размешал в табаке пальцем, и аккуратно набил этой смесью сигаретные гильзы.

Это была девятая пачка из купленного на прошлой неделе блока. Сегодня Василий и её тоже, как и предыдущие восемь пачек, раздаст на улице сигаретным попрошайкам, по непонятной Василию причине называемым в народе "стрелками". Десятую пачку он зарядил самой первой, но убрал до поры на кухонные антресоли. В каждой сигарете той пачки табака было со щепотку — на самом её конце, для раскуривания и первой затяжки. А дальше, до самого фильтра, плотным пластом был набит собранный из боевых патронов порох.

— Закурить не найдётся? — вывел Василия из размышлений какой-то молодой парень, будто обращаясь к глухонемому дублируя свои слова характерным жестом; поднесённые буквой "V" к губам пальцы. Василий осмотрелся по сторонам; он и не заметил, как оказался на улице.

— Найдётся. Держи, дружище, — он протянул открытую пачку, — кури на здоровье.

— Я возьму пару? — скорее утвердительно, чем вопросительно, произнёс молодой человек, и, не дожидаясь разрешения, привычным движением незаметно вытащил из пачки три сигареты, — От души!

«Значит, стрелки, говорите? Ну, вот и постреляете» — подумал Василий когда, убирая пачку в карман, обнаружил, что она абсолютно пуста, — «Завтра. А сейчас пора спать».

Сегодня утром, когда я привычно решил побаловать себя ещё одной чашечкой кофе, меня вдруг посетила мысль, что в моём чайнике должно быть уже успела образоваться накипь. Открыв крышку, я заглянул внутрь моего электрического друга и обомлел. Всю внутреннюю поверхность устилал толстый слой накипи; в некоторых местах она потрескалась и отваливалась кусками, покрывая дно прибора совсем неаппетитными ошмётками. Я легонько встряхнул чайник — взвесь поднялась со дна и вода стала молочно-белесой. Пора им заняться, твёрдо решил я, решительно опустошая чайник над раковиной мойки.

Но через несколько минут, в течение которых я рылся в кухонных шкафах, мне пришлось с горестью констатировать факт: ни уксусной эссенции, ни даже простого столового уксуса в доме нет. Выходить в магазин мне не хотелось, поэтому я уже было решил отложить эту затею на другой раз, как вдруг мне попалась на глаза стиральная машина.

«Тут ТЭН, и там. Накипь и тут и там накапливается. Эврика, есть же Калгон!» – вихрем пролетели мысли в моей находчивой голове.

Насвистывая весёлый мотивчик, я зачерпнул из коробки столовой ложкой и высыпал порошок в чайник. Набрал в него воды, поставил на "базу" и включил. «Пожалуй, это даже лучше чем уксус» – подумал я и отправился к компьютеру; мне было интересно, догадался ли кто-нибудь ещё так оригинально использовать средство для снятия накипи, предназначенное для стиральных машин.

Пока я "гуглил", шустро пролетели пять минут, отведённые на закипание чайника.

От монитора меня оторвали зловещие звуки, доносящиеся из кухни. Я бросился туда, в три прыжка одолев расстояние почти с десяток метров, и встал на пороге как вкопанный. В кухню я войти банально побоялся – в ней происходило извержение Везувия. Из носика чайника в потолок била тугая струя пены. Сейчас мой добрый утренний помощник был похож на огнетушитель в процессе прицельного пеноизвлечения. Вдруг под напором бурлящей пены откинулась крышка чайника, а мне на мгновение показалось, что чайник загоготал гомерическим хохотом. С открытой крышкой почти любой чайник может долго кипеть, не отключаясь, вспомнил я и рванул в подъезд, обесточивать квартиру...

Как оказалось в итоге, средство было действенное – от накипи и следа не осталось. Но вот эффект пенообразования оказался не просто побочным, а категорически неприемлемым. Впрочем, может быть, для кого-то окажется в самый раз, и мне скажут спасибо за этот рецепт избавления от накипи.

Дошкольник Генка скучать не умел.

Он всегда находил себе развлечения, изобретая новые игры с той непринуждённой лёгкостью, которая свойственна только лишь детям. Вот, вчера вечером он посмотрел по телевизору научно-познавательный фильм, в котором рассказывалось, как тренируются космонавты, а уже сегодня утром Генка играет в космодром, вообразив себя главным тренером будущих покорителей космических пространств. В роли тренируемых выступали четыре вертлявых беспородных щенка. Генка засовывал собачат в старый отцовский чертёжный тубус, закрывал его и спускал скатываться с горки засохшей глины, оставшейся со времён строительства дома. Сбежав следом за скатившимся тубусом, Генка открывал его, извлекал повизгивающих и вертящих хвостиками "космонавтов", участливо интересовался у них самочувствием и успехами в тренировках, после чего игра продолжалась по тому же сценарию.

Рядом с глиняной кучей, на крыше деревянного сарая, грелся в лучах летнего солнца большой старый кот, лениво поглядывающий в сторону импровизированного тренировочного центра. Генка почти было собрался и кота привлечь к своей игре, как вдруг сквозь прореху в деревянном заборе, разделяющем участки, просунулась вихрастая мальчишечья голова. Это был Андрейка, соседский мальчик. Его глаза прямо-таки светились от возбуждения. Зазывно махнув рукой, он скороговоркой выпалил:

— Генка, бежим скорее, там мой брат свинец сейчас будет плавить, пистолет отливать! — веснушчатое лицо тут же исчезло за забором, и Генка бегом бросился следом за приятелем, смотреть, что такое будет делать его старший брат. Про свинец он, конечно, уже был наслышан, но сам процесс изготовления из него пистолетов был ему неведом.

Бежать пришлось недолго. На задворках соседского участка горел небольшой костерок, возле которого деловито возились несколько старших пацанов. Подойдя к ним, малыши принялись с интересом изучать таинственный процесс.

Пацаны вдавили в землю две рогатины, выломанные из расположенных рядом кустов сирени, таким образом, что костёр оказался ровно между ними. Потом они наполнили старый эмалированный чайник кусочками свинца, добытыми из валяющихся рядом разбитых автомобильных аккумуляторов. Просунув кусок стальной арматуры под рукоятку чайника, установили прут на рогатины так, что чайник оказался прямо над костром. Малыши наблюдали за процессом молча, затаив дыхание, запоминая каждое действие своих старших товарищей.

В небольшом деревянном ящике, вынутом из чьего-то письменного стола, развели водой глину. Долго размешивали бурое месиво сапёрной лопаткой, добиваясь густой пластичной массы. Когда необходимая густота была достигнута, а в чайнике закипел расплавленный свинец, брат Андрейки торжественно вынул из-за пояса большой игрушечный Парабеллум. Генка уже видел эту, искусно выполненную игрушку раньше и знал, что пистолет привёз из Германии дядя Вася, отец его дружка. Он был военным офицером и проходил службу за границей. Андрейка как-то пожаловался Генке, что старший брат не позволяет ему играть этим пистолетом, а Генка втихаря завидовал обилию у приятеля иностранных игрушек.

Пистолет был вдавлен в глину два раза, поочередно, обеими его сторонами. Оставленные в глине оттиски отображали каждую мельчайшую деталь игрушечного оружия, точно отображая его фактуру. Раскалённый чайник осторожно сняли с огня и поднесли к ящику с отпечатками. Из носика полился свинец. Малыши наблюдали, раскрыв рты. Старшие пацаны комментировали процесс отливки:

— Мы потом эти половинки обточим ровно и склеим. Будет как настоящий! — один из них вынул из кармана сигарету и раскурил её от загоревшегося в костре прутика.

— А ещё и покрасить можно. У папы в гараже чёрная краска есть! — ломающимся голосом вторил ему приятель.

Потом ребята долго ждали когда слитки остынут, травили байки, дожидаясь, когда можно будет вынуть из глины заготовки будущей игрушки. И теперь малыши засыпали старшаков уточняющими, жаждущими деталей, вопросами. Знали они, этот урок нужно усвоить хорошенько, ибо такая наука в жизни пригодится обязательно.

Домой Генка отправился часа через два. По пути он сбивал прутиком цветки чертополоха и неумеючи насвистывал мелодию из увиденного давеча мультфильма. Ему хотелось пить, а дома его ждал, готовый уже, наверно, квас. Дойдя до забора, Генка отбросил прутик и принялся протискиваться в щель между досками. Предвкушая прохладное питьё, он даже причмокивал губами. Сейчас от дома его отделяла лишь куча глины, которую он не стал обходить, а полез напрямую, через верх. Взобравшись на вершину, Генка вдруг замер на ней, заметив внизу забытый им отцовский тубус. Он спускался с горки, не отрывая немигающего взгляда от матовой черноты картонной трубы. Присел рядом на корточки, прислушался, чуть повернув и наклонив коротко стриженную голову. Поднял, одновременно вставая сам, и разомкнул части тубуса. В красноватую от глины пыль полетели окоченевшие тельца, а следом за ними отправились несколько, слетевших с детских щёк, тяжёлых слёз.