SongOfTheVoid

Эксперты считают, что эта судебная активность и есть результат реформы московской психиатрии.

"Тут все дни похожи один на другой"

Психоневрологические интернаты (ПНИ) создавались для того, чтобы обеспечить постоянный уход тем людям с психическими нарушениями, которые не могут заботиться о себе сами.

Елена была лишена дееспособности и помещена в ПНИ шесть лет назад. У нее – органическое поражение ЦНС, которое проявляется в том, что иногда у нее нарушается равновесие. Мы идем длинными коридорами отделения, Лена никуда не падает и помахивает книгой: "Раньше я не знала, как отсюда выбраться, но потом познакомилась с юристом, восстанавливаем дееспособность. Если что – и до ЕСПЧ дойдем", – говорит она.

Лена приводит еще двух женщин, Татьяну и Наташу. Татьяне тоже около 40, у нее печальное, какое-то потрясенное лицо и накрашенные ресницы. В ПНИ она с октября.

– Тут все дни похожи один на другой. Встала, умылась, завтрак… Библиотека есть, кинозал, можно поделки какие-то делать... Кем я работала раньше? Ой, и на заводе, и секретарем, и продавцом-консультантом. У меня квартира своя есть, муж гражданский...

В психиатрическую больницу Татьяна попадала несколько раз. Говорит: свекровь вызывала врачей. После последней госпитализации домой Татьяну уже не отпустили.

– На суд меня повезли из больницы. Дали спортивный костюм, поехали, говорят. Я поняла куда, только перед вывеской "Преображенский суд". Судья стала говорить: "Вот, больная ничего не понимает… Мы вас лишаем дееспособности. Вы согласны?" Я говорю: "Нет!" – "Ну тогда на экспертизу". Меня перевезли в другую больницу. Там врач со мной беседовал и в конце концов сказал: "Вы вообще не понимаете значения слова "дееспособность"!" И на втором суде меня быстро лишили… Потом в машине я узнала, что меня уже везут в интернат… Тут в комнате восемь человек. Личные вещи? Нет, все дома осталось. В интернате нам все выдают: щетку, пасту. Тумбочка есть. Холодильник на кухне. И шкаф для сыпучих продуктов на кухне.

Татьяна говорит, что ее муж против того, что ее поместили в ПНИ, но поделать ничего не может, потому что они не расписаны. "На суде я поняла, что в 30-дневный срок можно подать апелляцию, – говорит Татьяна. – Я ее написала, отдала врачу, он сказал, что передаст. И не передал, а теперь срок прошел".

Второй женщине, Наташе, около 30. В ПНИ она полгода. По ее словам, госпитализировали ее с диагнозом биполярное аффективное расстройство, но сейчас говорят. что у нее шизофрения, как у Татьяны.

– Меня лишили дееспособности прямо в больнице. Сначала была комиссия, но я это потом поняла. Потом приехали люди из суда. Минут пять все длилось. Я тоже сразу хотела написать апелляцию, но мне даже листа бумаги не дали, – вспоминает она.

Процесс реформирования психиатрии – "деинституционализация" – начался уже давно во многих странах мира. Он означает сокращение сроков госпитализации и перевод пациентов на другие формы лечения: в реабилитационные центры и амбулаторно.

– Департамент здравоохранения Москвы тоже задумал реформу психиатрии, – говорит психолог Мария Сиснёва, координатор волонтерского движения "Волонтеры ПНИ". – Там тоже решили сокращать койко-места и длительность лечения. Но количество коек сократили драматическим образом: закрыли больницу №12, где было уникальное отделение неврозов, лечили пограничные состояния и посттравматические расстройства. Потом больницу №15 с отделением реабилитации переделали в психоневрологический интернат. Мне было интересно, что же они будут делать со сложными хроническими пациентами, которые часто госпитализируются? С ними же возиться надо, работать с семьей, подбирать лечение. Оказалось, что теперь, если человек часто лежит в больнице и не удерживается в ремиссии, его просто лишают дееспособности и отправляют в ПНИ.

По данным на 1 января 2016 года, на территории России было 504 психоневрологических интерната, в которых проживало более 148,8 тысячи человек. Но к 1 января 2017 года число ПНИ выросло до 523. И проживало в них уже более 157,2 тысячи человек.

Мария говорит, что сложных пациентов просто сливают в интернаты, которые уже "похожи на какие-то склады".

– Подходят ко мне в одном ПНИ санитарки: "Пойдите новеньких посмотрите, они вообще нормальные". Приходят две – подкрашенные, уложенные, аккуратно одеты. Они ничем не отличаются от любой женщины вот здесь, – Мария показывает рукой на публику в кафе, где мы сидим. – Да, они часто госпитализировались, может быть, раз в год. Но иногда это происходит, потому что неправильно подобрана терапия, нет поддержки уставшими родственниками, человек ничем не занят и сидит дома: всё это может привести к обострению. Но если им что-то и нужно, так это помощь, а не изоляция!

Мы обсуждаем Наташу и Татьяну, которым не дали подать апелляцию.

– "Дееспособность – это способность лица своими действиями приобретать и осуществлять права и обязанности", – цитирует Мария юридическое определение. – И есть еще то, которое используется в судебно-психиатрической экспертизе: "Способность человека понимать значение своих действий и руководить ими". Если люди говорят об апелляциях, могут обосновать свою позицию, это что – "недееспособность"?!

Часто инициатором процесса является сама больница, а не родственники. И эту странную тенденцию заметили многие специалисты.

– С начала 2018 года к нам пошли однотипные обращения о том, что психиатрическая больница инициировала заявление о признании пациента недееспособным, – говорит юрист правового отдела Центра лечебной педагогики Павел Кантор. – Речь идет о больницах №1 и №4. Причем до нас дошла еще небольшая часть обращений, где были активные родственники. А если судить по сайтам судов, там десятки дел. Раньше такое было редкостью – это больницам было просто не нужно. Они полечили и отпустили, а дальше сами думайте. И мы столкнулись с тем, что в ряде случаев это было еще и избыточно – в отношении, как мы говорим, "высоких" пациентов. Кроме того, речь шла о людях семейных, о которых было кому позаботиться. Но этот процесс инициировался против желания родственников, им иногда даже ничего не говорили.

28-летняя Ольга уже три месяца находится в психиатрической больнице, и ее отец, Петр, практически не надеется ее оттуда забрать. У Ольги два иностранных языка, поступила в престижный вуз на бюджет. Заболела она во время учебы.

– Лечение ей помогало, была хорошая ремиссия, – волнуясь, говорит Петр. – У нее был замечательный врач, он говорил, что вытащит ее, подбирал лекарства. Этот врач потом уволился. Оля продолжила учиться. Снова срыв, она начала уходить из дома. Врачи начали говорить о лишении дееспособности. Я долго сопротивлялся, но после очередного побега меня привезли прямо в суд. Теперь уговаривают на ПНИ, но я не знаю… До этого она работала, даже в финансово-аналитической компании. И тут интернат: это закрыто и… навсегда. Я спрашивал: "Смогу я забрать своего ребенка через месяц?" И все как-то крутили с ответом. И постепенно я понял: нет, не смогу! Когда я отдам ребенка в ПНИ, я передам туда и опеку над ним. Им будет принадлежать Олина жизнь. Я смогу только навещать ее. Но меня могут и не пустить: скажут, карантин или ее плохое состояние.

Художница и психоактивистка Саша Старость говорит, что она сама могла бы оказаться в ПНИ, если бы не мама и не ее собственные знания. В ее карте в ПНД стоит диагноз "параноидная шизофрения".

– Я пять раз лежала в больнице. И при моем анамнезе этого достаточно, чтобы поднять вопрос: дееспособна ли я. Регулярной работы у меня давно не было, только контрактная. Я работаю синхронным переводчиком на конференциях, но у меня почти пустая трудовая книжка. И доказать, что я не адаптирована и взрослой жизнью не живу, не так уж сложно.

В одном из московских ПНИ Саша ведет группу для тех, кто хочет вернуть себе дееспособность. В ней уже 10 человек.

– Конечно, в ПНИ я видела людей несохранных, с разными формами расстройства. Но когда я увидела эту группу, я совершенно осатанела. Потому что те, кто пришел, все были как я, – рассказывает она.

Саша ведет борьбу со своим заболеванием уже много лет, и она всё знает про галлюцинации, ремиссии, сложности с трудоустройством, нейролептики и обострения. Поэтому, говорит она, никакому психиатру не удастся ее закрыть в ПНИ "ради ее же блага".

– В моем ПНД мне поставили "параноидную шизофрению". Но частный врач сказал, что у меня шизо-аффективное расстройство. Это разные вещи, и это важно! Врач мне всё объясняет, рассказывает. У меня не было страха, что вот – мне что-то такое поставят. Наоборот, было облегчением узнать, что я больна, а не попала в страшный параллельный мир. Просто надо пить таблетки, я их пью... Система психоневрологических интернатов – это устаревшая система, которая никому не дает ничего хорошего. Даже тюремное заключение ограничено по времени, если оно не пожизненное. И человека готовят к тому, что он освободится. ПНИ – это бессрочная тотальная институция, которая нацелена не на то, чтобы человека реабилитировать и выпустить, а на то, чтобы его изолировать. Там нет различия между уровнем функционала людей. Если меня взять и посадить в комнату с пятью людьми с какими-то серьезными нарушениями, лишить возможности выходить в интернет, общаться с людьми моего уровня и что-то делать, то через 10 лет у меня начнется вторичная интеллектуальная задержка.

Я не вижу никаких причин, почему надо держать людей в изоляции

Плюс нейролептики, которые являются депрессантами, сильно "глушат" твое состояние и вызывают нейролептический синдром, который очень похож на потерю когнитивных функций. Поэтому люди, которые 30 лет на нейролептиках, очень толстые, медлительные, безэмоциональные, как бы плоские. И это не потому, что они психически больны, а потому что – тяжелые нейролептики. Там никому не становится лучше. Я не вижу никаких причин, почему надо держать людей в изоляции. Это приведет только к их регрессу. Конечно, люди нездоровы, я тоже не здорова, но это не означает, что я могу жить только запертой в помещении.

И в ПНИ совершенно очевидно есть проблема гипердиагностики. С биполярным расстройством невозможно человека лишить дееспособности. И с клинической депрессией невозможно. Именно поэтому в ПНИ множество "шизофреников": с ней лишить дееспособности легко, вот её всем и ставят. И у меня, кстати, возникает вопрос: а врач держит в голове, что человеку поставили шизофрению, но на самом деле это – биполярное расстройство? Если нет, это вдвойне преступление: держать человека в изоляции и лечить от другого заболевания.

– А как решили проблему на Западе?

– Везде очень по-разному. Во многих западных странах создана система реабилитационных учреждений открытого типа. И там людей готовят к тому уровню функционала, на который они максимально способны. Если это сохранный человек, его готовят к тому, чтобы он через полгода вышел и жил самостоятельно. Если это аутичный человек, который не сможет жить один, его готовят к проживанию в квартире с сопровождением. Кому-то прежде нужен психотерапевт и разнообразные реабилитационные программы. Но чтобы так сделать у нас, надо перелопатить всю систему...

Согласованная кампания

– Поддержки семей нет, реабилитационных центров нет, центры дневного пребывания в Москве можно пересчитать по пальцам, – говорит Мария Сиснёва. – Сложным больным, с которыми надо возиться, прямая дорога в ПНИ. А там – нейролептики и забор. И я все больше встречаю там таких Оль, Наташ, Маратов. Уже сами директора ПНИ говорят: "Это не наши клиенты..."

Кстати, психиатры тоже не понимают, что происходит.

– Ведущие российские учреждения психиатрии и, в первую очередь, институт им. Сербского, оказывают максимально возможную социальную поддержку пациентам с психическими расстройствами, включая защиту их интересов в судах. Одной из задач работы психиатров является сведение к минимуму случаев признания пациентов недееспособными, – говорит профессор кафедры психиатрии и наркологии МГМУ им. Сеченова Юрий Сиволап. – При необходимости используется более щадящая форма частичной недееспособности с сохранением многих прав личности. И если описанные в статье события соответствуют действительности, то это – чудовищная ошибка судебной системы, которая должна быть исправлена при участии психиатрической службы.

Но, скорее всего, это не судебная ошибка.

– Тут, на наш взгляд, допускается множество нарушений, – говорит Павел Кантор. – Людям перед лишением дееспособности не разъясняют их права, не дают доступа к документам, после суда часто обманом отправляют в ПНИ, родственникам отказывают в участии в деле. Больница №1 сама инициирует дело и сама же проводит экспертизу. И вот это всё – много похожих дел, нарушения, нежелание допускать к судам посторонних – говорит о том, что идет какая-то согласованная кампания. Мы стараемся ставить палки в колеса, но остановить эту машину пока не удалось. Мы просто не понимаем, кто принял это решение.

– Вообще, это функция прокуратуры: защищать права граждан, которые сами не могут себя защитить. Но на практике участие прокурора – это зачастую формальность, – говорит адвокат Юрий Ершов, который много занимается подобными делами. – Иногда вижу, как прокурор вникает в суть дел уже в суде, на ходу. Теоретически это могло бы измениться, если бы большое прокурорское начальство дало наставление – подходить к делам неформально. Но представить это пока все-таки сложно.

Надо, чтобы суды работали в таких делах по-другому, считает Ершов. "Для них же нет в этих делах ничего личного: никто никому не желает зла, они больше следуют сложившемуся шаблону. И если бы вышестоящие суды стали отменять вот такие решения, вынесенные иногда за 10–15 минут, эта практика могла бы измениться, – объясняет он. – И надо, чтобы общество могло поддержать таких людей юристами. Чтобы человек был не один. Чтобы кто-то за него сражался. А когда за человека сражаются, можно и до ЕСПЧ дойти. Потому что пока лишение дееспособности – это конвейер. Но надо его поворачивать в обратную сторону".

Анекдот в медицинском сообществе.

Есть три типа врачей. Теравпевт все знает, но ничего не умеет. Хирург все умеет, но ничего не знает. А есть психиатр - ничего не умеет и ничего не знает.

Шутка)

Механизмы нашей психики не видны не вооружённым взглядом, причины одного и того же поведения многогранны, по умолчанию мы всегда принимаем их такими, которые нам в первую очередь известны, а во вторую - встречаются чаще всего. Так как абсолютное большинство людей не испытывает каких-либо серьёзных проблем с психикой, людям трудно представить, что отсутствие ожидаемого поведения может быть следствием банальной невозможности его реализовать точно также, как пожилому человеку трудно подняться на 5 этаж пешком без лифта.

И это понятно, люди сопереживают только тому, что могут представить на своём опыте, это называется эмпатией. Легко представить, как трудно долгое время быстро идти пешком, как тяжело нести набитые продуктами сумки, как обидно, когда тебя обзывают или как здорово, когда тебя хвалят, но вряд ли кто-то вот так запросто может себе представить, что такое потерять способность к концентрации внимания или получить проблемы с ассоциированием и какие последствия за этим стоят.

Когда болит тело, то все более-менее понятно, у всех хоть раз болел зуб, голова или обжигал палец. А что с психикой? Большинство вспомнит настроение, излишнюю эмоциональность. Но я хотела бы обратить внимание на такие вещи, как мысли. Приведу конкретный пример - себя. Даже с учётом строгого соблюления медикаментозного лечения у меня периодически возникают сбои в мыслительном процессе: в основном бывает трудно думать. Вот прямо как 100 килограмовую штангу поднять. Если бы я не испытала это на себе, то никогда не поверила бы, что такое возможно. Думать не просто трудно, а я бы сказала физически больно. Слова не подбираются, совершенно не выходит связать одну мысль с другой, внимание ускользает на второстепенные темы. И если попытаться вести со мной диалог в моменты обострения, то ответом будет молчание (а вдруг наконец разговор закончится), блуждающий взгляд (ну теперь-то уж точно закончится), пустые переспрашивания в надежде выиграть время для обдумывания ответа (думать-то трудно), неуместное перескакивание на другие темы, к которым в моей голове нашлись слова для продолжения беседы.

Согласитесь, трудно вести беседу в таком формате, когда она постоянно обрывается, но это не от того, что мне неприятен человек, просто вести беседу не выходит, при всем моём искреннем желании. Раньше, когда эти проявления болезни носили не столь выраженный характер и я их ещё не осознавала как болезненные, мои родственники обижались на меня и ставили мою необщительность и неумение быстро находить нужные слова мне в укор. Я же расстраивалась и воспринимала эти замечания как проявления непринятия меня, что вызывало с моё стороны постоянные споры и обвинения. Меня называли неблагодарное, бесчувственной, склочной и спорщицей.

Вот такой неоднозначной может быть ситуация. Её можно было бы избежать, будь моё окружение более снисходительным и уступчивым.

Я не пытаюсь снять с себя вину за не гибкое поведение. Однако прошло довольно много времени, с момента установления диагноза, чтобы начать спокойно принять тот факт, что 1. проблема во мне 2. такой ход мысли не типичен для остальных и да, проблема все же во мне 3. я имею право чувствовать себя полноценным человеком даже с нарушениями мышления. Я думаю, что без негативной реакции со стороны других людей, рождение этих выводов не было-бы таким длительным процессом.

Я описала то, что касалось процесса коммуникации. В следующий раз расскажу как выглядит моя активность (ну то есть пассивность) в действиях в глазах других.

Спасибо за внимание)

По итогу очередного самокопания было выявлено желание похвалить себя за остроумие и обладание глубокой житейской мудростью, тем самым поднять свою лежебокую уязвленную самооценку повыше - все-таки приятнее иметь какие-то видимые причины ценить себя. Правда такой подход поражает очередную проблему - если другие не замечают твоего достоинства, на которое затрачено уйма сил (а профит может быть сомнительным, но об этом ниже), то неизбежно будешь тыкать в лицо окружающим, мол, глядите и завидуйте, что у меня есть. Собственно это и случилось, я сама же себя изводила мыслями (вслух же такое говорить нельзя, сами понимаете) о том, как же люди не замечают во мне такого сокровища, в то время как, возможно, им самим было интересно докопаться до сути самостоятельно не прибегая к помощи других. Таким образом я создавала проблему на ровном месте, сама себе придумывая причины понервничать. 

Кроме того, если всегда и везде объяснять все только своими словами, есть риск замкнуться в себе и перестать быть чувствительным к иным формам закономерностей, выражаемых другими людьми. Иными словами, можно потерять контакт с окружающими вследствие того, что мысли, выраженные в непривычной форме не будут доходить до степени осознания (проверенно на собственном опыте, шизоидам на особую заметку), теряется механизм подстройки и распознавания чужих форм мысли, исчезает способность видеть в них осмысленные закономерности. 

Я уже не говорю о той стороне проблемы, когда начинаешь банально вариться в собственном соку не допуска внешнего разнообразия информации в свои мысли с очевидным печальным итогом.

Теперь что с этим можно сделать.

Я сейчас не буду распространяться о первопричине подобных действий в виде недостатка безусловно любви. Во-первых, это и так очевидно, во-вторых, это непростая проблема. Но уменьшить уже имеющиеся проявления раздражительности можно. Для начала каждый раз, когда вы ловите себя на мысли, что противитесь чужой информационной помощи, остановите себя и про себя (а лучше вслух, если позволяет обстановка) спросите, что будет, если вам не скажут спасибо за ваш ум? Вообще-то ничего. Возможно, вы расстроитесь. Не более. И желание распалять пламя неосознанного желания похвалы, предлагая собеседнику раз за разом ещё разок пытаться заметить незаметное, поубавится. Если дрессировать так себя и дальше (ну, собаку Павлова фактически же дрессировали на условный рефлекс), то постепенно на 1000й раз останавливаться и проговаривать будет уже не надо, все произойдёт само собой. Мне такой подход помогает. Лишь бы поймать за хвост чувство, что якобы человек не замечает в вас чего-то важного, что на самом деле ни разу НЕ ВАЖНО. Без фокусировки на чувстве толку нет.

Но если все-таки это что-то важно, то помогает посмотреть на ситуацию со стороны: видно ли окружающим то, в чем, как вас кажется, вы постигли дзен? Если нет, то надо начать детально разбирать, почему то, что окружающие принимают за ожидаемый результат, не получается у вас. Возможно в процессе поисков вы придёте к мысли, что вообще хотели продемонстрировать миру совсем не свой ум, а какие-то другие навыки, которые были спрятаны за внешней интеллектуализацией. Я обычно спрашивала себя, почему мой собеседник должен заметить во мне такие способность, допустим, к анализу? Потому что это мой конёк? Если да, то надо искать выход этой способности вовне, сделать из неё практическую ценность. В таком случае люди сами будут просить вас продемонстрировать ваши способности и им будет это нравиться, как и вам, а возможно, они даже будут спрашивать у вас совета. И вот тогда вы точно получите желаемое.

Пока все.  Спасибо за внимание к моему опусу! Плодотворных вам разборов!