Serket

Продолжу выкладывать написанные главы, потому что уже получил ценную обратную связь:

Красивая льняная циновка на полу была жесткой и колючей, солнце из светового колодца светило, но не грело, так что на полу становилось зябко. Дедал стоял на коленях, уткнувшись в циновку лбом - поза была неудобной, но единственно возможной, когда в покои вот-вот должен войти Божественный Бык Крита для разговора с глазу на глаз с ничтожным и оскверненным изобретателем, дерзнувшим ступить на землю Его острова.

Судя по тяжелой поступи ванакта - божественного правителя великого Крита - он вполне мог быть настоящим быком, хотя до этого мгновения Дедал подобным рассказам не верил. Со стороны жилой половины Кносского Дворца приближались тяжелые шаги еле слышный перезвон. Мастер смотрел на циновку а видел...

Бык. Огромный, выше Дедала в холке, черный, как смола. Рога - с руку длиной, острые и изогнутые. В носу и на рогах тяжелые золотые кольца и браслеты - позванивают в такт шагам. Пурпурная накидка на исполинском теле - цвет богов и царей. Войдет в двери, увидит ничтожного, заревет яростно...

- О боги, Дедал!, - в первый миг изобретателю и впрямь почудился басовитый бычий рёв, - Мне говорили что ты умный человек!

Не совсем понимая, как должен вести себя, мастер счел за лучшее остаться в прежней коленопреклоненной позе. Жрецы Божественного Быка, встретившие его на пристани Амниса, многократно повторили - он не достоин лицезреть богоподобного ванакта.

- Встань, Дедал, сын Эвпалама, - тяжелая поступь Миноса затихла в паре шагов от него, - Неужели ты думаешь, что я позвал тебя в закрытые покои, чтоб ты беседовал с моими циновками? Я уже насмотрелся на задранные афедроны во время официальных приемах. Встань, поговорим как подобает серьезным мужам, щедро одаренным мудростью лет.

Дедал послушно, но не слишком поспешно выпрямился и встал на ноги. Возраст уже давал о себе знать ломотой в спине и суставах.

Бык. То есть человек, конечно... но Бык. Выше Дедала, а ведь он сам не из карликов. Смугл, чёрен как смола - и буйная борода и волосы. Но насчет мудрости лет не преувеличивает - не молод ванакт, в смоле соль морская прядями. Могуч и грозен Критский Бык, четыре, пять полновесных критских талантов*, но не тучен - силён. Руки и ноги бугрятся мышцами, ладони широкие, пальцы - не короче ловких пальцев изобретателя - кажутся короткими, до того крупны. Ткни таким в грудь - ребро надвое.

Белый хитон, накидка пурпуром - цвет богов и царей. Его цвет. На плече фибула золотым блеском глаза слепит - жук, не бык, заметил Дедал. Не видел таких ни в Афинах ни тут, на Крите. Браслеты и кольца - золото и медь. Пояс широкий, кожаный - золотые вставки. Есть чему в такт шагам позванивать. Печать каменная, тонкой резьбы, на поясе, на витом пурпурном шнуре - знак власти.

Но не пурпуром и золотом велик критский ванакт. За широкой спиной - крылья тяжкие, могучие - слава. За широкой спиной - Кносс, Фест, Малия, Закрос, Амнис. Единый и мощный, как никогда, Крит. И море. Только его море - знают об этом все пираты, которые еще живы остались. И каждый мирный корабль в этом море знает, чью воду на ломти режет.

Велик Критский Бык, а вот поди ж ты - снизошел до скромного мастера. Почтил беседой.

- Садись, Эвпаламид, - Бык махнул рукой в сторону тяжелого стола с изящно расписанными кубками, крутобоким пифосом, чашей фруктов, - Налей вина сам, рабов тут не будет. Садись и говори с чем прибыл в мое царство.

Дедал послушно налил вина в кубки и, благоразумно дождавшись, пока ванакт сядет, сам уселся на широкой кипарисовой скамье, напротив него.

- Я прибыл на Крит в надежде, что ты позволишь мне остаться на твоем острове. Я бы хотел выстроить дом на берегу и жить, ловить рыбу и торговать ей в Амнисе...

Минос, отхлебнувший вина, со стуком поставил кубок на столешницу и сурово уставился на Дедала.

- Шутки со мной шутишь? Неразумно.

- Великий ванакт, я...

- Знаю, знаю я про то что ты совершил, - Минос поскреб бороду, - Все знаю. У нас тут не чествуют убийц, как и в Афинах.

Дедал до боли сжал зубы.

- Ходят слухи, ты ученика своего из ревности убил? - рокотал ванакт, не отрывая взгляда от Дедала, - Превзошел тебя юный Талос в мастерстве, ты и не стерпел. Много ли в этих слухах правды, мастер?

- Много, Великий, - слова давались тяжело, будто в камни в гору толкал, - Талос превзошел меня в мастерстве, - и самый тяжкий камень, с натугой, с болью, - Я убил его.

- Но ареопаг не изгонял тебя, значит убил ты, не желая того, - ванакт опять приложился к кубку, - Ты принес жертву в искупление за грех перед богами. И по всем законам очищен перед людьми.

- Но не перед самим собой, - глухо выдавил Дедал, - Я запятнал свое имя и не мог больше ступать по земле города, который осквернил своим деянием.

- Сам себя изгнал, значит, - прогудел Минос, облокотившись могучей рукой на столешницу, - Еще какое наказание себе положишь?

- Я... - камни в гору, пот по лицу, - Я решил больше не осквернять благородное ремесло, которое опозорил. Больше не изобретать...

Его выстраданная речь была прервана неожиданно раздавшимися рокочущими звуками - Минос смеялся. Великий Бык Крита гулко хохотал, прихлопывая тяжелой ладонью по полированному годами кипарису. Перед глазами Дедала вдруг, как живая, предстала картина - деревянная повозка, груженая знаменитыми критскими каменными талантами. Нагрузили сверх меры, не выдержала, треснула ось, отлетело колесо, накренилась повозка. Посыпались каменные глыбы в пыль, бухают гулко по утоптанной земле, катятся с гулом - смеется Критский Бык. Позабавил правителя Дедал.

Отсмеявшись, Минос отер выступившие слезы, осушил кубок одним добрым глотком.

- Не обижайся, Эвпаламид, да только ты не первый умелец в моем царстве. Служат мне многие мастера, иначе не стал бы я владыкой моря и земли, и не сидел бы в этом дворце, - Минос огладил бороду и лукаво покосился черным глазом на Дедала, - Если бы к примеру, тунец в море мне заявил, что больше плавать не станет, или, скажем, ласточка тут на столе уселась и отказалась впредь летать - я бы им больше поверил чем тебе. Тебе, чтоб ты изобретать перестал, надо думать перестать. А для этого пока только один способ есть, - ванакт весело кивнул головой на фреску на стене, изображавшую ритуальное жертвоприношение, - лабрисом по шее получить хорошенько. Но с этим мы спешить не будем.

Дедал молча смотрел в стол. Прав был Минос, кругом прав. Не сможет он перестать думать, крутятся в голове мысли - не избавиться.

- Вот что я тебе скажу, Дедал Эвпаламид, изобретатель афинский. Позволю я тебе жить на моем острове, позволю играть в рыбака, коли тебе так хочется. И тому есть две веские причины. Первая - ты поможешь мне. Службой и советом. Вот этот дворец расширить и улучшить. Статуи богам и богиням ваять. Может, и в морском деле полезен будешь а? - Минос проницательно смотрел на понурого изобретателя, - ты в Афинах, мне ведомо, не брезговал корабелам советы давать?

Дедал озадаченно поднял глаза на ванакта.

- Думаешь мне не известно, чем ты в Афинах занимался? - улыбнулся в бороду Критский Бык и вдруг подался вперед, сузив глаза, - Это мое море, Дедал. Мое имя известно на каждом его острове, на каждом берегу, и даже дальше, даже в стране, где у львов человеческие лица, - Минос тронул золотого жука на плече, - И мне известно многое, что на берегах моего моря делается. Хотя про львов-то врут, как я думаю.

Ванакт встал и начал прохаживаться по циновкам. Изобретатель поспешно поднялся - когда Критский Царь стоял, сидеть на скамье было совсем невмоготу, да и неразумно. Минос обернулся, смерил сухопарого изобретателя внимательным взглядом.

- Ты, Дедал, поможешь мне приумножить славу Критского царства. Своими советами и службой. А я не обижу.

- Я не приму платы за работу, - твердо сказал изобретатель, - я не в праве больше зарабатывать на жизнь ремеслом, которое опозорил...

- Ладно, хватит уже про позор, - махнул рукой правитель, - Не примешь так не примешь, мне только на руку. Но если я надумаю тебя одарить в награду за службу...

- Великий Минос, я...

- Молчи! - голос Критского Быка раскатился далеким громом бури над морским горизонтом, - Молчи и слушай, когда говорит твой царь.

Дедал пожалел, что вообще поднимался с колен. Под грозным взором Критского Быка эта поза казалась единственно верной. Мастер не щадя спины склонился, всем видом выражая смирение и покорность.

- Так лучше, - гулко хмыкнул Минос, - Выпрямись. Если Великий Бык Крита надумает тебя одарить за верную службу... Отказываться от даров Божественного Быка - оскорбление богов. А с тебя, я думаю, хватит проступков перед богами, а, Дедал?

- Да, ванакат, ты прав, - вздохнул изобретатель, чувствуя, что разговор подходит к концу.

- Вот и славно, - кивнул Минос и развернулся к двери в жилую часть дворца.

- Великий Минос, - неуверенно окликнул Дедал.

Ванакт развернулся и вопросительно посмотрел на мужчину.

- Ты говорил о двух причинах, по которым разрешишь мне жить на Крите. Первая в том, что я буду помогать советом твоим мастерам, а вторая?

Минос какое-то время стоял в задумчивости, сжимая и разжимая широкую ладонь правой руки, словно вспоминая что-то. Потом, отстраненно глянув на Дедала, спросил.

- Почему ты стоял на коленях, когда я вошел, Дедал?

- Твои жрецы, ванакт, сказали мне что я не достоин лицезреть Божественного Быка. Признаться, я думал, что даже не увижу тебя во время нашей беседы.

- Угу, - прогудел Минос, - Божественный Бык, да... Я не совсем выжил из ума, Эвпаламид, чтоб забыть что я человек, как и все вокруг. Все эти пляски с быком, - он махнул рукой в сторону красочной фрески на стене, - это для народа. Им нужен божественный правитель. Кто еще может править, если не бог, или хотя бы сын его?

Дедал молчал, понимая, что речь идет о вещах, в которые лучше не лезть неосторожным словом.

- Я человек, Дедал, - веско сказал Минос, - Но я великий человек. Это не хвастовство! - царь взмахнул рукой, будто отгоняя назойливую мошкару. Были ли сомнения в словах ванакта? Если и были - бежали прочь в страхе, спасаясь от тяжелого взмаха могучей руки. Нет сомнений. Не у Дедала.

- Я объединил Крит в великое царство, - сжался кулак, вздулись вены, - Я подчинил море, и дальние его острова платят мне дань. Мое царство простоит века. Но ничто не вечно, - разжались пальцы, будто выпуская из рук славу Великого Крита, - Падут великие царства, затонут корабли, предадут люди, дворцы станут щебнем и прахом...

Ванакт вдруг весело посмотрел на изобретателя.

- Особенно критские дворцы, Дедал. Видят боги, критскому морю я верю больше чем критской земле, она то и дело встряхивается, будто промокшая собака, и рушит все что мы строим.

Минос посерьёзнел.

- Но есть вещи которые будут стоять твердо веками и тысячелетиями, есть кое-что, чему не страшна ненадежность земли и людские слабости. Знаешь что это, мастер?

Дедал качнул головой, не успевая за переменчивым настроением правителя.

- Имена, - слово упало посреди комнаты, будто полновесный критский талант, - Имена, Дедал. Имя Миноса Критского, Повелителя моря, Царя Великого Критского Царства. Это имя должно стоять в веках, чтобы и через тысячи лет внуки наших правнуков говоря о нашем с тобой времени, Дедал, называли его моим именем. Имя великого Миноса, - ванакт снова сжал крепкий кулак, - И имя великого Дедала, - толстый палец выстрелил из кулака в сторону мастера, будто намереваясь пробить его насквозь, - Имя мастера, равных которому нет на берегах моего моря. Я хочу, чтобы через тысячи лет люди, говоря Дедал, добавляли - Критский. И вспоминали Миноса, в царстве которого ты жил.

Дедал молчал, не зная что ответить, прекрасно понимая, что ответ и не нужен.

- Живи в моем царстве, Дедал Эвпаламид. Ты получил мое позволение, - Минос развернулся и направился к двери в жилую часть дворца, но на пороге остановился и не оборачиваясь добавил, - И прими подобающую позу, прежде чем жрецы придут проводить тебя. Не начинай новую жизнь с оскорбления Богов.

Дедал опускался на колени, слушая как удаляются тяжелые шаги Критского Быка, заглушаемые падающими глыбами гулкого смеха.

* На Крите археологами были обнаружены каменные гири, украшенные изображениями осьминога. Вес такой гири составлял 29 кг. Столько же весили и так называемые критские таланты - большие бронзовые слитки, имевшие вид растянутой бычьей шкуры (они играли роль денег в торговых операциях).

Информация из учебника В. О. Никишина "История древнего мира. Древняя Греция"

В этой главе, я позволил себе называть "талантом" не только бронзовые слитки, но и каменные гири.

В предыдущем посте выкладывал первую версию главы. Особо отзывов не получил, ну да ладно. Тем, кто заинтересовался, предлагаю второй вариант той же главы - после безжалостного разноса, который мне устроил собрат по перу, текст переработан довольно глобально.

Уточню, во избежание: в тексте могут быть пунктуационные и грамматические ошибки (хотя и вычитывал), они на данный момент мне не интересны. Любопытно именно общее восприятие стиля и сути текста.

Итак:

Афины

Широкая прогулочная терраса царского дворца, которая бежала по самому краю юго-западного края акрополя, была крытой. Массивная крыша опиралась на высокие мраморные колонны, серовато-голубые с внутренней стороны, и золотисто-желтые от солнечного света там, где они бесстрашно встречали горячий, сияющий прибой. Но, когда раскаленное летнее солнце замирало где-то высоко над еле видной вдалеке бухтой, спасти от его света не могла даже крыша. Золотой горячий молот бил в левый висок - сверху вниз, наискось, будто солнце было опытным воином, и решило одним ударом оборвать жизнь одетого в простой белый хитон мужчины, застигнутого врасплох на беззащитной перед сияющим натиском террасе. Свет солнца неистово разбивался об отвесный утес стены, по правую руку от неспешно шагающего человека, разбрызгивался и дробился морским прибоем, поневоле расступаясь вокруг мерцающих отблесками мрамора колонн. Их тени резали слепящий жар на блоки - шагов 10 от одной до другой - но не дарили прохлады. Зной безраздельно властвовал на террасе и разливался по городу дурманящим половодьем, которое загнало большую часть жителей города в затененные альковы и мегароны.

Но, похоже, мужчина не страшился ни выверенного тысячелетиями косого удара сияющего молота, ни иссушающего жара, который он нес. Дойдя то середины террасы, он остановился в прогретом бело-золотом блоке, между двух колонн, и, чуть прикрыв глаза, повернулся лицом к солнцу. Подошел ближе к краю, к низкому - ниже колен - мраморному парапету. Мужчина смотрел на лежащий перед ним город и едва заметно улыбался - не столько губами, сколько еле заметными морщинками - в углах проницательных глаз и возле тонких крыльев благородного носа.

Дедал - а это был именно он - любил именно такие летние, дурманяще-знойные дни, которые большинство его знакомых предпочитали проводить где-нибудь в тени и, желательно, в компании пифоса-другого охлажденного разбавленного вина. Ему нравился этот слепящий жар, обезлюдевшие коридоры и террасы дворца, и тот вид, который открывался отсюда, с середины обзорной террасы, на юго-западе акрополя.

По левую руку высился Гиметский кряж - высокая зеленая волна, нависшая над восточной окраиной города, кутающая его в запахи горячей сосновой смолы и цветущего тимяьна.

Справа, неподалеку, выныривал из городского разноцветья изумрудный горб Мусейона, на котором, между олив и сосен, мелькали белые каменные блики - алтари муз, мощеные тропинки, площадки для представлений и танцев.

Иногда, когда воздух был особенно чист, можно было увидеть вдали, у горизонта, бирюзовую полосу фалерской бухты. Сейчас она неуверенно выглядывала из-за пушистой спины Мусейона, будто чувствовала себя виноватой в том, что именно над ней зависло и беспощадно испепеляло город разбушевавшееся светило.

А прямо под ногами Дедала, свернувшись многоцветным котом между Гиметом и Мусейоном, укутанный в невесомую, еле заметную лазурную дымку, дремал осоловевший, вялый от жары и неистового света город - разноцветье крыш и стен, зелень олив и сосен, сияние мрамора и известняка, скудная тень улочек и двориков - Афины.

Стоя на золотистой, залитой солнцем террасе, окруженный светом и жаром летнего солнца, мастер впитывал этот вид, этот зной, этот неповторимый и не встреченный им нигде больше дух - дух города, в котором он родился.

Иногда ему казалось, что он сам в такие мгновения сияет, не в силах удержать внутри этот неистовый свет. Солнечный жар пропитывал все его тело до костей и даже вглубь их, вид родного города так же глубоко согревал сердце. Дедал любовался городом жадно, будто в последний раз, будто запасая впрок, будто, в скором времени, ему придется покинуть все это и долго-долго где-то в дальних краях носить в себе скаредно собранные и сокрытые крупицы, оставшиеся от этого буйства красоты и света.

Вынырнув из мечтательной задумчивости, мастер подивился странным мыслям о дальних краях. Уж конечно, не было в мире дела, которое бы заставило его надолго покинуть вросшие в саму плоть и душу Афины. С другой стороны, мысли о путешествии, скажем, к далеким берегам полумифического Айгюптоса, где, по слухам, для царей возводили дома, размером с гору, таили в себе некоторую притягательность. Особенно, если учесть, что в такую даль за ним точно не поедет его новый ученик, по упущению богов связанный с ним родственными узами.

Другими словами, меньше всего Дедал хотел сейчас видеть своего племянника Талоса, который сегодня, к счастью, весь день пропадал в мастерских - увлекся какой-то новой идеей или просто оттачивал навыки. Впрочем, укорил себя мастер, нельзя быть несправедливым к мальчику - для своих двенадцати лет он очень сообразителен... Наверное, даже талантлив.

Дедал какое-то время невидящим взглядом смотрел на мерцающую вдали бирюзу залива и покусывал губу. Потом, со вздохом, заставил себя хотя бы в мыслях сказать это - мальчик был гением. Он впитывал науки и умения, будто раскаленная зноем земля - пролитую воду. Новые и, зачастую, оригинальные идеи приходили к нему в самых неожиданных обстоятельствах. Вспомнить хотя бы тот случай с рыбьим костяком, над которым он замер, будто увидев нечто необычайное, а потом сорвался в мастерскую. В тот раз его изобретение быстро принесло ему известность в рядах работающих с деревом ремесленников.

Да, мальчик обещал стать гениальным изобретателем и быстро затмить своего учителя, с досадой поморщился Дедал. Подавить в себе недостойную взрослого мужчины ревность к таланту ученика мешало еще и то, что, как и многие гении, Талос был временами совершенно невыносим. Обильная любовь и внимание, которыми окружала мальчика его мать Поликаста - сестра Дедала, похвалы и признание, щедро сыпавшиеся на него со всех сторон, уже зарождающаяся слава - все это было серьезным испытанием для мальчика, не менее суровым чем постижение сложностей тех или иных наук. И, если испытание науками юный изобретатель выдерживал с честью, то испытание славой и вниманием мальчик проваливал: заносчивость и гордость, презрение и высокомерие все чаще сквозили в его речах, в выражении лица и жестах. Дедал уже научился узнавать эти, пока еще, почти незаметные проявления за маской напускной учтивости. Чуть приподнятая бровь, едва намеченная уголком губ презрительная полуулыбка, ехидное ожидание в глазах - ученик ждал, когда же отягощенный грузом лет учитель поймет то, что он, двенадцатилетний мальчишка, понял сразу, всего за пару мгновений - так теперь проходили почти все обсуждения его догадок и озарений. О том, что знания наук и уловки разума были вложены в его голову не великой Афиной, а тем самым немолодым учителем, мальчик уже забыл.

Дедал, устав от неистовства бессильного перед ним солнца, прикрыл глаза и вздохнул. Возможно, время ученичества юного Талоса подошло к концу. Он ли намеренно так строил диалоги с учителем, или разум мастера и в самом деле больше не поспевал за стремительным полетом мысли мальчика, но чем дальше, тем хуже понимал Дедал его идеи и пояснения. Тем явственнее приподнималась бровь и заметнее изгибался уголок губ, тем насмешливее становился блеск темных глаз.

Еще несколько таких разговоров, вдруг решил он, еще немного подобного непочтительного отношения - и мальчик отправится назад к Поликасте. Ему нужен другой учитель, более талантливый, а главное - более терпеливый. Так будет лучше для всех. А Дедалу нужен покой. Покой , свет солнца и его город...

- Мастер? - знакомый голос долетел до него от восточного конца колоннады. Дедал не шевелился, не открывал глаз, надеясь что ему просто послышался голос ученика. Меньше всего ему хотелось испортить волшебный момент любования своим городом очередным томительным разговором с не в меру возгордившимся мальчиком.

- Учитель, я искал вас, - мастер со вздохом повернулся к приближающемуся голосу. Смуглый мальчик торопливо шагал к нему по террасе, экзомис* сидел немного неровно, неслышно ступавшие по гиметскому мрамору загорелые ноги были босыми. Судя по всему, Талос работал в мастерских, когда его озарила какая-то догадка. Новая идея, которую требовалось обсудить с учителем не столько из действительной необходимости, сколько из вежливости и в силу привычки.

- Я слушаю, Талос, - Дедал постарался собраться. Возможно, сегодня все будет иначе и они все же найдут общий язык.

- Я давно думаю о парусе, учитель, - мальчик остановился в паре шагов, - помните, мы говорили...

- Парус, чтобы идти против ветра, - в душе опять шевельнулось раздражение, - Да, Талос, я помню как говорил тебе, что парус бесполезен даже если ветер дует в борт, не говоря уже о хоть немного встречном ветре. Я думал мы закончили этот разговор.

- Мне кажется, я понял каким должен быть парус, - не обращая внимания на тон учителя, предполагавший завершение разговора, продолжил мальчик, - Треугольным, вот так, - он углом изогнул руку над головой, - Тогда он будет тянуть судно в сторону, а не назад.

- Встречный ветер будет толкать судно назад в любом случае, - странные жесты ученика ни о чем не говорили мастеру, а явная непочтительность лишь подогревала раздражение, - Треугольный парус или круглый - какая разница? С чего ты вообще взял что при встречном ветре парус потянет куда-то в сторону?

- Я наблюдал за птицами, - и снова это шевеление брови, уголка губ, этот блеск в глазах, - Сегодня я, кажется, понял...

- Что птицы машут крыльями? - не сдержал издевки учитель и тут же укорил себя за недостойное поведение, - При чем тут птицы, Талос, ты ведь не предлагаешь размахивать парусом как крылом?

- Нет, учитель, я предлагаю наблюдать и думать, - о, этот надменный вид! Эта язвительная усмешка! Этот яд в слове "учитель", которое вряд ли можно произнести так, чтобы в нем было меньше уважения, чем сейчас. Дедал уже закипал, но обуздывал гнев и старался все же взглянуть на слова мальчика как изобретатель.

- И о чем же ты думал, наблюдая за птицами?

- Чайки над водой, учитель - они висят. Разворачиваются к встречному ветру и зависают, высматривая добычу. И для этого им вовсе не нужно постоянно размахивать крыльями. Значит, встречный ветер сообщает их крыльям некую силу, помогающую им держаться в воздухе. Значит встречный ветер может толкать не только назад! - увлекшись объяснениями, Талос стал больше походить на того кем он и являлся - увлеченного мальчишку. Он даже начал слегка пританцовывать на месте от возбуждения, переступать с ноги на ногу.

- Чайки ловят поднимающийся вверх теплый ветер и помогают себе взмахами крыльев, - покачал головой Дедал, - Посмотри вокруг, ты хоть раз видел птиц, взлетавших просто раскрыв крылья - от встречного ветра? Нет, сначала им приходится хорошенько потрудится, как трудятся наши моряки когда плывут с Крита домой, преодолевая сопротивление этесий**. Предложи им поднять треугольный парус и тебя выкинут за борт - любому моряку ясно что встречный ветер потянет его назад.

- В сторону! - досадливо взмахнул руками мальчик, - если поставить его как крыло, только вертикально - то его будет тянуть в сторону! А корабль опираясь на борт и киль пойдет вперед!

- Нельзя идти против ветра, мальчик, это очевидно! - Дедал истратил все запасы терпения и возвысил голос. День, который обещал стать одним из его любимых, был безнадежно испорчен.

- Не против ветра а под углом, но навстречу ему! С треугольным парусом это можно сделать, вы просто не можете понять! - Талос вдруг резко замолк, ошеломленный собственной дерзостью, и посмотрел на мастера с некоторым испугом.

Дедал тоже замолчал, в этот миг окончательно осознав, что время ученичества закончилось. Превзошел его мальчик в науках и таланте или нет, но терпеть эту дерзость мастер больше не хотел. Молчание затягивалось, и он решил поставить точку в затянувшемся и очевидно бессмысленном разговоре.

- Я думаю, ты прав, Талос, я просто не могу понять. Поэтому завтра ты отправляешься домой, к матери. Я сообщу ей что мне больше нечему тебя учить, и вместе вы найдете того, кто понимает тебя лучше, - Дедал повернулся спиной к окончательно напуганному племяннику и пошел к западному входу террасы.

- Учитель! - тонкие пальцы вцепились в левую руку и ощутимо потянули назад, - Нет, постойте, я не хотел...

- Довольно, - не оборачиваясь бросил Дедал, и долго копившееся раздражение наконец нашло выход - он резко вырвал руку из отчаянно тянущих пальцев и ускорил шаг. Обернуться его заставил полный неподдельного ужаса вскрик.

Мальчик стоял возле парапета в нелепой и неловкой позе. После того как Дедал вырвал руку, Талос, очевидно, потеряв равновесие, запнулся за низкий парапет и теперь балансировал на ним, отчаянно взмахивая руками и все больше клонясь назад. Мгновения тянулись томительно медленно, будто для того чтобы четче и надежнее врезаться в память Дедала, стирая из нее теплую зеленую волну Гимета, изумрудный Мусейон, бирюзовый залив, многоцветный город, тимьян и мрамор. Все, что потом смог увезти с собой в добровольное изгнание немолодой мастер, это замершая в странной позе фигура мальчика, неловко клонившегося над сияющим мраморным парапетом. Высоко вскинутые руки словно дарили надежду полета, словно обещали что все еще можно изменить.

Но потом время, удовлетворенное четкостью врезанной в память Дедела картины, ринулось вскачь - мастер неловко рванулся назад, но жесткая подошва сандалии скользнула по гладкому мрамору, украв те жалкие крохи расстояния, которые отделяли сейчас жизнь от смерти. Талос, в последний раз неловко взмахну руками, опрокинулся назад и канул в лазурную дымку за парапетом. Дедал упал на колено и, не замечая боли, отчаянно рванулся к племяннику, пытаясь схватить падающего хотя бы за ногу, но успел лишь беспомощно скользнуть по стопе кончиками пальцев. Падал Талос молча.

Ошеломленный мастер несколько мгновений смотрел туда, где только что стоял его ученик, с пронзительной ясностью осознавая, что все это - Гимет, Мусейон, далекий полумесяц бухты, оливы и улочки - он видит отсюда, скорее всего, в последний раз. А потом кинулся, не разбирая дороги, к широкой мраморной лестнице, ведущей к подножию акрополя.

Он не запомнил, как добежал до места, куда упал мальчик. Жара разогнала людей с улиц, возле нелепо изломанного тела у подножия скальной стены еще никого не было.

Мастер медленно приближался к нему, чувствуя как ужас и осознание случившегося изгоняют свет и жар из его костей, промораживая его нутро, свиваясь ледяным комом где-то в желудке, заставляя ноги дрожать и подламываться. Сознание, страшась полностью принять случившееся, цеплялось за отрывочные картины: оливковое дерево неподалеку, куропатка в его ветвях, неровная скальная стена акрополя слева, жесткая опаленная солнцем трава под ногами, беспомощное тело на окровавленных камнях, неловко заломленная над головой юноши рука.

- Треугольным, вот так - вспомнилось ему, - С треугольным парусом это можно сделать, - словно и в смерти надменный мальчишка тщился показать своему непонятливому учителю, как надо плыть против ветра.

"Я так и не понял, о чем он", тоскливо подумал Дедал.

Внезапное движение вдруг померещилось ему возле тела юноши и мгновенно поглотило все его внимание. Забыв обо всем, он пристально впился глазами в дернувшуюся руку мальчика. Неужели жив? Все еще можно исправить! Все еще...

Но в этот миг, выбравшись из узкой тени заломленной руки, по пыли неспешно заструилась маленькая змейка. Небольшая молодая охья***, видимо, случайно оказавшаяся рядом.

Весь ужас произошедшего и предстоящего вдруг словно собрался внутри этого узкого черного тельца. Дедал прыгнул вперед и обрушил жесткую подошву сандалии на голову змейки. Он неистово топтал уже обмякшую охью, будто надругательство над ни в чем неповинной тварью могло хоть что-то изменить. Из помешательства его выдернул раздавшийся неподалеку голос.

- Что вы делаете? - к месту трагедии подошел первый прохожий, крепкий загорелый мужчина, - Что тут произошло?

За его спиной пришедший в себя мастер увидел двух юношей, которые не решались подойти ближе. Позади них уже спешили со стороны мраморной лестницы акрополя стражники.

- Змея, - будто во сне произнес Дедал, - Я убил змею...

Он оглянулся, в очередной раз увидел бездыханное тело племянника, и окончательное осознание случившегося рухнуло на него, вышибая воздух из легких, сбивая на колени, туманя взор. Скорчившись возле тела мальчика, обещавшего стать одним из самых талантливых изобретателей его времени, Дедал захрипел, сдерживая рвущийся из груди крик.

* Экзомис (или экзомида) — в Древней Греции отрез из грубой ткани, заложенный складками на левом плече, размером примерно 2,30 ; 1,40 м. Экзомис скреплялся на талии поясом, а на левом плече завязкой, ремнём или аграфом(зажимом).

** Этесии (или Этезии, они же Мельтем, Мельтеми) - сильные пассатные сухие северные ветры Эгейского моря, которые дуют с середины мая до середины сентября.

*** Охья - черная гадюка

Это лишь одна из глав повести, при чем трудно сказать, будет ли она завершена, или заброшена. Но я решил что большего количества критики, чем тут, я вряд ли где-то еще смогу найти. А именно это мне сейчас и нужно.

Афины

В это время дня колонны обзорной террасы царского дворца резали жаркий солнечный свет на сияющие золотые блоки. Он шел сквозь них, то окунаясь в слепящий жар, то, на миг, ныряя в тень колонн, не приносящую прохлады - настолько все вокруг было нагрето летним Афинским солнцем. Изобретатель остановился посреди сияющего горячего солнечного куба, вырезанного из жаркого света двумя падающими от мраморных колонн тенями. Он любил этот жар, изнуряющий многих его знакомых, заставляющий их пережидать знойное время в затенённых мегаронах и залах. Любил ощущать как солнечное, сияющее тепло проникало, казалось, в самое нутро его костей, в его голову и сердце. В такие мгновения Дедалу казалось что он сам сияет, не в силах удержать в себе этот свет.

Он подошел к краю обзорной прогулочной колоннады, нависающей над обрывом акрополя, и остановился возле низенького - ниже колен - мраморного парапета. Это было его любимое место, отсюда открывался дивный вид.

Дедал любил свой город. И дело даже не в том, что это была его родина, не в том, что назван он был в честь богини, которую мастер считал своей покровительницей... Просто его нельзя было не любить.

Нельзя было не любить возвышавшийся по левую руку зеленый хребет медоточивого Гимета, кутавшего Афины в облако дивных запахов с главенствующей воздушной нотой цветущего тимьяна. Мрамор из каменоломен цветущего Гимета сиял сейчас под жарким летним солнцем вокруг мастера.

Нельзя было не любить вынырнувший из городского разноцветья изумрудный холм Мусейона, последнего пристанища сладкоголосого Мусея, и, еле видный за ним, бирюзовый полумесяц Фалерской бухты.

И, конечно, нельзя было не любить сам город, лежащий перед ним, словно в объятиях этих зеленых благоухающих холмов. Разноцветье крыш и стен, зелень олив и сосен, сияние мрамора и известняка, скудную тень улочек и двориков. И вечную лазурную дымку, ласково кутавшую Афины невесомым призрачным покрывалом.

Дедал впитывал этот город так же, как впитывал солнечный жар и свет. Будто в последний раз, будто стараясь впитать его навечно, впрок, чтобы годами носить где-то в далеких краях этот свет, этот жар, эту лазурную дымку. Этот город.

Афины.

Он улыбнулся - откуда вдруг мысли о путешествии? Дедал не мог представить себе дела, которое бы надолго увело его из родных краев. Хотя, видят боги, с тех пор как у него появился ученик, изобретателя иногда посещали мысли о том, что недурно было бы уехать куда-нибудь. В далекий мифический Айгюптос, например, где, по слухам, строят дома размером с гору.

В общем, подальше от некоторых дерзких и самовлюбленных афинских юношей, по упущению богов связанных с немолодым мастером кровными узами.

Его сестра, Поликаста, женщина импульсивная и целеустремленная, приложила все усилия к тому, чтобы именитый дядя принял племянника в ученики. Проще было согласиться, тем более, что племянник и впрямь демонстрировал немалую живость ума. Да что там, Талос был сообразителен и изобретателен. Скрепя сердце, Дедал был вынужден признать про себя, что юноша обещал в скором времени обойти его по мастерству и известности. Науки он схватывал на лету, а на новые и довольно оригинальные идеи его мог подтолкнуть совершеннейший пустяк, вроде того случая с рыбьим скелетом. Поговаривают, что среди афинских плотников его имя с тех пор на слуху и пользуется уважением.

Но, насколько был юноша умен, настолько же вспыльчив и надменен он бывал временами. Начисто забыв, кто преподал ему тонкости той или иной науки, Талос преподносил свои мысли так, будто в его голову их вложила сама Афина, предварительно почтив его личной встречей. К тому же, мальчик был импульсивен ничуть не менее своей матери, что для предпочитавшего спокойное и неспешное обсуждение Дедала только усложняло дело.

С каждым разом Дедалу все сложнее было сдерживать раздражение при подобных разговорах. Возмущение надменностью мальчишки, вкупе с, чего уж греха таить, завистью к его живому и подвижному уму, иногда мешали воспринимать его идеи во всей полноте. Тем более что Талос, в последнее время, взял в привычку объяснять их нарочито скупо и непонятно. Стоило изобретателю увидеть надменно вздернутую бровь, еле заметную презрительную морщинку над губой, как Дедал начинал закипать и грезить о хорошей отеческой затрещине, подаренной юному племяннику в дополнение ко всем законам и хитростям наук, которые мастер уже успел передать.

Такое состояние мало помогало передаче знаний, да и просто обсуждение новой догадки талантливого ученика превращалось в пытку, если не в очередную ссору.

Дедал уже решил для себя, что если положение дел не улучшится, то он передаст возгордившегося родственника обратно сестре, и торжественно заявит что научил мальчишку всему, чему мог. Пусть ищет ему более достойных, а главное - более терпеливых учителей.

- Мастер!

Дедал не смог сдержать разочарованного вздоха - сегодня боги решили послать ему испытание в наиболее любимом им месте афинского дворца.

- Мастер! Я понял! Я придумал!

Загорелый черноволосый мальчишка в сбившемся на бок экзомисе* бежал к нему от дальнего конца колоннады, шлепая босыми ногами по сияющему гиметскому мрамору. Судя по одежде и взъерошенному виду, паренек бежал от самых мастерских, спеша рассказать учителю о новой и несомненно блистательной идее. Дедал вздохнул и приготовился к очередной пытке. Не разозлиться, не выйти из себя, выслушать - юноша и в самом деле умен и скорее всего идея его стоит внимательного рассмотрения.

- Треугольный! - выпалил Талос, останавливаясь перед мастером и отчаянно пытаясь жестами показать ему что-то, - Треугольный! Тогда можно идти против ветра!

После секундного раздумья, Дедал все же понял, о чем говорит племянник.

- Парус? - уточнил мастер. В последнее время юноша частенько заводил разговоры о мореходстве.

- Да! - Дедалу почудилось легкое разочарование в голосе паренька, будто он не ожидал что старый, по его мнению, учитель так быстро поймет его сумбурные речи.

- Мы же обсуждали это, Талос, - вздохнул Дедал, давя раздражение, - Суда не могут идти против ветра. Даже если ветер дует в борт кораблю - парус уже бесполезен.

- Прямоугольный бесполезен, да! - возбужденно тараторил мальчишка, - Но я смотрел на птиц и понял! Нужно вот так! - он углом изогнул руку над головой, - Тогда если ветер будет дуть отсюда, то парус будет тянуть сюда! Как крыло, только вот так! - он показал Дедалу вытянутую вертикально ладонь.

- И корабль пойдет против ветра? - мастеру все-таки не удавалось уловить разумное зерно в речах племянника, и это подпитывало и без того уже клокотавшее раздражение, - Может тогда два паруса? И размахивать ими? Как птица?

- Не против ветра... - Талос на секунду задумался, даже не заметив издевки, - Нет, против ветра никак, но если немного под углом то... - знакомая вздернутая бровь и морщинка над губой. Мальчишка смотрел в глаза Дедалу, с выражением того самого, порядком уже надоевшего, превосходства, - Будет тянуть в сторону. И тогда...

- Если ветер будет дуть навстречу, то и толкать корабль он будет назад, Талос, - мастер прикладывал все больше усилий чтобы держать в узде накопившийся за все это время гнев, - Птицы летят, потому что машут крыльями, а не потому что что-то тянет их вверх...

- Чайки парят! - Талос пританцовывал на месте от возбуждения и досады, - Они висят над водой когда охотятся! Висят развернувшись к ветру! Я видел в бухте, а теперь понял!

- Корабли могут идти на ветер только на веслах, это знает каждый кто хоть раз выходил в море! - возвысил голос мастер, устав от бессмысленного спора и желая наконец остаться наедине с солнцем и городом, - Ты хоть раз плавал летом на торговом судне на Крит и обратно? Благодаря этезиям** всю дорогу до Афин моряки до кровавых пузырей вращают весла! Предложи им поднять парус, который потянет их назад, и...

- Он будет тянуть в сторону! - почти кричал мальчишка, - Вбок, понимаешь ты, как чаек тянет вверх! Тогда, опираясь на борт и киль судно пойдет вперед! Это же очевидно! - в голосе юнца уже не осталось даже напускного почтения.

- Довольно! - рявкнул Дедал, - Хватит с меня твоей дерзости! Завтра же отправляешься домой к Поликасте! Мальчишка!

- Старый осел! - выкрикнул Талос почти с ненавистью, и Дедал понял что затрещина неизбежна. Он шагнул вперед, замахиваясь, но быстроногий мальчишка не глядя, стремительно прянул в сторону, запнулся за низкий парапет и, изумленно вскрикнув, канул в сияющую лазурную дымку, разлитую над городом. Лишь мелькнула беспомощно скользнувшая по гладкому мрамору парапета ладонь. Падал мальчик молча.

Дедал несколько мгновений смотрел туда, где только что стоял его племянник, с пронзительной ясностью осознавая, что все это - Гимет, Мусейон, далекий полумесяц бухты, оливы и улочки - он видит отсюда, скорее всего, в последний раз. А потом кинулся, не разбирая дороги, к широкой мраморной лестнице, ведущей к подножию акрополя.

Он не запомнил, как добежал до места, куда упал юноша. Жара разогнала людей с улиц, возле нелепо изломанного тела у подножия скальной стены еще никого не было.

Мастер медленно приближался к нему, чувствуя как ужас и осознание содеянного изгоняют свет и жар из его костей, промораживая его нутро, свиваясь ледяным комом где-то в желудке, заставляя ноги дрожать и подламываться. Сознание, страшась полностью принять случившееся, цеплялось за отрывочные картины: оливковое дерево неподалеку, куропатка в его ветвях, неровная скальная стена акрополя слева, жесткая опаленная солнцем трава под ногами, беспомощное тело на окровавленных камнях, неловко заломленная над головой юноши рука.

- Треугольный! - вспомнилось ему, - Нужно вот так! - словно и в смерти надменный мальчишка тщился показать своему непонятливому учителю, как надо плыть против ветра.

"Я так и не понял, о чем он", тоскливо подумал Дедал.

Внезапное движение вдруг померещилось ему возле тела юноши и мгновенно поглотило все его внимание. Забыв обо всем, он пристально впился глазами в дернувшуюся руку мальчика. Неужели жив? Все еще можно исправить! Все еще...

Но в этот миг, выбравшись из узкой тени заломленной руки, по пыли неспешно заструилась маленькая змейка. Небольшая молодая охья***, видимо, случайно оказавшаяся рядом.

Весь ужас произошедшего и предстоящего вдруг словно собрался внутри этого узкого черного тельца. Дедал прыгнул вперед и обрушил жесткую подошву сандалии на голову змейки. Он неистово топтал уже обмякшую охью, будто надругательство над ни в чем неповинной тварью могло хоть что-то изменить. Из помешательства его выдернул раздавшийся неподалеку голос.

- Что вы делаете? - к месту трагедии подошел первый прохожий, крепкий загорелый мужчина. За его спиной пришедший в себя мастер увидел двух юношей, не решавшихся подойти ближе, а позади них - спешащих со стороны мраморной лестницы акрополя стражников.

- Змея, - будто во сне произнес Дедал, - Я убил змею...

Он оглянулся, в очередной раз увидел бездыханное тело племянника, и окончательное осознание случившегося рухнуло на него, вышибая воздух из легких, сбивая на колени, туманя взор. Скорчившись возле тела юноши, обещавшего стать одним из самых талантливых изобретателей его времени, Дедал захрипел, сдерживая рвущийся из груди крик.

* Экзомис (или экзомида) — в Древней Греции отрез из грубой ткани, заложенный складками на левом плече, размером примерно 2,30 ; 1,40 м. Экзомис скреплялся на талии поясом, а на левом плече завязкой, ремнём или аграфом(зажимом).

** Этезии (или Этесии, они же Мельтем, Мельтеми) - сильные пассатные сухие северные ветры Эгейского моря, которые дуют с середины мая до середины сентября.

*** Охья - черная гадюка