IngaMax

Мы купили кухню. Кому-то это событие покажется незначительным, но моя душа пела и слагала сонеты. Почему? Да потому что столь значительная покупка для моего семейства — все равно, что первый бал для институтки. Событие редкое и волнительное.

— Пора вам мебель менять, — сказала мама, вертя в руках отломившуюся ручку от шкафа. — Как бомжи живете. Скоро из банок майонезных будете есть.

— Пора. А где денег взять? — голосом дяди Федора спросила я у родительницы, честно не понимая связи между развалившимся шкафчиком и майонезной тарой. Но с мамой лучше не спорить.

— Клошары, — буркнула маман и пошла в кладовку искать отвертку. Прикрутив достопамятную фурнитуру на место, она нехотя поманила меня пальцем: — Сдохнем с отцом, похороните нас под забором, завернув в драную простыню — как пить дать.

— С чего вдруг этот разговор? — поинтересовался Гоша, глядя, как теща орудует отверткой.

— С того, что я только скоплю себе «гробовые», у вас вечно что-то нарисуется. В банк идем: деньги сниму, кровью и потом скопленные. Не могу позволить своим внукам в ночлежке жить, — припечатала родительница, грозно посмотрев на сидящего на табуретке отца, который подавился чаем от такой щедрости своей благоверной.

— Мы отдадим, — вякнула я, но мать опалила меня неверящим взглядом.

— Золотая теща, — хмыкнул Гоша, — обещаю, что похороним вас с царскими почестями.

Я зыркнула на мужа, надеясь испепелить его взглядом.

— Ага, в кухонном шкафу, — загоготала мамуля, прикуривая очередную папиросу.

В банке мама, не обращая внимания на очередь, твердым шагом подошла к миловидной служительнице. Девочка заморгала глазенками, увидев перед собой мелкую фигуру, и попыталась воззвать к совести обнаглевшей клиетки, обошедшей на повороте с десяток ждущих людей.

— Тут очередь, вообще-то, и номерок нужно взять, — вякнула глупая девица.

— Где? — мама кинула невидящий взгляд поверх голов ожидающих и уселась на неудобный стул напротив глупышки. — Никого не вижу. Денег мне дай, и я уйду, — рыкнула она, сунув под нос служащей паспорт. Понимая, что спорить бесполезно, девушка спросила:

— Вы все будете снимать?

— Я на дуру похожа? — уставилась на нее родительница едким взглядом, способным прожечь дыру.

— Нет, нет, — энергично затрясла кудрявой головкой девочка. — Просто тут у вас… — назвала она сумму, от которой у Гоши до пола отвисла челюсть. Мама поморщилась.

— Язык, что помело, — выплюнула мамуся. — Сотку сниму, думаю, хватит.

Я задохнулась, Гоша невразумительно промычал что-то про похороны фараона, но натолкнувшись на решительный взгляд маминых глаз, замолчал, поборов желание, видимо, поклониться ей в пояс.

— Тут три стотинки не хватает, — буркнула родительница, три раза пересчитав выданные деньги. — Не порядок.

— В кассе нет мелочи, — всхлипнула служительница.

— А мне пофигу, — оскалилась мама желтыми зубами, местами отсвечивающими золотом. Девочка порылась в кармане, извлекая на свет божий пять болгарских копеек. Клиентка хмыкнула и встала со стула. Девушка выдохнула и поставила на стол табличку «перерыв».

— Нате, возьмите, — царственным жестом протянула мама деньги. — Чего встали? Чешите в магазин, устала я что-то.

-—Думаешь, правда, устала? — спросил меня Гоша, когда мы, закинув домой мою маму, уселись в машину.

— Нет, просто побоялась, что передумает нам деньги давать, — зная свою родительницу, хохотнула я, вспомнив, с каким нежеланием она разжала сведенные судорогой пальцы, передавая мне пачку купюр.

Вы думаете, покупка кухни — приятное дело? Фигушки. Сначала мы с Гошей чуть не подрались, выбирая цвет мебели. Супруг желал зеленую, я же смотрела в сторону классики.

— Прекрасный образец, — заливалась соловьем толстая продавщица, пихая нам в руки кусок деревяшки серо-буро-малинового цвета. — Массив, со скидкой, — голосом демона соблазнителя вещала она.

— О, массив, — благоговейно затрепетал мой благоверный, закатив глаза.

— Если возьмете, фурнитура бесплатно, — бульдогом вцепилась в податливого Гошу продавщица, выкладывая на стол ручки в форме львиных лап — страшный кич, на мой взгляд.

—Ооооо, — взвыл любимый, словно ребенок схватив в руки металлическое уродство.

— Берем, — выдохнул он.

— Прекрасный выбор, — потерла жадные ручонки мадам и начала высчитывать стоимость. — Вот, — наконец протянула она клочок бумаги с написанной на нем суммой.

— Что-то мне разонравилось, — кинув взгляд на листочек, пробубнил Гоша.

— Мне изначально не нравилось, — выдохнула я, глядя на перекосившееся лицо продавщицы. — Я вон ту хочу.

— Но это же не массив, — сморщила она блестящий нос.

— Ну и что, — расправила я крылья. Красотка обожгла меня презрительным взглядом, от которого в жилах застыла бы кровь даже у ледяного дракона.

Разобравшись, наконец, с материалом, из которого изготовят нашу будущую кухоньку, я в восторге уставилась на расписанную орхидеями стенку. Вспомнив замызганный кафель, решила, что обязательно хочу иметь это чудо.

— Вот еще, глупости, орхидеи, — не разделил моего восторга супруг. — Давай каталог посмотрим.

Если бы у нас с собой были сабли, ну или ножи на худой конец, мы бы схлестнулись с ним в смертельной битве, высекая искры из скрещенного оружия. Но поскольку холодного оружия мы не прихватили, пришлось просто разораться на весь магазин, до хрипа доказывая свою правоту.

— Хочу с орхидеями, — назойливой мухой гнусела я, размазывая рукавом злые сопли.

— Нет, с яблоками лучше, — иерихонской трубой гудел Гоша, распугивая праздно шатающихся по магазину зевак. Только в одном мы с ним сошлись — стенка с нарисованными на ней веселыми пчелами у обоих вызвала нервную почесуху, переходящую в крапивницу.

— Ладно, бери свои яблоки, — наконец сдала я позиции, устав, как раб на галере. Не буду утомлять вас описанием выбора встраиваемой техники, скажу только одно: из магазина мы выпали в состоянии близком к коме, став обладателями квитанции о заказе.

— Сегодня кухню привезут, — заголосил Димка спустя две недели, выдергивая меня из сладких объятий Морфея.

— Кухня, кухня, — весело заскакал на матрасе Жорик, подкидывая меня на добрых полметра над ложем.

— Вставай, давай. «Старушку» надо демонтировать до обеда, — затормошил меня Гоша.

Я с трудом выползла из-под одеяла и двинула в кухню, где мама уже бодро отдавала приказы Таське и Ани, которые спотыкаясь об животных, метались по помещению вспугнутыми белками, перетаскивая хабар в нашу с Гошей спальню.

— А почему к нам? — тупо спросила я.

— Незачем детям ютиться в захламленных помещениях, — гаркнула любящая мамуля. — Тряпку хватай и вперед, лентяйка, — приказала она.

К обеду я была похожа на взмыленную кобылу, отец отбил молотком палец, Гоша уронил на ногу микроволновку и сейчас с перевязанной кухонным полотенцем лодыжкой был похож на раненого бойца. Дети испарились еще на этапе разбора завалов, только Нгок стоически снимал со стен доисторические развалюхи, носящие гордое имя «шкафчик», ловко орудуя молотком.

— Вот, учитесь. До седых этих самых дожили, а мальчишка вас уделывает, — грохотала мать на всю квартиру. Сюрик писал от страха, Падла имитировала обморок, только Пупсик неуловимым мстителем скакал по поверженным шкафам, изо всех сил мешая работе.

— Я буду здесь жить, — выдохнула я вечером, когда ловкие рабочие установили нам новую кухню.

Мебель сверкала чистотой и пахла новизной. Даже стенка, украшенная веселыми пчелками, привезенная нам по какой-то изощренной ошибке — видимо, из мести продавщицы — уже не казалась такой отвратительной. Семейство в полном составе собралось за новеньким столом и бодро чокалось шампанским, обмывая обновку. Мама светилась от счастья и гордости, предварительно с головы до ног облив грязью наш выбор. Ей понравились только дурацкие пчелы.

— Чаю хочу, — выдохнул Жорик и пошел к микроволновке, неся в руке праздничную чашку, по такому случаю извлеченную из гостевого сервиза. Конечно, никакого чаю он не хотел, просто блестящая микроволновка так и манила — опробуй меня.

— Бах, — раздался оглушительный грохот, от которого дом содрогнулся.

— Аааааа, — заголосил ребенок.

— ООоооо, уууу, ыыы, — на разные голоса завыли животные.

— Твою мать! — полыхнула огнем родительница.

Храбрый Гоша медленно сполз под стол, опасаясь дальнейших бомбардировок.

— Эх, я же мастерам сказал, что неправильно установили, а они отмахнулись, расстроено пробурчал Нгок.

А я смотрела на развороченную взрывом мебель, и горькие слезы стекали по моим щекам. Потери были ужасны: два шкафа разметало в щепки, печку вывернуло буквально на изнанку. Стенку с пчелами пересекали глубокие трещины, от чего насекомые приняли довольно-таки печальный вид.

— Спасибо господи, что деньгами взял, — подумала я и бросилась к рыдающему от шока Жорику. Слава богу, каким-то чудом на нем не оказалось даже царапины.

— Вылезай уже, герой, — хмыкнула мама, пнув ногой моего мужа. — Завтра поедем в магазин. Урою паразитов.

P.S. Я не знаю, какие слова сказала моя мама продавщице, но спустя три дня кухня вновь сияла новизной и стенкой, украшенной вожделенными орхидеями. Рабочие под предводительством Нгока и моей мамы сами проверили каждый предмет техники, включая даже не травмоопасный холодильник, на предмет горючих и легковоспламеняющихся веществ.

— Я восхищен, — сказал Нгок моей маме. — Как вы их уделали.

— Учись, студент, — зарделась родительница и потрепала парня по щеке — высшая степень расположения, — в твоем Узбекистане так не умеют.

— Я кореец, — обреченно вздохнул Таськин приятель.

—Да хоть калмык, — хмыкнула мамуська и пошла греть чай в новой микроволновке.

Ох, как я люблю аэропорты. Они наполнены эмоциями, радостными встречами, предвкушением счастливого отдыха и полета.

— Давай быстрее, опаздываем, — закричал мне Гоша в самое ухо. — Все у тебя так. Все и всегда, — уронил он с грохотом каменно-тяжелый чемодан.

— Почему у меня? — робко пискнула я, глядя на пылающего пламенным гневом супруга. — Это же ты харчи в дорогу собирать надумал.

— Потому что кто-то не озадачился это сделать. Не знаешь кто?

— Гошенька, родной, но продукты можно и в Москве купить. Ведь отнимут все, что ты собрал, на границе. Еду нельзя перевозить, — попыталась я внять к голосу разума мужа.

— Щаззз, — вызверился любимый. — Пусть попробуют. Тебе лишь бы деньги потратить. Купит она.

Взмыленные, как пара жеребцов, мы подбежали к стойке сдачи багажа.

— Вот, — бешено вертя глазами, сунул под нос молоденькой служащей билеты и документы Гоша и закинул неподъемный чемодан на ленту.

— Запрещенное что-нибудь везете? — сдвинула бровки к переносице серьезная барышня.

— Целый чемодан, — игриво заблестел глазками мой муж.

— Ну-ну, — хмыкнула девица и уставилась в экран. — Я не могу пропустить вас.

— Почему это? — удивился Гоша.

— Потому что продукты запрещены к провозу. Доставайте. Это записано в правилах.

— Господи, да что там тех продуктов. Смех! — взревел мой супруг, начиная концерт. — Батон колбасы да два яйца.

— Вытаскивайте, — не желала уступать служащая. Видя, что пассажир сдаваться не собирается, она достала телефон и принялась тыкать на кнопки наманикюренными пальчиками.

— Давай отдадим, а, — тщетно пыталась я внять к голосу разума своего любимого. — Опоздаем ведь.

— Ничего, без нас не улетят, — отмахнулся он и ввязался в неравный бой.

Гоша бился за каждый кусок колбасы, как бьется храбрый воин, не желая уступать ни пяди родной земли. Он применил весь арсенал уловок начиная от легких скандальных угроз, заканчивая нервическими припадками до тех пор, пока не явился вызванный на помощь начальник, и все не началось по новой. Девушка уже не справлялась с чувствами. Это я поняла по ее нервно дергающемуся веку. Нарощенные ресницы трепетали, словно крылья мотылька.

«Бедняга», — мелькнуло в моем мозгу.

Начальник сочувственно глянул на меня, мнущуюся в сторонке, и махнул рукой.

— Пропустите, пусть в Москве с ним разбираются, — наконец решил он, явно жалея свое психическое здоровье.

— Видала? — гордо спросил Гоша. — Фиг им, а не моя колбаса. А теперь пошли в дьюти-фри.

— Это еще зачем? — напряглась я.

— Коньяку купим, — посмотрел на меня, как на умственно отсталую, супруг и, чеканя шаг, двинул к магазину.

— Значит, мне лишь бы деньги потратить, а ты коньяк собрался покупать, — наконец прорезался у меня голос. — И потом, в самолете коньяк пить запрещено.

— Правильно, поэтому ты сейчас будешь пить колу. Мы перельем коньяк в пустую бутылку, и алле-оп. Кто мне запретит газировку хлебать? — радостно объяснил Гоша.

— Но я не люблю колу. Давай минералку, а? Ну яблочный сок на худой конец, — взмолилась я.

— Не, водку я не люблю, — задумчиво протянул супруг. — По цвету больше всего кола подходит. Так что пей давай, не копырься, — закончил он свой месседж прелестным словом и сунул мне в руки полуторалитровую бутылку гадкой коричневой жижи.

— Гош, ты сколько коньяка взял? — потеряла я дар речи. Нет, ну ладно пол-литра, ну литр колы я в себя волью, но полтора…

— Сколько взял, столько и взял. Я без коньяка не летаю, — занервничал муж. — Пей, у тебя полчаса.

— Давай напополам. Я не выпью столько, — тоскливо протянула я.

— Думай, что предлагаешь, женщина. Хочешь, что б у меня сахар поднялся и давление, да? Вот ты какая. Нет бы мужу любимому помочь. Я итак нервничаю — три часа в облаках болтаться.

Осознание обрушилось на меня, едва не сбив с ног. Мой сильный, брутальный Гоша, за которым я как за каменной стеной, боится. От шока я от души приложилась к бутылке с газировкой, подавилась, выпустив из носа струю коричневой пузырящейся жидкости.

— Ты боишься летать? — выдавила я, прокашлявшись.

— С ума сошла? — рассердился Гоша. — Я вообще ничего не боюсь. К твоему сведению, я мильен пятьсот раз летал. За тебя беспокоюсь просто, вдруг ты испугаешься, а тут я — опа, налью тебе коньячку, и все страхи как рукой снимет.

— Аааа, — согласно кивнула я головой. Все встало на свои места. Слава богу, Гоша не банальный алкаш, а заботливый, любящий муж, боящийся самолетов.

Спустя сорок минут мы все же загрузились в самолет и заняли свои места. Любимый напевал под нос веселую песенку, ароматно вонял недешевым коньяком и излучал благодушие. Только слегка побелел лицом на взлете и наотрез отказался садиться к иллюминатору, джентельменски уступив мне место. Я достала планшет и приготовилась к трехчасовому марафону написания проды.

— Курица или рыба? — вернул меня в реальность звенящий, хрустальный голосок. Я подняла глаза и увидела небесное создание в лице невероятно красивой бортпроводницы. Гоша молчал. Просто глядел на прелестницу чистыми синими глазами и пьяно улыбался.

— Ты чего есть будешь? — ткнула я локтем в бок благоверного, вышибив из его легких задержавшийся в них воздух. Судя по всему, мой муж просто забыл выдохнуть, увидев красавицу.

— Колбасу, — выдохнул он первое, что пришло в затуманенный алкоголем и созерцанием невероятной женской красоты мозг.

— А у нас нет, — пропела стюардесса, затрепетав ресницами.

— Тогда все равно, — решил Гоша и, не глядя, перевернул исходящий паром контейнер на свои новые джинсы. Это привело его в чувства, и он зафонтанировал глупыми шутками и пошлыми комплиментами, вызвав у меня припадок нервного смеха. Девочка нервно хрюкнула и поспешила ретироваться.

— Да, дорогой. До сих пор ума не приложу, как ты умудрился меня обаять, — задумчиво произнесла я.

— Потому что я мачо мэн, — ответил благоверный и закрыл глаза.

«Слава богу, спать собрался», — подумала прелестная проводница, обходившая широкой дугой наши места во избежание новых комплиментов.

«Только не это», — испугалась я, ожидая раската громового храпа.

Гоша храпит самозабвенно, издавая звуки похожие на рев реактивного двигателя, смешанного с грохотом сходящего с гор селевого потока. Врачи, к которым мы обращались, лишь разводили руками — здоров как бык. Специальные подушки, клипсы в нос и другие приспособления лишь увеличивали звук спящего организма благоверного вместо обещанного эффекта тишины. Я смирилась и привыкла, поэтому храп Гоши не производил на меня такого ошеломительного впечатления. Засыпает мой муж молниеносно, в независимости от места или положения тела. Это может быть скамейка в магазине, где он ждет меня из примерочной, или место в театре — тут уж только следи не за происходящим на сцене, а за слипающимися веками любимого мужа.

— Агрх, — разнеслось по самолету. Заплакали дети, залаяла тонконогая собачонка. Приготовившись отдать богу душу от леденящего кровь ужаса, рядом сидящая старушка выронила из рук пластиковый стаканчик с напитком.

— Агрх, — старался Гоша, заглушая рев двигателей. В салоне пилотов летчик выронил из рук штурвал, уронив самолет в воздушную яму.

— Сделай что-нибудь, дочка, — умоляюще воздела ко мне руки старушка со слуховым аппаратом в маленьком ухе. Увы, это было не возможно. Выпившего Гошу разбудить не смог бы даже вражеский налет тяжелых бомбардировщиков. Он счастливо спал, выпуская из пухлых губ сладкую слюнку, и улыбался.

К концу полета экипажем было принято решение раздать пассажирам виски из личных запасов для поправки пошатнувшегося психического здоровья. Красавица стюардесса щедрой рукой разливала пахнущий теплым деревом янтарный напиток по пластиковым стаканчикам, поминутно прикладываясь к бутылке. Не удивлюсь, если и летчики приняли на грудь. Конечно, пережить такую кананаду и не повредиться умом, это, я вам скажу, нужно иметь не нервы, а стальные канаты, как у вашей покорной слуги.

«Твоя жена золото или просто глухая?» — спросил однажды Гошу его коллега, имевший удовольствие разделить с моим мужем номер в отеле во время командировки.

«Ну да, золото. Повезло мне», — гордо ответил ему Гоша.

— И мне дайте, что вы там разносите, — встрепенулся благоверный, выныривая из объятий морфея. Стюардесса сунула ему в руки стакан, судорожно озираясь по сторонам и привыкая к повисшей в самолете тишине. Пассажиры зааплодировали.

— Чего это они? Мы ж еще не сели, — удивился Гоша, с удовольствием прихлебывая виски.

— Да кто их знает, — хмыкнула я, в душе умирая от смеха.

Самолет приземлился раньше положенного. По всей вероятности, оглушенные летчики гнали изо всех сил лишь бы поскорее избавиться от громкого Гоши.

— Ну вот мы и на родине, — радостно улыбнулся мой любимый муж, стоя у трапа, вдыхая полной грудью сладкий воздух отечества и прижимая меня к себе крепкой рукой. — Ты самая красивая, — шепнул он мне на ухо. — Этой девчонке из самолета до тебя, как до луны. Люблю тебя.

— И я тебя, — ответила я, тая от счастья.

Лето. Оно упало на город, принеся с собой арбузный аромат моря и созревшей клубники. Заскакало солнечными белками в ветвях деревьев и окутало все вокруг влажной духотой. Наше лето не приходит постепенно, не заглядывает робко в окна домов. Оно приходит внезапно и без объявления, опаляя нас горячими солнечными лучами, словно приглашая: ну же, давайте, море ждет.

И душа рвется и парит. Но пляжи, заполненные веселыми и беззаботными отдыхающими, я вижу лишь из окон автобуса, везущего меня в своем огненном чреве на работу. Сезон. У нас так — лето год кормит. Вот и сидим мы в жарком салоне, подставляя разгоряченные от трудов праведных лица желанной прохладе кондиционированного воздуха.

Именно в один из таких деньков ко мне на работу ворвался веселый взбудораженный Гошка, что в принципе удивительно. Мы стараемся появляться на работе друг у друга только в самых крайних случаях, поэтому сердце мое сначала замерло, а потом пустилось в ураганную ламбаду, по крайней мере, именно так мне показалось.

— Что-то случилось? — проблеяла я, крепко держась за ногу клиентки, впавшей в послеобеденную нирвану, чтобы не свалиться с табуретки.

— Да, жена, случилось. Вот, вот, — замахал руками любящий супруг, тыча мне в нос свернутыми в трубку бумажками формата «А4».

— Блин, по-человечески ты можешь объяснить? Чуть до родимчика не довел, — вызверилась я и принялась с остервенением пилить пятку несчастной женщины.

— Вот, вот, — сделал новую попытку ткнуть мне в нос бумагой супруг.

— Он у тебя другие слова знает? — поинтересовалась клиентка, вынырнув из нирваны.

Я лишь пожала плечом. Гошка махнул рукой и выскочил из салона с криком: дома поговорим. Остаток дня я сидела как на иголках. Таинственные бумажки в руках мужа будоражили воображение, рисуя в мозгу апокалипсические картинки нашего финансового краха. Воображение рисовало, как мы с протянутыми заскорузлыми руками клянчим милостыню в приморском парке, плача и стеная. Другого объяснения ненормальному состоянию супруга, я не нашла. На ватных ногах я добрела до дома, с опаской толкнула входную дверь и едва не упала, споткнувшись об писающую от радости собаку, сующую мне в руки измусоленный мяч.

— Мы едем в Москву, собирай манатки, — появился в прихожей радостный муж и сунул мне в руку смятые бумажки. — Это билеты, мне на работе выдали на двоих.

— С какой это радости, интересно? — резонно спросила я, ожидая подвоха.

— Потому что твой муж — лучший работник месяца, на минуточку. Сначала в Москву, потом к твоим заедем, — фонтанировал планами муж. — За неделю управимся, думаю. Короче, завтра вечером самолет. Йесс! — взревел Гошка и полез доставать в кладовку давно забытый нами огромный чемодан.

— Ты чего? А работа? У меня записей на два месяца вперед, — внимая к голосу разума, воздела я руки к давно не видевшему краски потолку. Если честно, душа моя пела. С нашими финансами мечтать о поездке в Москву не представлялось возможным. Да что там, даже о путешествии в какой-нибудь богом забытый «Подзалупинск» мы могли только хорошенько приняв на грудь.

— Ты женщина умная, придумаешь, как выйти из положения, — глухо сказал Гошка, дернул чемодан, лежащий на верхней полке стеллажа, и, с грохотом рухнув на пол, кубарем выкатился из кладовки. — Там что, кирпичи? — спросил он, потирая рукой «монструозную» шишку на лбу, растущую на глазах.

— Нет, зимняя обувь. Я ж не знала, что он нам понадобится. Каждый год в чемодан складываю — удобно же, — пискнула я, глядя, как наливаются кровью глаза любимого. — Забыла предупредить.

— Женщины, что с вас взять, — пробормотал супруг и высыпал подпорки прямо на пол.

— А дети, — вдруг вспомнила я о затаившихся в недрах квартиры.

— Ничего с ними за неделю не произойдет, — сказал, как припечатал, Гошка и поволок чемодан в кухню собираться. — Оставались же они одни — живы здоровы. И вообще, не морочь мне голову, я занят.

— Ну, слава богу, хоть отдохнем, — услышала я голос Таськи, несущийся из-за закрытой двери.

— Ага, — мечтательно пробасил Димка, — вечеринку закатим. Нужно только будет мебель из зала перетащить, а то не поместимся. И легковоспламеняющееся убрать все, а то в прошлый раз диван чуть успели потушить. Хорошо хоть мать убираться не любит, а то давно бы уж увидела, что задняя стенка у него в подпалинах.

— Ох, сплюнь, а то кто ее знает, что ей в голову придет, — зашептала любящая доченька. — От нашей мамульки всего ожидать можно.

— А я тоже на вечеринку попаду? — наглым голосом поинтересовался Жорик.

— Мелкий ты еще, — взвилась Таська.

— Ну, тогда пойду я мамочке расскажу, чего вы задумали и про диван тоже. Вот она обрадуется-то. А я конфетку получу вкуснючую за то, что армагеддон предотвратил, — ехидно хихикнул младшенький, и я едва не захохотала в голос, согнувшись к замочной скважине и тут же забыв про диван, который мне, кстати, никогда не нравился, представляя вытянувшиеся лица старших детей.

«Ай, молодец. Ай, красавчик».

— Шантажист, моя школа, — весело хрюкнул старший сын. — Ладно, твоя взяла.

— Не поеду никуда, — твердо решила я, разглядывая подпалины на ненавистном рыдване, носящем гордое название диван, но чемодан манил меня к свершениям. — Что это? Я думала, их уже не производят. Где взял? — моя рука выдернула на свет божий огромный кипятильник.

— Места знать нужно, — гордо буркнул муж и выхватил у меня из рук раритет. — Не лезь, женщина, когда мужчина собирается в путь.

«Ладно, потом выкину, когда уснет», — решила я.

Кипятильник — это любовь всей жизни моего Гоши. Без этого адского изобретения он не выезжает дальше своей квартиры, сея хаос и панику в непривыкших к таким изыскам европейских отелях.

«Чаю хочу», — решает Гоша, едва заселившись, тем самым обрекая местные электросети на адскую работу по устранению аварии. Моему мужу пофигу, что на каждом этаже есть кулер с кипятком и вообще All Inclusive. Он хочет чаю — и баста. И невдомек несчастным европейцам, почему в их отеле каждый день, с завидным постоянством, в одно и то же время гаснет свет. Потому что Гоша чаевничать желают-с, так-то. Чай Гоша не любит, ему важен сам процесс. Потому, берегитесь Европейские отели.

— В Москве, наверное, электрические сети покрепче будут, — засыпая, элегически чмокнул губами муж и громко захрапел.

Я ужом выскользнула из кровати и тихо, чтобы не разбудить любимого, отправилась к месту дислокации собранного чемодана, в котором ожесточенно рылась Падла в поисках поживы. Вытащив из собранного мужем багажа кипятильник, две тяжелые керамические чашки, стопку книг, ртутный термометр, радиоприемник, упаковку туалетной бумаги, набор цветных карандашей, гантелью и еще кучу мелкого ненужного мусора, я с чувством выполненного долга выписала телефоны клиенток, которых нужно обзвонить и перезаписать на «через неделю». Посмотрела на свившую гнездо в чемодане собаку и легла спать. С утра предстояло много дел: купить провизии детям, разобраться с делами на работе, собрать багаж и выбрать подарки. Но оно того стоило. Неожиданный отпуск играл и переливался всеми цветами радуги в моем измученном мозгу.

— Аааааааа, дурак, отпусти, — донесся из-за входной двери голос дочери, когда я подняла руку к дверному звонку. — Волосы не трогай.

— А то чего? Жиром своим меня задавишь или прыщами запугаешь? — весело заржал басом старший сынуля, постоянно дразнящий свою сестру несуществующей полнотой — девочка весит сорок пять кило в мокрых штанах — и юношеским акне, которое, справедливости ради стоит отметить, часто поселяется на ее миленьком личике.

«Бежать, не оглядываясь», — мелькнула мысль, но желудок отозвался голодным урчанием, и я малодушно нажала на пимпочку звонка. В квартире стало тихо, но открывать мне не спешили. Я еще раз позвонила, потом постучала, а потом заколотилась в дверь всем телом, испугавшись, что дети все-таки поубивали друг дружку.

— И чего ты ломишься? Слышали мы еще первый звонок, — недовольно пробасил сын, наконец, открывший мне дверь.

— А почему не открывали? — без удивления спросила я, мечтая только об одном — сбросить с плеч рюкзак, набитый продуктами.

— Прибирались, — нехотя признался ребенок. — Ты ж орешь, если бардак дома. Прям клыки, как у дракона, у тебя пробиваются, когда бесишься.

— Ага, и глаза из орбит лезут, — поддержала его дочь, словно они и не ссорились пять минут назад.

Я прошла в кухню и, не раздеваясь, схватила со стола початую баночку йогурта, и в мгновение ока заглотила полную ложку лакомства, не обращая внимания на притихших за моей спиной детей, даже не заметила, как к ним присоединился мой младший сынулька Жорик, взирающий на меня полными ужаса глазенками.

— Вы что ей не сказали? — спросил он, глядя, как я вылизываю банку.

— Что не сказали? — напряглась спиной я.

— Мам, там такая ситуация, — замела хвостом Таська, моя дочь.

— Ну? — насупилась я, буравя взглядом пожухших детишек.

— Короче, Димка в йогурт плюнул, ну из вредности, чтобы мне не досталось. Мы, собственно, поэтому и рубились с ним. Не поделили последний йогурт просто, — прошептала дщерь, расширившимися глазами глядя на мою разъяренную, свекольного цвета физиономию.

— Куда? — взревела я, своим рыком предотвратив попытку старшенького смыться.

— О, опять у нас веселуха, — услышала я из прихожей голос вернувшегося с работы мужа. — Что опять произошло?

— Мать моих слюней наелась, — заржал в голос Димка, и Таська захихикала, как гиена, почувствовав поддержку отца. Знают, подлецы, что он встанет на их защиту.

— Ой, ну подумаешь. В первый раз, что ли? Ты, Нюська, везде найдешь куда вляпаться, — загоготал Гошка, мой благоверный.

— Ну все!!! Вы меня достали, — вызверилась я. — Я ухожу.

Хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка, а у соседки от ужаса упал в обморок волнистый попугайчик, я выскочила из дома и в запале, как заправский спринтер, бегом преодолела расстояние в три километра до дома моей любимой подружки Катюшки.

— Они меня не любят, — рыдала я, сидя на стерильно-чистой уютной кухоньке тихой квартиры Катерины, запивая обиду домашним вином. — Только издевательства от них переживаю, да насмешки.

— Знаешь, а я ведь завидую тебе, — задумчиво сказала подруга. — Как бы мне хотелось, чтобы Сенька плевал мне в йогурт, а Леха смеялся вместе с ним и называл меня бедою. А у меня в квартире тишина, как в гробу, и идти домой после работы не хочется. Сенькиного звонка как манны небесной жду.

Прозрачная слеза скатилась по щеке Кати, и мне стало так стыдно, что я забиваю голову подруги своими надуманными проблемами. Леха, муж Катюшки, умер два года назад. Сильный, здоровый мужик сгорел от рака за полгода. Она нянчилась с ним, как с ребенком, совсем забросив единственного сына, который обиделся на ее равнодушие и так и не смог ее простить. Лешка уходил страшно, теряя каждый день что-то, что делало его Катиным любимым. Он умер у нее на руках. Как моя подруга пережила смерть Лехи — отдельная история. Она не проронила слезинки, похоронив часть своей души вместе с любимым мужем. А вторую часть забрал Сенька, который окончил школу и уехал учиться за границу, да там и остался. Катюшка ездила к нему в гости раз в год, возвращалась воодушевленная, показывала мне фотографии внуков и дома, в котором живет ее сын, но глаза ее выдавали глубокую тоску, поселившуюся в сердце. Внуки не говорили по-русски, и общение с ними сводилось почти к нулю, сноха, иностранка, раздражала своей криворукостью, а сын стал чужим еще тогда, когда она занималась Алексеем и совсем упустила мальчишку.

«Найди себе мужика», — советовали ей доброхоты. А она до сих пор любит своего Алексея.

«Не предам», — тихо, но уверенно, говорит она и не обращает внимания на людей, крутящих пальцем у виска, и не обижается.

«Они не поймут», — увещевает себя Катя.

— А я ведь тоже убегала от своих мальчишек, — грустно улыбается Катя, — к маме. Эх, как бы знать, что так случится, ни минуты бы не упустила. Ни секунды.

В комнате звонит телефон, а мы сидим, пьем вино и плачем, не обращая никакого внимания на разрывающийся аппарат.

— Кать, спасибо тебе, — говорю я утром, обняв свою подругу. Она варит кофе и загадочно улыбается, а потом протягивает мне листок бумаги, на котором рукой моего Жорика нарисована наша семья: сильный папа, вцепившиеся друг другу в волосы старший сын и дочка и он, держащий за руку растрепанное красномордое чудовище, под которым кривыми буквами выведено слово «мама».

— Иди, дверь открывай, они там уже полчаса стоят, ждут. Боятся, что не простишь их, потому не заходят. Запретили будить тебя. Гошка всю ночь по городу колесил, тебя искал, а мы трубку не брали, две клуши. Любят они тебя. Очень любят. Просто не всегда умеют показать эту свою любовь.

— Ну наконец-то, мать, — бубнит сын, когда я распахиваю входную дверь. — Спишь, как лошадь. Мы замерзли, между прочим.

— Заткнись, Димка, она и так из-за тебя ушла, — сквозь зубы цедит дочь, примеряясь, как бы половчее вцепиться в непослушную шевелюру брата.

— Вот, это тебе, — неловко сует мне в руки муж букет моих нелюбимых вонючих лилий и отводит взгляд. — Поехали домой, а?

— Мамочка, тебе понравился рисунок? — смотрит на меня Жорик чистыми глазенками.

Я люблю их. Умираю от любви. Готова простить все, лишь бы мое сумасшедшее, ненормальное, вечно голодное и недовольное семейство было рядом. И они меня любят, я знаю. Это видно по тому, как муж заботливо укрывает меня, уснувшую на диване в кухне, одеялом. Как старший сын трогательно носит мне чай, когда я болею. Как дочка моет посуду и тихонько напевает, когда я возвращаюсь с работы уставшая и разбитая. Как маленький сын ластится, словно котенок.

— Ты самая лучшая мама, — говорит он, и сердце мое пускается в пляс. Именно из этих моментов и состоит она, владычица наших сердец любовь.

- Но мы будем просто друзьями,- выдохнула я, глядя в серьезные серые глаза.

- Ну, конечно,- кивнул головой он, скрутив за спиной пальцы крестом,- я и сам не готов к отношениям.

- Вот и славно. Тем более у меня есть бойфренд,- надо же, вспомнила наконец. Не ну а чо, мне все бабы завидуют на районе. Богатый, у него аж целая .«девятка есть», морда бычья – как за каменной стеной, и кожаная куртка. Ну брутал, мать его за ногу. Не то что это недоразумение, сидящее напротив и явно переживающее за что – то.

- А он против не будет? Ну, ревновать там, туда – сюда,- вякнул новоиспеченный друг, покраснев ушами.

- К кому? К тебе? – удивленно уставилась на него я.

- а почему нет? – выпятил вперед подбородок, поросший редкой щетиной, став похожим на гордого кузнечика.

- Ты лопоухий. И вообще, не забивай мне голову чепухой. Дружим – дружим, нет – разбежались.

Ну, примерно так началась наша дружба. Полгода мы честно гуляли взявшись за руки по паркам, уродским провинциальным кинотеатрам, глядя по пицотхренкакому кругу дибильные фильмы, ерзая на деревянных сиденьях, явно выпиленных лобзиком косоруким инквизитором, и цепляя занозы в многострадальные задницы. Счастьем было, если попадали на индийский фильм. Там хоть какая то движуха. Шманцы, танцы, закатывание глаз

- Видишь, как они дружат, - вздыхал он, показывая глазами на какого то там Кумара Залупи, . так и не ставшего известным.

- Не, я столько не вывезу, - отвечала я, рассматривая в это время уши друга.

Мы даже один раз посетили единственную в нашем забытом богом, да и всеми демонами ада, городишке ресторацию. Ресторацией видимо заведовали все те же нечистые, за это заведение народ метко прозвал «дристоран» и обходил его по кривой дуге. Но мы были твердо уверены, что провидение, и всемилостивейшая поддержка сиятельного Вицлипуцли, помогут нам избежать злой участи быть усраными до ушей. Ошиблись. Тогда у нас произошел единственный, вынужденный перерыв в нашей дружбе, потому что сил после экстремального ужина у нас не было даже на телефонный разговор.

- Ты как? – услышала я слабый голос , несущийся из телефонной трубки.

- Говняно, - призналась честно, и всхлипнула.

- Можно я приползу,- спросил он. И я поняла, что это не просто словесный оборот,- мне без тебя скучно. И вообще, мы как то неправилно дружим.

Он появился на моем пороге, спустя час, за который я едва не одурела от отчаянного ожидания. Все это время я размышляла о бренности бытия, и странности сознания. Во т например, своего быка – бойфренда я бросила, сама не знаю почему. Просто сказала –« Катись колбаской, а он почему то разорался, и даже слегка пробил кулаком стену. А я виновата, что вот ну не мой он какой - то. И куртка эта его вечная, кожаная. Мне порой казалось, что он с ней сросся. И уши. Вот точно, у него не было огромных лопухов, торчащих побокам головы. Скорее прилепленные к бритому черепу изломанные пельмени. Глядя на них, я почему то всегда вспоминала, что забыла пожрать.

- Ты реально полз? – спросила я, глядя на его колени, затянутые в дурацкие, старомодные брюки, а ля прощай не то что молодость, но и юность и отрочество и даже раннее детство. Они были идеально чистыми, и даже блестящие отпечатки подпалин в форме подошвы утюга, придавали им весьма модерновый вид. Значит шел, не полз. Вот блин.

- Привет, - сказал он, и резко притянув к себе, нашел мои губы своими.

- Ты что? Так разве дружат? - спросила я, с трудом отдышавшись. Сердце скакало где – то в районе левой пятки, которая от этого страшно чесалась.

- конечно,- уверенно кивнул головой он.- Я вот сериал один смотрел, « Друзья» называется. Там все так дружат.

- А, ну если сериал...- кивнула я. Конечно, разве ж станут в фильмах неправду показывать. Это же нонсенс, в конце –концов.

Так мы и дружили, а потом я увидела его с некрасивой, жирной, рябой девчонкой. Они шли по набережной, и весело смеялись. И вот опять я соврала. В этом месте я всегда заливаю. Как бухарский соловей. Деваха была, что надо. Ножки, попка, коса в мою руку толщиной, до самой, похожей на наливное яблочко задницы. Я не помню, как дома оказалась. Он позвонил вечером, и как ни в чем не бывало, начал говорить очередные глупости.

- Да пошел ты. Меня уже тошнит от твоей дружбы, так, что у матери огурцы соленые к концу подходят. А она между прочим на зиму их крутила,- спокойно сказала я, пожирая помидорку, выловленную жадными пальцами, прямо из банки.- И еще я хочу квашеного арбуза, прямо из бочки, а тебя наоборот больше не хочу. И вообще,ушастый гад и параплан.

А он просто бросил трубку. Я сидела, присосавшись к помидору, как теленок к сиське, и давилась соплями горечи и разочарования.

- Ну, и теперь что делать думаешь? – спросила мать, странно косясь на мой живот.

- Фесталу выпью,- беззаботно сказала я. – Наверное у Ашотика шаурма вчера была не инженю пи пи. Надо было у него карту скидочную не на тридцать, а на пятьдесят процентов требовать. Хотя клочок засаленной газеты, с криво написанными « Скитка трицать працента» собственноручно выведенными Ашотиком, дорогого стоила.

- Фестал от глупости не помогает, - фыркнула мама, и бурча под нос, что – то типа «разбирайтесь сами» - отобрала у меня банку с соленьями.

- Падла,- рыдала я, склонившись над белым братом, и переодически его пугая рыком. К вечеру я поняла, что в моих бедах виновата не шаурма, набитая умершей своей смертью курицей, а невзфигенная дружба. Ну, я не сама поняла, мама подсказала. А он больше не звонил,Ю как в воду канул.

- Ты у меня одна,- голосил кто – то под окнами, безумно пяным голосом,- словно в ночи луна.

- Ты чего, не мог более приличную песню спеть? Ну, типа «Ах какая женщина» или « Потому что нельзя быть красивой такой». Что за старье? – заорала я, свесившись до пояса из окна квартиры.

- Заткнитесь, блин,- кто – то из соседей явно не выдержал пытки бардовской песней, в двенадцать ночи.

- Да пошел ты,- радостно гаркнула я, рассмотрев в летней, не темной ночи своего друга, держащего под мышкой соленый арбуз, вонь от которого долетела до второго этажа со скоростью распространения Эболы в Африке.

- Я больше не хочу быть твоим другом, -прокричал он, - выходи за меня замуж.

Ну вот. Вместо эпилога. Нашей дружбе уже больше двадцати лет. Он больше не лопоухий мальчик, а вполне себе солидный, пузатенький мужчина, слегка лысоватый, но от этого еще более любимый. Я все та же девочка (опять вру). И если мне кто нибудь скажет, что дружбы между мужчиной и женщиной быть не может, я рассмеюсь тому в лицо. У нас то получилось. Не, ну а чо? А то, что у нас трое детей, так это ж так, по дружбе.