Воспоминания в жанре «Как маленький я чуть не удалил себя из рядов человечества» появляются тут регулярно. Типажное клише ребёнка, склонного к самовыпиливанию из популяции – отчаянный шалун, мамина докука, непоседа и траблмейкер. Этакий плакатный Антошка в рыжих патлах, Барт Симпсон, Дениска Кораблёв. Но не ведитесь на яркость стереотипа – в аккуратных головёнках паинек весёлые демоны детского самоуничтожения вьют не менее уютные гнёзда. Моя личная история как раз из таких.
Дело было в четыре года. Впрочем, давайте по порядку. Если бы существовала эталонная палата беспроблемных дошкольников, мне была бы там уготована самая эффектная экспозиционная подставка. Самые яркие софиты и самое пространное инфо-табло. Я был ребенком, которому не требовалась нянька, не нужны были отвлекающе-утешающие старания взрослых – я сам умел себя развлечь и занять. В транспорте я не изводил попутчиков вопросом «Ну когдааааа мы приедем?» - я был готов ехать бесконечно, если транспортное средство имело окно. Я не ревел и не канючил во взрослых магазинах – если в торговой точке имелся хотя бы отдел швейной фурнитуры, мама могла погрузиться в шопинг хоть на весь день. Потому что я радостно погружался в созерцание пуговиц. Или радиодеталей. Или рыболовных снастей. Или в почтительный молчаливый диалог с манекенами. Или в созерцание метлахской плитки. А в гостях меня можно было увести из-под ног взрослых любой книжкой, поскольку бегло читал я с трех лет. Даже болгарским журналом «Божур». Даже комедиями Аристофана. Даже таблицей Брадиса. Да, в последней я любил раскрашивать комбинации цифр. Я любил ЛЮБЫЕ книжки. По большому счёту, я, наверное, был не очень-то нормальным ребёнком…
Кое-какие баги у меня и впрямь были. Например, сонное апноэ – свойственный некоторым детям неврологический недуг, при котором во сне ты в буквальном смысле забываешь, как дышать. Да, совсем как в анекдоте про ежа. Болячка эта проходит по мере взросления, так сказать, «израстается». Но обладатели её – нежеланные клиенты детсадов, продлёнок и лагерей. Ибо кому охота отвечать за ребенка, тихо усопшего в сончас? Так что, в детский сад я не ходил.
Да и не нуждался в нем – так всем взрослым казалось. К шумным играм я был не склонен и любил тихие, кропотливые забавы – раскраски, мозаики, конструкторы. Чем сложнее и многодетальнее были эти изделия, тем яростней был мой тихий энтузиазм – невидимое, но жаркое пламя в торфянике.
Наверное, в моём конкретном случае лёгкая личная аутичность слилась с объективным фактором немецкой крови – я обожал пошаговое создание сложных объектов по образцам, буклеты конструкторов были моим священным писанием.
Эта тихая мелкотравчатая вдумчивость казалась взрослым очень трогательной и обнадёживающей. Конечно, в случае чего меня можно было оставить и на соседку (благо жили мы в огромной ленинградской коммуналке и ассортимент соседей был широк и изыскан). Но можно и не оставлять – я прекрасно хранился до востребования в нашей комнате. Много раз. На зависть всем чужим мамам и бабушкам. Так было до одного феерического дня. Ну, прекрасным этот день не назвать. А феерическим – вполне.
Дальним подступом к этому дивному дню стало моё желание иметь домашнее животное. Мольба «Давай купииим кооотикааа!» осталась без деятельного ответа родителей. Я не был настырен и решил действовать самостоятельно, в рамках возможностей. Мол, раз не согласны на котика, продумаем другие варианты. И вариант подвернулся. Реальность мне ответила. Ну, не могла же она не ответить такому замечательному, такому послушному и инициативному мальчику! Её благосклонный ответ возник в нашем дворе, на глухой стене соседнего дома. Послание было привинчено саморезами примерно в 190 сантиметрах от земли. Большой лист жести с напечатанным на нём плакатом. Были в советское время такие климатоустойчивые плакаты, особо популярные именно во влажном Ленинграде. Производились промышленно и монтировались ЖЭКами. Заказчиками их были ГАИ, Ленгаз и пожарный надзор. В моём случае это был плакат на тему пожаропрофилактики. Ну, это я сейчас понимаю. А тогда, в четыре года, я увидел в нём благожелательную подсказку свыше. На тему питомца.
Вот что сей плакат изображал: в левом нижнем углу листа стоял белобрысый мальчик моих лет, одетый в алый комбинезон с лямками, с большой пылающей спичкой в руке. Спичка был размером с детскую хоккейную клюшку. Коробок (точнее, гипертрофированный коробище) лежал у ног мальчика. Внешне мальчик слегка походил на Стьюи Гриффина, но крошка Стьюи, конечно же, ещё не был изобретён. Так что, для меня это был просто условный ровесник-вдохновитель. Мальчик, открыв рот, смотрел на пирамидку – сборную конусную игрушку из толстых разноцветных колец. Колпачок и верхние кольца пирамидки пылали. И пламя это обращалось в большого, чарующе красивого петуха с пушистым ало-бело-оранжевым оперением. Петух занимал бОльшую часть плаката, грозно нависая и топорща гребень. Впрочем, мои четырехлетние глаза никакой угрозы в этом нависании не разглядели. Размеры и красота дивной птицы меня совершенно заворожили. И в моём зачарованном дошколячьем мозгу тут же родилась блестящая идея: поскорее сделать себе такого же петушка. А потом прокачать его до попугая. Ведь если кормить петушка фруктами, конфетами и соком он, несомненно, быстро эволюционирует до попугая. За пару недель до того я прочитал детскую развивающую книжку про эволюцию и кое-что оттуда вынес. Петух ведь отличный полуфабрикат для попугая. Гораздо более годный, нежели воробей или голубь какой-нибудь. Голубь – вообще фу, безперспективняк! Петух – оптимально!
В реалистичности замысла я не сомневался ни на миг. Красный комбинезон у меня был. Отличный, чехословацкий, из мелкого вельвета, с медными пуговицами. Кольчатая пирамидка тоже была. Я блондин, как и плакатный мальчик. Нужно лишь добыть спички.
То, что на жестяном листе была алая надпись «Спички детям не игрушка!» меня совершенно не смущало. Конечно, не игрушка! Спички же для дела нужны – петухов фабриковать. Закаленный инструкциями к сборным машинкам и домикам, я и плакат воспринял как инструкцию, мигом составил пошаговый план:
1. Добываем спички.
2. Добываем пирамидку.
3. Ждем отхода мамы.
4. Надеваем комбинезон.
5. Поджигаем пирамидку, дожидаемся петушка.
6. Апгрейдим петушка до попугая. Самый долгий этап. Ну, неделя, наверное, не меньше.
7. Щастье. Я у меня молодчинка.
Добыть спички оказалось несложно. Они были почти идеальны – большая коробка хозяйственных спичек с рекламой вагоностроительного завода имени Егорова. Не такие большие как на плакате – наверное, и петушок получится поменьше. Ну, да ладно. На коммунальной кухне их никто не хватился. Но, ныкая спички в ящик с игрушками, я не обнаружил в нём пирамидки. «Ма-а-ам, а где моя пирамидка? – Катеньке со второго отдала. Ты ж с ней давно не играешь…».
Мама, очень удивленная моим возвратом к сугубо ясельным игрушкам, вернула пирамидку от соседей, но ничего не заподозрила.
О, это была отличная, большая, очень разноцветная целлулоидная пирамидка, из которой обещал появиться просто роскошный, просто райский петух, безупречный кандидат в попугаи!
День Икс настал буквально назавтра. Кажется, это была суббота. И моя беспечная юная мама отправилась к подруге на Большую Охту – то ли что-то примерять, то ли что-то шить. По каким-то несолидным девчачьим делам, совершенно несравнимым с извлечением петухо-попугая. Я облачился в белую водолазку и алый комбинезон, водрузил на палас посреди комнаты пирамидку. Потом взял свой стульчик с хохломской росписью и продел его ножку в ручки двухстворчатой входной двери. На тот случай, если новорожденный петушок вздумает ломануться прочь. Запираться мне не разрешали, поскольку меня в такие дни навещала бабушка-соседка. Но она, очарованная моим умильным орднунгом, заходила нечасто, не докучала надзором. А стул роль запора исполнил отлично.
Подготовив матчасть, я благоговейно сел перед пирамидкой, чиркнул спичкой и поджёг синий колпачок – вершину пестрого кольчатого конуса. Колпачок был сделан из полиэтилена, потому горел вяловато, дымя и пованивая. А я изнемогал в ожидании чуда!
На этапе горения верхушки петушок не явился. Впрочем, колпачок уже развезло и пламя сползло ниже. К верхнему, самому маленькому кольцу. К ярко-малиновому бублику из целлулоида. Из целлулоида, Карл. Я тогда ничего не знал об этом виде пластмассы...
Когда во втором классе я впервые услышал от «больших мальчишек» богатое слово «П*ЗДАНУЛО», я понял, что уже точно знаю его предметно-динамический смысл. Уже четыре года как знаю. С того самого дня.
…Что-то громко хлопнуло, что-то горячее и пронзительно оранжевое толкнуло меня в грудь и опрокинуло на спину. Я чувствовал это самое Что-То даже сквозь веки, зажмурившись. По лбу, векам и щекам сыпалось и щекотало (потом выяснилось, что это была часть чёлки, а также мои брови и ресницы, спешно покинувшие моё лицо в виде пепла).
Открыв глаза (теперь-то я понимаю, что сохранились они у меня не иначе, как по милости свыше), я не обнаружил желанного петушка. Рисованная инструкция возмутительно соврала. Вместо петушка комната была населена очагами пламени. Пламя было всюду, куда мог добраться мой безбровый и лупоглазый взор – на тахте, на столе, на портьерах. Самая большая огненная лужа растекалась по паласу. И по коленям моим тоже ползли две пламенных кляксы. Вереща сначала от испуга, а потом от боли и удивления, я забил их ладошками. И побежал прятаться. В шкаф.
Ей богу, я не знаю, почему все мелкие дети при пожаре действуют столь глупо – прячутся в шкафы и под кровати, тогда как нормальная логика самоспасения – бежать к дверям, за порог, прочь из горящей комнаты. Мне это столь же непонятно, как желание котов жрать мишуру с новогодней ёлки. Котэ едят мишуру, дети прячутся в шкафы...
Да, и я тоже поступил по канону. Дверь – это для слабаков! Только шкаф, только хардкор.
И там, в шкафу, слезоточа то ли от дыма, то ли от горького разочарования, я довольно скоро вырубился.
Очнулся я от тошнотворной горечи во рту и от раздирающего нутро кашля, в обществе соседей, дядек в брезентовой одежде и заплаканной мамы.
Коммуналка – место заведомо людное. Всегда. Круглосуточно. Это меня и спасло.
Потом была неделя грустной праздности в детской больнице – ну, на всякий случай. С уколами. Мне тогда это казалось самым страшным наказанием за мою затею с попугаепетухом. Никаким иным образом меня не наказывали, хотя комната выгорела очень живописно. Видимо, родители решили, что биологически функциональный и необугленный ребенок – реалия, позитивно перевешивающая урон интерьеру.
Соседи тоже не гневались. Но отныне в случае любой маминой отлучки я находился под неусыпным присмотром – как-никак аванс умилённого доверия я исчерпал лихо и враз.
Следы пожара устранили быстро. Но было их много. Горящий целлулоид дарит себя щедро, да. На прожженные колени моего комбинезона мама нашила заплатки-сердечки из синтетической замши – лайфхак из журнала «Божур». Вышло даже краше, чем было. Но немного по девчачьи. И носить этот комбинезон я теперь стремался.
Да, про мотивацию моей внезапной пиромании мама и папа спросили сразу же, как я только вновь обрел способность внятно говорить, с минимумом рыданий и соплей, в день выписки из больницы. «Я хотел петушкаааа, чтобы он стал попугаааай, чтобы он был мой дружочек, ыыыыыы, раз нельзя котикаааа» - родители не сразу вникли в эту причудливую цепь. Но вникли таки.
И буквально на следующий же вечер после этой беседы папа выволок во двор стремянку и загадочную закорюку (гвоздодёр). Под негодующий бубнёж тётеньки из ЖЭКа (она была инициатором размещения наглядной агитации) папа выдрал их углов картинки саморезы, ботинками смял и истоптал жестяной лист, превратив его в подобие скомканной салфетки. А потом зашвырнул этот скрипящий ком в мусорный бак. Я наблюдал это зрелище из окна нашей комнаты, пахнущей свежим обойным клеем и краской. Я больше не числился беспроблемным чудо-ребёнком.
