Полина мотала головой, не спала по ночам, плакала. Но утром снова тянулась по проклятой улице к дому, где квартировал Курт. Потому что другой работы в городе не было. Потому что закрыты магазины и мать отнесла на рынок последнюю тарелку из подаренного на свадьбу сервиза, обменяла на горсть пшена. А у Полины два маленьких брата, которые каждый день с надеждой смотрят на мать и сестру. Не просят, не клянчат. Они знают, что в доме нет ни крошки. И тают на глазах.
В августе Полина с другими женщинами пошла в город, на заработки. Брали их неохотно. Горожане боялись даже приближаться к серой кучке женщин с пришитыми к одежде жёлтыми звёздами. Им было приказано не общаться с евреями. При встрече – переходить на другую сторону. И всё же им помогали. Сердобольные старушки совали в руки узелки с едой, отчаянные мальчишки подбегали и бросали под ноги деньги. Всего этого было мало. Полина старалась есть поменьше, отдавала лишний кусок младшему пятилетнему братику. Старший, одиннадцатилетний обижался.
Однажды Полине повезло. Она постучалась в очередной дом, а когда дверь открыли – замерла в ужасе. На пороге стоял высокий мужчина в белой рубахе с закатанными рукавами. И смотрел на неё чужим страшным взглядом. Немец! Полина скорчилась, стараясь сделаться как можно менее заметной и начала отступать, пятясь к калитке.
- Стой! – рявкнул хозяин. – Имя?!
- П-полина, - прошептала девушка.
- Юде? – поморщился тот. – Еды?
- Я не просто так. Мне бы работу какую, - торопливо заговорила Полина. – Братики дома голодные, господин. Мамка больная.
Хозяин дома помолчал, рассматривая девушку с головы до ног. И под этим взглядом ей было одновременно страшно и стыдно. Она уже поверила в то, что сейчас немец крикнет что-то обидное, оскорбительное. Может даже ударит. Но он внезапно посторонился, кивнул Полине внутрь дома.
- Ведро на кухне. Вода – в колодце. Мой пол.
Так Полина стала работать у австрийского офицера по имени Курт. Работа не трудная. Да раза в неделю прийти, помыть полы, протереть везде пыль, перестирать одежду. Питался Курт где-то вне дома, поэтому готовить не требовал. И не свинячил особо. Накурит, конечно, разбросает пепел по комнате, ещё приятели его придут, натопчут сапогами. Но в доме не пьянствуют компании из чужих солдат, никого не рвёт во дворе, никто не мочится в углу кухни. Уже хорошо. Платил щедро, не издевался, не ругал. Вот только смотрел. Так страшно смотрел, что у Полины всё внутри переворачивалось.
Ещё и тётя Роза со своими прогнозами. Да и одна ли тётя Роза. С конца июля любая девушка боялась пройти по улице, попасться на глаза немцам или полицаям. Хватали прямо на глазах соседей и родственников, тащили в ближайшие кусты. И хорошо, если отпускали потом живой. Хаю Гликман, Басю Тавгер и Риву Райнес убили. А за что? Просто так, ради забавы.
Полина боялась. Боялась выходить из дома, показываться на улице. Боялась идущих навстречу людей в чужой форме. Боялась своего хозяина и его страшного взгляда. Думала: «Ну, сегодня точно дождётся, когда пол домою и коротко кивнёт в сторону койки. Что тогда делать?» Но Курт только молчал. И смотрел на Полину своим страшным равнодушным взглядом.
Прошлая жизнь казалась Полине сном. Второй курс мединститута в Минске. Группа из смешливых девушек, красивых и юных, мечтающих лечить и спасать. Лето, экзамены, старомодные седые профессора в пенсне. Вопросы и билеты. 21 июня Полина приехала на каникулы к родителям в Борисов. Хотела погостить, а потом поехать в пионерский лагерь вожатой. Но наутро услышала близкие разрывы бомб. 2 июля в город вошли немецкие части.
Две недели Полина пряталась, не выходила из дома. Оккупанты праздновали, пили водку из разграбленного магазина, катались по улицам на машинах, врывались в дома. Потом притихли. Жители вздохнули было свободнее, но тут один за одним посыпались приказы. Не выходить на улицу после наступления темноты, не общаться с евреями, не собираться в группы более трёх человек. И за всё – расстрел, расстрел, расстрел…
По домам ходили вооружённые люди, переписывали жителей. Постучали и к Аускерам. Два наглых, мордатых полицая сопровождали немца в пыльной форме, с усталым равнодушным лицом. Немцу уже надоела вся эта тягомотина, он страдал от жары и постоянно вытирал платком лысину. Полицаи забавлялись.
- Русские, - попыталась соврать мать.
- А соседи говорят – жиды, - рявкнул второй. – Аускеры. Жиды и есть. Пишите, герр Шульц. Юде.
Немец записал. Задал ещё несколько вопросов, потом довольно кивнул. Полицаи пошли в комнаты. Не разуваясь, загрохотали сапогами по полу спальни, детской. Выворачивали полки, сбрасывая на пол барахло Аускеров. Выбирали самое ценное, то, что понравилось. Тащили добычу немцу. Тот кивал, забирая или отрицательно мотал головой, тогда полицаи распихивали отвергнутое им по своим карманам. Забрали тёплые вещи, отцовский портсигар, цепочку матери, даже монеты, которые собирали братья. Через час, наконец, ушли. Полицаи хохоча и хвастаясь друг перед другом добычей. Немец молча. Равнодушный чиновник. Высшее существо, разорившее гнездо недолюдей.
В конце августа Полина в последний раз пришла к Курту. Австриец сидел на кухне, курил, смотрел в окно. Полина отскоблила пол, привычно прошлась тряпкой по полкам. Сложила выстиранную одежду.
Офицер кивнул, не поднимая на неё глаз. Какой-то он был сегодня странный. Даже не смотрел в её сторону. И курил, вон, уже пятую сигарету подряд. Скоро из ушей полезет.
Плечи Курта дрогнули. Он с какой-то злостью раздавил окурок в пепельнице, указал на дверь.
Полина ушла. А 27-го августа всех жителей Борисова, отмеченных в списках, согнали на окраину города и увели в гетто.
Теснота, голод, страх. Общение с внешним миром было запрещено, выход только по спецпропускам, которых почти никому не давали. На всех улицах и воротах висели вывески: "Жидоуски равноваход заборонен".
Повсюду полицаи. Чужие и, что самое страшное, свои. Несколько десятков молодых евреев под командованием Хацкеля Баранского, следили за порядком, выслуживались перед новыми хозяевами.
В шесть утра построение на площади. Немцы распределяют серую толпу на группы, полицаи ведут на работы. Никто не знает – вернётся ли он вечером домой. На днях старик Хаим устал таскать обломки кирпичей, присел на минуту. Подошёл полицай, ударил его в затылок прикладом. Старику хватило.
Паёк для работающих – 150 грамм. Для тех, у кого работать нет сил – и того меньше. Никакого мыла, про горячую воду давно забыли.
Немцы приказали сдать оставшиеся тёплые вещи, всё золото и серебро. Угрожали расстрелять сначала 500 человек, потом 1200. А какое золото? Всё забрали ещё в августе.
Дошло дело до нижнего белья. Немцы приказали сдать весь шёлк. Когда жители гетто остались голые и босые, на них наложили контрибуцию в 300 тысяч рублей.
В девятитысячном гетто свирепствовали голод, болезни от скученности и грязи. Один за другим умирали самые слабые.
20 октября в шесть часов утра отряды полицаев окружили гетто. Полина жила в центре, проснулась от криков, выстрелов, детского плача. Грузовики шли вдоль по улице, полицаи врывались в дома, выводили жителей, загоняли их в машины и увозили. Дом за домом, шаг за шагом. Всё ближе и ближе.
- Вот и всё, - вздохнул отец. Сел на табурет, сложил руки на коленях.
- Надо бежать. Надо спасаться, - крикнула ему Полина.
- Куда? – безнадёжно махнул рукой отец. – Они со всех сторон идут. Не убежишь.
Тем не менее родители сделали попытку спасти детей. Полину с братьями спрятали на чердаке, мать укрыла их каким-то старым тряпьём и досками. Шум грузовиков всё ближе. Всё ближе крики людей. Снова выстрелы. Кто-то пытается бежать, но его догоняют, и убивают прямо на месте.
В четыре часа ворвались в дом, где жили Аскеры. Полина слышала, как кричала мать, как просила о помощи. Кого? То ли Бога, то ли ещё какую-то неведомую силу. Немцы торопились, поэтому в тот день на чердак не полезли. Грузовики прошли мимо. Плач стал удаляться.
Полина с братьями тряслись от холода и страха. Младший беззвучно плакал. Слёзы текли и текли у него по щекам. Старший скорчился, прижимаясь к сестре. Они не верили, что им удастся спастись. Они просто ждали.
Три дня продолжался расстрел. Немцы попытались спрятать своё преступление, сохранить его в тайне. Людям, которые жили в домах рядом с гетто, запретили выходить на улицы. На кожевенном заводе, который тоже стоял рядом, объявили три дня выходных. Город замер. Все понимали, что происходит что-то страшное.
Ещё день. Полина с братьями слышит, как пьяные полицаи шарят по домам в поисках хоть чего-то ценного. Находят прячущуюся девушку, выволакивают её на улицу, долго над ней измываются. Она кричит, молит о пощаде, но её тоже убивают.
На третий день Полина слышит шаги, скрип лестницы. Полицай поднимается на чердак. Им приказали лежать с поднятыми вверх руками, потом выгнали на улицу. Почти раздели, отбирая одежду, шаря по карманам. Согнали на соседнюю улицу, где стояла мрачная толпа выживших. Больше полусотни человек. В основном дети, старики. Тех, кто не мог идти, пристреливали на месте.
Их затолкали в грузовик и повезли в сторону деревни Разуваевка. Поле, рядом с аэродромом, напоминало ад. Оно было всё перекопано, из свежевырытых могил торчали руки, ноги и даже головы убитых. Немцы работали, как машины. Выгружали людей из грузовиков, тут же ставили их рядом с ямой, стреляли. Следующие. Конвейер.
Полину с братьями тоже выгрузили, снова обыскали. У кого-то нашли документы, фотографии. Полицай напоказ, прямо перед носом владельца порвал их на мелкие кусочки. Братья не плакали. Они двигались, как маленькие роботы, с белыми пустыми лицами.
Вдруг послышался шум, ругань на немецком и русском. Оказалось, что все ямы заполнены и новую партию некуда складывать. В работе конвейера произошёл сбой. Откуда-то притащили лопаты, велели копать новые ямы. Над душой стояли немцы, фотографировали копающих, смеялись. Полине несколько раз досталось в спину прикладом. Она отставала. Ей приказали копать яму пошире. Для себя и для младшего брата. Мальчик сидел тут же, на куче земли и молча наблюдал, как углубляется его могила.
- Хватит! – скомандовал кто-то со стороны. – Лопаты в сторону, жиды. Становитесь лицом к ямам.
Полина медленно отложила лопату в сторону. Ну, вот и всё. Она прижала к себе брата, погладила его по голове. Зашуршали ремни карабинов, которые полицаи снимали с плеч.
И тут жёсткая рука в кожаной перчатке схватила её за шиворот, выдернула из толпы. Полина споткнулась, чуть не упала, потеряла руку брата, хотел крикнуть, но её уже безжалостно волокли куда-то в сторону, прочь от страшных ям, от гибнущих людей. Кое-как устояла, засеменила ногами, подстраиваясь под широкий шаг похитителя. В голове промелькнули страшные мысли: «Куда ведут? Зачем? Что ещё страшное придумали?»
Но тут её отпустили и Полина смогла рассмотреть владельца кожаной перчатки.
Перед ней стоял Курт. Стоял и смотрел как обычно своим равнодушным страшным взглядом. И губы его кривились в презрительной, брезгливой ухмылке. А рядом с Куртом стоял начальник полиции Ковалевский.
- Что это? – Курт ткнул пальцем Полине в грудь.
- Жидовка, герр офицер, - недоуменно пожал плечами полицай.
- Это не есть жидовка, это есть моя служанка Полина. Почему она здесь?! – рявкнул Курт.
- Так в списках же. Всех евреев.
- Это не еврейка! Я сказал – это моя служанка. Полы мыть! Понял?
- Понял, герр офицер! – вытянулся в струнку полицай.
- Как твоя фамилия, девка?
- Она русская! – с нажимом сказал Курт. – Ты понял?
- Понял. Чего тут не понять, - Ковалевский пожал плечами и отвернулся. У него было много других забот.
- Иди, - Курт грубо толкнул Полину в плечо. – Иди отсюда.
- Куда? – растерянно спросила девушка.
Во взгляде австрийца впервые промелькнуло что-то кроме равнодушия.
- Дура! Сказал – иди отсюда! Жди меня вон там!
И снова толкнул её прочь от толпы, от темноты и неминуемой смерти.
И Полина пошла. Курт догнал её через несколько шагов, взял за локоть и поволок к дороге. Там стояла его машина, курил и поглядывал в сторону расстрельных ям солдат-водитель.
- Садись, - скомандовал офицер.
Бросил что-то водителю на немецком. Тот с удивлением посмотрел на начальника. Но спорить не стал, вытянулся, задрав подбородок к чёрному небу. Курт сам сел за руль. Когда машина выезжала с гравийной дороги на асфальт, из темноты послышались первые выстрелы и истошные крики убиваемых людей.
Он вёл машину, не глядя на Полину. Постоянно курил, до скрипа сжимал руль. Километрах в двадцати от Минска остановился у обочины.
- Куда же мне идти? – прошептала Полина.
- Куда хочешь. Спасайся, как можешь.
Курт отвернулся. Полина выбралась из машины.
Австриец грубо выругался, надавил на газ. Машина с визгом умчалась прочь. Полина осталась одна.
Некоторое время Полина Аскер жила в Минске. Жители белорусской столицы прятали её, подкармливали. Нашлись связи с минским гетто. Этим людям Полина рассказала о том, что произошло в Борисове, о том, что ждёт и Минское гетто. Ей верили. В Минске происходило почти то же самое.
Когда находиться в Минске стало слишком опасно, Полина двинулась на восток. К ноябрю 1942-го добралась до Смоленска. Под осенним холодным ветром она стояла на мосту через Днепр и не знала, куда идти. Потом пошла, расспрашивая прохожих. Ей подсказали, что Смоленское гетто находится в Садках, указали дорогу. В гетто Полина узнала о еврейской семье Морозовых, которой удалось избежать угона в гетто. Морозовы жили деревне Серебрянка, в двух километрах от города, обещали приютить девушку.
В Серебрянке Полина прожила всего один день. За Морозовыми следил немец-переводчик с льнозавода. Оставаться у них было опасно.
Морозовы передали Полину русской семье Лукинских. Лукинские рисковали своей жизнью, выдавая Полину за свою дальнюю родственницу. Познакомили её с русскими девушками и одна из новых подруг по фамилии Печкурова, пошла в паспортный стол, достала документы на имя Ольги Васильевны Храповой. Так Полина стала Олей.
10 ноября немцы арестовали Морозовых. Лукинские успели спрятать их детей, укрыли их вместе с Полиной. Долго не рассказывали им, что их родители были почти сразу же расстреляны.
Весной 1942-го Смоленское гетто было уничтожено. В одну страшную ночь немцы убили больше двух тысяч человек.
В 1943-м году смерть дышала Полине в затылок. Разозлённые своими поражениями немцы, обыскивали дома, искали прячущихся евреев и расстреливали их на месте. Расстреливали и русские семьи, которые их прятали. Полина с другими молодыми парнями и девушками ушла в лес.
25 сентября 1943-го года на их лагерь наткнулись разведчики Красной Армии.
Полина Аускер дожила до 1973-го года. О судьбе спасшего её австрийского офицера она ничего не узнала.
3 февраля 1997 года организация «Яд Вашем» удостоила Евгения и Евдокию Лукинских почетного звания «Праведник народов мира».
Рассказ из книги "Звезда над сердцем"
Автор Павел Гушинец (DoktorLobanov)
