- Иди отсюда! – Диана ткнула в Смерть утюгом дефибриллятора. Монитор рисовал кривую с хорошо узнаваемыми узорами. Минуту назад там мигало хаотичное каля-маля.
Смерть пожала плечами и отправилась в ординаторскую.
– Ну чего ты на неё набрасываешься? – упрекнула Док Диану.
– Она меня раздражает, – буркнула та. – Мешает сосредоточиться.
Кожа пациентки потеряла мраморность и приобрела оттенок, близкий к нормальному. Монитор довольно молчал. Аппарат ИВЛ делал своё дело почти бесшумно. Шесть инфузоматов исправно закачивали лекарства в трубку на правой стороне шеи. Пациентка спала, не реагируя ни на пикировки, ни на аппаратуру.
– Она варенье варила, –рассказывал сын пациентки.– Из крыжовника. Её оса укусила в шею. А потом заболело ухо.
Док терпеливо слушала. Уши приподнимали белую шапочку, делая голову похожей на толстый боровик. Сын пациентки выглядел низеньким, испуганным и очень старательным.
– Мы капали в ухо капли, а потом заболело горло. И начало пухнуть. Она полоскала, но становилось всё хуже. Я сразу сказал, надо в больницу, а она отказывалась: август, урожай, сами понимаете.
Док кивнула. Про урожай она почти ничего не знала, но это было не важно.
– А потом она захрипела и … - сын пациентки начал икать.
Док усадила его на стул и пошла в ординаторскую за стаканом воды. По дороге воду разбавили несколько капель феназепама– проверенное средство для каждого, кто икает на стуле перед дверью реанимационного блока.
– Что с ней будет? – ладони вжимались в чашку, кончики пальцев побелели. Это была очень крепкая чашка, она помнила много вжимавшихся в неё ладоней.
– Посмотрим. Тут не спрогнозируешь.
***
– Доброе утро!
Пациентка смотрела на Диану с осуждением. За окном было совсем не утро, скорее, глубокий послеобеденный покой. Но Диана считала, что утро наступает ровно тогда, когда просыпаешься.
Для пациентки ночь продлилась почти две недели. Отёк гортани плавно перешёл в воспаление лёгких, сердце не соглашалось ни с болезнями, ни с лечением, все остальные органы тоже по очереди вступали в забастовку. Сын пациентки приходил каждый вечер, держал её за неподвижную руку, а потом сидел на том самом стуле и чего-то ждал.
До прихода сына оставалась несколько часов. Диана приподняла изголовье и ответила на незаданные, но обычные вопросы: какой сегодня день, что случилось и что происходит сейчас, какие планы на оптимистичное будущее. Судя по выражению лица пациентки, эта информация ей совсем не понравилась.
Сын был счастлив. Теперь он сидел у койки не меньше часа и вдохновенно рассказывал матери про все мировые события и про то, как всё будет хорошо.
Идиллия продлилась недолго, пока пациентка, голос которой похищал аппарат ИВЛ, не обрела долгожданную силу в руках и планшет с бумагой и карандашом.
– “О-с-т-а-в-ь м-е-н-я в п-о-к-о-е” – озвучивал сын одну за другой дрожащие буквы.
– Депрессия критических состояний, – объясняла Док за дверями блока. – Бывает, довольно часто. Мозг пострадал от недостатка кислорода. Должно пройти.
Не проходило. Пациентка лежала неподвижно, мотала головой, когда ей предлагали поесть и сопротивлялась любым тренировкам, в том числе тренировкам дыхания. На попытки аппарата передать её мышцам хотя бы часть работы, она отвечала неподвижностью, на уговоры реабилитолога – злобными взглядами и неприличными жестами.
– Надо убедить её, что жизнь – штука приятная, – втолковывала Док сыну в уже родном для него коридорчике перед блоком. – Что она любит? Любила?
– Внуков, – ответил он, не задумываясь. – И шахматы.
Но ни видеопослания от внуков, ни айпад с шахматами ничего не изменили. Видеопожелания на три разновозрастных голоса сначала вызывали интерес, потом стали раздражать. Планшет был закопан под одеяло после пары партий. Диана проверила: пациентка выиграла, но удовольствия от выигрыша, похоже, не получила.
В книгах самого разного содержания она прочитывала пару страниц и тоже закапывала их в недрах кровати.
– Давайте снизим ожидания,– рассуждала Док. – Какую еду она любит?
Впервые вопрос загнал сына в тупик. Морщины на и без того складчатом лбу выглядели совсем безнадежно.
– Варенье из крыжовника? – подсказала Док. Сын удивленно замотал головой.
– Нет, что вы. У неё диабет. Она в рот не берёт сладкого. Все банки отдаёт нам. Жена любит. И дети.
Уши Док удивлённо приподняли шапочку.
– Крыжовник? С орехами? Не любит? Его все любят!
Сын вздохнул, но принести баночку согласился. Пациентка замотала головой, отказываясь лизнуть ложечку. Еда продолжала капать прямо в желудок через трубку в носу, не тревожа вкусовые рецепторы. Съесть что-то обычным образом, через рот, пациентка отказывалась.
– Неудивительно! Наша больничная еда такая безопасная, её можно есть только когда умираешь с голоду, – заявила Диана в ординаторской.
– Похоже, в жизни она питалась примерно так же, если верить сыну.
Док налила кофе в чашку с зелёным динозавром, подумала и добавила ложечку сахара. Отпила и поморщилась. Зачерпнула ложкой того самого варенья – сын подарил баночку – выловила длинную полупрозрачную ягоду, сунула в рот и хрустнула ореховым ядром. – Божественно! Попробуй! – она протянула баночку и чистую ложку фигуре в чёрном балахоне, оккупировавшей кресло и компьютер в углу. Пергаментного цвета рука с длинными пальцами и жемчужным маникюром взяла ложечку и поднесла к капюшону.
– Вкусно,– кивнул капюшон.– Дай-ка ещё!
– Диана, присоединяйся, а то опоздаешь,– позвала Док.
Диана подошла к Смерти и решительно протянула руку, отбирая варенье.
***
– Овсянка, рис, куриный или говяжий бульон с овощами. У меня всё детство был диатез, почти ничего было нельзя. А у неё– сначала диабет,потом гипертония и это…пан..панкр…в общем, никаких специй. И никакого холестерина. Сначала она не ела ничего такого, что мне было нельзя. Позже мне стало можно, но привычка...
Когда появился сад, научилась варенье варить. А сама - ни-ни.
– А в детстве?
– Я же сказал, диатез.
–Да нет, в её детстве. Она же вам рассказывала?
***
На следующий день пациентку навестила невестка. Сын куда-то уехал. Невестка развила бурную деятельность и пациентка вдруг перестала выглядеть тяжело больной бабушкой: она теперь была немолодой женщиной с чуть заострёнными, но очень чёткими чертами лица, чёрными с проседью волосами, и неправдоподобно– синими, глазами, упорно метавшими молнии. Невестке достался только недовольный взгляд в старомодное зеркальце-пудреницу. Комплименты расточала Диана. Пока не заорал монитор на соседней койке, а в ногах её не появилась та самая фигура в чёрном плаще. Невестка ойкнула и выбежала в коридор. А пациентка приподняла руку в приветствии. Смерть отошла от соседней койки – сердце соседа забилось ровно, будто и не выделывало только что всяческие пируеты– и уставилась на преобразившуюся немолодую женщину. Пару минут они играли в гляделки, потом Смерть развернулась и отправилась в ординаторскую.
Сын пациентки ввалился на следующий вечер, благоухая морем, с термосумкой, полной термосов, контейнеров и свёртков фольги. По палате поплыл рыбно-лимонный аромат, затем его перебил запах наполненного солнцем апельсина. Из палаты он вышел поникший.
– Это вам. Свежайшие!
Креветки разложились узором – улиткой, прикрывшись ломтиками лимона. Дольки форели, слоёные розетки с икрой, всё переливалось оттенками розового и оранжевого.
– Она выросла на южном побережье. С тётей и дядей, двоюродными. Я подумал, если привезти…Там остались троюродные…Они мне собрали, что в их семье любили. Суп особый, желе с апельсинами, рыбу. Не то, отказалась.
– Хотела бы я, чтобы мне кто-то вот так, с побережья…- Диана вздохнула и подцепила вилкой пару креветок.
– Так он тебе и привёз. И нам тоже. Но дело не в этом?– Док намотала на вилку ломтик форели и отправила в рот, прижав уши от удовольствия.
Диана молчала.
– Я вспомнила её. То есть не её, ей было лет десять или около того, – заявила Смерть. – Терпеть не могу рыбу, – добавила она и потянулась к свёртку с чем-то апельсиновым.
– Она уже умирала?– поперхнулась креветкой Диана.
– Не она, – качнула капюшоном Смерть. - Её мать. Сейчас она очень похожа на мать, только старше.
Док терпеливо ждала, когда Смерть нальёт себе очередную чашку кофе, добавит сливок и шесть ложечек сахара, размешает и заест получившийся сироп чем-то шоколадно-апельсиновым. Диана продолжала кипеть и уничтожать тарталетки с икрой.
– Был обвал, в горном селе, – Смерть ткнула куда-то вверх облизанной ложкой. – В Голубых горах. Работы было…– ложка качнулась маятником, а потом снова вонзилась в десерт. – Их придавило прямо в доме. Мать прикрыла девочку телом, а голову ей расплющило. Но она отказывалась уходить, пока дочку не найдут. Так и кружила вокруг, подпинывала спасателей к дому, а потом возвращалась к дочери и гладила, пела песенки. Девочка была без сознания и это к лучшему. Потом их достали, девочка пострадала, но не сильно, а мать ушла со мной. Я её запомнила призраком. Забудешь такое: я работаю, а она кружит вокруг и умоляет не уводить дочь. Как будто я этот обвал устроила.
Диана уставилась на чёрный капюшон. Смерть налила себе ещё кофе.
– Хорошо, что она была без сознания, – проговорила Диана, после паузы. – Лежать, придавленной трупом матери! Ничего себе воспоминаньеце!
– А по-моему, это история про любовь. Вся история, – Док ткнула вилкой в опустевшее блюдо. – Просто любовь – не всегда про красоту. Иногда она – про ужас и боль. И всё-таки любовь это всегда надежда…
***
Теперь сын отсутствовал почти неделю. Пациентку навещала невестка. Она же читала все ругательства, которые царапала на бумаге слабая упрямая рука, кивала, соглашалась и выдумывала свекрови новые прически. “Интересно, кто-нибудь из внуков унаследовал эти чёрные волосы и нос, такой, чуть крупнее, и чуть острее привычного?” – размышляла Диана. Оба родителя внуков были довольно бесцветными блондинами, вечно встревоженными и вечно занятыми. Упорство, с которым пациентка отказывалась поправляться, возмущало и вызывало смутное уважение. До тех пор пока упрямое лицо не запылало очередным витком лихорадки.
– Внутрибольничная инфекция,– объясняла Док невестке.– У нас тут слишком чисто, выживают самые изобретательные бактерии. Здесь опасно долго лежать.
Пациентку опять окружили аппараты, опутали датчики, к шее сходились линии десятка инфузоматов. Невестка заходила просто подержать за руку, но причесывать и подкрашивать уже не пыталась.
– Я не знаю, что сказать мужу, – призналась она Док. – Он кажется нашел, что искал, и полон надежд. Вы знаете, что она, – подбородок мотнулся в сторону блока, – помнит себя с десяти лет, у тети на южном побережье? И никаких гор, ничего такого. Просто ребёнок без родителей.
Док покачала головой. Утром к пациентке подходила Смерть, но её удалось отогнать.
Сын пришел печальный, но решительный. Невестка успела его подготовить. Термосумка выглядела не такой объёмной, но явно не пустой. Пациентка тоже подготовилась – с утра спала лихорадка, аппарат ИВЛ снизил поддержку, пару инфузоматов убрали. К обеду она открыла глаза и согласилась полежать с приподнятым головным концом кровати. Улучшение или затишье перед окончательной битвой? Диана не знала, Док тоже.
***
Сын достал из сумки круглый пирог и баночку с чем-то белым.
– Села больше нет, никто не вернулся. Но внизу, в городе, я нашел семью выживших, оттуда. Они согласились рассказать и приготовить. Это праздничный пирог – его пекли на свадьбы и именины. Странный на мой вкус. А это вроде сметаны, только не мягкая, а острая и кислая, за язык щиплет. Выжившая, она старше мамы, говорит, что эта не-сметана поднимает мёртвого, если успеть вовремя. Я же успел?
– Возьмите кислородный баллон, – посоветовала Док. – А лучше два. Там с непривычки дышать будет тяжеловато.
Сын кивнул, а потом рванул к лифту и приволок коробку с чем-то звякающим.
– Это вам. Из крыжовника с орехами. Она слышала, что вам понравилось, и велела привезти.
Пациентка в кресле не улыбалась. Говорить ещё было тяжело, но смотрела она строго и чуть-чуть свысока.
– Спасибо! – махнула ушами Док.
Пациентка царственно кивнула и протянула немного дрожащую руку.
