Ухажер
За жепу хватать не велят, для того что блины сгорят Лубок, XVIII в.
За жепу хватать не велят, для того что блины сгорят Лубок, XVIII в.
"Добрый царь и плохие бояре" - это выражение стало крылатым, и совершенно не зря. Оно, хоть в наши дни может употребляться в разном контексте и с разными целями, в первую очередь чрезвычайно интересно именно со стороны исторической, так как отражает особенности мышления широких слоёв населения в традиционном монархическом обществе, и далеко не только в российском. Через него можно многое понять о том, как мыслили простые люди несколько сотен лет назад, если, конечно, раскрыть значение выражения глубже и обратиться к конкретным примерам, когда оно работало. Для этого же, в свою очередь, великолепно подойдёт такой с первого взгляда совсем не выдающийся русский самодержец, как Пётр Третий. Ниже я расскажу весьма причудливую историю о том, как этот деятель прожил несколько жизней, при это умерев весьма молодым, и как это связано с "добрым царём и злыми боярами", культурными связями различных народов и мышлением людей старой эпохи.
Будущий русский царь появился на свет в 1728 году в Гольштейне (Голштинии), земле на севере Германии, тогда бывшей отдельным фактически независимым княжеством в очень призрачной к тому моменту Священной Римской империи. Он воспитывался там, и в сущности своей был одним из очень многочисленных немецких принцев, которых позже, в XIX уже столетии, великие державы будут выбирать как основателей королевских династий для новых государств вроде Болгарии, Греции или Бельгии. Впрочем, до этого было еще довольно долго, а пока эти благородные люди жили в своих небольших в большинстве своём владениях, занимаясь местечковой политикой. Конкретно герцоги Голштинии "бодались" не столько с германскими соседями, сколько с Данией, что являлась соседом с севера - у княжества с этим скандинавским королевством были давние конфликты за владение Шлезвигом - чуть более северной территорией, где жили вместе немцы и датчане. Осложнялось дело тем, что герцоги Шлезвига и Гольштейна были ветвью правившей в Копенгагене династии, что ожидаемо породило споры о том, каков должен быть статус территорий - как княжества СРИ или как части Датского королевства? В общем, нюансов много, и сам по себе конфликт, как и все подобные ему, возникавшие на феодальной почве в раздробленных германских землях, чрезвычайно сложен.
Сейчас эти территории разделены между ФРГ и Данией, но раньше их статус был куда более спорным
Однако, детали его в данном случае маловажны, а упомянут он был лишь потому, что Пётр (полное имя при рождении - Карл Петер Ульрих) с юных лет пропитывался именно что атмосферой этой борьбы, а также, естественно, немецкой культурой. Несложно понять, что он был в сущности своей совершенным немцем. И если с перспективы языка, культуры и собственной идентификации это было верно более чем, то вот родословная юноши была иной - по линии матери он был Романовым, ибо являлся сыном Гольштейнского герцога и вышедшей за него замуж одной из дочерей Перта Великого, Анны. Таким образом, наличие русской высочайшей крови могло в теории, при благоприятных обстоятельствах, дать ему шанс взойти на трон в Петербурге.
Впрочем, долгое время это было совершенно неважно, так как при рождении мальчика был жив и другой внук Петра, который Пётр II, и его племянница Анна, и незамужняя дочь Елизавета, и некоторые другие из более "престижных" представителей Романовых. Следовательно, родителям Петра было сложно полагать, что очередь дойдёт до их сына. Но судьба распорядилась иначе - указанные внук и племянница, оба успев, формально или реально, поправить Россией, а также прочие потомки, кроме Елизаветы Петровны, умерли или были удобно отстранены от власти дочерью царя-реформатора, которая притом сама никогда не выйдет замуж и не оставит потомков, по крайней мере тех, что могли бы претендовать на власть. Поэтому она, дабы оставить за своей династией бразды правления, вспомнит о племяннике и пригласит его в Россию, куда он и прибудет в начале 1742 года. Так из принца (с 1739 года - собственно герцога) небольшого образования Пётр станет наследником огромной державы. После этого его женят на другой немецкой принцессе, которая позднее станет известна как императрица Екатерина Вторая, и крестят в православие под именем Пётр Фёдорович.
Пётр Федорович
Петр с женой
Традиционная точка зрения на всю дальнейшую жизнь Петра, включая и его очень короткое правление в первой половине 1762 года, очень нелестная - ему приписывают лень, нежелание заниматься государственными делами, недалёкость и презрение ко всему русскому. Конечно, нельзя верить этой точке зрения, составленной в своей основе лично Екатериной и её сподвижниками, которые Петра и свергли, полностью, но некоторые вещи отрицать сложно. Так, имело место явное игнорирование царём интересов России в деле внешней политики и полное предпочтение личным пристрастиям в этой сфере. Об этом история весьма известна - в последние года руководства Елизаветы Российская империя вела войну с Пруссией (это была часть более широкой Семилетней войны), королём которой наследник восхищался, и практически победила, но как раз к концу войны царица умерла, и получивший престол Петр остановил боевые действия, отказавшись от всех завоеваний России, включая присоединённую ещё в 1758 году Восточную Пруссию. Это очень разозлило элиту государства и явно повредило его интересам.
Кроме этого, Пётр III решил начать новую войну, и тоже скорее из личных побуждений - с Данией за возвращение владений его предков по линии отца, голштинского герцога. По сути, он использовал полученные огромные ресурсы для решения отдалённых проблем локального характера. Можно спорить на тему того, насколько в теории полезным для России в этом случае могло бы быть получение надёжного контроля над перешейком между Балтикой и Северным морем, коим и являются территории Шлезвига и Гольштейна, но один факт остаётся неоспоримым - император вышел из де-факто уже выигранной войны, отдал занятые земли и таким образом обесценил и сделал бессмысленными потраченные на борьбу с сильной прусской армией ресурсы и жизни солдат и офицеров, при этом готовясь потратить столько же в новом конфликте, носившем скорее личный и авантюрный характер. Это не очень похоже на поступок действительно хорошего правителя.
Внешняя политика Петра была, в общем, сомнительной. Но всё же надо отметить, что некоторые его внутренние деяния были куда более удовлетворительными, как объективно, так и для определённых социальных кругов того времени. Среди таких надо выделить Манифест о вольности дворянства, дававший много льгот вместителям голубой крови (одна из самых весомых - отмена для благородных лиц обязательной службы на государство, как статской, так и военной) и подготовку манифеста и мероприятий по секуляризации чрезмерно раздувшихся к тому времени убыточных для казны владений монастырей. И хотя второе было начато ещё Елизаветой, Пётр стремился ускорить сей процесс (вполне вероятно, что не из-за шибкой прогрессивности, а по причине неприязни к Православной церкви, но тем не менее). Сложно сказать, сколько здесь было личной инициативы молодого императора, а сколько высших сановников, оставшихся от прошлого правления, однако нельзя сказать, что курс внутренней политики при Петре шёл каким-то губительным путём.
Как можно понять, фигура Петра весьма противоречива. Можно долго додумывать, что было бы, останься он у власти дольше, но это в общем-то бесполезно, ибо всего спустя полгода правления Петра свергли и позже (вероятно, хотя никем не доказано) убили. К власти пришла его жена Екатерина, которая вовсе не имела русской крови, но, кажется, оказалась лучшей кандидатурой на роль правительницы для российской верхушки. Вполне возможно, что странная внешняя политика Петра и его действительно весьма пренебрежительное отношение к России, русской культуре и православию, послужило аргументом, перевесившим дворянские вольности и секуляризацию. В любом случае, властвование внука основателя Петербурга кончилось быстро, а его последовавшая за свержением смерть породила множество слухов о том, кто это сделал и по чьему велению, и они были совсем не лестны по отношению к Екатерине и её сторонникам.
Здесь наступает момент, когда следует вспомнить слова про "доброго царя и злых бояр" из вступления. Большинство населения в Российской империи, как и во всех государствах того времени, составляло крестьянство. В обществе, где монархическое устройство, религия и традиционный уклад доминируют, отношение к личности самодержца, особенно среди простого населения, не обременённого образованием, крайне трепетное. Крестьяне той эпохи искренне считали монарха помазанником Божьим, неприкосновенным властителем, который по определению добр и милосерден. И это не отличительная черта России, совершенно нет - в 1790-х годах во Франции, центре Просвещения, крестьяне в окраинных регионах на западе страны будут восставать против революционного Парижа в том числе из-за казни короля, которую они воспринимали как ужасное преступление. В целом, позитивное отношение к венценосной персоне в традиционных агарных обществах встречается в большинстве случаев.
При этом данная особенность не отменяла возмущений крестьян несправедливым строем, произволом дворян и чиновников. Мнение о том, что "хорошего царя" "обманывают" нехорошие вельможи, и стоит только донести до него правду, как всё пойдёт на лад - крайне часто имело место. Из этого прямо истекает заключение о том, что многие крестьянские возмущения начинались именем монарха, даже если он потом сам их подавлял. А ещё более интересная ситуация складывалась, если правитель умирал вскоре после начала царствования или в наследном статусе, не доживая до восхождения на престол. В таком случае социальное недовольство выливалось в волнения, возглавляемые самозванцами, выдававшими себя за "невинного доброго государя, пострадавшего от злого окружения".
Легко вспомнить нескольких Лжедмитриев, которые седлали ненависть доведённого до разорения боярством и правительством Годунова населения и устраивали мощнейшие возмущения, выдавая себя за убитого (опять не доказано, как и с Петром III) сына Ивана Грозного. А если обратиться на запад, то можно привести в пример Португалию, где погибший в бою молодой король Себастьян стал легендой и "породил" четырёх самозванцев, отражая таким образом желание португальцев с избавиться от испанских захватчиков и восстановить величие страны.
Похожая ситуация возникла и после смерти Перта III - быстро начали появляться слухи и легенды о том, что император спасся и скоро придёт для помощи народу. Это подогревалось тем, что легитимность Екатерины II ввиду отсутствия у неё крови Романовых и прихода к власти путём переворота легко подвергалась сомнению. При этом её политика прекрасно способствовала появлению легенд о Петре, так как она стала апогеем укрепления крепостнической царской системы, весьма угнетавшей основную массу населения. Крестьяне законодательно были лишены права жаловаться на помещиков, их в большом числе переводили в крепостное состояние, а вместе с тем урезались права казачества, которое попадало под всё больший и больший государственный контроль. Это рождало огромное недовольство людей.
Одно из знаменитых классических полотен, на котором точно передана сущность крепостнических отношений. При Екатерине II они были самыми жёсткими для крестьян за всю историю российской монархии.
Вышло хорошее комбо - "злая" немка, повернувшаяся против своего мужа (вспоминаем про патриархальную семью, где подобное - просто немыслимо на нескольких уровнях), законного государя и внука Петра I, который только начал править и ввиду этого не сформировал о себе никакого мнения помимо "дефолтного" о Божьем помазаннике. Эта немка издаёт законы, угнетающие простых людей, и потакает "злым боярам", чем только подогревает недовольство. Может, и не такая плодотворная ситуация для волнений, как в Смутное время, но значительный потенциал точно имелся
И конечно, можно возразить, что в действительности политика Екатерины была во многом продолжением политики мужа (а по-хорошему - Елизаветы), и общий курс самодержавия тогда на самом деле не зависел от конкретной персоны на троне (что доказывает хотя бы то, что Жалованная грамота дворянству Екатерины опиралась во многом на подобный манифест Петра), но этого не могли понимать крестьяне и казаки, которые воспринимали рано ушедшего государя не как отдельного человека (о чьём характере они не имели представления), а как образ "доброго царя-мученика", вокруг которого можно легко и "легитимно" собраться для отпора надоевшему строю.
Так и вышло - не один раз в 1760-ые годы и позднее по всей России появлялись "Петры Фёдоровичи", с разной степенью успеха собиравшие вокруг себя народ. Большинство из них малоизвестны, за исключением двух, одним из которых являлся донской казак Емельян Пугачёв, предводитель очень серьёзного восстания 1773-75 годов, в котором приняли участие крепостные крестьяне, крепостные, бывшие рабочими на уральских заводах (посессионные крестьяне), казаки и представители национальных меньшинств (башкиры, калмыки и прочие). Оно было весьма кровавым и тяжёлым, поскольку началось ближе к восточным окраинам страны, в регионе, полном кочевых народностей и ещё не забывших прежние права казаков, а позже перекинулось в плодородные места по Волге, где крепостнический гнёт был особенно силён. Здесь, в Поволжье и на Южном Урале, народный гнев, катализированный образом "доброго царя Петра Фёдоровича", вылился с особенной тяжестью.
Хоть Пугачёв был ни капли не похож на почившего царя, для масс это было неважно из-за особенностей восприятия императоров вообще
Разумеется, слабо организованные войска повстанцев разбили и порождённые ими многочисленные бунты тоже подавили, казнив "Петра Фёдоровича". Но восстание Пугачёва оказало большое влияние на политику Екатерины, заставив её провести ряд реформ и улучшить методы администрирования (что, однако, часто тоже означало урезание прав широких масс). Если же рассматривать пугачёвщину в контексте "наследия" Петра III, то она, безусловно, является ярчайшим его представителем. По сути, этот спорный и неоднозначный, мало правивший император послужил тому же, чему и царевич Дмитрий с португальским королём Себастьяном - созданию образа "доброго царя", который был принят на вооружение людьми в тяжёлый период истории для весьма неэффективной, но всё же борьбы с социально-политическими проблемами. Не как правитель и человек он оказался важен, а как икона для простых людей той эпохи, обладавших иным мировоззрением, чем мы.
Впрочем, можно найти и пример того, как "Пётр Фёдорович" достиг немалого успеха, вероятно, превзойдя настоящего царя в плане успешности правления. Речь идёт о втором широко известном самозванце, который объявился даже не в России, а на Балканах. Конкретно - в Черногории. С первого взгляда это кажется странным, но только с первого - на самом деле нет ничего удивительного в том, что славянская православная страна признала "Петра III" "своим". В те года завоёванные Османской империей балканские православные народы имели весьма сильный образ России как старшей сестры и защитницы, что в первую очередь было вызвано скрепляющей религиозной идентичностью.
Черногория находится в том регионе, где географические условия отлично подходят для партизанской войны и изоляции в горах
Преимущественно православные балканские народы имели и имеют близкую связь с Россией, которая иногда могла выливаться в интересные ситуации
Но почему местом появления самозванца стала именно Черногория, а не Болгария или Греция? Причина в том, что тогда она единственная из всех балканских стран была непокорной Османам. Черногорцы, которых одни исследователи называют особой группой сербов, а другие - отдельным народом (но всё равно сербам очень близким), смогли сопротивляться турецкому вторжению по причине, которая прослеживается прямо в названии страны - в ней много гор, и при этом недалеко имеется побережье Адриатического моря, через которое можно связываться с Италией (а именно - с враждебной туркам Венецианской республикой). Такая география создала идеальные условия для сопротивления мусульманам, которое было весьма успешно - в середине XVIII столетия Черногория была всё ещё независима, хоть войны о Османами шли очень часто. Черногория временами была османским вассалом, но непосредственно завоёвана была лишь однажды и на короткий период (на рубеже XV и XVI столетий). Горные кланы страны напрямую Константинополю так и не подчинились.
Черногорцы - народ весьма воинственный и суровый, как и все горные жители
Удивительно, но между католической Венецией и исламской Османской империей православная Черногория смогла выжить, прибегая периодически к союзу с итальянцами
Слухи о том, что Пётр III жив, дошли и до Балкан. В 1766 году на черногорской земле объявился человек, назвавший себя чудом выжившим русским царём. К тому времени страна переживала не лучшие времена - отношения и с турками, и с венецианцами были напряжены. Светлейшая Республика лишила Черногорию выхода к морю, навязав ряд условий в плане государственного управления, а Османы стремились подчинить непокорную территорию как вассала или взять под полный контроль. В этих условиях "Пётр Фёдорович" и появился. Это был мужчина неясного происхождения, по имени Стефан (в истории остался с прозвищем "Малый"). Любопытно, что своего настоящего имени он не скрывал, в отличие от подавляющего большинства самозванцев. Конечно, ношение "царём" "чужого" имели объяснялось необходимостью скрываться от преследований "злодеев", но тем не менее такая относительная честность весьма показательна.
Даже по этому изображению сложно судить, насколько реально Стефан был похож на настоящего императора. Впрочем, для черногорцев это было так же неважно, как и для русских крестьян
В 1767 году Стефан пришёл к власти и был народом страны общепризнан как чудом спасшийся российский император. Его правление, куда более долгое, чем у настоящего Петра - шесть лет до 1773 года, оказалось неожиданно продуктивным. Он понимал, что проблемы Черногории исходят во многом от устаревших средневековых практик управления и междоусобиц черногорских племён. Им была проведена судебная реформа, упорядочившая судопроизводство, а также проделаны серьёзные шаги в сторону секуляризации страны (до того Черногория управлялась церковными сановниками). Также с переменным успехом шла борьба с турками и венецианцами.
В конце концов, османские власти смогли убить царя Черногории, подкупив его слугу, который и избавился от крайне неприятного султану руководителя. Впрочем, Османская империя всё равно не подчинит страну, в ней просто восстановится бывший до Стефана теократический порядок. Несмотря на то, что этот самозванец тоже продержится не очень долго и умрёт насильственно, его активность была поразительно компетентной и долгой на фоне прочих подобных деятелей. Часть этого успеха, однозначно, связана и использованием "популярного имиджа" "Доброго Петра Фёдоровича", хотя многое решали особенности самой Черногории и личности Стефана.
Так интересно устроен наш мир - немец по духу, волею судеб и генетики ставший российским императором, правивший мало и весьма посредственно на фоне двух женщин, между грандиозными царствованиями которых оказался, тем не менее из-за особенностей сознания простых людей в традиционной монархии оставил немалое наследие, даже будучи мёртвым.
И хотя "добрым царём", который пал жертвой "злых бояр" Пётр едва ли был (по крайней мере, не так, как это себе представлял народ), его образ, хотя даже не столько его, сколько абстрактного "хорошего государя", послужил возникновению ряда легенд и событий не только в России, но и за её пределами.
Господин живописец!
Долго ли тебе устремлять гнев твой на женский пол и выдумывать нелепыя лжи, обвиняя нас несносными безчиниями. Ведай, что мы выходим из терпения; и естьли ты невоздержишься от злословия, так берегись.
-- Сносно ли ето, что в последнем твоем листе некоторую женщину попрекаешь ты ревнивостию! таким пороком, от котораго мы давно избавились. -- Заврался мой свет: ето не правда, знай что многия жены не столько о мужьях своих думают, чтобы стали к ним ревновать, и только что терпят их, а не любят -- как можно так любить мужа: не понятно, странно, смешно, уморил ха! ха! ха! -- ревновать к мужу, любить его: етаго я никак не понимаю; а может быть твой только один острой разум проницает в чрезъествественныя тонкости. Видеть мужа всякой час, сидеть с ним обнявшись, говорить с ним нежно, да еще и ревновать к нему - фуй! как ето не ловко: конечно ето какая нибудь была сумазбродная женщина: для чего же ты ее скрываешь? такая женщина всеобщаго достойна презрения. Что ето за староверка, чтоб быть прицепленной к своему мужу, и ревновать ко всякой: но ето быть не может; нынче век просвещенной! воспитание наше безпримерно: мы мужьям нашим даем свободу знаться с теми женщинами, с которыми хотят; и довели их до того, что и они нам тоже позволяют. Понимает ли пустая твоя голова, что от етова-та и произходит благополучие наших семейств и согласная жизнь наша; от того мы и не разводимся с мужьями, а живем в одном доме: видимся в неделю по разу, ездим в комедии, прогуливаемся с милым человеком то в город, то за городом. Такая безподобная вольность может ли нас когда нибудь противу мужей приводить в огорчение: нет; в листе твоем описанная ревнивость есть твоя глупая выдумка; и для того-то я сим письмом многих оправдать вознамерилась. Мы знаем, что письмо о ревнивости писал ты сам, а не посторонней. Нет ныне таких мужей, которые бы такой вздор описывать захотели, и без причинно бы стали злословить жен своих таким гнусным пороком, который давно уже изтребился. Прощай.
Живописец, 1772 год, 34
Престарелый Селадон хочет иметь у себя в услужении прекрасную и молодую девушку: должность её состоять будет в том, чтобы по утрам и вечерам подавала ему шоколад. За то обещает он ей ежегодное богатое содержание при условии, чтобы эта девушка весьма исправна была в своей должности, с таким при том примечанием, чтобы она никогда и никому не давала из той чашки, из которой будет он сам пить: ибо сей дворянин в таком случае весьма завистлив и разборчив.
"Живописец" за 1772 год, Новиков
*Селадон - персонаж романа начала 17 века аж на 5400 страниц(!)
В июле 1810 года из Архангельска вышло трехмачтовое торговое судно «Эвплус», принадлежащее купцам Поповым. Судно с грузом ржи направлялось в Норвегию. Экипаж составляли двенадцать человек во главе со шкипером, мещанином Матвеем Герасимовым.
Обычный, ничем не примечательный торговый рейс. Однако в открытом море всегда найдутся желающие щедро добавить путешествию романтики.
После Тильзитского мира Россия находилась в состоянии вялотекущей войны с Британией. На эту войну страны были вынуждены обстоятельствами, поэтому боевые действия велись без энтузиазма. Однако стороны не упускали случая слегка укусить оппонента.
На море легко можно было столкнуться с капером. Груз и корабль отбирались без колебаний. Именно в такую переделку угодил «Эвплус».
19 августа неподалеку от Нордкапа «Эвплус» был замечен английским легким фрегатом. Англичанин дал два предупредительных выстрела из пушек, после чего выслал на остановившийся «Эвплус» абордажную группу. Герасимов и матросы были ограблены, а самого шкипера англичане перевезли на свой фрегат.
Коммуникация, впрочем, не задалась: Герасимов не знал английского, англичане — русского. Вежливые разбойники напоили Герасимова грогом и чаем, накормили ветчиной с сухарями и свезли назад на «Эвплус», где уже распоряжалась призовая команда.
Экипаж «Эвплуса» был частью уведен на фрегат, а частью оказался пленен на собственном корабле. Восемь англичан во главе с офицером по фамилии Годон правили трофейным зерновозом. Фрегат взял «Эвплус» на буксир и повел в Англию. Тут бы и кончилась наша история, но обстоятельства и решительность Герасимова преподнесли англичанам сюрприз.
Русские вели себя полностью покорно и тем усыпили бдительность захватчиков. Герасимов, уже лелея мысли о спасении, вел себя как послушный теленок и не давал повода заподозрить себя в намерении бежать.
Случай избавиться от захватчиков представился вскоре. 23 августа на море разыгралось волнение, так что англичане расцепили корабли. Вскоре фрегат и «Эвплус» потеряли друг друга из виду. Герасимов решил воспользоваться единственным шансом.
Шкипер тайком сговорился со своими матросами о бунте. Трое из четырех матросов согласились участвовать в дерзком предприятии, один испугался и не захотел поднимать руку на пленителей. Итак, четверо безоружных моряков против восьмерых вооруженных потомков Джона Сильвера.
В пять часов утра 30 августа Герасимов со своими товарищами принялся истребовать имущество из чужого незаконного владения. Из-за тесноты на корабле англичане и русские спали в одном помещении. Герасимов и матросы осторожно выбрались из каюты, а затем заперли англичан внутри.
На палубе оставался часовой. С ним диспут о праве собственности решился быстро. Сопротивление кончилось тем, что его попросту выбросили за борт.
Англичане ломились в дверь как стадо разъяренных мамонтов, но дуб не уступил. К тому же русские начали дополнительно заколачивать двери. Тогда изнутри принялись стрелять, но, по счастью, ни в кого не попали.
Англичане проломили небольшую дыру в дверях и еще одну в палубе, но одного из них ранили в лицо багром, после чего попытки выбраться прекратились.
Герасимов и матросы повели «Эвплус» назад к норвежским берегам.
С англичанами удалось наладить контакт и даже нечто вроде торговли. Русские располагали запасами мяса и воды, сухари же и ром остались у англичан, так что через щель, пробитую британцами, наладился взаимовыгодный обмен.
Правда, карта осталась у англичан, и выдать они ее не хотели.
Море продолжало бурлить, и люди Герасимова только с большим трудом правили кораблем. Матросы даже предлагали при случае выброситься на берег.
Английский офицер понял, что потонуть могут все, а запертый в случае кораблекрушения будет вовсе лишен шанса спастись, перестал артачиться и отдал Герасимову карту. В итоге шкипер с некоторым трудом сумел дойти до нейтральных датских берегов.
Незадачливых потомков Генри Моргана вырубили из каюты и сдали с рук на руки датчанам. Русские забрали назад свое имущество, а заодно то, что было получено по праву трофея, в частности, шпагу и кортик офицера. Добычей стал также британский флаг.
Русским пришлось тщательно отдраить каюту после захватчиков, поскольку, по выражению Герасимова, «скоты в хлевах лучше, нежели они, жили касательно чистоты»: англичане в первый день своего плена в ярости изломали каюту, а справлять нужду им приходилось в угол.
Впрочем, чистка помещений за покорителями морей после такой истории относилась к мелочам жизни. «Эвплус» взял курс на Колу, куда вскорости и прибыл.
Александр I, узнав о приключениях своих моряков, пошел на беспрецедентный шаг: Матвей Герасимов, штатский человек, мещанин, был награжден Георгиевским крестом. Трофейная шпага и флаг остались у него.
Позднее он продолжил служить на торговом флоте и многажды выходил в море по коммерческим делам. Скончался Герасимов уже при Николае. Позднее беллетрист Бестужев-Марлинский под другим именем вывел Герасимова в книге «Мореход Никитин», в которой описал захват «Эвплуса» и его возвращение.
А кортик английского офицера, изготовленный в Плимуте в конце XVIII века, до сих пор хранится в Центральном Военно-Морском музее Петербурга напоминанием об этой истории.
После 1810 года Матвей Андреевич Герасимов служил поверенным по кольскому питейному откупу, а потом исполнял торговые поручения разных архангельских купцов.
В 1823 году он ходил в звании лоцмана на бриге Беломорской флотилии «Новая Земля» под командой графа Фёдора Петровича Литке на Новую Землю и Мурманский берег и по представлению Литке был награждён золотой медалью, с надписью «за усердие», на Анненской ленте для ношения на шее.
В 1831 года он отправился по комиссионному делу одного архангельского купца в Санкт-Петербург. Здесь он, простудившись, сильно заболел и 8 февраля Матвей Андреевич Герасимов скончался. Похоронен на Георгиевском кладбище в Большой Охте.
1780 года, в январе месяце, взял Василий Баранщиков от городового магистрата на год паспорт и поехал в Ростов с кожевенным своим товаром на ярмарку. Там продал он свой товар за 175 рублей и получил деньги, но эти деньги у него были украдены, и он, печалясь о покраже, продал в Ростове двух своих лошадей за 40 рублей и нанял в Санкт-Петербурге попутного извозчика за 15 руб. в намерении поправить свое состояние, вступя к кому-нибудь в услужение.
Нанялся у коллежского советника Василия Петровича Головцына с компаниею ехать на собственном их корабле с мачтовым лесом к французским берегам города Бордо и Гавр матросом с зарплатою кроме пищи на каждый месяц по десяти рублей.
Из Кронштадта в сентябре 1780 года отправились Балтийским морем и приплыли в Зунд (пролив между Скандинавским полуостровом и островом Зеландия), владения Короля Датского, к Копенгагену уже в исходе ноября месяца, где остановясь, надлежало капитану корабля для восмидесяти человек матросов, запастись водою и съестными припасами, сушить сухари и прочее.
12 декабря 1780 года с корабля отпущен был он, Баранщиков, с другими матросами в город Копенгаген для покупки себе необходимого и, идучи из города один на свой корабль, зашел в питейный дом под вечер, как свойственно русскому человеку, выпить пива, где увидел двух человек датчан, которые приветствовали его, говоря с ним своим языком; но он не разумел и отвечал им одними знаками, что пора ему идти на свой корабль. Те двое датчан увидели, что он россиянин, и с чрезвычайною ласкою просили его пить водку и пиво, и он у них пил. Прошло не более получаса, как явился неизвестный, который, увидев его, Баранщикова, стал говорить весьма чисто по-русски: «Здравствуй, брат! Здорово ль ты живешь? Откуда и куда плывете?» Потом стал угощать; прошло уже часа два ночи, и тогда в питейном доме никого, кроме их обоих, не осталось. Баранщиков по такому случаю спросил его: «Откуда ты, брат, и как твое имя?» На что тот сказал: ”Я русский из Риги и сюда приехал на галиоте рижского купца Венедикта Ивановича Хватова”. Стал его, Баранщикова, звать на их корабль. Он отговаривался, что надобно сухари сушить и что за отлучку будет наказан; но потом согласился пойти с ним вместе на их корабль, и так все четверо из питейного дома пошли и часа в три ночи, пришедши к пристани, переехали на шлюпке и взошли на корабль, где тотчас свели его, Баранщикова, в трюм и приковали за ногу к стене корабля.
Увидел пришедшего к нему обманщика, который стал говорить: «Вот, брат, попался в гости. Не бойся, тебя везут в Америку, и будет житье доброе, весьма много там алмазов и яхонтов, и не опасайся ничего; я и сам лет пятнадцать странствовал и так же, как и ты, был отвезен, но ныне, слава Богу, вместе с двумя хозяевами датчанами, ты видишь, что на корабле нашем нагружено железо, пенька, лен и прочее; теперь я тебе откроюсь: мое имя Матяс, или Матвей, и я родом поляк; тебе же ничего не будет, и как только, снявшись с якоря, проплывут воды датского владения, то тебя раскуют; они отсюда не далее тридцати верст”.
На датском корабле из Копенгагена плыли они Северным океаном более пяти месяцев, не заходя никуда и не видев с корабля своего земли и никаких островов; ибо только единожды в ясную погоду на левой стороне заметили стоящие в английском канале (Ла-Манш) на якорях корабли весьма в дальнем расстоянии и в июне 1781 года приплыли в Америку к острову Санкто-Томас (о-в Сент-Томас (ныне принадлежит СIIIА) в группе Виргинских островов).
Сей остров владения датского: там обучали его владению ружьем месяцев около двух и производили жалованья в сутки по 12 штиверов 8 датской серебряной монеты, перемешанной с медью, а каждый штивер на российские деньги стоит 2 копейки. Сверх жалованья производили печеного хлеба по фунту самого плохого, по их названию шкофта, гораздо хуже нашего российского, да и черен, ибо состоит из произрастания, называемого датчанами платна банана, и варили кофий всякое утро по нарочитой 9 чашке с сахарным песком; банана очень сытна, можно есть, кроме сырой, соленую, вареную, печеную и жареную.
Баранщиков никак не мог приобыкнуть к датскому языку и сделался непонятен в ружейном учении, за что хотя его товарищей рекрут часто бивали палками, но он был извиняем и не был бит чрез два месяца вместо чего, однако же, из оного острова променяли его в острова испанского владения Пуэрто-Рико.
В Пуэрто-Рико служил он при кухне генеральской в черной работе, то есть рубил дрова, чистил кастрюли и котлы, носил воду и другие исправлял работы около полутора года, то есть до половины 1783. Как скоро привезен он был в Пуэрто-Рико, то его заклеймили (татуировали) маленькими железными машинками, с иглами сделанными и натертыми порохом на левой руке:
1) святою Мариею, держащею в правой руке розу, а в левой тюльпан, 2) кораблем с опущенным якорем на канате в воду, 3) сияющим солнцем, 4) северною звездою, 5) полумесяцем, б) четырьмя маленькими северными звездами, 7) а на кисти той левой руки восьмиугольником, 8) клеймом, означающим 1783 год, 9) буквами М. Н., то есть Мишель Николаев, или Михайло Николаев.
Научась говорить по-испански он вопрошен генеральскою супругою: «Есть ли у тебя отец и мать и нет ли жены?» Тогда он, став пред нею на колени и проливая слезы, отвечал ей для приведения в жалость, что он имеет отца, мать, жену и троих маленьких детей. Великодушная госпожа, сжалившись на его состояние, обещала ему у своего супруга испросить свободу, что в скором времени и исполнила.
Ему дан паспорт печатный на испанском языке, в котором он именован: московитин Мишель Николаев — и награжден от генерала 10 песодорами 14 монетою испанскою, по российскому счету тринадцатью рублями. С тем паспортом нанялся в Пуэрто-Рико на итальянском купеческом корабле в Европу плыть, в Геную, матросом и на том корабле плыл Северным океаном около трех месяцев.
1784 года, в январе месяце схвачены они были в океане тунисскими разбойниками, живущими в Африке. По разделении добычи четырех человек принужденно обрезали в магометанскую свою веру, в том числе и его, Баранщикова, и заклеймили солнцем на правой руке железною дощечкою с иглами, натертою порохом. Он достался корабельному капитану Магомету, и нарекли ему имя Ислям.
Из Северного океана проехали они чрез пролив Гибралтарский, Средиземное море, Архипелаг, или Морею, острова Кандию и Кипр в Турцию и пристали в заливе Кательском в порте города Вифлеема, продолжая путь с лишком два месяца. Капитан Магомет имел свое жилище в городе Вифлееме, у которого служил он, Баранщиков, с лишком год и восемь месяцев.
Наконец вздумал он от Магомета-паши в печали о своем отечестве, жене и малолетних троих детях, бежать в Россию; но как от Магомета-паши ушел он, не взяв у него ничего и не зная дороги, куда идти, то и пойман был на третий день турками и приведен к нему, Магомету-паше, за что больно был бит по пятам палками и не мог ходить более месяца, но ползал.
Как скоро выздоровел, пошел на корабельную пристань города Вифлеема и, увидя на одном корабле греческий флаг, пришедши к хозяину греку Христофору, рассказал все свои несчастии на турецком языке, не зная по-гречески; грек Христофор, услышавши, что он россиянин и злополучный человек, принял в уважение его и наставлял: «Так как ты живешь у богатого господина, то отнюдь ничего из дому не бери; приходи же ко мне на корабль чрез четверо суток ночью часа в два, и как будет ветер благополучный, то мы, снявшись с якоря, пойдем прямо в море». За отвоз же с него ничего не требовал, кроме одного услужения на корабле в матросской должности до Царь-града (Стамбул).
Грек Христофор по прибытии н Константинополь тот же день отпустил его, Баранщикова, с своего корабля, поблагодаря за службу, но ничего в награду, даже ни одной копейки, не дав. На другой день пошел он в Перу, или по-турецки называемую улицу Галата, стоящую на горе, где обитают все европейские министры; прибыв туда и найдя дом Российского Императорского Министра, Его Превосходительства Якова Ивановича Булгакова.
Тогда Баранщиков в доме Его Превосходительства предстал домоправителю и изъяснял ему все обстоятельства. Но сей домоправитель сказал ему с негодованием: «Много вас таких бродяг, и вы все сказываете, что нуждою отурчали».
Пошел он на российский гостиный двор, где более ста лавок построено деревянных и разговаривал с купцами российскими; но всяк из них сомневался. Потом нечаянно увидел он двух человек на Галате близ гостиного российского двора, которые говорили по-русски весьма изрядно; он, сказал им: «Здравствуйте, господа, никак вы были русские?» Они ему на то отвечали: ”Ты угадал; скажи нам о себе: кой город?”.—”Я нижегородский мещанин,— ответствовал он,— и родиной из самого Нижнего города”. ”Поэтому и мы, брат, тебе земляки,— продолжали они,— мы бывали в Арзамасе сапожниками, сюда же как зашли, того спрашивать тебе не для чего”. Один из них открыл свое имя, сказав: «Меня зовут Гусман, пойдем ко мне в гости, я имею дом, жену и живу хорошо, да и тебе сделаю, может быть, щастие». Такому случаю Баранщиков весьма был рад, надеясь получить от своего земляка какую ни есть помощь.
Повел он, Гусман, его, Баранщикова, к великому визирю который повелел именем своего Государя выдать в награждение ему сто левков за принятие Магометанской веры (каждый левок по 60 копеек), определить его в янычары и производить жалованья на каждые сутки по 15 пар, или российских 22 1/4 копейки.
Служба янычар состоит в том, чтоб ходить им на стражу во дворец султанский, и он хаживал и стаивал на часах у ворот с прочими янычарами понедельно, имея у себя изрядное платье, купленное из собранных денег 200 левков, два пистолета и кинжал; все янычары не имеют в Стамбуле другого вооружения. Он, служа янычаром более десяти месяцев, не был ни ружьем, ни на сабле, ниже стрелять из пистолетов обучаем.
Отправился 29 июля 1785 года в день Святых Первоверховных Апостолов Петра и Павла в путь, имея при себе вместо вожатого одну только записку о дороге, выпрошенную им у российского курьера, и два паспорта, испанский и венецианский, да денег 60 левков.
Дунай переехал он с молдаванами и прошел молдаванские города: Букарест, Фокшаны, Яссы и на Днестре Сороку. Через Днестр переправясь на судне, прошел Польского владения города Чекиновку, Китай-город, Лодыжину, Белую церковь и прочие местечки. Из польского владения пришел он к российской границе на Васильковский форпост и объявил там свои два паспорта: испанский из Пуэрто-Рико и венецианский, где с него взят был допрос обо всем случившемся с ним в Америке, Азии и Европе; после чего паспорта у него отобраны и посланы в Киевское наместническое правление с допросом, а его, как выходца из Турции, препроводили за стражею с одним гусаром в Киев.
До 1780 года записан он был во вторую гильдию купцом и платил с капитала; когда же явился в Нижнем Новгороде, то городовой магистрат, требовал с него за все шесть лет подати и за неуплату держан он под стражею более полутора месяца и лишь только освобожден магистратом, то кредиторы с него спросили в суде; ибо он должен был по счетам и векселям более 230 рублей разным людям.
В удовлетворение должникам его, или кредиторам, принужден продать дом свой за 45 рублей и, сделав, таким образом, малую уплату, освобожден на несколько времени из-под стражи, а за остальные 185 рублей долговых и за шесть лет податей городовой магистрат учинил свое определение: отослать его, Баранщикова, в казенную работу на соляные варницы в город Балахну по 24 рубли на год, расстоянием от Нижнего Новгорода 25 верст.
Тогда пошел он к Нижегородскому Преосвященнейшему, который, пожаловав ему пять рублей, дал ему пропуск до Санкт-Петербурга, с которым он туда пришел, явился у Высокопреосвященнейшего митрополита Новогородского и Санкт-Петербургского Гавриила и по десятидневном покаянии в Александроневском монастыре. Явился у многих знатных особ в Санкт Петербурге и представя им краткое начертание своих приключений и бедствий, удостоился милостей, которые избавили его от тягостного и долговременного ига нищеты.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Приключения, описанные в книге Баранщикова, кажутся настолько невероятными, что некоторые русские литературоведы подвергали сомнению не только подлинность самих событий, но и существование героя этого произведения. Однако в 1900 году был обнаружен документ, опровергающий это предположение — «Допрос, снятый с нижегородского купца Василия Яковлевича Баранщикова, явившегося добровольно из-за границы» из «Журнала нижегородского наместнического правления» за март 1786 года. Позже было найдено сообщение киевского наместнического правления нижегородскому губернскому правлению о переходе российской границы в районе Васильковского форпоста близ Киева нижегородским купцом Василием Баранщиковым, «вышедшим из плену».
Восстание сосланных стрельцов, солдат, пришлых работных людей в результате произвола и насилия со стороны местной администрации, сокращения жалованья и введения новых налогов
Одним из наиболее выдающихся городских восстаний явилось астраханское восстание 1705 - 1706 гг. Захватив власть, восставшие сумели удержать ее в Астрахани и в ряде присоединившихся городов (Красный Яр, Черный Яр, Гурьев, Терки) в течение почти 8 месяцев – с 30 июля 1705 г. по 13 марта 1706 г. Астрахань являлась для Московского государства "окном на Восток" – в Персию, Армению, Хиву, Бухару, Индию и другие страны. Из Персии, например, ввозили туда шелк, шелковые парчи, выбойки. Через Астрахань вывозили на восток юфть, полотна, грубые сукна, мелкие товары – иглы, наперстки, зеркала и пр. В метрополию из Астрахани вывозили рыбу, зернистую икру, соль, селитру. Будучи крайним пунктом Московского государства на востоке, Астрахань являлась сильной крепостью (По данным 1725 г., там находилось 162 пушки, 16 дробовиков, 6 мортир, 1 гаубица. По данным писем Петра I, в 1705 г. в Астрахани числилось в гарнизоне 10 тыс. чел). Политика Московского государства тяжело отражалась на населении Астрахани. Воевода Ржевский в начале 1705 г. взимал непосильные налоги и требовал от стрельцов барщинных работ, "про домашний свой обиход для дров и сена и травы их посылала. Особенно тяжелым, по отзыву австрийского посла Плейера, был запрет рыбной ловли в районах, очевидно, занятых монопольными компаниями. Это заставляло мелкий посадский люд в Астрахани голодать; особенно сильно страдали плебейские элементы (бурлаки, зимовавшие в городе; работные люди; ярыжки; разный "гулящий люд"). Недовольны были и крупные купцы, "гости", стрелецкая верхушка - "бюргерская" оппозиция. У крупных купцов начальные люди вместе с воеводой Ржевским отняли промысловые монополии. Громадное недовольство вызвал в городе указ из приказа земских дел, обязывавший всех жителей Астрахани, кроме иноземцев, "носить платье верхнее и исподнее немецкое, зимой саксонское, а штаны французские... а кто учинит ослушание, и с тех имать пошлину с пешых по 13 алтын по 2 деньги, а с конных по 2 рубля с человека". Воевода посылал по городу своих служилых людей "к церквам и по большим улицам и у мужска и у женска полу русское платье обрезывали не по подобию". Сосланные из Москвы стрельцы, пользуясь недовольством астраханцев, организовали заговор.
В Астраханском восстании в какой-то степени прослеживается отзвук «стрелецких бунтов» 1682-1698 гг. Ибо именно стрельцы были основной движущей силой восстания в Астрахани. Активное участие в астраханских событиях приняли два Московских стрелецких полка – пеший и конный, до этого переведенные в Астрахань. Жители стрелецких слобод по преимуществу были русскими. На стрелецкую службу допускались также представители других национальностей, проживавших в крае, а также иностранцы-европейцы. […] В данном контексте не кажется абсолютно нелепой и полулегендарная версия об астраханском «свадебном бунте», не нашедшая документальных подтверждений, но упорно хранимая в памяти астраханцев даже и в XIX в. В конце июля 1705 г. на астраханском базаре был якобы распущен слух о семилетнем «моратории» на заключение браков и о разрешении русским девицам выходить замуж только за немцев, т.е. западно-европейцев. Начался общий ажиотаж, и «вследствие этого 29 июля было повенчано в Астрахани сто пар». По мнению сторонников этой версии, именно в этот день нача-лось восстание, поддержанное вооруженными стрельцами. Таким образом, «стрелецкая» и «свадебная» точки зрения на начало восстания не противоречат одна другой, а способны органично дополнить друг друга. […] Общая же канва событий Астраханского восстания 1705-1706 гг. достаточно хорошо известна и неоднократно освещалась в научных трудах и учебных пособиях по отечественной истории. После скорого суда и казни прямо на «круге» воеводы Т.И. Ржевского и других астраханских «начальных людей» восставшие первым делом распространили свое движение почти на всю территорию воеводства и пытались еще более расширить. С этой целью были направлены их представители и документыпрокламации к гурьевским, уральским, донским и гребенским казакам. Сразу поддержали восстание лишь соседние гурьевские казаки, а гребенские сохраняли нейтралитет. На Дону же, обратившись не к бедной части казачества, а к «домовитым», т.е. казачьей верхушке, восставшие астраханцы потерпели серьезную неудачу. 25 августа на Дону были схвачены, обезоружены, закованы в кандалы и вскоре отправлены в Москву астраханские послы. Восставшие предприняли попытку взять Царицын, что дало бы им выход к землям донского казачества, где в основном проживала «голытба». Однако под Царицыном первое «походное войско» Ивана Дорофеича Дериглаза в последние дни августа 1705 г. потерпело поражение. Командир второго «походного войска» Алексей Прокопьевич Хохлач после неудачных переговоров с донцами о союзе и совместных действиях 24 октября 1705 г. отвел отряд и вернулся на своих стругах в Астрахань. Занятый событиями Северной войны, царь Петр далеко не сразу отреагировал на происходящее в Астраханском крае. Лишь 11 октября 1705 г. в Астрахань была направлена царская грамота «солдатам и всех полков конным и пешим стрельцам», в которой упоминалось об одновременных Указах, сделанных царем предводителям здешних национальностей – хану Аюке, юртовским мурзам и «головам», черкасским князьям. Грамота обсуждалась в Астрахани очень долго, и лишь в середине февраля 1706 г. было подготовлено умеренными астраханцами «покаянное письмо» царю. Царская грамота придала определенную уверенность противникам восстания. Как раз в это время усилилось давление кумыкских феодалов-шамхалов против восставших на Терки. Ощутив поддержку, здешний воевода во второй половине ноября 1705 г. изменил восстанию и обманом схватил руководителей местного «круга». Так пал Терской городок. Участь Астраханского восстания была, практически, предрешена.
"Знатная старшина" направила на охрану Царицына отряды верных казаков. Прибывшему под Царицын тысячному отряду восставших астраханцев не удалось склонить казаков на свою сторону и взять город. Кроме того калмыцкий хан Аюка-тайша, подкупленный царскими чиновниками, грозил напасть со своей конницей на восставших. […] Астраханское восстание грозило распространиться по Волге вглубь страны. Правительство велело "половину симбирян, сызранцев, дмитриевцев выслать на станции по замосковным городам". Петр срочно отозвал с шведского фронта фельдмаршала Б. Шереметева, которому велено было с несколькими полками итти для подавления восстания. По дороге Шереметеву пришлось "задержаться" в Казани из-за башкирского восстания под руководством Домейко Ишкеева. Восставшие башкиры отказывались вести переговоры под предлогом, что-де Астрахань не взята. "Бюргерская" часть восставших, боясь выступления революционного плебса и разорения из-за прекращения торговли, пошла на уступки и 3 января 1706 г. послала царю повинную грамоту. Между тем в конце февраля 1706 г. фельдмаршал Б. Шереметев с полками подошел к Черному Яру и захватил восставший город. "Бюргерская" оппозиция, выслала навстречу царским войскам ряд делегаций, возглавляемых духовенством. Приближение Шереметева к Астрахани вызвало борьбу в самом кругу и привело к власти и руководству городской плебс, выбравший своих представителей - атамана Зиновьева, Жегалу и др. На кругу 10 марта 1706 г. решено было оказать вооруженное сопротивление царским войскам. Полкам Шереметева при помощи калмыков Аюки-тайши с громадным трудом удалось 12 марта 1706 г. сломить восставших. Восставшие, защищаясь, "засели в земляном городе и начали из земляного валу из пушек и из мортиров и из мелкого ружья стрелять". После взятия земляного города восставшие продолжали отчаянно сопротивляться в каменном городе; "запершись, жестоко из пушек и мелкого ружья стреляли" и заставили царские войска отступить. Только после продолжительной бомбардировки полкам Шереметева удалось взять город. Видные руководители восстания (273 чел.) были арестованы и отправлены в Москву. Взятие Астрахани обрадовал о царское правительство. Из писем Петра и Меншикова видно, как торжественно отпраздновали крепостники свою победу. Подавителю восстания Шереметеву, кроме денежного жалованья, были пожалованы в Ярославском уезде – Юхоцкая волость и в Ростовском уезде – село Вощажниково. Только через два года, после непрерывных пыток в Преображенском приказе, начались казни 368 повстанцев-астраханцев. Часть повстанцев была обезглавлена в Москве на Красной площади. По дорогам около Москвы долгое время стояли на перекрестках виселицы с трупами астраханцев.
[…] Написали мы сие писмо, посоветовав между собою по християнскому своему намерению в том, в прошлом 7213-м году стали мы за православную християнскую веру за брадо и усобритие и за немецкое платье, и что у нас и у жен наших и у детей к церквам божим в старом руском платье не пускали, и от церквей божих отбивали, и старое платье обрезывали не по подобию, и ругались всячески, и ныне нам стоять всем вьединодушно и никаких злоб друг на друга не мыслить. А буде кто против сего нашего любовного писма в чем не устоит, и ему зато учинена будет войсковая смертная казнь по войсковому приговору. А как приедет боярин Борис Петровичь Шереметев ко Астарахани с полками, и нам ево со всеми полками до указу великого государя, как наши челобитчики с Москвы с ево великого государя указом будут, в Астарахань не пущать. А будеть кто из города к нему, боярину в полки или куды побежит, и где пойман будет, тут ево и смертью казнить.