Про графа Т
«Целый день был дома, пытался работать — нейдет. Недоволен своей работой».
«Писал вечером мало, но порядочно. Могу».
Л. Н. Толстой. Дневники. 1865 год
***
Бывало, сядет Лев Николаевич за письменный стол, обмакнёт перо в чернильницу и чувствует — не заладится. А ведь оставался пустяк — дописать от силы полстраницы и глава закончена. Ещё вчера всё казалось таким лёгким, что он отложил работу на сегодня. Лёг спать, точно мастеровой, безупречно выполнивший задание. Проснулся утром и понял, что совершенно опустошён.
Тем не менее, граф выводит на чистом листе: «Он поцеловал Пьера холодными тонкими губами».
— Господи, — прочитав, стонет Лев Николаевич, — ну что за «холодные, тонкие»?
Зачёркивает и пишет: «Он обнял Пьера и расцеловал».
— Не то, не то, — шепчет и раздражённо вымарывает строку.
Барабанит пальцами по столу и решает писать дальше.
— Потом поправлю, — убеждает себя, — сейчас, главное, не сдаваться. Глядишь и пойдёт.
Не идёт!
К обеду Лев Николаевич спускается в столовую. Хмурясь, протягивает Софье Николаевне несколько пёстрых от правок листов. Та, прочитав, страдальчески изогнув брови, говорит, — Лев, дорогой, может быть, стоит послушаться врачей и отдохнуть на водах?
Граф выхватывает из её рук страницы, и, ненавидяще глядя на супругу, принимается рвать бумагу. Затем, швырнув клочки на пол, топчет ногами.
— На воды? — шипит. — Благодарю покорно, сударыня.
И, хлопнув дверью, выходит во двор.
А там, у крыльца, мужик. Переминается, ждёт его сиятельство. Видит графа и рвёт с головы шапку.
— Прощения просим, — заискивающе улыбается. — Надысь дождь был. Так этова. Крышу кубыть...
— Что за «надысь-кубыть»? — зловещим шёпотом переспрашивает граф. — Понятно говори.
— Не гневайся, батюшка, дозволь...
— Батюшка?! — ревёт Лев Николаевич. — Какой я тебе, сукин сын, «батюшка»? Пошёл вон!
Распалится Толстой. Дворне задаст чертей, да и родных стороной не обойдёт.
***
А бывают дни, когда перо само по бумаге летает.
«Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его своим старческим ртом» — выведет Лев Николаевич на листе.
— Вот оно, — улыбнётся, — «...своим старческим ртом»!
И пишет-пишет-пишет не останавливаясь, не задумываясь ни на мгновение.
Перечитает, прищурившись. Заменит «Я вас люблю» на «Je vous aime» и скорее к Софье Андреевне.
Супруга примет листы, прочтёт и прослезится.
— Это невыносимо хорошо, — всхлипнет.
— Ну, полно, — погладит её по руке Лев Николаевич и выйдет во двор.
А там всё тот же мужик! Осень скоро, а крыша течёт. Вот он и мается у барского крыльца, хочет леса просить.
— Батюшка!.., — воскликнет. И, осекшись, замрёт, испуганно зажав рот рукой.
— Здравствуй, родной, — расплывётся в улыбке Толстой. — Беда у тебя, али просьба какая?
Потреплет по-отечески по голове, почешет за ухом и в дом пить чай уведёт.
***
Такие вот метаморфозы.