Аэросани конструкции Туполева
Аэросани конструкции Туполева
#Империя
Прокудин-Горский
Аэросани конструкции Туполева
#Империя
Прокудин-Горский
Дилижанс — популярный транспорт начала 20-го века. #Челябинск. От моста через реку Миасс до Вокзала можно было проехать за 5 копеек. 1913 год.
#Империя
Прокудин-Горский
Резерв Санкт-Петербургской столичной полиции - Урок фехтования 1901 год.
#Империя
Прокудин-Горский
Этико-экономические споры вокруг института рабства, история империй глазами современного британца и раннего византийца, монография о каббале в творениях Андрея Белого и Бориса Поплавского, комикс про Максима Горького.
Французские исследователи Каролин Уден-Бастид и Филипп Стейнер — авторитетные специалисты по истории рабства. Их книга 2015 года посвящена напряжению между этикой и экономикой, которая питала общественную дискуссию об использовании труда черных невольников с конца XVIII века вплоть до отмены рабовладения и работорговли во Франции в 1848 году.
В 1771 году французский экономист-физиократ Дюпон де Немур высказал необычную для своего времени мысль о том, что рабский труд экономически нецелесообразен (эти поворотные для истории тексты включены в приложение к книге). Необычность заключалась в том, что до этого рабство критиковали в основном с отсылками на естественное право. С этого самого момента аболиционисты стремились доказать, что рабство не только морально предосудительно, но и неприбыльно. В свою очередь плантаторы и их сторонники также напирали на экономический резон и старались доказать, что свободные рабочие обойдутся колониям слишком дорого.
Авторы скрупулезно перебирают доводы обеих сторон в их многолетней динамике, растаскивая дискуссию по статистическим косточкам и аргументативным винтикам. Получилось высокоспециализированное, но захватывающее исследование по истории конфликтующих понятий, из которого можно сделать ободряющий вывод, дескать, морально гнилые начинания вполне реально переломить, но с тем неутешительным уточнением, что для того нужны глубоко эшелонированные резоны экономического характера.
«В 1790 году Дюбук де Марантий поочередно сравнивает раба с крестьянином Европы, который переносит все тяготы души и тела, с солдатом, который, подвергаясь тяжелейшему труду и дисциплине, очень часто заканчивает свое мучительное существование нищенством на обочине мира, наконец, с моряком, который сталкивается с опасностями моря и болезнями, присущими его профессии, и кончает свои дни в ужасной больнице. Положение раба, по его словам, бесконечно счастливее, чем положение этих трех категорий людей: об этом свидетельствует тот факт, что негр считает себя выше матросов и солдат, которых он к тому же не считает белыми».
Увесистый том британского историка можно адресовать всем любителям подумать о Римской империи — чтобы разнообразить репертуар тем для рефлексии. Доминик Ливен рассматривает империи в персоналистской, если можно так выразиться, перспективе, перекапывая изнурительно широкий исторический и географический контекст — от фараонов до Габсбургов, не минуя персидских шахов и китайских властителей. Сравнительная перспектива позволяет глубоко вникнуть в особенности наследственных монархий в разных культурных контекстах.
Особое внимание автор уделяет «сущности» имперских правителей, которую он видит в сакральном статусе. Эту сущность он разбирает, в частности, на примере религиозных реформ, будь то то христианизация императора Константина или самообожествления Аменхотепа III. Религиозный аспект власти, его роль в управлении и легитимации заботит Ливена особенно.
Минусы, как водится, служат продолжением плюсов: из-за амбициозного размаха многие главы — что характерно, о Римской империи прежде всего — производят обрывочное, а то и поверхностное впечатление, что не идет на пользу в целом респектабельному труду.
В процессе чтения невольно ловишь себя на мысли, что предмет книги и в правду заслуживает самого пристального размышления — в конце концов, человечество до сих пор не придумало лучшего способа решать колоссальные масштабные задачи и объединять рассеянные враждующие массы, хотя в задачи Ливена прославление империй и присущих им способов управления как будто бы не входит.
«В 1479 году Мехмед II узаконил и без того распространенную к тому времени практику, в соответствии с которой, восходя на трон, новый султан убивал всех своих братьев. Закон гласил: „И кто из моих сыновей получит султанат, тот во имя всеобщего блага вправе умертвить своих братьев. Это поддержано большинством улемов. Пусть отныне действуют в соответствии с этим“. Хотя этот закон не был обязательным к исполнению всеми будущими султанами, на практике новые правители не преступали его до начала XVII века. Принимая власть, Селим I убил обоих своих братьев и семерых племянников. Он также почти наверняка убил своего отца Баязида II, что в глазах турок было более серьезным преступлением и, несомненно, „единственным явным и достоверным случаем узурпации власти в истории династии“».
Не вполне понятно, почему полный перевод этой книги появился только сейчас и вышел в непрофильном издательстве: работа ранневизантийского историка Зосима Комита, о котором почти ничего не известно, по-настоящему уникальна, поскольку в ней с проязыческой точки зрения описывается процесс распада Западной Римской империи и становления Восточной. Еще удивительнее то, что это сочинение вообще дошло до нас, пускай и с небольшими потерями, поскольку мнения в ней отстаивались совсем на тот момент (V век н. э.) непопулярные. «Последний эллин» Зосим, как и было завещано предками, видел корень всех зол в отказе от почитания богов и несоблюдении ритуальной чистоты, поносил императора Константина и осмыслял катастрофический ход истории в традиционных мифологических категориях вроде Судьбы и т. п. Собственно «новые времена» из названия книги — это то, что началось в результате христианизации империи, хотя лучше бы, по мнению автора, никогда не начиналось. Оговоримся на всякий случай, что издание в большей степени ориентировано на специалистов, чем на любителей, поскольку повествование на 95 % состоит из перечисления имен и событий, которые ни вам, ни нам, увы, ничего не скажут.
«[Пророки] растолковали, что боги рассердились из-за необычного огня, уничтожившего деревья, поэтому Валезий надлежащим образом обратился к милости богов с помощью жертвоприношений. С того времени они с женой пребывали в ужасе от того, что их дети должны умереть. Сам Валезий распростерся перед Вестой и дал обет предложить богине двух совершеннолетних людей взамен своих детей, усыновив их. Когда Валезий возвратился к месту удара молнии, ему послышался голос, приказавший взять детей из Тарента и там дать им выпить воды из Тибра, подогрев ее на алтаре Плутона и Персефоны. Услышав это, Валезий впал в отчаяние, которое со временем росло все больше и больше, так как Тарент был расположен на юге Италии, там, где не было тибрской воды. Выздоровление детей тем самым делалось затруднительным. Отчаяние Валезия усугублялось еще и тем, что, как он услышал, вода должна была быть подогрета на алтаре подземных богов».
Мы давно не учимся в школе, но все еще помним звук зубовного скрежета, стоявший на весь класс, когда разнообразные дети силились понять пьесу «На дне», ее вклад в европейский театр, великое дело Октября и так далее. Нынешнему поколению всевозможных школьников комикс Кати Гущиной хоть немного, да облегчит существование.
Если предыдущая книга Гущиной, посвященная Льву Толстому, грешила некоторым легкомыслием и малой информативностью, то с «Горьким, который хотел летать» все ровно наоборот. Здесь на иконически-меметичные изображения писателя, в честь которого когда-то назывался родной город художницы, нанизаны общие сведения о Горьком и действительно важные — от социально-политической среды, в которой прошло его становление, до содержания «Несвоевременных мыслей».
В результате получился выпуклый портрет человека, который волей истории из выдающегося писателя, к огорчению Гущиной (и нашему тоже), превратился в памятник «писателю Горькому», что-то там написавшему для школьной программы. Гущина в буквальном смысле слова на картинках объясняет, как власть формирует культы личностей и почему не стоит верить всему написанному в учебнике литературы. В этом архиважное педагогическое значение «Горького, который хотел летать».
«Однажды Алексей пришел к писателю Владимиру Короленко. Ему нужен был толчок, чтобы тоже начать писать.
Короленко не любил царя. Поэтому он чистил снег в Нижнем Новгороде, на будущей улице Короленко, под строгим надзором.
Пешков поначалу принял его за дворника.
<...>
И Короленко, как настоящий учитель, не просто дал ему толчок.
Он дал ему пинок!
Так Горький оказался в Самаре».
Интересные книги пошли в этом году в и без того интересной серии «НЛО» под названием Studia religiosa. Сперва в ней вышла книга Павла Носачева «Отреченное знание» про духовную маргинальность новейшего времени, затем его же «Очарование тайны» про эзотеризм и масскульт, а теперь и вот эта книга Константина Бурмистрова с деликатно редуцированной пентаграммой на обложке.
Герои этой монографии Андрей Белый, Максимилиан Волошин, Георгий Шторм и Борис Поплавский — витязи Серебряного века, мистический бэкграунд которых вроде бы тысячи раз исследовался и переисследовался, ибо лежит даже не на поверхности, но на поверхности поверхности. Бурмистров, однако, обнаруживает не самый очевидный ключ от этой бездны — каббалу.
Монография эта неизбежно оборачивается пропастью догадок, домыслов, гипотез и допущений, которые невозможно пока ни подтвердить, ни опровергнуть — уж таков материал, избранный автором для изучения. Но где домыслы, там и смыслы, а где сокрытое, там и ясное.
«Еще не опубликованные рукописи Поплавского содержат многочисленные оккультно-каббалистические записи, схемы и рисунки, в основном рассеянные по его тетрадям-дневникам с названиями — „Логика“, „Христология“, „Общая“ и т. д. (судя по нумерации, их было свыше пятидесяти). Для более или менее полного анализа этих текстов необходимо (хочется пошутить — немногое): обнаружить их (они хранятся в разных архивах и собраниях, местонахождение некоторых из них сегодня неизвестно), расшифровать, сопоставить с другими рукописными материалами (также разбросанными по разным архивам и частным коллекциям) и проинтерпретировать в контексте учений тех эзотерических школ, с которыми Поплавский был знаком».
Рыбак манси с острогой, Пермская губерния, 1908 год / Индеец оджибве ловит рыбу, Миннесота, 1908 год.
#Империя
Прокудин-Горский
Иван Билибин в своей мастерской. 1923 год.
#Империя
Прокудин-Горский
В 1895 году британский колониальный чиновник Линдер Джеймсон придумал, как подчинить Англии независимый Трансвааль – республику буров в Южной Африке. Он решил спровоцировать там восстание ойтландеров.
Ойтландеры – это золотодобытчики, которые в большинстве своем имели английское и американское происхождение и находились при этом в ущемленных условиях по сравнению с бурами. Чтобы смотивировать их, Джеймсон сколотил группировку примерно из 600 человек, вооружил ее пулеметами “Максим” и 29 декабря 1895 года вторгся с ней в Трансвааль.
Планы были простые – захватить Преторию и Йоханнесбург, поднять восстание местных ойтландеров и просто ждать, когда из Капской колонии подойдут английские вооруженные силы, которым придется вмешаться.
Рейд Джеймсона полностью провалился. Буры были в курсе его подготовки и очень грамотно купировали вторжение. Сам Джеймсон и многие из его людей попали в плен. Ничего плохого им не сделали – пожурили и отослали домой. Дескать, они сами себя наказали, выставив Англию на посмешище.
Однако в Англии у Джеймсона нашлось множество почитателей, которые с этого момента все громче требовали от правительства захватить Трансвааль. Провалившийся рейд стал культовым, а фигура его организатора окрасилась мученическим ореолом. Мол, он не смог, но хотя бы пытался. Нужно непременно взять реванш, продолжить дело Джеймсона.
В итоге через несколько лет вспыхнула полномасштабная англо-бурская война, итогом которой стало уничтожение бурских республик. Кстати, Джеймсон в 1904 году возглавит Капскую колонию в Южной Африке.
Одним из горячих поклонником Линдера Джеймсона был английский поэт Редьярд Киплинг. В его представлении именно таким должен быть истинный британец, несгибаемый проводник имперской воли, раздвигающий границы своей страны. В общем, вы понимаете, бремя белых и все такое.
Едва получив известия о неудачном рейде в Трансвааль, Киплинг берется за перо и моментально пишет стихотворение, которому суждена громкая слава. очень громкая. По опросам BBC, проведенным в 1996 году, это вообще самое популярное английское стихотворение. Намбер ван.
Называется оно “Если”. И, честно говоря, в нашей стране это тоже одно из самых известнейших поэтических произведений Киплинга. Давайте мы вам напомним его концовку в переводе Лозинского:
“Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и с друзьями,
Пусть все, в свой час, считаются с тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег,
Тогда весь мир ты примешь, как владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!”
Знакомо? Да, это то самое стихотворение, которое многие знают как “Заповедь” (в оригинале его название “If” – “Если”). Не очень привычно и не очень приятно думать, что образцом для подражания, оказывается, выступает оголтелый авантюрист и махровый имперец. Но что тут поделаешь. Как говорится, когда б вы знали, из какого сора…
Стихотворение Киплинга стало, выражаясь современным языком, хайповым. Если бы тогда был “Тикток”, оно бы стремительно ворвалось в его тренды. И это имело некоторые последствия для английских школяров. Предоставим слово самому Киплингу:
“Среди стихотворений в «Наградах и феях» было одно, озаглавленное «Если», которое вырвалось из книги и какое-то время гуляло по свету. Основой для него послужил характер Джеймсона, и в нем содержались те советы, как достичь совершенства, которые легче всего давать. Механизированность века превратила стихотворение в лавину, которая испугала меня. В школах и других учебных заведениях его стали навязывать несчастным детям — что сослужило мне дурную службу, когда я встречался впоследствии с молодежью. («Зачем только вы написали эту вещь? Мне пришлось дважды переписывать ее в виде дополнительного наказания за провинность».) Его печатали на открытках, чтобы вешать в кабинетах и спальнях; истолковывали и включали в антологии бесконечное число раз, так что оно набило оскомину. Двадцать семь стран перевели его на двадцать семь языков и печатали на всевозможных изделиях”.
Киплинг еще не знал, что те масштабы, которые он описывает, это детский сад. Позже “Заповедь” (или “Если”) переведут вообще на все мало-мальски значимые языки мира. Был бы он этим недоволен? Очень сомневаемся – не так много на свете стихов, которым выпадает столь долгая и оглушительная слава. Вряд ли против этого можно сильно протестовать.
Источник: Литинтерес
Их есть у нас! Красивая карта, целых три уровня и много жителей, которых надо осчастливить быстрым интернетом. Для этого придется немножко подумать, но оно того стоит: ведь тем, кто дойдет до конца, выдадим красивую награду в профиль!