Лучшая реклама книги
Эдуард Делор "Ришелье и его кошки"
Эдуард Делор "Ришелье и его кошки"
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.
Я тут листала Пикабу, а там про демографию, мигрантов и котиков (тут всё стабильно). А я тут со своим Ришелье, и уже как-то даже неловко, но... там же фавориты и фаворитки короля. А тут пятница. Самая тема для пятничного шоу или сериальчика!
Авторы сценария - Бриджит Котсон и Джером Котсон... в общем, погнали.
Про невезуху с фаворитами
За свою недолгую жизнь Людовик XIII успел перевидать семь фаворитов и две фаворитки. Что, вообще-то, довольно скромно. Опять же, со своими любимчиками Людовик оргий не закатывал, а содержал их для трёх основных функций:
1) Охота.
2) Задушевные и интеллектуальные беседы.
3) Помолиться-порыдать-поскучать.
При этом королю с фаворитами сокрушительно не везло: все смутно надеялись на оргии, а тут, понимаешь, сплошные беседы с приступами меланхолии («А-а-а-а, я же француз, я на такое не подписывался, карету мне, карету!»).
Первым фаворитом, как мы помним, был Люинь – тот, у которого жена – будущая герцогиня де Шеврез, плюс есть два брата, в общем, с ног до головы диагноз. Люинь был приставлен к юному Людовику ещё папочкой - Генрихом Добрым. Обучил ребёнка соколиной охоте и как-то незаметно стал его доверенным лицом. Люинь примечателен тем, что вместе с сотоварищи донёс до короля мысль «Кончини уж что-то больно вас ущемляет», а потом и поспособствовал ликвидации маршала Франции. И забрал себе, на секундочку, «всё, что нажито непосильным трудом».
Герцога Бульонского такой расклад сподвиг на глубокомысленное изречение: «Харчевня осталась прежней, только вывеска поменялась!» А Люинь, который из сокольничих сделался коннетаблем Франции, принялся трясти из короля всё новые блага для себя и для своих братиков. А король своего фаворита очень любил, и когда у Люиня родился сын, радовался так, будто это у него наследник (и даже стал крестным отцом).
Сам фаворит благодарностью не отличался и даже, по слухам, позволял себе высказывания наподобие: «Пф, да этот человек (король) так меня боится, что и не сделает мне ничего». То есть да, в возможном досье королевского фаворита значилось: «Туп, жаден, ленив, характер скверный». Неудивительно, что он опасался хитрого епископа Люсонского с прокачанными дипломатическими способностями. А то Ришелье и из ссылки вернулся, и мать с сыном помирил аж дважды, страну спас от гражданской войны… а что Люинь? А ну-ка подать подвиг коннетаблю!
Тут как раз началась очередная гугенотская война, и Людовик ХIII поручил своему фавориту, маршалу Франции возглавить осаду крупной крепости. Маленькая загвоздка состояла в том, что маршал и коннетабль был ни разу не военным. Потому дело сокрушительно провалил, с досады осадил уже другую крепость, поменьше, а потом взял да и помер от «пурпурной лихорадки». Король подарил своему любимцу роскошную эпитафию: «Ему в самом деле чего-то не хватало!». Слово «мозги» так и не было сказано, но…
После Люиня остались дети и небезутешная вдова, которая скоро получит от кардинала Ришелье прозвище «Шевретта». А Людовик начал искать, с кем ему охотиться и скучать.
Из кратковременных любимцев интересным был Туара – попавший в фавориты через охоту и попытавшийся было наставлять Людовика насчёт политики. Но в ту пору в кресло первого министра уже сел Ришелье, и быстро стало понятно, что к кому отходит наставлятельная роль. Туара спихнули в армию, где он командовал обороной острова Ре (см. главу о Ла-Рошели) и яро стучал в бубен превосходящим английским ратям. За свои заслуги Туара сделался маршалом и, на удивление, с таким послужным списком (красавец, маршал, любимец солдат) не был казнён, а погиб на войне.
На полгодика к королю под бочок подкатился Барада, который, во-первых, не любил охоту, во-вторых, пытался королю давать советы насчёт областей, которые были в управлении у Марии Медичи и Ришелье. От охоты король честно воздерживался пару недель, но после советов дал пинка Барада, не дожидаясь, пока его отравит Медичи или затравит котами кардинал.
Тем более, что уже всходила звезда Сен-Симона. Сен-Симон, во-первых, придумал, как королю пересаживаться с одной лошади на другую, не сходя на землю, во-вторых, не пускал слюни в королевский охотничий рожок – ну, словом, как не взять-то!
Сен-Симон ухитрился просидеть возле короля аж десять лет – в основном потому что особо в политику не совался, хотя и поддержал кардинала во время «дня одураченных». Но погорел на родственных связях, когда предупредил своего дядю (сдавшего крепость испанцам) о том, что того собираются арестовывать. Дядя быстро вспомнил о благах эмиграции. Людовик быстро вспомнил, что давно не отправлял никого в ссылку. Хотя Сен-Симон в конце концов оказался удачливым, пережил короля и потом приехал ко двору королевы-регентши.
После Сен-Симона Людовик задумался, что вот, как-то не везёт ему с фаворитами мужеска полу – может, стоит уже и на дам заглядеться? И загляделся. На Мари де Отфор, фрейлину своей матушки.
С женщинами у короля в принципе не особо-то клеилось. Например, рассказывают, что ещё в 1617 г. кучка фрейлин заявилась на обед с королём по старой моде – шобы всё напоказ. Одна девушка так и вовсе щеголяла открытой грудью. Так что во время обеда король забился под шляпу, но шляпа делу не помогла, и всякие возмутительные виды так и колыхались над столом. Тогда король во время десерта набрал в рот вина и выдал, так сказать, залп в направлении смущающей детали. Хотя по слухам, Людовик и в декольте герцогине де Шеврез плевал, так что либо у слухов, либо у короля было своеобразное чувство юмора.
Ещё король уверял, что женщин-то он любит, но только выше пояса. Что и сподвигло то ли ту же де Шеврёз, то ли кого-то из придворных на шуточку в духе «Вот знали б они об этом – и подпоясывались бы ниже колен».
Но де Отфор была вся такая милая-набожная-боязливая, что король к ней сходу проникся и принялся рассказывать о сокровенном – как трудно убивать белок. Отфор каким-то чудом не выпрыгнула из кареты, и король проникся ещё больше.
Тут грянул «день одураченных», и фрейлина переплыла в свиту Анны Австрийской. Анна сперва было поревновала к юной фаворитке, но потом с ней отчаянно задружилась, и они вместе начали интриговать против кардинала Ришелье.
– Да что ж её, де Шеврез покусала, – с тоской вздыхал Ришелье, но до времени де Отфор не трогал, потому что король же в кои-то веки проявляет хоть какой-то интерес к женщинам, глядишь – и на жену перекинется.
Со временем Мари де Отфор отбросила стыдливость, овладела высочайшими навыками варки варенья и при посильной помощи Анны Австрийской принялась короля склонять к непотребному. Набожный король склонялся плохо, потому случилась история с каминными щипцами.
История началась с гениального плана «А давайте заставим короля ревновать, вдруг он перейдет в наступление». Мари то ли написала письмецо родственнику, то ли получила от родственника, а когда в комнату вошел король – начала прикидываться, что не было ничего, никакого письма не было.
– А кто это вам пишет? – осведомился король – и тут де Отфор сделала ход письмом. Упрятав его поближе к си… кхм, к сердцу. И всячески приглашая – мол, хотите письмо? А вот и берите!
То есть да, эта сцена практически отражение той, которая потом случится с королевой Анной и канцлером Сегье. С несколькими исключениями. Например, сама Анна, якобы, даже держала фрейлину за руки, хохотала и подначивала супруга сунуть руку ближе к фрейлинским прелестям. А Людовик был гораздо набожнее и креативнее канцлера Сегье. Потому схватился за каминные щипцы и принялся ими елозить там, куда не светит солнце. Пока Анна и её подруга прямо на ходу осознавали – с чем им придётся бороться…
Навыков обращения с щипцами у короля не хватило, потому, извозюкав фаворитку почти до состояния Мойдодыра, его величество с досадой удалилось.
А де Отфор продолжала веселиться и строить козни против кардинала, и непонятно, чем бы дело кончилось, но тут на сцене появилась Лафайет.
Лафайет была очень молоденькой брюнеткой с очень красивым голосом. Ещё она была набожной и жалостливой, потому они с королём незамедлительно сошлись характерами и полюбили друг друга крепкой платонической любовью. Отфор получила отставку и не обрадовалась. Кардинал Ришелье получил возможность сделать новой фаворитке предложение: а не хочет ли она, скажем, немножко рассказывать, о чем там думает и беседует король? Этому не обрадовалась уже сама Лафайет. Которая, как выяснилось со временем, была тайной внутренней блондинкой: у неё хватило ума не только послать в неведомые дали великого кардинала, но и проводить против него кампанию в глазах короля. И озвучивать политические тезисы нереальной мудроты: «Война ето плохо, кардинал войну ведёт просто так, а ето же так ужасно, и вообще, вот если бы вы помирились бы с королевой, то и воевать бы не пришлось!»
Само-то собой, за Лафайет шпионили и о таких тезисах было доложено кардиналу. В Пале-Кардиналь после этого долго подбирали термины, потому что уже было совершенно непонятно – кто мог покусать Лафайет настолько сильно.
– А можно мне де Отфор, она была вменяемее, – выдохнул наконец Ришельё и принялся спихивать Лафайет в монастырь.
Лафайет в монастырь спихивалась охотно, потому что раз — она была набожной, два — де Отфор восстановила против неё весь двор и просто затравила бедную девушку. Опять же, по слухам, имели место даже жестокие провокации с выжиманием лимонного сока туда, где танцует Лафайет, чтобы все решили, что она себя немножечко не контролирует (эта история вообще прекрасна, ибо просто представьте камердинера королевы, который ползёт по полу нюхать маленькую жёлтую лужицу, и таки долго нюхает, и заявляет потом, что нет, не лимон).
Ещё кардинал при помощи подмены и потери писем временами ссорил фаворитку с королём. А ещё были подкупленные кардиналом священники и сам Людовик, который подлил масла в огонь, когда предложил Лафайет поехать с ним в Версаль и там, в некотором роде, жить. Король, правда, сам испугался таких слов (фу-фу, я что, веду себя почти как папа?!), но Лафайет было уже не остановить, и она окончательно постриглась.
Но король свою любимицу навещал даже в монастыре, вёл с ней длинные беседы, а как-то даже после такого визита поехал к королеве и форсажно спас Францию, зачав дофина.
После этого на пост штатной фаворитки на какое-то время заступила Отфор, но она к тому времени оборзела до конца и края и не стеснялась дерзить королю. Временами парочка орала друг на друга на глазах у придворных, причём король обзывал Мари «тварью».
А потом Ришелье наконец устал от всей этой смены фаворитов, да и решил, по примеру товарища Огурцова: «Бабу-Ягу воспитаем в своём коллективе». И подсунул Людовику Сен-Мара. И тут, как говорится, вышло уже с концами.
______________________________________________
Сен-Мар - это история отдельная. Потому что речь идёт о самом известном, самом массовом и самом, самом тупом заговоре против Ришелье. Но если читатели ещё не добежали до канадской границы и ждут продолжения - постараюсь рассказать.
И по традиции...
Эх, господа, что у нас там на повестке дня? Литература аж по 100 книг, котики и немного истории? А и будем в тренде!
Но на самом деле мы наконец-то почти определились с предательствами Гастона (но не полностью) и дошли в своей попранной хронологии аж до войны Франции с Испанией. Потому мы будем внезапно не про котиков, а про куриц.
Про мокрую курицу и силу молитвы
Война с Испанией началась для Франции настолько неудачно, что под угрозой оказался аж сам Париж. Народ впал в панику, Госпожа де Комбале начала строить баррикады из котов и яблок, Ришелье привычно грохнулся во всёпропальство и «А-а-а-а-а-а, народ меня ненавидит, сейчас мне окна побьют, а потом возьмут и как Кончини, а его же СЪЕЛИ!»
Но тут на сцену ворвался мрачный отец Жозеф и сходу осведомился:
– Шо не ржёшь, мой конь ретивый?
Дальнейший монолог неистового капуцина можно было сокращённо привести к «Бздыщ! Бздыщ! Вот тебе ещё мотивирующий пендель! Встал и пошёл! Мокрая курица! А то я ща схожу за плёткой!»
Потрясённый кардинал восстал из полумёртвых, начал ездить по улицам и наставлять народ, народ выпал из паники, Ришелье окончательно отошёл и как следует помолился. Как обычно, в таких случаях молитва оказалась результативной: французская армия оглянулась и поняла, что в тылу дела плохи. Испанцы поняли, что сейчас им наваляют, и сделали вид, что они просто войском мимо проходили и вообще, заблудились маленько.
Положение пришло в норму, и Гастон решил, что таки МОЖНО. А потому он кинулся в заговор, на этот раз с графом де Суассоном. Граф был, как это заведено, красавцем, принцем крови и троюродным братом короля. А ещё – другом Гастона и завсегдатаем заговоров против кардинала. Например, в заговоре де Шале Суассон участвовал. Так что заговорщики пошли по проторенной дорожке и решили в очередной раз кардинала убить.
Это такой Луи де Бурбон граф Суассон
Тут надо сделать отступление и сказать, что из попыток убить Ришелье мог получиться нехилый такой список разной степени абсурдности. Вскоре после заговора де Шале была ещё попытка Гастона с братией укокошить ненавистного кардинала на крестинах дочери того же Гастона (от первой жены, герцогини де Монпансье). Но Ришелье применил гениальную тактику: он заболел и не пришёл. Пропустил, так сказать, собственное убийство по состоянию здоровья. Дальше были попытки Марии Медичи (где заговорщики-убийцы КРАДУТСЯ с любимым конём королевы на цыпочках). И вот наконец…
План был прост: вот кардинал придёт с Гастоном поговорить о делах военных, а Гастон знак ка-а-а-ак подаст, а остальные заговорщики ка-а-а-ак напрыгнут! В общем, Ришелье пришёл и заговорил, Гастон слушал и кивал, заговорщики терпеливо ждали знака («А что там, кстати?» – «Да, вроде, три раза уткой крякнет…»). Но Гастон не торопился крякать уточкой, ухать совой, говорить кодовые фразы или махать платочками. Он сидел и кивал, и смотрел в пространство. Ришелье договорил и ушёл, а Гастон всё сидел, а заговорщики всё разочаровывались…
– А сигнал? – укорили Гастона, когда исключительно целый кардинал убыл восвояси.
– А я чего-то растерялся, – нашёлся Гастон. – И вообще, чегой-то у меня сердце кольнуло. Страшный, страшный человек!
Ща опять как натянет рубашку по самое... кхм, смиренно облачит, словом.
Тут граф де Суассон наконец-то понял, с кем имеет дело. Вспомнил участь Монморанси, прикинул, что он же тоже красавец и принц крови, и первым завопил: «Разбегаемся в разные стороны, всё пропало!». И разбежался аж до Седана, а потом вообще помирился с Ришелье. Временно, конечно – потому что потом он опять начал интриговать, попал под надзор, а уже за год до смерти кардинала собрал армию мятежников и даже сумел одержать блестящую победу. После которой славный полководец и принц крови захотел испить водицы и поднял забрало. Дулом заряженного пистолета.
– А вот что-то не везёт Франции с красавцами, полководцами и принцами крови, – заметили присутствующие, созерцая недавнего победителя с дырой в башке.
– Ну, или Ришелье очень хорошо помолился, – не согласился в кустах Рошфор, складывая мушкет с оптическим прицелом (версия про снайпера действительно имеет место быть, кстати).
– Он бы ещё пистолетом в носу поковырял, - не согласится автор, который знает, что инструкции по ТБ пишутся кровью.
Но пока что Суассон был ещё живой и поехал мириться с Ришелье. А Гастон хотел было разбежаться в Гиень, а потом опять влезть в очередной блудняк, где мамочка, кардинал-инфант, деньги, войско…
– А, гори оно всё гаром, – подумал Гастон и написал королю длинное письмо с покаяниями в духе «Ой, ну я же еще не успел тебя предать по-настоящему, а давай ты мне дашь денег, а? И жене бы моей ещё гарантий безопасности. И маме вот…»
Маме Людовик гарантии давать отказался, а брату и его жене таки дал. Так что Гастон в очередной раз покаялся, облобызал брата, получил полмиллиона ливров, чтобы выплатить долги, и затаился. Потому что как-никак, Людовик всё-таки хилый, а дофина нет и нет, а Гастон наследник престола Франции…
Но тут кардинал Ришелье опять как следует помолился, родился будущий король-солнце, Людовик Богоданный, и Гастон резко из наследников выпал.
Потому о рождении дофина обязательно надо рассказать.
Про особенности королевского размножения
Тут надо сказать, что к наличию/отсутствию наследников трона все тогда относились дико серьезно, почти как к королевскому или кардинальскому здоровью. Так что примерный перечень тем в салонах того времени был несколько экзотичен:
– А вот вы слышали, с кем ещё успел погулять Бассомпьер? (до заключения в Бастилию сей вельможа был эпическим гигантом этого дела, так что ему пришлось сжечь аж шесть тысяч компрометирующих любовных писем в ночь перед арестом).
– Да ладно Бассомпьер, вот вы слышали – какой у кардинала геморрой?
– Да ладно геморрой – там король ещё не размножился? А почему нет?
– Может, и у короля геморрой?
– Просто король – не Бассомпьер!
И никто не Бассомпьер. Кроме Бассомпьера.
Король, точно, Бассомпьером этого дела не был. Он и так-то был человеком стеснительным и даже постель предпочитал сам застилать. А тут ещё маменька устроила эпическую консумацию брака с Анной Австрийской – согласно некоторым источникам, подослав нянек новобрачного и новобрачной. И няньки эти буквальным образом свечу держали. И из угла глазами лупали, как там и чаво.
В общем, король как-то всё больше пропадал на охоте да горошек выращивал, хотя с женой своей вроде как сначала постепенно сблизился и проявлял к ней очень даже тёплый интерес. Потом у королевы начались выкидыши, и если первый Людовик перенёс тяжело и очень заботился об Анне, то вот второй посчитал предательством и к жене охладел.
А всё потому, что Анна вместе с подружкой де Шеврёз и ещё одной фрейлиной решили как-то пробежаться. Согласно некоторым источникам – пробежать насквозь тёмный длинный зал вообще без свечей. Вместо того, чтобы кого-нибудь позвать со светильниками.
– А чего там, возьмем королеву под одну ручку, под другую – и побежа-а-а-а-а… *БЗДЫЩ* Ой, как это мы забыли, что тут стоял трон?
В общем, да, королеву с разбегу ушатали о символ королевской власти. По другим источникам, просто имели место гонки на паркете. По третьим – прыжки через ров в парке. После которых Людовик пришёл к однозначно-ужасному выводу: он женат на дуре. Вот этого он Анне простить уже не мог.
Потом случилась история с Бэкингемом, произошла Ла-Рошель, стрясся «день одураченных» – и не будем забывать, что Анна Австрийская была на стороне Марии Медичи – следом завязались военные заварухи… И как-то ничто не разубеждало Людовика в его мнении о жене. Тем более что рядом с женой вечно маячила герцогиня де Шеврёз, которую кардинал ласково называл Шевреттой (от фр. «шевр» – коза, т. е. что-то вроде «козюлька»). Козу из огорода, правда, выгнали, но когда это расстояния мешают настоящей женской дружбе?
Хороша Шевретта!
Наслушавшись Шевретты, Анна решила окончательно подтверждать свою репутацию скорбной главою. И кинулась в интриги и переписки по принципу «А я что, хуже, что ли?» А тут как раз брат – кардинал-инфант Нидерландов, а золовка – королева Англии, а заодно уж напишем и послу в Испании, а подруге-герцогине тоже же надо написать, обязательно. И если бы речь была о похождениях Бассомпьера или чьем-нибудь геморрое – полбеды. Но Анна в письмах уговаривала Генриетту Английскую устроить геморрой всей Франции – уломать муженька, чтобы Англия выступила вместе с Испанией в войне. А уж королева Франции похлопочет, чтобы испанский и английский король нашли общий язык.
Но тут как-то выяснилось, что «шпионы там, шпионы здесь, без них не встать, без них не сесть», и вообще – «чихнёшь в кустах – известно кардиналу». Так что письма Анны перехватили, а Людовик пришёл в изумление и буйство и послал к Анне канцлера Сегье с обыском. Мы этот эпизод видели в романе у Дюма, только тот немножко наврал на 14 лет.
Канцлеру к тому времени было под 50, и был он суровым и совершенно верным Ришелье человеком. Дальше версии разнятся – то ли Сегье обыскал вещи королевы и не нашел нужного письма, а Анна его показательно упаковала за корсаж. То ли канцлер как раз показал королеве перехваченное письмецо, а Анна его выхватила, но не съела, как пойманный шпион, а заховала поближе к сокровенному с высказыванием, что кардинал, мол, не отрастил достаточно длинные руки, чтобы добраться ТУДА.
– Ну, звиняйте, – сказал Сегье и потянул руки к королевскому третьему размеру. Пораженная Анна письмо тут же отдала, а сама незамедлительно брякнулась в обморок от переживаний.
Это она сделала преждевременно, потому что дальше ей нанёс визит сам Ришелье. И совсем не с желанием потанцевать сарабанду или хоть руки куда-нибудь не туда потянуть. Кардинал попросту выложил все карты на стол, и выглядело это как-то так:
– А ещё мы вот такое ваше письмецо перехватили…
– А-а-а-а-а, каюсь, писа-а-а-а-ала!
– Это не всё, госпожа. Так вот, насчёт письма к герцогине де Шеврёз…
– И это писа-а-а-ала!
– Это не всё госпожа. Да, тут вот ещё кое-какое письмо расшифровали…
После энного «этоневсё» Анна оказалась в слезах, соплях и панике, а к беседе присоединился пылающий негодованием Людовик. Потому что «Не только дура, ещё и изменница, и чего мне с этим делать?!»
– Ну-у-у-у, если посмотреть на вашего батюшку, то вы ещё в выигрышной позиции, – заметил кардинал, у которого перед глазами замаячил несветлый образ Марии Медичи.
– И чем кончилось с батюшкой? – срезал король, вспомним ещё менее светлый образ Равальяка. – Лично я за тюрьму или монастырь.
– Но почему Гастону можно, а мне нельзя? – из полуобморока простонала Анна.
– Гастон с Бэкингемами по садам не гулял! – срезал король ещё жестче. – Кардинал, а вот вы… кузен… а-а-а-а, не надо таких глаз!
Но Ришелье уже твердо вознамерился супругов мирить. Потому что запихаешь Анну в монастырь или тюрячку – опять же, родня возмутится, бракоразводный процесс затянется, потом нужно опять короля женить, потом притирка с новой женой, а здоровье-то у короля не ахти, а дофин нужен отчаянно, потому что ты вот трудишься-трудишься, а получается, что всё того и гляди достанется Гастону.
В общем, кардинал произнёс «Мирись-мирись», Анна написала чистосердечное признание, а король жену от этого больше любить не стал и с того времени придал понятию «разные спальни» качественно новый уровень: он не то что не ночевал в одной спальне с королевой, но даже и не заезжал в Лувр.
– Срочно нужен дофин, – воплощал собой отец Жозеф чаяния Франции. – Добывайте как хотите.
– Вы мне откуда предлагаете его добывать? – огрызался нервный Ришелье, разматывая испанцев, распутывая заговоры и подавляя бунты крестьян. – В каком смысле – откуда угодно? Вы таки знаете ещё какие-то места, откуда появляются дофины? Извините, но вот эту работу я за короля сделать не могу. Хотя-а-а, если нужным образом его зафиксировать…
Идея насчёт «зафиксировать» уже не казалась такой плохой. Людовик упорно не наведывался в Лувр. Анна в Лувре сидела и поплакивала. Кардинал заглаживал котов до облысения и ломал голову – как решить проблему с наследником.
Видимо, вместо нужной молитвы о дофине подуставший Ришелье брякнул что-то вроде «Дождик-дождик лупани, короля в Лувр прогони», потому что сработало именно это. Людовик как раз заехал в Париж навестить Лафайет – свою бывшую фаворитку, а теперь монахиню. Наговорившись обо всяком духовном, король обнаружил, что Париж является идеальной иллюстрацией к песенке «Словно из водопровода льёт на нас с небес вода».
– Что-то давно я в Лувре не бывал, – подумал король, представив путь обратно по холодной, мокрющей и вязкой дороге. – А пойдёмте нагрянем, господа!
И пошёл, и нагрянул почти без предупреждения, а раз уж заехал, и холодно, дождь за окном, а жена хоть и не кардинальского интеллекта, но вполне себе тёплая и симпатичная…
В общем, государственный долг был исполнен, а через девять месяцев родился будущий Людовик XIV Богоданный, “король-солнце”. По поводу чего были устроены неистовые гуляния, король бегал и вопил: «Господа, сын! Сын!», Гастон заглядывал в пелёнки и натыкался взглядом на подтверждение того, что он тут больше не наследник… А Мария Медичи даже поздравлений не прислала, вот.
Тут отношения Людовика с женой потеплели, и через пару годиков у короля родился ещё сын – Филипп, дитя Франции и будущий герцог Орлеанский. После этого Анна сразу же нашла, чем заняться, перестала пытаться в интриги и даже помирилась с кардиналом, поскольку Ришелье-то как раз выступал за Людовика и сыновей на троне, то есть теперь и за её саму.
А в народе ещё долго не могли понять – кардинал это так хорошо помолился или бывшая фаворитка короля Лафайет.
Потому что с фаворитами и фаворитками у Людовика XIII дела обстояли ну очень интересно.
__________________________________
И тут разумеется, открывается бездна возможностей для рассказа о фаворитах и фаворитках Луи. Если на то будет воля читателей, конечно. А там уже и заговор Сен-Мара недалеко.
Ссылок нет. Телеграмма нет. Есть предыдущий пост, и он тут:
Ура! У нас тут юбилейный пост, потому будем лечить тяжелый случай баянизма, котикита и недостатка контента убойной двойной дозой!
(Да, я не умею в фотошоп, я умею в Ришелье).
Итак, в прошлом посте мы разобрались с интригами Марии Медичи, но у нас остался её любимый сынок. И вот про сыночку-корзиночку наконец нужно сказать подробнее.
Про агрегатные состояния Гастона
Гастон – это такой образцово-показательный наследник трона (закатать в банку, поместить в Палату Мер и Весов). У Гастона есть несколько основных агрегатных состояний: «Месье гадит», «Месье бежит» и финальная – «Месье кается». Если у Гастона спросить, хочет ли он продать родину, Гастон тут же задаст два вопроса: «Таки почём?» и «Таки опять?!» – доказывая этим, что уж духовно-то он явно не сын Генриха Четвёртого, но сын одной гордой и избранной нации, продвинутой в торговле.
Продавать Гастон умеет и любит, а потому барыжит без разбора принципами, сторонниками, родственниками… В наше время Гастон точно был бы бизнес коучем: он настолько обаятельный чертяка, что ему всё равно все верят и каждый раз вступают вместе с ним в заговоры, а потом оказывается, что совсем даже не в заговоры, а гораздо глубже. «Ой-ёй, – огорчается Месье на этом этапе. – А не срослось!» После чего сдаёт всех своих сторонников и идет мириться с братиком, интересуясь попутно – а не перепадёт ли ему за жест доброй воли, так сказать, гешефт?
Людовик и Ришелье переглядываются и пытаются Месье задобрить (потому что дешевле купить его, чем устраивать гражданскую войнушку с наследником престола). Потому Месье не только выходит сухим из воды – после каждого заговора у него прибавляется земель и денег. Потом Гастону становится скучно, и история повторяется.
Смотрите, какая няша!
По заговору де Шале мы примерно уже всё это видели, но после «дня одураченных» Гастон решил выйти на новый уровень. Поорав под окнами Пале-Кардиналь («Там март, что ли?» – «Нет, там Дитя Франции Ришелье ругает») – Гастон рванул просить помощи прямиком у испанского короля и герцога Лотарингского. Наделав при этом изрядной шумихи: наследник французского престола внезапно объявляется на землях вероятного противника! К тому же ещё и с воплями: «Мне нужны ваши деньги, ваша армия, ваша одежда и мотоцикл, я пойду воевать с тираном-Ришелье!»
– А как там насчёт ключа от квартиры, где деньги лежат? – поинтересовался Карл Лотарингский, который тоже отличался повышенным духовным родством с избранными народами. – Вот ежели ты, скажем, на сестре моей женишься…
Проект «женитьба» Гастон обещал рассмотреть. А пока что сгонял гонца к маме в Нидерланды, попросил мелочёвку на боёвку («Вам всего 100 тыс., а я с Ришелье воевать пойду!») и в короткие сроки навербовал себе внушительную армию в Лотарингии: наёмники Валленштейна + солдаты герцога Лотарингского, всего больше 20 тыс. человек. Причём, на секундочку, Валленштейну было обещано, что он сможет сохранить за собой все французские города, какие захватит (очень патриотично).
Радужному плану помешал плохой патриот и католик Ришелье, который уже успел договориться со швейцарскими протестантами. После упредительного протестантского «кусь» герцог Лотарингский со всей своей армией вспомнил, что ему срочно надо… надо, словом – и Гастон остался без защиты, с огрызками от армии, в целом ощущая себя старухой рядом с корытом в сказке Пушкина.
«И куда б остатки армии деть? – занервничал Гастон, озираясь по сторонам. – Наёмников жалко – за них деньги плочены! О, вон мама в Нидерландах, а пойду я к маме!»
– Не-э-э-э-э-эт! – драматично возопила нидерландская инфанта, которая рада была приютить бедную королеву-изгнанницу, но вот её мятежный сыночка да с войсками – это уже как-то нехорошо пахло войнушкой, а из Франции же слышатся боевые мявы и звуки точения когтей!
– Да-а-а-а-а! – выдохнул Гастон, посылая один из своих полков прямой наводкой в сторону Люксембурга. Полк даже пересёк тогдашнюю границу Испанских Нидерландов, но тут оказалось, что в военном марафоне приняли участие и французские войска.
– Ой, мама, – сказали наёмники Гастона и разбежались. Оставшиеся принялись бузить и вселять в ужас в местное население. Потом ещё была неудача в Седане – это там, где Гастон уже почти выдвинулся с армией, чтобы основать там штаб сопротивления, но город оказался в кольце французских войск, и Месье мудро решил основать штаб где-нибудь в другом месте.
В общем, мятеж не складывался. Проект «Женитьба» угрожающе замаячил на горизонте, и Дитя Франции сдалось, объективно перейдя в своё первое агрегатное состояние «Месье гадить».
Тайный брак с лотарингской принцессой был заключён, и новому родственничку все сразу начали давать денег и армии. Правда, про армии Гастон бубнил, что что-то солдаты там какие-то подозрительные, но зато теперь он мог развоеваться, прямо как старший брат!
Дело оставалось за тем, чтобы «правительство в изгнании» поддержали во Франции. Но из Франции на Гастона смотрели косо и бубнили что-то про «спутался с испанцами» и «прямо хуже Ришелье» (вот это уже было обидно).
Потому на сцену выступил Лангедок.
Лагнедок – это такой очаг вечных бунтов и недовольства, вроде Ла-Рошели, но гугенотов и стен поменьше и не порт. Мы говорим «Опять двадцать пять», Ришелье с Людовиком говорят «Опять Лангедок». В описанное время в Лангедоке с переменным успехом пытались внедрять новую систему налогообложения имени Ришелье. Потому недовольство достигло очередного пика, а тут ещё влез благородный Монморанси – и пошло-поехало.
Монморанси, как это водится, был принцем крови, маршалом Франции, храбрым воякой и вообще общим любимцем. К Ришелье он относился неплохо и даже как-то предлагал ему убежище. Но раз – жена – родственница Марии Медичи, два – хочется шпагу коннетабля, а Ришелье не даёт, три – все помнят, что казнённый дуэлянт де Бутвиль тоже был, в некотором роде, Монморанси? В общем, ещё и за родича обидно, айда, ребяты, бунты бунтовать и революции безобразничать!
Ришелье для пущего предупреждения вытащил из тюремного маринада другого маршала Франции – Марильяка (в маринаде тот был со «дня одураченных»). Бедного заговорщика показательно судили и укоротили на голову. Ещё более показательно войска короля захватили Лотарингию, где окопались союзники Гастона.
Монморанси решил, что это не к нему относится, затеял бунт и пригласил в гости Гастона с армией.
– Аз есьм спаситель Франции от злого Ришелье! – провозгласил Месье, вступая на французские земли во главе испанских войск. – Давайте, открывайте крепости и выворачивайте карманы! Будем вместе бороться за прекрасную Францию будущего! Эх, где же ты, любовь народная?
…где-то недружелюбно стрекотали сверчки. В отдалении раздавались торопливые голоса: «Валим, это брат короля! Сейчас и нас кому-нибудь заложит!» Любовь народная была видна воочию.
В паре городов Гастона просто оплевали с крепостных стен, кое-где открыли, но даже не особо кланялись. А одна прогрессивная крепость бахнула в сторону королевского братца из пушек.
– О, приветственный салют! – не унывал Гастон. – Господа, не будем задерживаться, пойдёмте в Лангедок!
Города Лангедокской провинции тоже не то чтобы все поддержали развоевавшегося наследничка. Они-то помнили, что король и кардинал тоже развоевались! Ага, а вон и две французские армии на горизонте, нет уж, тут без нас, нафиг-нафиг.
– И без нас, – сказали испанские солдаты и обратились в бегство.
– Прорвёмся! – воскликнул отчаянный Монморанси и поскакал прямиком на ряды французских пехотинцев с воплями: «Ребяты, Лангедок за нами, помрём за Лангедок!»
– А… как-то… не очень мотивирует, – отозвались ребяты, и Монморанси продолжил скакать на обалдевших французов во главе небольшого конного отряда.
Видели сцену конной атаки роханцев во «Властелине колец»? Вот скакал Монморанси примерно так же, только воинов у него было в двадцать раз меньше, перед ним была регулярная французская армия, а в армии было огнестрельное оружие.
Потому в лихого герцога незамедлительно начали пулять. Нужно отдать ему должное – он доскакал до шестого ряда французов, когда под ним убили лошадь. К тому времени сам вояка уже получил с десяток пулевых ранений – но с учётом доспехов, это было не очень-то и опасно.
Опасно было другое: Монморанси оказался в руках развоевавшихся Ришелье и Людовика. Хотя какая тут опасность – ну и что, что бунтовщик? Он же принц крови, народный любимец, маршал Франции, таких же не казнят…
– Крепко ты попал, вояка, ща мы вспомним Марильяка, – зарифмовал Ришелье, который, как известно, кропал на досуге стихи.
– Не везёт Монморанси – быть ему на небеси, – не растерялся тонкий ценитель поэзии Людовик – и заровнял в рифму: – А его предупреждали – мол, сиди, не мороси!
Наклёвывалась небольшая поэма с предсказуемым итогом. За Монморанси просили ВСЕ – даже офицеры охраны к королю с прошениями бегали. Говорят, флешмоб «Попроси за бунтовщика» поддержал даже Ришелье – мол, а может, мы этого принца крови… того? Замаринуем пока, будем вытаскивать, Гастона пугать: мол, у-у-у-у-у, смотри, чего со сторонником сотворим!
– Голову с плеч! – рубанул ладонью Людовик, который начал чувствительно относиться к попыткам свержения себя с престола.
В общем, Монморанси присоединился к Марильяку и де Бутвилю, которые как раз выясняли на том свете – зачем они связались с Ришелье.
Гастон же немедленно перешёл во второе и третье агрегатные состояния, покаялся и отрёкся от всех сподвижников, согласился на мирный договор, по которому должен был жить там, где прикажет король, не иметь никаких сношений с Испанией или королевой-матерью, удалить от себя всех, на кого король косо посмотрит…
– Да-да, - кивал Месье и делал щенячьи глазки, – меня, бедного… обманули-завлекли-настроили, да-да, буду предупреждать короля обо всех заговорах, если что… а денег не дадите? В смысле, да-да… и они называли его величество земляным червяком!
Как можно представить, договора Дитя Франции придерживалось недолго.
– А денег-то не дали, – вздохнул вскоре Гастон и перешёл опять в первое агрегатное состояние. А за ним потом закономерно и во второе, и в третье.
Про игру в «перетяни Гастона»
Тут надо вспомнить про гастоновский возраст. Месье был младше своего братика на 7 лет, а потому долгое время его агрегатные состояния списывали на «молодо-зелено». Например, на момент заговора де Шале Гастон мог чётко пропеть про себя «Ах, много, сударь, много – восемна-а-а-адцать!» – так что на него даже Ришелье не особенно сердился. Мол, ну и что, что он меня убить хотел – вона, наш добрый король в шестнадцать Кончини завалил руками свиты, так что ж, может, младшенькому тоже хочется. Ребёнок здоровый, пробует свои силы, мозг отрастёт со временем, энергию бы в мирное русло…
Но годы шли, мозг Гастона оставался того же веса и объёма, отрастали эго и борзота, и метания французского Митрофанушки (источник обзывательства – «Недоросль» Фонфизина) стали выглядеть уже не так уж и забавно. Хотя всё равно местами доставляли кардиналу и королю много забавных минут. Взять хоть мятеж в Лангедоке и то, что случилось после.
После битвы при Кастельнодари, где герцог Монморанси, в некотором роде, доскакался, Гастон подписал с братом неимоверно позорный мир – в котором, понятно, заложил всех и от всех отрёкся. Ушлый Ришелье, конечно, постарался, чтобы союзники Месье об этом узнали. Союзнички принялись супить бровь и подумывать, как бы предательского принца наказать. Но круче всех выступил почти-что-мертвый Монморанси.
– А минуточку, – сказал он, уже практически идя на плаху. – Я тут важную новость забыл сказать. Кхе-кхе. ГАСТОН ЖЕНИЛСЯ! СКАНДАЛ! ГАСТОН ЖЕНИЛСЯ БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ КОРОЛЯ!!
Лучше напрыгнуть принцу на мозоль было ну вот просто невозможно. Поскольку 1) Гастон был подданным своего брата и не имел права жениться без его разрешения. 2) Гастон был наследником французского престола и дважды не имел права жениться без разрешения короля. 3) Лотарингия была в союзе с Испанией, и получалось, что наследник французского трона напрямую породнился с противником. И это когда войну уже видать на горизонте.
Людовик набрал в грудь воздуха для космического: «Чивоооо?»
– По-моему, примирение с братом было недолгим, – заметил Гастон уже во время панического бегства в сторону испанских Нидерландов. Срочно надо было попросить у кого-нибудь денег.
Лотарингские, испанские и всякие другие соратники на Гастона сперва косились недружелюбно, а денег давать совсем не хотели, потому что он вообще-то был должен всем 400 000 ливров, да, и Карлу Лотарингскому в том числе. Но ясно было, что рано или поздно денег и войска таки опять дадут: Гастон же обаяшка, да и вообще, по-родственному…
– Насчёт родства еще посмотрим, – заметил Людовик и принялся при помощи кардинала убеждать Папу Римского брак Гастона и Маргариты Лотарингской аннулировать. Потому что раз – без разрешения короля, два – брак вообще насильный. А произведен посредством похищения. То есть да, набежали во Францию гнусные лотарингцы, а им тут навстречу юный, невинный двадцатипятилетний Гастон. А они ему – «Вах, какой пэрсик, слюшай, садысь в карету, дарагой!» – а он взял да и сел, наивное летнее дитя. В общем, увезли, творили непотребное, окрутили жестокими узами второго брака (в первый раз Гастон уже успел овдоветь), сорвали цвяточек принцевой невинности.
Подлая похитительница, Маргарита Лотарингская
Почерк Ришелье во всей этой истории опознавался безупречно. Пока Папа пытался отойти от шизофренической картины «Гастон – принцесса в логове дракона-Маргариты Лотарингской», Мария Медичи сделала ход конём. Брак Гастона и Маргариты был вторично освящён. Но Людовик его всё равно не признавал и как-то даже так разозлился, что взял Лотарингию. Даже дважды, на всякий случай (а то заключаешь с этим Карлом Лотарингским мирные договоры, а он их не соблюдает, сейчас мы подоходчивее поясним!). Потому супруге Гастона пришлось ехать в те же Нидерланды, где уже окопалась Мария Медичи. И брак Месье завис в непонятном статусе на длительный срок (почти на десятилетие, до смерти короля).
Но вот в сторону брата король выдал очередное: «Вернись, я всё прощу, верну имущество и дам денег!» Тут в игру вступила Испания и предложила: «А давай ты заключишь с нами договор, а мы дадим тебе войско и сорок пять тысяч ливров?»
Бедный Месье выдал "синий экран смерти", не зная, кого ж ему предать. Пораздумав немного, он решил предать вообще всех. Во-первых, он подписал таки договор с Испанией (и между прочим, обещался в нём два года с братом не мириться, пока ему не позволит испанский король). Во-вторых, ускорил примирение с братом и начал тайно интересоваться: а сколько дадите? А когда? А раньше, чем Испания?
Тут события в Тридцатилетней войне повернулись так, что Испания наконец-то решила вдарить по Франции как следует. Гастону дали войско и часть денег, с широким жестом заявили: «Вторгайся давай во Францию, сокрушай Ришелье!»
Но Гастон уже пару раз видел, как пытались сокрушать Ришелье. Потому обеспокоился логичным вопросом: «А ну как кардинал помолится? Вона, при Ла-Рошели он уже помолился…» – и тут же почувствовал себя неистовым патриотом.
Ещё у Ришелье котики - + 100 к удаче
От воплей «Да я против своих не пойду, мне за державу обидно!» – испанцы присели, а Мария Медичи схватилась за сердце.
– И вообще, денег мне испанцы пока что тоже не дали! – прибавил Гастон и поехал якобы на охоту. А там ускоренным ползкогалопом вместе со свитой пересёк границу, прибыл во Францию и пал в братские объятия. Попутно, правда, получил от брата 45 000 ливров – столько же, сколько обещала Испания. И заботливо отправил жене в Нидерланды – мол, не тужи, не скучай, купи себе чего-нибудь, а я занят, я каюсь.
«Чи-и-и-иво-о?!» – возопила в свою очередь Испания, а с ней за компанию и Мария Медичи. Поскольку любимый сыночка даже не чмокнул мамулю на прощание. Более того – во Франции начал валить на мамулю как на мёртвую, так что совершенно ей закрыл дорогу назад.
Мама Гастона так и не простила. А Испания ещё как простила, потому что знала, что Гастон же не успокоится.
И точно, не успокоился, так что Ришелье таки пришлось помолиться.
_______________________________________________
Фух! Нет, скажите пожалуйста - а ведь про Гастона ещё не всё. Там есть ещё заговор Суассона, плюс начало войны с Испанией... Плюс надо бы и о рождении долгожданного дофина рассказать! В общем, если на то будет воля читателей - автор свое черное дело продолжит.
Воля читателей выражается путём открытого и честного голосования комментами и стрелками.
Ах да, и конечно...
Предыдущий пост: Ришелье. Интриги и котики. Ч. 9
А сегодня у нас тут про Марию Медичи с её мытарствами, зятьями, долгами и попугаями.
Мы закончили на том, что в "день одураченных" случилось невероятное. Король между мамой и кардиналом выбрал последнего.
Про долги и попугаев
Мария Медичи не была бы собой, если бы покинула нашу сцену просто так. После «дня одураченных» она ещё поприсутствовала на королевских советах, притом, делала вид, что кардинала в упор не видит (какое-такое Ришельё? Никаких ришельёв не знаю).
И всё прошло бы нормально, и помирилась бы мать с сыном, но тут в бедовую головушку Дитяти Франции пришло, что раз мама (не Франция, а та, что настоящая) ругала кардинала, то надо продолжать до победного! Так что Гастон как-то раз заявился прямиком в Пале-Кардиналь с воплями: «Ришелье, выходи! Выходи, подлый трус!» – а потом толкнул зажигательную речь в духе: «Да мама тебя облагодетельствовала по самое не могу, а ты её чернишь и предаёшь, и вообще, тебя спасает только твой сан!»
– И ещё немного гвардейцы и коты, – не согласился Ришелье. – Стоп, а как на это отвечать-то? … а где Месье, собссно?
Месье поступил по своему основному кодексу: «Нагадил – беги» и произвёл до того стремительное отступление, что оказался аж в Орлеане. И это он сделал правильно, потому что разбираться с милой выходкой братишки прискакал аж сам Людовик из Версаля.
– Только не надо опять рыдать, – предупредил он кардинала. – Сказал – прикрою от всех врагов! Кстати, насчёт врагов – а не матушка ли моего братца-то на вас науськала? В Компьень!
В Компьени Людовик поинтересовался у матери – а вскую ли вообще и собирается ли она мириться с первым министром. «Несть ему прощения, скотыняке! – завопила в ответ страстная итальянка. – Да я ему…»
…в общем, мы уже поняли, что позиция королевы-матери не изменилась и составляла всё то же «Или он, или я!»
Людовик хлопнул дверью и пошёл спрашивать у своего совета – что, собственно, выше, сыновий долг или государственный. Совет, поглядывая на разбушевавшегося короля, заверил, что государственный, конечно. В конце встал расстроенный кардинал и сказал, что ему очень-очень жаль, но… как бы это сказать… у нас тут королева-мать, которая будет строить интриги против короля и пытаться грохнуть первого министра. Может быть, мы её… того… в ссылочку, а?
– В ссылку! – согласился Людовик и хлопнул дверью повторно.
«На фиг!» – не согласилось мудрое эхо.
Поскольку Мария Медичи что по статям своим что по всему остальному была примерным эквивалентом ядерной бомбы – стеречь такую красоту пришлось аж восьми полкам солдат. Король передал матушке, что потом определит – где ей жить, и уехал, даже не полобызав на прощание.
«А мне и тут хорошо», – хищно сказала Мария Медичи и начала заниматься интригами и готовить побег. В общем, последняя встреча сынка и мамы прошла очень не очень.
Ещё хуже прошли попытки Марию Медичи из Компьеня извлечь и направить в более отдалённое место ссылки. Отмазкам королевы-матери мог бы позавидовать интроверт, которого друзья настойчиво зовут на шашлыки. «Денег нет», «Ой, что-то здоровье не то», «Ой, там чего-то дороги плохие, не проехать», «Фу, тот замок мне не подходит, можно другой?» – а когда королю всё-таки надоело слушать отмазки, прозвучало финальное: «И вообще, у меня лапки, и никуда я не пойду, ты меня оттуда за волосы потащишь!»
Такое упорство объяснялось тем, что Мария Медичи уже списалась со своими сторонниками и готовилась к мгновенному броску: окопаться на окраинах Франции, встретиться с сынулей-Гастоном, который к тому времени сбежал аж в Испанию, и вместе замутить восстание против Ришелье.
Доверчивый Людовик в знак доброй воли ещё и убрал из города войска. Так что мама-королева просто вышла из дворца и села себе в карету, оставив стражу с носом и ошеломительной легендой: «Да это просто придворная дама на свидание едет».
Правда, окопаться на окраинах не получилось, потому что менее доверчивый Ришелье просчитал маневр. И при подъезде к той самой крепости, с которой планировалось начинать бунт, Мария Медичи обнаружила крупную надпись: «Медичи вход воспрещён, комендант – сторонник кардинала».
– Заграница нам поможет, – повторила Медичи сомнительный мем ла-рошельцев и укатила сперва в Бельгию, а потом в Испанские Нидерланды. «Скатертью дорожка», – сказал Людовик и позволил забрать маме свиту и драгоценности. Так у королевы-матери появились двадцать гвардейцев французских, три придворные дамы отечественные, семь фрейлин обычных и попугай.
Попугая королеве-матери, как ни странно, когда-то подарил Ришелье. Который то ли пожадничал дарить котика, то ли вдохновлялся пиратской экзотикой.
В общем, королева-мать возопила «Йохо-хо» и принялась лелеять ужасные помыслы. И хотеть затравить Ришелье зятьями (на секундочку, там правители Испании, Англии и Савойи). Пугающая перспектива (тёща и три всадника зятьпокалипсиса) разбивалась о нежелание зятьёв воевать с Францией вотпрямщас, военные неудачи Гастона и хитрость Ришелье.
В общем, 11-12 лет отношения между королевой и Ришелье слегка напоминали теннисный матч.
«И-и-и-и-и мощная подача королевы-матери Рубенсом, который ведёт переговоры в Седане! Какие планы! Этот город наверняка станет очагом сопротивления королевско-кардинальской власти!» – «О нет, Ришелье отбивает Рубенса к горизонту! Город окружен! Ведутся переговоры, неужели, неужели… миииииир!!!»
Питер Пауль Рубенс, художник и дипломат
«Королева и её сын играют вдвоём! Лотарингия и Лангедок! Какие мощные удары, неужели кардинал что-то может противопоставить этому натис… ох-х, кажется, это было не по правилам, но… за кардинала играет вся французская армия, Лотарингия и Лангедок взяты…»
«Какая сенсационная подача! Королева-мать пасует посла к Валленштейну, чтобы его армия наёмников вторглась во Францию! Стоп! Где посол?! Где посол?! Кому засчитывать очки, если посла просто украли по пути, увезли в Париж и обезглавили?!»
Попутно Мария Медичи пописывала против Ришелье открытые письма и памфлеты и пыталась кардинала как-нибудь да убить. Но хитроумное убийство почему-то провалилось (возможно, потому что убийцы использовали во всех поездках любимую лошадку самой Марии Медичи, что было всё равно что в деревне кататься на «Ламборджини»).
Тогда Ришелье решено было сглазить, но защита в виде четырнадцати котиков отразила порчу, и дела королевской матери начали плохеть. Содержания её сын лишил из-за всяческих интриг и хамского тона в письмах. Испанский король на нервные вскрики «Пиастры!» так же нервно вскрикивал: «Не дам!!» – а потом с каким-то совсем уже не испанским акцентом интересовался, а не хочет ли таки дорогая тёща проехаться к каким-нибудь другим зятьям?
А тут ещё началась наконец война Франции и Испании, и королева с её двумя вечными припевами «Ришелье – сволочь» и «Дай миллион, дай миллион» стала совсем неуместна, ибо о первом все знали, а второго не хватало самим. Потому Марию Медичи щемили обысками, зажимали денег на содержание и всячески намекали, что тёща подзадержалась в гостях.
– Полундр-ра! – не растерялась Мария Медичи и сиганула вместе с попугаем в протестантскую Голландию. Но там тоже всем очень быстро надоела, ибо вела себя примерно как тот же попугай: постоянно жрала ресурсы и орала заученную фразу про Ришелье, который придёт и забодает-забодает. А ещё злостно нарушала голландский этикет – например, не давала прошаренным голландцам целовать себя в губы (никаких тебе, понимаешь, страстных брежневских приветствий от этих итальянок!).
Потому голландцы королевскую мать (её так!) тоже сплавили. По морю, как им привычнее. На сей раз к ещё одному зятю – королю Англии.
Бедный Карл почему-то не проникся ситуацией: «Здравствуйте, я ваша тёща, я приехала к вам из Франции, где много диких-диких Ришельёв». И денег, по английской жадности, вообще не дал. Тем более что тёща принялась строить прокатолические интриги (в стране, где основная церковь – англиканская). Так что и здесь Медичи как-то не загостилась. Мягким намёком на нежелательность её пребывания на английской земле стали орущие толпы с камнями и факелами вокруг её особняка. А потом уже зятёк дал более жёсткий намёк и выдворил тёщу.
Тут нужно сказать, что королева-мать любила жить на широкую ногу: чтобы дорогие подарки, драгоценности, фавориты, вот это вот всё. Так что должна она была буквально всем в Европе кругленькую сумму до четырёх миллионов ливров. В попытке раздобыть немножечко пиастров королева-мать даже попыталась помириться с Ришелье через его племянницу Мари Мадлен. Звучало это как-то так: «Да вы только пустите меня назад во Францию, а я буду жить, где скажете… ну, или дайте денег…» Ришелье разжалобился, прислал 100 тысяч ливров и пообещал ещё 300 тысяч в год от короля, если королева возьмётся за ум, перестанет в интриги и будет паинькой.
На сей раз испортил дело новый фаворит королевы, какой-то Фаброни. Он живо прикарманил присланные кардиналом денежки, а в ответном сразу взял тон прожжённого гопника: «Слышь, 300 тыс. вперед давай! Доходы от земель есть? А если найду?»
В Пале-Кардиналь какое-то время после этого сверкали молнии, летали коты и раздавалось громовое:
– …больше ни экю! Комбалетта, переписываться с Медичи запрещаю!
А потом кардинал в своей обычной сволочной манере отписал, что денег нетути, оне, видите ли, на укрепление приграничных крепостей пошли в это неспокойное время.
Доживать Марии Медичи пришлось в Кельне – причём, сначала она жила в доме, который ей предоставил Рубенс. С этим художником и немножко даже политиком королеву-мать связывали очень хорошие отношения, и в своё время Рубенс даже её биографию в огромных полотнах писал по заказу из Парижа.
Хотя фокус... не всегда был на самой Марии Медичи
Слуги разбегались, зятья не слали денег, в долг уже никто не давал, а самым разумным из сподвижников был, в некотором роде, попугай кардинала. Теперь Мария Медичи надеялась только, что она переживёт кардинала и короля чисто физически. Последнюю ставку она сделала на заговор Сен-Мара, собралась было нагрянуть в Париж с финальным «Йо-хо-хо…»
И тут померла, проведя почти 12 лет на чужбине. Не дождавшись, что иронично, буквально чуть-чуть. Ибо через полгода умер Ришелье, а через год – Людовик.
Последние, узнав о смерти Марии Медичи, покряхтели, но выплатили все её долги. Кардинал даже позаботился, чтобы тело королевы перевезли во Францию.
А попугай, кстати, отошёл к Ришелье и был с ним до самой его смерти, но о какие приветы от покойной королевы передавал – было неизвестно.
А как же любимый сыночек Гастон, спросите вы?
А он первый предал маму, помирился с братом и убежал во Францию, а с ней даже не попрощался, вот.
_______________________________________
Тут нам опять надобно будет отмотать к "дню одураченных" и посмотреть на поведение Гастона. Ибо там тоже куча всего интересного: челночный бег между сторонами войны, мятеж в Лангедоке, сражение при Кастельнодари, казнь всеми любимого Монморанси и всё такое прочее. Но это если читатели хотят, конечно.
Ну, и традиционно...
А нет её! А есть ссылка на предыдущую часть.
Тут внезапно предыдущий пост про Ла-Рошель народу зашёл, а потому народ сделал так:
А автор и не против. Потому что у Ришелье было несколько прямо вот очень значимых моментов в жизни, но "день одураченных" - это вот прямо перелом, после чего Красный Герцог наконец-то стал самим собой. За что лично я этот момент истории нежно люблю.
Про «день одураченных»
После успехов в Ла-Рошели кардинал и король подумали-подумали и ух как развоевались. Основным лейтмотивом больших и малых войнушек было величественное «Укуси Гамбсбургов во всякое!». Потому что Испания, как ни крути, оборзела вкрай: лезет во всё своими пухлыми ручонками, оттяпывает территории без зазрения совести, а если где-то обнаруживаются вкусные ресурсы – сразу же нервно вскрикивает, что там мало демокра… а нет, католицизма.
На сей раз Испания прицелилась в кусочек Италии, на который очень заглядывалась Франция.
– Италия – это оливки, Альпы, иногда королевы со скверным характером, – стратегически размышлял Ришелье. – Если вычеркнуть последнее, то получается больше плюсов, чем минусов! К оружию, мой король, пойдёмте драться за Мантуанское наследство!
– Дополнительные плюсы? – чутко осведомился Людовик-с-несчастливым-номером.
– Нагадим Испании, – подмигнул кардинал.
Людовик поскучнел, покосился в сторону мамы, жены и остальной происпанской партии – и дал добро. Потому что женщины – это одно, а возможность упредить подвиг Суворова и покататься с Альп – это, если подумать, бесценно.
Но Суворов с малых лет бегал трусцой и закалялся русским снегом. Людовик с малых лет шпиговал дичь и выращивал горошек – тоже, в общем-то, неплохо, но не когда ты в долгом военном походе. Не найдя того, что можно шпиговать или хоть выращивать, король сдал, захирел и разболелся почти что фатально.
С медицинскими достижениями того времени – шансов у него не было категорически. Один историк медицины как-то скрупулёзно подсчитал все приёмы рвотного, клизмы и кровопускания, которые назначали Людовику ХІІІ за год – и получилось, соответственно, «где-то 200», «тоже где-то 200» и «под 50» (кровопусканий сильно недобрали). Теперь умножим всё это на болезнь, присовокупим кучу снадобий по принципу «лунная струя бобра карамелизированная квадратным корнем мандрагоры», – и получаем… ну да, безмерное горе Марии Медичи, Анны Австрийской и наследника короны Месье.
К их чести – никто даже почти не открывал бутылки с шампанским прямо у одра почти-что-покойного. Гастон бродил где-то со скрещенными пальцами и бубнил «Хоть бы не сорвалось», а две королевы всячески окружали короля заботой: сидели с ним, обтирали лобик, ворковали на ушко разные ласковости…
– А теперь не лучше? – томно шептала Анна Австрийская, поднося мужу бульончик. – Точно-точно не лучше? С гарантией не лучше? Ой, как я без вашего величества-то буду?
– А вы удалите Ришелье с поста главного министра – глядишь, и полегчает, - вкрадчиво советовала Медичи. – И вообще, это же он вам всё советовал ехать воевать в Италию! Это он специально! Ох, возлюбленный сын мой, послушайте матушку – удав… э-э-э… удалите Ришелье!
Подтопленный этим цунами женоматеринской любви, Людовик помирал день ото дня настолько эффективно, что его даже пособоровали.
Над Гастоном замаячила тень короны. Над Ришелье замаячила тень странной белой лисицы, которая в Италии точно не водится…
А самое прекрасное было в том, что Ришелье обо всяких там тенях и не догадывался! Такое полезное изобретение, как Интернет, ну или хоть захудалый телеграф, отсутствовало намертво, сам кардинал угнал вперёд, разбираться со сложностями на фронте, а по плохой погоде вести доходили с большими опозданиями. И только когда благородный Монморанси заслал гонца с предложением наподобие «Милости прошу к нашему шалашу, дам убежище (много кошек не берите)» – вот тогда до кардинала дошли эпос и глубина творящегося.
«Запрягайте, хлопцы, коней!» – возопил Ришелье и галопом поскакал к Людовику, чтобы тоже ему обтирать лобик и шептать всякое на ушко. То ли организм короля эту угрозу распознал на расстоянии, то ли просто решил всех затроллить совершенно – но Людовик Справедливый внезапно восстал и заявил, что эх, мол, жалко, не помер, а как-то даже и уже и настроился.
Мысленные эпитеты Гастона по поводу такого чуда мы великодушно опустим. Обе королевы оказались более стойкими – и продолжали удушать короля любовью с двух сторон, напевая ему в уши: «Ришелье твой враг, прогони кардинала!»
Сеанс одновременного гипноза даром не прошёл, и Людовик начал даже отнекиваться в духе «Ну, кто там знает», «Ребята, давайте жить дружно», «Ну, конечно, не сейчас, но потом…» – и это было принято за слабость.
А тут ещё Ришелье привычно плеснул маслица в огонь и собрался заключать договоры с немецкими князьями.
– А смысл? – удивлялся Людовик. – Стоп, только не говорите мне, что…
– Ну да, – радостно кивал кардинал. – Мы нагадим Испании!
– Но… немцы же протестанты? – робко интересовался король.
– Ну-у-у, у каждого свои недостатки, – отвечал Ришелье фразой, которая потом отлично впишется в «В джазе только девушки».
Если король с таким утверждением худо-бедно был согласен, то вот происпанская партия при дворе мгновенно взвыла на разные голоса: «Вера в опасности!»
Особо громко кричали Мария Медичи, её сын Гастон (по понятным причинам), а также братья Марильяки (почти как братья Марио, только один маршал Франции, а второй – секретарь Марии Медичи и хранитель печати). Группа энтузиастов договорилась продавить-таки Людовика и убрать Ришелье с должности, ну а потом… «Шёл, споткнулся, кинжал-яд-пистолет, Франция умеренно скорбит».
На острие удара решилась встать сама королева-мать Мария «толстая банкирша» Медичи.
– Я ж его породила, я ж его и убью, – предварила она гоголевского героя. – Что? Это я не про короля, король любит маму, король послушает маму! И вообще, у меня чёрный пояс по нейролингвистическому программированию и медаль Одиссея по манипуляциям!
Штаб дал добро, и королева вместе с любимым сыном (он же Гастон, он же Дитя Франции) начала обработку Людовика в духе «Даю установку – Ришелье сволочь! Он желает тебе зла, потому что у него глазки хитрые! А мы желаем тебе добра, и вообще – гони тирана!»
Терапия дала промежуточные результаты: король соглашался, что таки сволочь и глазки хитрые, но расставаться с министром не торопился.
Мария Медичи начала реализацию плана «Ришелье в опале» и со скандалом выгнала из своей свиты Мари Мадлен (по слухам, было сказано много нехорошего, от «продажная девка» до «лупить таких розгами» и всяких намёков в сторону отношений племянницы и кардинала). Король вздыхал и недоумевал, но не возражал. Приёмная кардинала начала пустеть по принципу «крысы бегут с корабля».
Рыдающая Комбалетта пошла и упала в объятия дяди.
– Не плачь, порешаем, – сказал кардинал, начинавший обонять, что дело пахнет совсем не яблоками.
Для контрольной обработки сына Мария Медичи выбрала формат «один на один». При этом приказала создать атмосферу: закрыть двери, законопатить окна и вообще обеспечить полную стерильность от всяких там в красных мантиях. Потому что если к королю в важный момент просочится Ришелье и сделает глаза котика из «Шрека» – всё, пиши пропало, уже никакие методики не сработают.
Двери задраили, окна законопатили, под кроватью и за софой на всякий случай проверили (кто там их знает, этих гибких каноников). Забыли только о тайном ходе из часовни и об одной ма-а-а-аленькой дверце в покоях королевы. Ну, и ещё забыли, что Ришелье был, на секундочку, интендантом Люксембургского дворца, где всё и происходило. Потому лучше других разбирался в тайных ходах и маленьких дверцах.
В общем, королева только-только успела откашляться и взять верхнее фа в партии «Слушай мой голос, сынок, прогони Ришелье, сделай первым министром Марильяка» – как позади заскрипела дверь и ехидный голос поинтересовался:
– А хотите я вам расскажу, о ком вы говорите?
Немая сцена «Те же и кардинал» вышла короткой. Королева раздувалась и краснела, переходя то ли на ля, то ли вообще не си. «Ща бабахнет», – думал Людовик и тихонько отодвигался, потому что знал характер маменьки.
Грянуло так, что летописцы заикаются до сих пор. Мама-Италия с её темпераментом блеснула риторикой и обрушила на кардинала словесный водопад из не самой приятной на свете субстанции. Ришелье был обвинён во всех смертных грехах, а за компанию и в несмертных, назван грязью-тряпкой-мерзавцем, сравнён с содержимым ночного судна и руган множеством других нехороших слов. Время шло, невидимый хор комментаторов за кадром вскрикивал «Мама миа!», король постигал новые уровни темперамента мамы, а заодно уж открывал для себя новые грани лексики, кардинал…
Кардинал таки понимал, что нужно было что-то предпринять. Что-нибудь неожиданное, стратегическое и блестящее. Что-нибудь такое, чтобы разом повернуло к нему короля.
«А, с заговором де Шале прокатило, – прикинул Ришелье. – И вообще, мужчины же чувствительны к слезам!»
Тут он упал на колени и начал рыдать.
– А-а-а-а-а, простите меня, грешного! – заливался кардинал слезами размером с жемчуга Бэкингема. – О-о-о-о, верните мне своё доверие! Ы-ы-ы-ы, я весь у ваших ног, я такой смиренный и жалкий!
Королева-мать от такого поворота событий только вошла в раж и принялась тыкать в Ришелье пальцем и восклицать:
– Ну, вы это видели, да? Вы этого гада видели? Нет никаких моих возможностей его терпеть, или он или я!
– Хныыыы, – преисполнялся смирения Ришелье. – Ну, тогда я молю об отставке. Потому что ясно же, что король выберет, и вообще, как это можно – мать-то с сыном разлучать. О-о-отпустите меня в Гимала… в смысле, душу на покаяние!
Людовик тем временем пытался осмыслить – а выздоровел ли он вообще, или он всё ещё где-то валяется в горячке, и горячка шлёт ему какие-то странные сигналы. Маманя ругается и обвиняет. Кардинал рыдает и заламывает руки (точно ничего нигде не перепутали?). Возможно, стоило с минуты на минуту ожидать вереницу покойных Бэкингемов в неглиже и с брульянтами в труднодоступных местах.
Кроме того, внезапно как-то оказывалось, что с чисто христианской точки зрения Ришелье-то как раз ведёт себя много пригляднее, а королева-мать устраивает безобразную сцену с выбором между нею и слугой! От всего этого бедного религиозного короля плющило не по-детски, и он выбрал логичный выход «Прочь из дурдома».
Ришелье только-только дошёл в своих просьбах до «удалюсь в глушь, займусь писательством и котоводством», когда нервы короля сдали, и он сперва выдворил из покоев кардинала, а потом сам оттуда же выбежал, пробормотав напоследок, что, мол «поговорим позже и всё решим».
А потом ещё прошёл мимо кардинала в коридоре, не удостоив его разговором. Что, конечно, было замечено и тут же истолковано.
В стане заговорщиков захлопали пробки с шампанским. Мария Медичи принялась делить министерские должности. К Марильяку, который уже почти-что-министр потянулись длинные очереди с прошениями.
В стане Ришелье настроения царили трагически-панические.
– Комбалетта, пакуй котов! Мы обращаемся в разумное бегство! – завопил дядюшка, добравшись домой. Начались хаотичные сборы с одновременным откупориванием валерьянки. Мари Мадлен бегала туда-сюда и жаловалась, что пушистые канальи выпрыгивают из чемоданов, а попутно пыталась успокоить дядюшку будущим хитом двухтысячных:
– Нас не догонят! Нас не догонят!
– Ещё и как догонят, – предавался пессимизму Ришелье. – Вот сейчас король меня как сместит, а королева как пошлёт за мной жандармов, а потом меня ка-а-а-ак прикончат где-нибудь по дороге, и буду я как Кончини, а его, между прочим, съели! СЪЕЛИ!!! ВСЁ, Я ПОГИБ!
*Картинка из генератора мемов ВК, но художник vitaRven*
Отца Жозефа, чтобы обозвать патрона мокрой курицей, рядом не было, и только вызов от короля в Версаль немного поправил дело.
Вообще-то, вызвать кардинала могли и для ареста. Но – раз, зачем тогда в Версаль, где был в то время небольшой по королевским меркам охотничий домик? Два – всё-таки шанс поговорить с королём. Ришелье поехал – и не прогадал.
Первое что сделал достигший просветления Людовик – прыгнул на кардинала с обнимашками. Второе – заверил его в абсолютном своём расположении. Третье – заявил, что не расстанется с таким своим замечательным первым министром ну вот ни за что.
В общих чертах как-то так
А потом король всё это дело смачно подытожил:
– Посмотрел я, в общем, вчера на матушку и на вас и понял, кто мне тут друг и настоящий христианин. Будем править Францией вместе! Только вот с этими заговорщиками что-то делать надо. Вы вот как думаете – и куда б их деть?
Видели когда-нибудь, какие глаза становятся у котика перед прыжком? Вообразите в масштабах кардинала и первого министра Франции.
Уже через пару часиков в стане «партии святош» началось закономерное:
– В каком смысле – «арестовать»? Но я же… почти что министр…
– А-а-а-а! В какое изгнание, это какая-то ошибка!
– Меня нельзя в Бастилию, я Бассомпьер!
– Как это то есть – «рубить голову»? Но я же… маршал Франции Марильяк…
– Кто-нибудь, скажите королеве-матери, что она как-то не так запрограммировала короля!!
Королева-мать уже сама понимала, что наманипулировала что-то не то. Когда получила предписание отправляться в ссылку в Компьень. Туда она и поехала, бормоча про какую-то медаль имени Одиссея и про злосчастную задвижку, которую очень, очень надо было запаять намертво.
А Ришелье после этого обрёл нереальную крутость и превратился во всесильного министра, каким мы его привыкли видеть в разных там книгах и фильмах.
Эпик вин!
А один из литераторов, которые при Ришелье подвизались (острослов Ботрю) заметил, что тот самый день 11 ноября 1630 г. можно точно назвать днём дураков или «днём одураченных». Потому что никто же не мог представить, что король между мамой и Ришелье выберет последнего.
И очень зря. От Ришелье, в конце концов, сплошная польза и котики, а от Марии Медичи – сплошь интриги с долгами и попугаями.
___________________________________________________
А тут наш путь немножечко удлиняется. Потому что там дальше начинают чудить Мария Медичи и Гастон, и это довольно интересно, как мне кажется. Потому я с радостью расскажу, как королева мыкалась по заграницам (и про долги расскажу, и про попугая). Если, конечно, читатели захотят.
Предыдущая глава вот Ришелье. Интриги и котики. Ч. 7
Я прикрепила ссылки на телеграмм, ВК, фикбук, автортудэй и сбор донатов, но пришёл какой-то в зелёной маске и в труселях, сказал не мусорить и всё убрал.
Потому читательская поддержка принимается стрелками вверх, пинками и комментами.